Безысходность

Мягкие касания вечности сладким покалыванием разлетаются в небытие. Легкий фоновый шум переливается ненавязчивым шепотом. Тихие разговоры раздаются откуда-то издалека. Сознание медленно плывет по течению, лениво ныряя в бесконечные потоки забытья и выплывая только смазанными урывками фраз, неясными ощущениями пространства и образами. Тепло. Легко и невесомо. Перед глазами вырисовываются мягкие, легкие вспышки ярких красок, рассеивающие вселенскую пустоту, наполненную покоем и безмятежностью. Всплески разноцветных масленых мазков неспеша приобретают причудливые формы, а не имеющие структуры голоса из тихого невесомого шёпота переходят во что-то осознанное, что-то приближающееся. Кажется, в них есть какой-то смысл. Что есть смысл? Разум нехотя пытается вникнуть, постичь что-то кроме окружающего забвения. Бесконечное ничто мерцает, искривляется фрактальными завихрениями и обретает вкус, запах. Немного горький, немного сладковатый. Непонятный - интересный. Ощущение рождения. Осознание приобретения чего-то потерянного, забытого, ненужного. Мысли из осколков обтекаемой, несуществующей реальности складываются в нечто теряющее абстрактность. Осмысление себя как часть пустоты отпускает, заставляя думать. Лишение. Потеря сладкого удовольствия быть никем и ничем: мыслью плывущей по течению бесконечности времён, утопающей и растворяющейся в океане безликого вакуума, где нет ничего, кроме тишины, покоя и безграничного наслаждения в своей причастности к чему-то неосязаемо вечному. Запах… что-то не то, что-то неприятное, из странного и непонятного трансформируется в противное, тяжелое, что-то острое и режущее. Вкус теряет свою горечь и сладость, становясь приторным осадком чего-то химического, болезненного. Тело, растекшееся в приятных объятиях ласковой вечности, нехотя собирает себя по крупицам. Осознает. С неудовольствием чувствует болезненное покалывание в руках, горло дерет, оно пересохшее, хочется сделать глоток, в груди тяжелый ком. Больно. Ему не нравятся эти ощущения, хочется обратно, хочется туда, где тебя нет, но ты есть в бесконечно-молекулярном потоке, не останавливающемся ни на секунду, и яркими искрами пронизывающим саму суть мироздания вселенской бесконечности. Далекие голоса стали совсем близки, и они слишком громкие, слишком отчетливые, внятные и настаивающие. Пугающие. С отчаянным нежеланием разум начинает понимать значение слов, разговоров. Рвется обратно, безнадежно-болезненно бьётся о тонкую грань между жизнью и безразличной пустотой, но незримая граница становится все заметнее и туман абстракций рассеивается, краски тускнеют, фрактальная безмятежность поглощает саму себя… Яркая вспышка света озаряет тихий, ласковый и такой уютный покой. Тяжелый вздох выбрасывает из глубин подсознания. Светлое помещение, освещаемое рядом белых люминесцентных ламп, в первые мгновения даже умиротворяет, и следующее, что всплывает перед лицом - два светящихся, тлеющих уголька чьих-то глаз, так близко, так ярко. Янтарные радужки, переливающиеся особой демонической красотой адского пламени, манящие и такие же бесконечно глубокие, далекие и неимоверно притягательные. Сергей несколько мгновений заворожено смотрит на всполохи горящих глаз, не осознавая, ни кто он, ни что смотрит на него. Птицу наполняет радостный трепет вожделенной встречи, он не знал, что способен испытать что-то настолько яркое, теплое, способное осчастливить до глубины… До глубины чего не ясно, но однозначно понятно – эти чувства дарят невозможную радость. Губы дрогнули в беззлобной улыбке, и рука сама потянулась к лицу долгожданного человека, обжигающая своим теплом, коснулась его щеки, ласково проведя по ней когтем. Наконец-то, такие бесконечно долгие, мучительные дни отсутствия второй личности закончились. Они снова рядом, снова вместе. Приблизившись вплотную, создание с ненасытным удовольствием смотрит в затуманенные комой и препаратами глаза, это кажется настолько долгим и одновременно коротким моментом, полным некой неосознанной сакральности, интимности в желании вновь стать единым. Их мягкая синева пленит, открывает бесконечный океан, в который хочется всматриваться остаток вечности. Сергей желает коснуться этого завораживающего мгновения, чего-то настолько горячего, обрамленного чернотой жестких перьев, заставляющего слегка дернуться от легкой болезненности своего прикосновения, но секундой позже доверчиво прижаться щекой к этому теплу, это что-то такое родное и притягивающее. Он еще не помнит, но знает, что эти яркие всполохи огненных глаз - это что-то неотделимое, что-то принадлежащее ему. Рука дергается в желании положить ее поверх горячей ладони, но скованная браслетом наручников замирает. Глаза постепенно фокусируются, видят пока еще мутные силуэты, мелькающие рядом с ним. Они что-то говорят, обсуждают. Смысл диалогов медленно и болезненно доходит до вышедшего из анабиоза сознания. Обращаются. 《Сергей…》- непонятное слово, лишенное смысла, но мысли быстро обрабатывают его, сопоставляют, заставляют вспоминать. 《Что это?…》 - медленно, очень тяжело, наконец приходит понимание – имя. Это имя… Его имя! Вместе с осознанием себя, бесконечным потоком начинают всплывать и другие воспоминания. - Нет! – не используемые голосовые связки натянутыми струнами дерут пересохшее горло, глаза наполняются ужасом, безысходным отчаянием, разочарованием. – Нет! Нет! Нет! – хриплые стоны срываются в надорванный кашель, и безумный вскрик от осознания, от понимания, кто он, где он и что сидит перед ним, так трепетно приблизившееся, ластящееся и смотрящее на него заискивающе, заглядывая едва ли в не в душу. Резкий рывок головы в попытке отстраниться, отбрыкнуться от восседающего на нем отродья, от его прикосновений. Тихий всхрип, всхлип, болезненное нежелание, отчаянное отторжение, непринятие реальности. Он жив… Тело дергается в очередном порыве вырваться, скинуть с себя мерзкое существо, руками опершееся на его грудь. Желание вернуться обратно, спутанная потребность остановить свое пробуждение. Слишком сумбурно, страшно, больно, неприятно. Люди, находящиеся рядом, беспокойно оживляются. Мужчина сам не понимает, чего он пытается добиться: тело слабо, каждое движение отзывается колючей болью затекших мышц, руки прикованы к койке. Больно, больно везде, каждую клеточку тела обжигает расползающаяся густая кровь. Боль такая сильная, что хочется вырваться из нее, из себя, из этого тела, сбежать от ненавистного создания, темным кошмаром, вновь нависающим над его измученной душой. Сознание, зажатое между болезными пониманием и жгучим откликом организма, не может сфокусироваться, бьется, мечется, трепыхается в узкой клетке разума не дающей сделать полноценный вдох. Словно цунами, обрушавшееся на берег беспокойного острова, на Птицу наваливаются ощущение паники, отчаянья, боль, много боли, слишком много и страх, бесконечно сладкий, но неимоверно сильный. Заставляя сжаться, трусливо поджать крылья, отпрянуть от столько желанного взгляда, от лица человека, с которым он так неистово хотел вновь встретиться. Неприятно и гадко, их эмоции всегда были на двоих, но он ими питался, давил, абстрагировался и пожирал, не обращая внимания и превращая в собственный обед, но их слишком много, слишком быстро и тяжело, он не успевает все переварить, почувствовать, осознать. Именно такое в самых сокровенных желаниях ему было нужно, но такого отклика он еще не чувствовал, пожалуй, никогда. Если ты жаждешь — не значит, что готов выпить целое озеро, море, океан, в котором сейчас оказался, захлебываясь, давясь, успевая перенасытиться, и не способен отбросить лишнее. Кружится голова, и Птица, покачнувшись, отпрянул. Плохо. Крылья бесконтрольно делают взмах, желая отстраниться от столь обжигающего источника, срываются как можно дальше, но комната слишком мала и позволяет упорхнуть лишь на потолок. Стыдливо зажимаясь в угол, когтистые руки нервно обхватывают голову. Больно, чересчур много эмоций, кажется, что его сейчас разорвет. Больно! Очень больно! Он создан для боли, он создан из боли, но не так! Ее слишком много даже для Птицы. И только спустя долгие болезненные секунды, глаза перестают жмуриться и руки неспеша отпускают голову. Теперь существо молча смотрит на завладевшую телом истерику, на то, как врачи пытаются успокоить Сергея. По его щекам текут слезы, не те - обиженные, злые, детские - уже привычные спутники того рыжеволосого мальчика из воспоминаний, не способного постоять за себя. Это слезы безвыходной, грустной паники, не желающей смиряться, неконтролируемым градом катящиеся по щекам. Сергей абсолютно обезумел, он в отчаянии. И Птица тревожно за этим наблюдает. Внутри все жжёт: он чувствует, наконец-то чувствует своего носителя, но так плохо, так отчаянно, больно и если бы его могло вырвать, то непременно бесплотное тело уже изгибалось бы в судорогах, выплёвывающих все лишнее, невольно заглоченное. Мужчина бьется в каком-то припадке, выкручивает руки, пытаясь вырвать наручники, стирая в кровь и без того тонкую кожу на запястьях. Он кричит, даже скорее мычит, не способный принять происходящее и желая просто выплеснуть всю свою боль на свое тело, на людей, снующих вокруг, просто забыться и не видеть раздражающее темное пятно, ползающее в углу потолка. Мерзкого таракана, от которого невозможно избавиться, дрянь, портящую его жизнь и не дающую даже умереть. Грязное пятно, из-за которого даже смерть им брезгует, не желая соприкасаться с этой тварью, клещом впившуюся в его душу. Врач быстро дает распоряжение вколоть парню успокоительное. А Сергей все так же неистово бесится. Смотреть на него неприятно и даже противно. Еще гаже, что этот спектр эмоций в человеке взывает порожденное ошибкой сознания существо, и осознание присутствия этого существа рядом. Птица нехотя поджимает губы, видя состояния тела Сергея, чувствует то же, что и чувствует он - намеченный план вылетает из мыслей. Это странно, раньше он не был столь эмпатичен к главной личности, но то, что происходит сейчас, совсем чужеродно. Он захлебывается этим кошмаром. Заходится в собственной злобе на пробудившееся тело, которое так отвратительно реагирует на его персону. Чертов Сергей! Неблагодарный, гадкий, избалованный его вниманием поганец. Он ведь ни на что не способен без своего хранителя, который заботится о нем всю жизнь, подтирает сопли и решает ЕГО проблемы. И вот так эта жалкая личность ему отплачивает?! На крики сбежались еще несколько медиков и охрана. Помещение было переполнено людьми. Невозможно представить насколько яростно может сопротивляться лишившееся всех ресурсов тело, но отчаянно нежелающее жить, и от того ничем не сдерживаемое. Необходимо что-то сделать, пока Сергей не разодрал их сознание в клочья. Иначе все будет слишком плохо. Сейчас в нем только они двое, запертые друг с другом, но что будет, если человек разломает эту, едва теплящуюся в израненном сознании тонкую грань, оберегающую от безумия? – Неизвестно. И проверять это Птица был не намерен. Превозмогая шквал эмоций, разрывающих и его, и парня, сумбурной мыслью проскальзывает понимание - ему нужно вернуться! Срочно! Сейчас! Мгновение сосредоточения, ощущение их тела, разума, резкий прыжок обратно к Сергею на грудь и от темного сгустка остаются только легкие вихри пепла, незримо растворяющиеся в окружении толпы и голосов врачей. *** Получилось. Уже привыкший за долгие дни к непринятию себя телом, Птица мысленно готовился к провалу и не представлял своих дальнейших действий. Но получилось, и случись это хотя бы десятью минутами ранее, он был бы в неимоверном восторге. Сейчас же Птица попал в ураган безумия, в который даже он не вписывается. Человеческое сознание весьма нестабильное абстрактное место, но мозг пытается все упорядочить, делая похожим на окружающий мир, вот только сейчас этот мир погружен в хаос. Сразу подхваченный ветром ярости, Птица попытался взять тело под свой контроль, но не ожидал встретить столь остервенелого сопротивления. Оно не дается ни обезумевшему Сергею, ни ему, не получается даже на мгновение ухватиться за сознание и хотя бы частично его утихомирить. Раз за разом хватаясь, оплетая основную личность вязкими жгутами собственного контроля, он получал только новую вспышку озлобленной ненависти, нежелание его принимать, отвязаться как от надоедливой мошки. Такие ассоциации явно навеяны мыслями Сергея. Очень неприятно, но об этом они поговорят позже. И об этом, и о поведении человека в принципе - пора Сергею уже осознать – они вместе были, есть и будут, и парень ничего с этим не сделает. Ощущения чужих рук, пытающихся сдержать тело - болезненные, заламывающие. Обжигающий укол. Было неизвестно, сколько прошло времени, когда удалось вязким коконом оплести сознание так, чтобы оно не могло сопротивляться. То ли Птица наконец-то справился, то ли вколотый транквилизатор утихомирил беснующуюся личность Сергея, а может и все разом, но тело затихло. А внутри постепенно прекращалось смятение, оставляя после разрушительного шторма только порывистый ветер. По лицу все так же солеными каплями текли слезы, застекленевшие глаза невыразительно уставились в стену, а с уголка губ вязкой тонкой каплей сползла слюна - совсем неприглядный вид. Уже представляя, как они выглядят со стороны, Птица брезгливо поморщился. Как же Сергей пекся о своем внешнем лоске, как тщательно отрабатывал свое поведение и манеры, и ради чего? Чтобы теперь выглядеть как ополоумевший овощ, способный только бездумно рассматривать стену и пускать слюни…. Мерзость. - Я тоже рад тебя видеть! – голос Птицы разнесся по опустевшему сознанию. Конечно, он не рассчитывал на теплое семейное приветствие, но и к такому безумию не был готов. - Зараза… - шипя себе под нос, выругавшись, существо недолго поискало Сергея, даже не надеясь на успех. Хотя тело-то в сознании, значит Сергей здесь, наверняка транквилизатор угомонил и его духовные расприи. Но таких экспериментов в их жизни еще не было, поэтому, где и в каком состоянии искать главную личность - непонятно. Наверняка опять где-то прячется. Что ж, это уже слишком обычно, хотя, возможно, Сергей и вовсе себя не осознает, тогда даже искать бессмысленно, ведь сейчас это будет бессвязный комок остаточных образов. Ответа все также не было, но Птица его и не ждал, наслаждаясь тем, что спустя столько времени он наконец-то оказался дома. Сделав пару широких взмахов крыльями, убеждаясь - все действительно закончилось, он быстро нырнул в глубины сознания, зарываясь в такие пласты, где и сам бы не смог себя обнаружить, но там, где уютно и хорошо. Пускай Сергей приходит в себя - отдохнет, например, подумает о своем паскудном поведении, а он пока тихо понаблюдает, ему теперь и самому нужен отдых. Персонал, наблюдавший за всем происходящим, потихоньку разошёлся, убеждаясь, что пациент вышел из комы достаточно стабильным в плане физических показателей, а теперь уже стабильный и в психическом плане - не способный нанести вред ни себе, ни окружающим. В палате осталась только молодая светловолосая медсестра, тревожно смотрящая в пустые глаза пугающего пациента, готовая при первой возможности звать охрану. *** - Твою ж мать… Игорь, наверняка первый узнавший о том, что его нежеланная судьба очнулась, совсем не ожидал последующего за этим. Он успел только войти в ванную комнату, как едва ли не сразу рухнул на пол из-за переполняющих его эмоций. Благо хоть напарник успел покинуть его квартиру и не стал свидетелем выворачивающей, изнывающей судороги боли, прерываемой только схватками отчаянья. Ежели он способен чувствовать только отголоски эмоций, то что сейчас творилось в палате Разумовского даже представить сложно. Хотя отголоски ли? Раньше это действительно были обрывки мыслей, каких-то эмоций, очень ярких или неприятных физических ощущений, но кажется, чем дальше и дольше они друг от друга, тем сильнее и болезненнее начинают ощущать состояние избранника. Лежа на кафельном полу ванной, под тусклой лампочкой болтавшейся лишь на одном проводе, мужчина, глубоко дыша, мог только смотреть на слегка мерцающий желтый сгусток света. Это было слишком для кого угодно, тем более для него, способного из сильных эмоций испытывать разве что гнев или ярость. Жгучая ненависть хоть и стала знакома после слишком близкого знакомства с Сергеем, но была не столь яркая, не такая всепоглощающая и не настолько отчаянно тонущая в своей беспомощности. Как долго они уже повязаны этим узлом безумия? Около года. Что ж, ему достался весьма эмоциональный партнер. Но до какой степени они могут продлевать такие мучения, и есть ли какая-то грань, после которой будет возможность привыкнуть и как-то продолжить существовать, не обращая на это внимания? Желтая лампочка все так же тускло разбивала мрак маленькой комнатки, и Гром слегка приподнялся, ощущая, как внутри угасают волны истерики. Эмоции – это, конечно, прекрасно и, наверняка, будь это кто угодно, но не Разумовский, спектр его собственных эмоций разбавился бы чем-то приятным, каким-нибудь восхищением или увлеченной страстью, удовольствием и яркостью восприятия мира. Но Сергей… Этот способен подарить вот только такие эмоции, после которых ощущаешь себя то ли раздавленным катком, то ли заживо разодранным в клочья. Будто жизнь насмехается и ждет, когда у него закончатся силы и он всё-таки сдохнет. Только он все никак не дохнет, а на губах привычным горьким пеплом оседает отчаянье. Какая геенна огненная творится в голове Сергея, знать не хотелось от слова совсем. Там явно нет места для такого простого и приземленного человека как Игорь. И этот человек отчаянно желает, чтобы его партнер прекратил погружать его в свой, безусловно, богатый и насыщенный, но невероятно безумный духовный мир. Оставившая истерика слизким комком стекла в желудок, где, заворочавшись в мешанине спиртного, резко захотела наружу. Игорь, подхватившись, быстрым рывком успел обнять раковину, когда тело вывернуло болезненным спазмом. Это уже слишком. Пару минут бездумно рассматривая содержимое желудка в ожидании новых позывов, мужчина нервозно вздохнул, включая воду. Ледяной поток слегка взбодрил. Умывшись, майор всмотрелся в запыленное зеркало и увидел кровавые дорожки лопнувших капилляров, обрамляющие зрачки. - П*здец…- даже сил расстраиваться не осталось, еще пару таких дивных истерик со стороны Разумовского, и он сам с удовольствием залезет в петлю. После такой хлесткой эмоциональной пощёчины, расслабленный алкоголем мозг разом протрезвел, и Игорь, еще недолго сокрушаясь и безразличным взглядом всматриваясь в свое отражение, тихо рассмеялся и, отступив, прижался спиной к стене, медленно по ней сползая. Это уже не было тем отчаянным непринятием, нежеланием и страданием, простое смирение - безразличное, болезненное, безысходное. Ладонь прикрыла глаза, а тело продолжало сотрясаться в жалких конвульсиях тихой обреченности, вырвавшейся наружу глупыми смешками. Бесполезно и отвратительно. В уголках глаз выступили слезы. Тридцать шесть лет, тридцать пять из которых были невероятно прекрасными, были настолько умиротворенно желанными, и которые он так не ценил, принимая все как должное. Любые тягости, казавшиеся раньше непреодолимыми проблемами, теперь были легким комариным укусом в сравнении с бассейном пираний, ядовитых змей и прочих склизких тварей, извивающихся, обвивающих его в своей мерзкой природе и тянущих на дно, где непременно полностью изъедят, разорвут его на куски, влезут в глотку, истязая и пожирая изнутри. И даже если будет мизерная возможность вынырнуть из этого кишащего болота, спасение все равно не придет, ведь окружает его бетонный гроб без окон и дверей, где господствуют паучьи семьи и сколопендры, выжидающие, когда он выберется, дабы они уже смогли вдоволь насладиться вкусом его мучений. И имя этому гробу – Сергей: токсичная, мерзкая тварь, оплетающая, зажимающая и тянущая на дно, где с удовольствием отобедает уже измученным, морально изнасилованным и не способным сопротивляться человеком. Мразь, натягивающая на себя людскую личину. Гром уже не мог о нем думать, как о ком-то, кто может быть достоин называться, хоть и паршивым, но человеком. Он устал. И, тем не менее, он сам пришел к полумертвому заключенному, сам касался его, сам хотел, чтобы тот вернулся в сознание, дабы получить ответ на свой поцелуй. Сам желал его пробужденья, что ж - желание выполнено, но радости от него нет, только привкус падали и болотная вонь. Хоть то легкое прикосновение к губам Сергея слегка сбило наваждение, как стакан воды после тяжелого похмелья, но жажды не уняло, а вода оказалась отравленной, и все что он чувствует от этого стакана яда – выжженное нутро. Прижавшись головой к дверному косяку, мужчина так и остался в скорченной позе, обнимая себя за плечи и невидяще смотря куда-то в темный коридор, дыша через раз, был готов уверовать во что угодно, лишь бы это что-то смогло его спасти или избавить от судьбой навязанного партера. Не замечая времени, не замечая засохших слез и думая… думая…думая.