Он вечный мечтатель, читатель, бессмертный творец и творение, поэтому писатель и властитель собственной судьбы.
***
Леголас был уверен, что могущественный король эльфов северного Лихолесья максимально серьёзно подошёл к вопросу рождения наследника. И ещё до его первого вздоха в этом жестоком мире, первое, чем озаботился уважаемый родитель — образование. Он будто за свою долгую нелёгкую жизнь нашёл время прочитать с десяток пособий «Как взрастить короля». Начиналось всё, естественно, с основных навыков, необходимых для поддержания жизнедеятельности. Только Леголас способен был произнести пару звуков, как отец учил его первому слову — «папа». Умудрился удержать что-то в руке — держи ложку, учись есть сам. Едва понимаешь буквы — учись читать. Повторяй слова, заучивай песни, стихи и сказки. Каждый вечер, незадолго до отхода ко сну, отец уделял полчаса-час на то, чтобы выслушать, как у наследника прошёл день, и что тот узнал нового. Благо, толпа гувернанток, носившихся туда-сюда, способствовала быстрому развитию. Король каждый раз оставался доволен отпрыском. Иногда поздним вечером, когда цепкие лапки учителей отпускали его на волю пораньше, Леголас заставал одинокого отца в спальне. Тот, как всегда, был глубоко погружён в безусловно важную бумажную работу. Но король как-то ненароком обронил обещание, что если принц будет особенно старателен и освободится раньше, то они смогут отойти от привычного плана действий, и он почитает ему сказку перед сном. Мелкие проблески семейного тепла в груде рутинной учёбы и монарших обязанностей. Перед этим Владыка, конечно же, мельком убедится в том, что день у наследника действительно прошёл насыщенно, ещё раз заострив внимание на важности образования и всестороннего развития для короля. «Мы должны не только быть образованными, но и постоянно повышать свой уровень знаний». Леголасу с рождения прописали чёткий свод правил и порядков, которому он обязан был следовать. Учёба была не в тягость, хотя чаще всего ему просто нечем было больше заняться. А за хорошую учёбу можно получить внимание и похвалу отца. Интересно, все ли родители так помешаны на важности образования? Принцу было не с чем сравнить, не у кого спросить. Нормально ли это? Или это из-за того, кем ему «посчастливилось» родиться? Смысла разговаривать с придворными не было никакого. С ранних лет Леголас разделил окружение на «семью» и «всех остальных». Единственная родная душа — это отец, и принц не желал ни с кем делиться переживаниями о взаимоотношениях с ним, это были их личные дела, в которых было только два составляющих. Но. Раздражение его не покидало. Как же надоело изо дня в день слушать одни и те же наставления о важности образования. Так и хотелось спросить отца, а сумел ли он сам перечитать всю библиотеку в родном доме? Нет, конечно. Подобное можно было бы предположить, если бы это было единственное времяпрепровождение короля. Всё же у правителя очень много обязанностей: он является военачальником — объявляет войну, вступает в военные союзы и заключает перемирие; верховным судьей — вершит справедливый суд, совершает помилование; законодателем — издаёт законы и указы; казначеем — чеканит монету и собирает налоги; является главой Малого совета — назначает на чины. Права, обязанности, возможности верховной власти короля были уже у Леголаса в подсознании, разбуди его посреди ночи, и он перечислит их без запинки. Но не только делами был наполнен досуг короля. И праздников было достаточно. В глубокой лесной чаще частыми гостями были столь богатые пиры, что позавидует весь мир. И всё же каждый раз, когда Леголас в королевском саду либо в читальном зале заставал безмятежно читающего отца, спокойствие переполняло и его. Он навсегда сохранил в памяти каждую чёрточку его сосредоточенного умиротворенного выражения. Важность чтения действительно не преувеличена — это не просто обогащение знаниями, а развитие мышления и поддержка активности древнего ума. Из книг можно почерпнуть разнообразную информацию, которую больше не найти нигде. А ещё Леголасу в малом возрасте во время чтения книг часто попадались незнакомые слова, значение которых он понимал смутно или не понимал совсем. Чтобы выяснить их значение, он обращался к словарям, а перерыв не один том, чтобы найти нужное, он глазами пробегался по ещё десяткам. Выученные слова постепенно входили в повседневную речь. Развитие его письменных навыков тоже не осталось незамеченным. Чтение чужих книг как нельзя лучше способно повысить уровень писательского мастерства. Книги также помогают взглянуть на многие вещи по-другому. К примеру, изучение традиций чужой культуры позволяет понять её отличия от своей. И хотя Леголас не всегда соглашался с какими-то особенностями чужих культур и обычаев, при отсутствии иного взгляда на мир, есть склонность к однотипному мышлению. Тогда ты видишь окружающий мир только с точки зрения своего личного опыта. Книги же помогают увидеть многие вещи в ином свете, перестать делить мир на чёрное и белое. Чтение помогает существенно раздвинуть горизонты своих представлений о мире и жизни в целом. — И что же ты там такого вычитал? — Голос отца абсолютно спокоен, ни единой злой или суровой нотки, только эта привычная нравоучительная строгость. Голос, легко возвращающий к реальности как и из простой задумчивости, так и из чёрной ямы страшных мук. Бессмертная красота Леголаса застыла в недоумении, не ожидавшая столь прямого вопроса. Он вновь мысленно пытается найти покой: вспоминает, как нежно и трепетно по осени в далёком детстве во время болезни отец ухаживал за ним. Как в те моменты делать ничего не хотелось, в горле першило, тело ломило, голова раскалывалась. И отец не отходил от постели, оберегал покой, прикладывал холодные ладони к разгорячённым щекам, а губы ко лбу: решившись измерить температуру тела; веря, что искренняя, чистая родительская любовь лечит не хуже богатого сбора трав. И Леголас, попав в тиски беды, не ныл и не стонал. Он знал, что тропа к исцелению лежит сквозь боль и страдания. Но всё же трудностей он не боялся рядом с родственной душой. Почему же сейчас, в момент полного физического здоровья и подъёма сил, его что-то пугает в спокойном и покровительственно настроенном отце? Будто он сделал что-то очень-очень неправильное. Он растерянно ловит вопросительный взгляд родителя, и из-за разницы в росте чувствует себя словно букашка. Опять вереница мыслей тянется не туда, куда нужно. Его королевское высочество принц Леголас, сын Трандуила, столь начитанный и умный не по годам наследник короны двух слов связать не может. Лишь то краснеет, то бледнеет, не зная, куда деть глаза, и как назло, бегло нарывается взглядом на разворот книги, лежавшей рядом на кровати. Особо ярко и красочно изображена там анатомическая составляющая живого организма. Конечно, Леголас быстро научился видеть окружающую действительность в правильном свете. Ещё маленьким ребёнком он быстро заметил, что мальчики и девочки устроены по-разному. Он задавал разнообразные глупые вопросы, по типу: «Почему у служанок есть грудь, а у нас нет?» Сам отец, преподаватели и книги давали весьма подробные разъяснения на естественные детские вопросы. Он начал осознавать свою принадлежность к определенному полу, видел себя и отца обнажёнными, выделял различия и между ними. Сотворению новой жизни в книгах по целительству всегда была посвящена не одна глава. Женский организм с виду такой хрупкий, а выдерживает небывалые нагрузки и изменения в теле. Роды вообще жизненно опасный процесс, зачем женщины на это идут? — В том, что ты увидел, нет ничего страшного. — Отец, судя по голосу, был настроен на душевный разговор и весьма благосклонен. — В твоём возрасте абсолютно нормально этим интересоваться. — Он знает его как никто другой. Прощает ему глупое молчание, непозволительную для принца слабость. Размеренным шагом пройдя вглубь залитой солнцем спальни, отец собирает несколько в хаотичном порядке разбросанных по полу книг, похоже, показавшихся юному дарованию не особо интересными. Он в стопочку складывает их на прикроватную тумбу, и Леголас робеет пуще прежнего, сердце его готово остановиться. «Только бы он под кровать не заглянул». Там, наоборот, прячутся «особо интересные» экземпляры. Немного понаблюдав за богатой сменой эмоций на лице отпрыска, Трандуил милостиво оставляет книги в покое и усаживается на краешек кровати, рядом с сыном, берёт его за руку. У Леголаса волосы на голове встают дыбом от лёгкого знакомого касания. — Это естественная сторона жизни, хотя и весьма интимная. Телесная любовь, когда двое взрослых раздеваются и касаются друг друга разными частями тела, нормальное явление. — «Нормальное явление» — вот это действительно немного успокаивает, ведь первое прочитанное описание странного процесса «введения и принятия», откровенно говоря, испугало его. — Такого не бывает без большой и взаимной душевной любви, — Леголас чувствует, как дрожь перетекает с руки на всё тело и пробирает до костей, пока отец говорит с ним о любви. — Занятие любовью — это когда двое взрослых хотят быть невероятно близко друг к другу, гораздо ближе, чем друзья или мы с тобой. Они получают удовольствие от этой близости, — руки вспотели, ему хочется вырвать противную мокрую ладонь из изящной усыпанной дорогими кольцами руки отца. Внизу живота собралась неприятная тяжесть. Его намертво прибило к кровати, он с трудом дышит, опустил голову, пытаясь скрыть за длинными волосами пунцовое лицо. Отец, видя его состояние, дарует ему свободу, и Леголас сразу же закрывает лицо руками, не в силах выдержать происходящее. В книгах было много описания странного процесса чего-то возвышенного и красивого. Отчего все вокруг становятся счастливыми. Того, что все скрывают. Теперь он знает. Отец посчитал его уже достаточно взрослым, чтобы не скрывать от него правду. И правильно, сделаешь из этого тайну за семью печатями, поставишь запрет — ребёнок ещё больше воспылает интересом, всё равно выяснит, додумает. Пусть лучше он узнает это от кого-то близкого. «Но что значит «гораздо ближе, чем друзья или мы с тобой»? То есть это высшая форма проявления любви? Почему они не делают этого с отцом? Они недостаточно любят друг друга?» — эти и многие другие вопросы позже крутились в голове Леголаса не один год, но он так и не решился их задать. Испытал он тогда, как позже понял, сильное сексуальное перевозбуждение. Да, всего лишь из-за разговора. Даже без стимуляции эрогенных зон. И принц потом довольно осознанно вновь искал той стыдливой интимности, ощущения близости, приватности, общения на короткой дистанции. Его старания не были напрасны. У него не раз получалось остаться с отцом наедине: за едой, при выполнении королевских обязанностей или за общим досугом. Но отец, похоже, посчитал на том, единственном, разговоре свою миссию выполненной, и впредь каждое своё движение, каждое слово держал в официальных рамках и не вёл с ним больше откровенных разговоров о любви. Ему тоже в тот момент было некомфортно разговаривать с сыном? Он тоже испытал нечто подобное? Леголас знал, что любим отцом. Даже наказанный и обиженный, он всегда понимал, что своим отцом любим. Но это была не та любовь. Не такой любви он желал. Другой. Он жил словом «хочу», но быстро научился скрывать внешнее проявление эротических намерений; банальные способы привлечь внимание единственного из возможных партнеров — вызвать у него желание здесь и сейчас невозможно и попросту глупо. Ведь он так же быстро подметил одну основополагающую преграду на пути к их абсолютному личному счастью: о такой любви между членами семьи не говорят и не пишут. В юности из-за недостатка начитанности, насмотренности и жизненного опыта он не осознавал, какой страшной, дикой и запретной грязи желает. Смертные, казалось бы, совершенно разные и такие непохожие друг на друга, все, без исключения, травят о его народе разнообразные изощренные байки. Конечно, по большей части говорят в положительном ключе: как о невероятно мудрых, прекрасных созданиях. Они просто очарованы красотой представителей его расы. Но разве эльфы совсем лишены низменных желаний? У них нет пороков? Возможно, эльфы всего лишь чтят свои традиции и обычаи больше остальных, умеют хранить секреты, не обсуждают то, что происходит в сказочных лесах и за закрытыми дверями дворцов, с «чужими». А если и сплетничают, то только украдкой, между «своими». Но какой толк Леголасу в эльфийском волшебном очаровании, если оно не действует на единственного, кем он желает обладать? Да как смеет столь возвышенное существо возжелать столь низменного деяния? О грехах и ошибках людских с последующим долгим и тернистым путём исправления сложено немало легенд. Об эльфийских пороках не слагают песен и не пишут книг, эльфы всегда остаются чисты и незапятнанны. Ни разу в творчестве никто не воспел об эльфийской гордыне, скупости, жажде власти. И от того Леголас чувствовал себя отчуждённым и неправильным как среди «своих», так и среди «чужих».***
Вечер опустился на и без того мрачный лес незаметно. Мышцы, давно привыкшие к разнообразного вида физическим нагрузкам, не ныли. Он расслабленно откинулся на спинку кровати, носом уткнувшись в затянутую приключенческую историю. Слова никак не желали складываться в предложения, предложения в абзацы, а абзацы в страницы. Такими темпами смысл прочитанного до него никогда не дойдёт. Сердце жаждало побыстрее перейти к теме любви. Принц, читающий любовные романы, — вопиющая глупость. Но обычно лёгкое, ненавязчивое чтение перед сном помогает ему расслабиться и погрузиться в глубокий сон. Если выделить немного времени для чтения перед сном, можно обеспечить себе спокойный ночной отдых, в особенности после напряженного дня. Для этого необязательно проводить долгое время за книгой, достаточно прочитать всего несколько страниц. Но не сегодня, может, и не завтра. Вылазки на окраины леса и опасность, сопутствующая им, больше не приводят в детский восторг. В отчем доме время тянется мутным неостановимым бесконечным потоком. Он просыпается с первыми лучами рассвета, его встречает новый день, но точно такой же как и предыдущий: пресный и неинтересный. Время само не знает, зачем и в какую сторону движется. Всё больше и больше от него отдаляется тот, кто способен остановить стрелки часов. Яркие эмоции, неземные чувства, насыщенность и вкус жизни способны замедлить ход времени. Чувственное возбуждение, которое возникало у него при мыслях или взгляде на любимого, не обязательно значит, что он так сразу хочет вступить с ним в интимную связь. Ему не требовался физический акт, он жаждал пережить взаимное чувственное наслаждение, ближе к витальности. Выстроить любовный симбиоз родителя и ребёнка. Больше всего на свете Леголас мечтал, что отец, на высшем уровне ощутив его столь сильную любовь, тоже помечтает о нём. Его пронизывает тяжкое, мерзопакостное, но вдохновляющее желание исследовать своё тело. Когда-то, давным-давно, он первый раз попробовал мастурбацию, узнав о странных возможностях своего тела, и теперь больше не в силах остановиться. Он без малейшего сожаления откидывает книгу в сторону и сползает вниз по кровати, скользнув рукой между ног. Первое, пробное движение ладони приятно даже через преграду. Ткань одежд сбивается в плотный комок, и он зажимает её между ног. Давление на пах было приятным, он ещё немного теребит пенис через ткань, но с каждым движением этого становится всё более недостаточно. Незачем угнетать себя, удовольствие можно получить здесь и сейчас. Он аккуратно выуживает орган между складок ткани, обхватывает его двумя пальцами в стратегически важной точке, немного ниже головки. Затем он при каждом движении перемещает кожу пениса вверх-вниз. Нежная тёплая кожа легко движется по стержню. Простые движения. Совсем немного отросшие ногти уже задевают, царапают нежную, бархатистую кожу, надо было заранее озаботиться этим вопросом. Он уже старательно обхватывает и сжимает себя сильнее, всей ладонью, чувствует неровный кожный рельеф, мычит и стонет. Голова в сторону, нос в подушку, дышать становится тяжело. Наиболее приятные ощущения от происходящего нарастают, когда он указательным пальцем играет с самой чувствительной частью — уздечкой. Ещё немного. Чуть жёстче, чуть резче. Грязные руки, перепачканная одежда, терпкий мускусный запах — вот его спутники по жизни уже многие столетия. Между ног теперь липко и мокро. Надо было подготовить платок и кончить в него. Но возбуждение накатило так же внезапно, как и спало. Вдохновение стабильно сменяется разочарованием. Почему именно он такой грязный и неправильный? Мысли слиплись в голове заветренной кашей, но страх мигом занимает лидирующее положение в разрозненном разуме, возвращает осознанность. Страх, что отец может узнать, чем он занимается по ночам, продолжает жить и крепнуть в нём день за днём. Он глушил непристойный голос в подушках, но звуки самого процесса, кажется, не скрыть даже под тяжёлым одеялом. У отца, как и у всех бессмертных, острый слух, а королевские покои находятся в одном крыле. Он вот тут, рядом, за стенкой. Что если отец всё ещё допоздна занят работой? Вполне в его духе. Что если он услышал? Что если он всё понял? Что ждёт Леголаса в таком случае? Только ли длинная философская нравоучительная речь о том, как сильно родитель разочарован в нём? Отец сам сделал нечто возбуждающее, но за это же страшно накажет его. А если он действительно поймёт, что это за звук, не говорит ли это о том, что он сам делает это? Интересно, как отец делает это? Точно так же: в темноте, под покровом ночи, вжавшись в кровать и накрывшись с головой одеялом? Его вновь слегка передёрнуло. Всё тело напряглось. Захотелось ещё. Первым сумасбродным порывом было сорваться к нему. Прокрасться к двери тихо-тихо, словно мышка, подглядеть в щёлочку или замочную скважину. Возможно, в одну из таких ночей ему удастся поймать отца за рукоблудством. Он одёрнул себя. Недостойное поведение для принца. В голове ещё немного шумит кровь, но он встаёт с кровати и бросается к столу, усаживается на стул, поджимая ногу. Руки резво перебирают завалы документов как важных, так и не очень, инструменты для письма и рисования разной степени изящества. Вот он, нужный кусок чистого плотного, неровно оборванного пергамента. В завалах быстро проглядывается деревянная шкатулочка резной наружности, в ней несколько кусков чёрного мела. Быстрыми резкими линиями набрасывает он на поверхности уже позабытую огромную высокую обнажённую фигуру. Он припоминает изученные анатомические атласы, но отцу по красоте они не ровня. Инструмент скользит плавно. Основные линии приходится провести ещё пару раз. Штрих имеет сравнительно слабую черноту. Цвет мела значительно менее чёрный, чем обычный уголь, но зато меньше размазывается. Он уже несколько раз мельком зарисовывал его черты лица, поэтому они даются ему легко: яркие глаза, тёмные брови, прямой нос. Хотя он всё равно продуманно принимается рыться в ящиках стола, быстро находит искомый предмет: небольшое, помещающееся в ладошку, круглое зеркальце. Рассматривает собственные черты. Какой он взъерошенный, но это не мешает отметить нужные мелкие детали: густоту ресниц, линию роста волос. Он преподносит к себе зеркальце поближе, поправляет волосы, понимая, как лежат длинные мягкие пряди на плечах. Теперь на рисунке плавными штрихами они в его руках стекают вниз, у лица изогнутой волной ложатся на плечи отца. Волосы значительно длиннее его собственных, но такие же по структуре, ему так намного проще набросать их положение. В оттенке у выбранного сегодня материала проглядывается красивый серебристый подтон, что ещё лучше отражает действительность. Уроки врачевания прекрасно помогают в начертании рельефа мышц, плоского живота, кистей рук. Собственная рука подвластна привычным движениям. Он садится ровно, развязывает пояс длинного ночного одеяния. Распахивает. Опускает зеркальце ниже и рассматривает собственные половые органы: как липкая белёсая жидкость перепачкала живот и одежду. Грязь. Но в столь постыдном отражении он не видит себя. Это всё отец. Он виноват. Это он, хоть и неосознанно, но сотворил подобное со своим ребёнком. Леголас возвращается к работе, к подробному анатомическому изображению. Запечатляет похожий образ на пергаменте: как лобок плавно перетекает в тело члена, как обнажилась под складкой кожи головка. Он немного мажет пальцем по поверхности, затемняя нужные части при необходимости. Под ногтями собирается сажа. Мел даёт глубокий матовый бархатистый чёрный цвет, который легко растушевывается по поверхности пальцем. Краем мелка он тонкими двойными штрихами добавляет более активную линию роста светлых волос от пупка до лобка. Сотни часов, проведённые за уроками разнообразных искусств, посвящённых так же понятию «рисунка»: изучению перспективы, пропорций, видов штриховки, процесса построения теней, цветовой теории. Уйма набросков, сделанных им впопыхах и кое-как, лишь бы от него отстали. Всё это не прошло даром. Пусть получилось грубовато, далеко не идеально — он давно не рисовал, что-то навсегда отложилось в памяти. Теперь он может воплотить в жизнь самые изощрённые и невероятные фантазии. Руки от напряжения быстро вспотели, от чего чернота размазалась по коже. И снова грязь. Она как нельзя лучше отражает его внутреннее состояние. Обнажённый отец. Здесь и сейчас. Прямо перед ним и только для него. В его мыслях. Интимность, постыдность сотворённого действа играют первостепенную роль во временном удовлетворении, притуплении сексуального желания. Выразив свою страсть в рисунке, первенство он отдал возможности фантазировать, мысленно достраивать нужные образы и ситуации, когда на самом деле эта часть отца остается тайной. Ведь отец всегда будет видеть в нём ребёнка. Конечно, он признаёт в нём отдельную личность. Но сексуальный объект — ни в коем случае. Это невозможно. Обидно. О ужас, Леголасу обидно. Он тебя не хочет. Значит, не настолько ты хорош… Леголас с трудом находит в себе силы отойти от самобичевания и собраться с мыслями. Он ещё раз напоминает себе свой статус. Принц. Король и принц. Королевская семья. Они обладают полным господством и не подчинены суду. Никто не вправе их судить. Они семья. Трандуил прекрасно знает сына — а тот его. И поэтому понять им друг друга было относительно легко, однако чаще всего из-за глупой упёртости они этого просто не хотят. Пресловутая гордость. Семейная черта. Но Леголас всё чаще принимает тот факт, что в паре ему приходится быть более гибким, знать, где и когда нужно уступить, потому что иметь хорошие отношения с отцом выгодно. Ведь стоит ему быть покладистым и исполнительным сыном, и он может получить от отца всё, что пожелает. Прямо-таки всё? Да, сам родитель, находясь в хорошем расположении духа, неоднократно призывал брать от него всё, что бы он не предложил, без остатка. Ведь в жизни больше не будет никого, кто абсолютно безвозмездно тебе что-то даст. И всё же кто он для отца? В моменты глубокого отчаянья, хотелось спросить прямо, без утайки. Но он быстро обрубал на корню столь неразумное желание. Необходимо продлить удовольствие. Спешить им некуда. Цель так близко и так далеко. Интересно гадать и предполагать: по выражению лица, по редким касаниям, по вкрадчивым словам, в которых всегда было больше чем один смысл. И в любви ты либо победитель, либо проигравший, середины не бывает. Для короля он в первую очередь сын, горячо любимое дитя — роль, данная ему по праву рождения, которой его сможет лишить только отец. Но у Трандуила даже в мыслях не было отречься от единственного ребёнка. Друг ли он отцу? Нет ни одного придворного или вассала, что не был бы в глубочайшем подчинении и раболепии перед королём. Что же до отношения на равных с правителями Ривенделла и Лотлориэна? Если ещё в детстве Леголас видел их мельком, то сейчас все контакты между ними сведены к минимуму. Поэтому понимание, что он не просто друг, а единственный друг могущественного правителя несказанно грело бренную душу принца эльфов. Но может ли он претендовать на роль партнёра? Он предпочитал не думать о том, что им никогда не суждено заключить законный праведный брак. Но душой он всегда был и будет партнёром отца. Он не сделал ничего неправильного, лишь занял пустующее место. Выслушивал его горькие речи о наболевшем. Давал советы. Никто больше не способен понять тяжесть его бремени. Леголас всегда выступал той самой поддержкой, лаской, заботой, добрым словом для отца. Отец, в свою очередь, справедливо строг, полон любви и заботы. Отец — это нормы и правила, защита и поддержка. Образец того, как он обязан вести себя на публике. В него с рождения закладывали не только военные премудрости, но и искусство решения обыденных хозяйственно-бытовых вопросов дворца. Несмотря на редкость моментов, когда на него, как на второе лицо в королевстве, падала обязанность исполнять королевскую волю: он всегда обязан был знать, кто при дворе за что отвечает, кому какое поручение надо дать, где проконтролировать. Например, доходы и расходы казны. При продаже и обмене объектов ремесла или во сколько им обошёлся приезд очередных «дорогих» гостей. Именно его делом было от раза к разу приглядывать за положением дел при дворе. Красивым, при параде, встречать короля с поля битвы, охоты или совета. И тогда, то ли по молодости, то ли по глупости это раздражало. Душа Леголаса постоянно требовала приключений, а не дворцовой суеты. Но время идёт, приходит и осознание, что в подобном положении он выполнял функцию правой руки или даже супруга короля. Ведь отец не один несёт на плечах бремя правления, их двое, и от случая к случаю разделяя обязанности, они идеально справляются и дополняют друг друга. На время, когда монарх не был один, им удавалось образовать прочный семейный союз у власти. До тех пор, пока Леголас, почувствовав свободу, не сбегал. Ведь стоило отцу занять своё законное место и выслушать доклад о проделанной работе, он уставший постыдно валился у его ног. В мрачном тронном зале светлую голову он склонял перед королём. Управление делами государства — на редкость серьёзный мыслительный процесс, выматывающий похлеще лесной беготни. Обруч диадемы успевал за непродолжительный отрезок времени, будто мхом, крепко прорасти в волосах, впиться в кожу, оставляя на ней яркий ало-красный след. Он давил на виски так, что вызывал пульсирующую, непрекращающуюся даже во сне головную боль. Отцу всегда удавалось легко, одним движением и совсем не больно снять с него это страшное бремя. Но с каждым разом носить витиеватый головной убор королевскому высочеству становилось всё легче, и Леголас сам не заметил, как привык к такому укладу жизни. Он не считал их совместную жизнь и правление чем-то зазорным. Он умел принимать самостоятельные решения и нести полную ответственность за себя и свой народ. Окончательно и бесповоротно они оба были не готовы друг друга отпустить. И поэтому продолжают жить как раньше: в отрешении и редком симбиозе. Отец никогда не любил отпускать его в гущу событий, но всё же дал вдоволь наиграться в самостоятельность. Блудный сын вернулся и теперь готов был принять и разделить бремя правления на двоих.***
Это было её время. На закате, среди серой поникшей природы леса Лориэн довелось принцу Леса Зелёных листьев увидеть угасающую вечернюю звезду эльфийского народа. Он без труда нашёл её. В чаще всегда стоял стол для небольших вечерних пиршеств. Грубый камень столешницы давно треснул, порос мхом, но не обвалился. Вместо изысканных блюд, усыпан он был жухлой листвой. Она сидела на привычном месте, по левую руку от бабушки. С теми, кого давно потеряла и кого вновь обрела. Сидела в окружении призраков прошлого, что любили её всех сильней. Будто самой хмурой роковой ночью была она облачена в чёрное. В душе пустая. В лице белая и холодная, но всё такая же юная, чистая, ни разу не тронутая грязью, словно свежевыпавший снег. — Пусть тогда ты лишилась места на корабле, у меня оно всегда для тебя найдётся, — его голос мягким ветром разносится по округе. Она давно почувствовала его, но только сейчас подняла взгляд. Он само олицетворение природы: зелёной, живой, дышащей. И на секунду ей кажется, что к ней вернулось одно из давно утраченных чувств — вкус. Она почти ощущает на языке сладость мёда, что сияет в его волосах. Но это только кажется. — Мне нечего делать за морем. Я приняла свою судьбу. — Нет такого понятия как судьба, твоя жизнь только в твоих руках. — Она молчит, а он аккуратно ступает вперёд, словно охотник подбирается ближе к добыче. В голове витает только один очевидный предлог, способный её убедить. — Неужели тебе совсем не хочется ещё раз увидеть отца? Дожить с ним своё бессмертие? — Итилиэн вновь расцвёл. Ты чувствуешь, что выполнил своё предназначение, и теперь желаешь вернуться к отцу? Что тянет тебя к нему? — её спокойный голос гремит словно гром среди ясного неба. Досада на долю секунды тенью падает на его идеальное лицо. Не складывается у них светская беседа. Принц и принцесса не могут соблюсти элементарные правила этикета. Родители бы были в ужасе. — Отцу можно доверять. Мы бок о бок прожили не один год, много чего было, но никаких подлостей от него уж точно ждать не стоит. Он не станет плести интриги за моей спиной, самоутверждаться за мой счёт или рассказывать кому-то мои секреты. Это такая надёжная опора, которая никогда не подведёт, — он решил ответить предельно искренне, надеясь на такой же ответ. — Меня всегда тянет к нему, потому что кто, как не создатель, благосклонен к своему творению больше всего... — Он глубоко вдыхает и выдыхает, будто хочет добавить что-то ещё, но не решается. Выражение его пронизывает растерянность. — Какие красивые слова любви, жаль, ты не можешь изложить их в письменном виде, ведь не все поймут, — голос её настолько ласков, что возвращает в детство. Сердце пропустило удар. А сказать ему нечего. Возражать бесполезно. Она всё поняла. Она всё знает. Знает то, чего не должен знать никто. Как? Когда? Только сейчас или давно? Заданный вопрос теперь звучит двусмысленно. Неужели тайные помыслы Леголаса всегда столь отчётливо находят отражение у него на лице? А может, они не такие уж и тайные, и об этом уже давно знают все и всюду? Нет, не может быть. Его бы уже давно закидали камнями. Он свёл густые брови к переносице, собираясь с мыслями, окидывает её настороженным взглядом. Она улыбается едва ощутимо, но искренне, и Леголас никогда бы не подумал, что сейчас она способна на подобные эмоции. Пусть она никогда не была ему добрым другом, бесполезно спорить с тем, кто любил. Или это извечная мудрость эльфов? Она становится всё больше похожей на Галадриэль. От этого на душе у Леголаса ещё больше разливается тоска. Он опускается к её ногам, и она мгновенно разворачивается к нему, ловит его ладони, кладя их себе на колени. Странное ощущение, будто блудный сын у ног старухи-матери. Всё, что ей остаётся: понять, простить и продолжать любить. Да, он знал, что она стала матерью не один раз. Но настоящее материнство заключается не в физическом воспроизведении на свет, оно гораздо сложнее. И сколько бы окружающие не твердили, что быть матерью для женщины естественно, эта черта не врождённая. Арвен Ундомиэль когда-то была настоящей «девой в беде». Ждала, пока Арагорн спасёт Средиземье, чтобы стать его женой. Ради союза с ним она оставила свой народ, пошла против воли отца и обрекла себя на страдания. Она выбрала традиционную роль счастливой жены и матери, но сделала этот выбор самостоятельно, выбор, который заранее был обречён на «недолго и счастливо». Сейчас же рядом с ней уже нет мужчины, она больше не надеется на поддержку извне. Она мать. Не только своим детям. А ещё она не принцесса, она королева. Она уже пришла к тому, чего так страстно жаждал Леголас. — Ты получишь ответ на заданный вопрос, вновь ответив сам: ты бы не раздумывая последовал за ним? — и тут Леголас, понимает какую глупость сказал в самом начале о том, что «твоя жизнь только в твоих руках». Она сжимает его ладони в своих. И не надо слов. — В мире не должно существовать ничего вечного, — она всё ещё любуется им, словно сочным, нежно-розовым закатом, но голос её звучит отрешённо. Она не ждёт ответа. Это, скорее, последние мысли вслух. Подобные мысли посетили её светлую голову после нескольких мгновений жизни среди смертных или они были с ней всегда? Он не знает. Он не настолько хорошо её знает. Он может только наблюдать, как последние крохи вечности покидают её. Странно. Интересно. Непонятно. Ей ведь с рождения было даровано право выбора. Леголас уже не раз и не два задумывался, а что, если бы у них с отцом было нечто подобное? Готов ли был отец прожить всего одну смертную жизнь рядом с сыном? Несказанно ли им повезло быть бессмертными или это, скорее, величайшее проклятье? Возможно ли, что проживи они только одну смертную жизнь вдвоём, кристально чистая детская любовь Леголаса не переросла бы в столь болезненную, гнилую зависимость? Какие сложные вопросы. Интимные. Ему страшно хочется обсудить их с любимым при встрече. Бессмертных существовать не должно. Он давно наблюдает, как сменяются смертные поколения, как их искусство становится всё более изощрённым: ещё немного, и будет даже лучше и мудрёнее эльфийского безо всякой магии. Всё больше они отдаляются друг от друга. Неравенство между смертными и бессмертными было всегда, но сейчас, когда у бессмертных нет на этой земле своего места, их ряды редеют, один эльф пуще прежнего привлекает внимание горожан. Неравенство крепнет и всё больше бросается в глаза. За прожитые тысячелетия эльфы также успевают нажить немало богатств, а значит, всё сильнее растёт и классовое неравенство. Бесклассовое общество же спорная и весьма утопичная концепция. А как с возрастом изменилось его восприятие времени. Ребёнком ему казалось, что дни тянутся неимоверно долго, а день рождения, когда устроят пир в его честь и внимание отца будет сосредоточено только на нём, никак не наступит. Повзрослев, он уже смотрит на время по-другому — оно летит как бешеное. Отец уже и в принципе давно не считал нужным запоминать смертных правителей: людей, гномов, хоббитов — все они поколения-однодневки. Чем старше становился Леголас, тем больше стал замечать, что эта черта передалась ему от отца сполна. Он начинает понимать и Арвен, понимать, что уходить надо вовремя. Он глядит на неё не менее мудрым, чем у нее самой, взглядом. Осознаёт, какую честь они друг другу оказали: он последний, кто видел её улыбку, она единственная, кто знает о его чувствах. Единственная, кто когда-либо поймёт и не осудит. Что за щемящее чувство в груди? Чувство сожаления? Леголас проводил в последний путь уже не одного смертного. Они смертные, они постоянно умирают. В этом их суть. Он привык к этому. Но столь глубокое сожаление болью пронзило грудь впервые. Он сожалеет, что уходит один из его расы? Или дело именно в ней? Сожалеет, что, несмотря на количество прожитых лет, он провел в её обществе какие-то крупицы времени. На лице принца, похоже, вновь отразились все горести мира, ведь она всего на мгновение касается его лба холодными обветренными губами, пытаясь успокоить. Но Леголас только ещё больше насупился. Он представляет, как Арвен Ундомиэль ещё непродолжительное время тает в одиночестве среди увядающей флоры и фауны прекрасного когда-то леса. Он уже делает вдох. Кажущиеся сейчас правильными, единственно верными слова вот-вот обретут яркое звучное очертание… В голове под завывания ветра раздаётся её ласковый певучий голос: «Не смей и помыслить, Леголас Зеленолист, что сможешь задержаться здесь ещё хотя бы на мгновение. Даже вечностью следует распорядиться правильно». Леголас даже удивиться не успевает столь быстрому успешному контакту разумов. Но она права как никогда: каждое мгновение рядом с любимым бесценно. Он спешит ей точно так же ответить. Но тонкая, извивающаяся нить контакта мигом треснула в пальцах, расцарапала кожу, когда он успел поймать её только за кончик. Треск нити будто взорвал барабанные перепонки, он подносит руки к ушам, готовясь ощутить тёплую скользкую кровь. Но нет, липкой жидкости на руках не чувствуется. Она только обливает сердце изнутри. Все звёзды на небе мигом погасли и больше никогда не вспыхнут. Ещё немного — и небо упадёт на них, ещё немного — и ей останется только удобрить землю Лотлориэна. На холме Керин Амрот. Урывками до него успели дойти некоторые впечатления и образы. За что он сейчас проклинал свою прыткую суть. И ведь даже могилу её он никогда не сможет посетить.***
Приглушённая ночным временем суток окружающая обстановка навевала тоску. Леголас медленно ступает в горячую, приправленную морской солью воду. Кожа мгновенно благоразумно протестует, покрываясь мурашками. В воздухе витает пар, а запах хвойных масел кружит голову. Он плавно усаживается в бронзовой ванне, откидывает назад голову и прикрывает глаза. Вокруг ни души, тишину нарушает лишь звук воды и тающего воска свечей. Задержка дыхания, и он резко стекает вниз, с головой ныряя в глубокую толщу воды. Уши мигом заложило, а нежную кожу лица обожгло очищающим огнём. Светлые пряди волос стали на тон темнее, расплылись в воде и налипли на лицо. Минута без воздуха терпима. Ещё тридцать секунд, и кровь уже начинает закипать в голове. Вот бы сейчас захлебнуться. Умереть не страшно, страшно жить и понимать, что у твоего существования нет смысла. Но он находит в себе силы вынырнуть. Не время, не место, но что-то помогает ему прийти в себя. Он быстрыми, на редкость проворными для своего нынешнего состояния движениями убирает с лица волосы, откидывая их на бок, вновь постепенно расслабляется; берёт в руки неровный кусочек мраморного мыла, окунает его в воду и растирает в пену. Его только-только обретённый покой нарушает гулкий звук шагов. Визитер один? Нет, двое. Походка чересчур неуверенная. За спиной раздаётся воодушевленный голос одной из служанок. Она мягким тоном докладывает о том, что король пожелал видеть его этой ночью. «Какая честь и как вовремя». Похоже, тёмное время суток им обоим больше по душе. Стоило бы не испытывать терпение папеньки и собраться побыстрее — время правителя дорого, но он всё равно не позволяет прислуге выполнить свои обязанности. Хорошо, что этим двоим не пришлось повторять дважды. Встречались и весьма наглые экземпляры, свято уверенные, что обладают «тайным великим знанием», как привести в порядок волосы и не пересушить кожу. Экая премудрость. Хотя Леголас не исключал вероятность того, что познания и умения прислуги в этих вопросах действительно могут быть сильны, ведь, скорее всего, они всю жизнь только и делают, что обслуживают знатных господ. Но единственный, кто когда-то касался его во время столь интимного процесса, был и остаётся отец. Время, к сожалению, не остановилось. Он ровным шагом бредёт по мрачному широкому коридору, отрешённо лелея в душе зыбкую надежду, что отец уже забылся глубоким, беспробудным сном. Однако каждый медленный шаг босых ног по камню, казалось, отражался от стен столь звонко, что слышно было не то что в комнате напротив, но и в другом крыле дворца. Он не стучит в дверь. Пришло время выяснить, кому из них судьба сегодня благоволит больше. Король сидит у выхода на балкон в громоздком железном кресле, закинув ногу на ногу. В руках у него небольшая, но толстая и увесистая книга. Какой сейчас одновременно знакомый и чужой его сосредоточенный образ. На голове не видно веточек короны, а значит, можно, по крайней мере, рассчитывать на менее официальный разговор. Из-за приоткрытой двери по комнате пробежался ветер, всколыхнув огромные тяжёлые портьеры. Отец всё же обращает внимание на сына. И по его сдержанному взгляду Леголас понимает, что сегодня весь мир против него. Но он смиренно принимает правила игры и шумно прикрывает за собой дверь. Отец ещё раз окидывает его всё тем же равнодушным взглядом снизу-вверх. И, кажется, задерживает внимание на непривычном оттенке одежды. Не совсем коричневый, скорее, красно-коричневый тяжёлый однотонный льняной халат, со внутренней стороны на длинных расклешённых, почти квадратных рукавах можно заметить золотистую, словно песок, расписную внутреннюю подкладку. Вроде, цвет похож на привычно-любимую гамму, и всё же не тот: слишком броский. Видно, что одежда ему большая — сидит бесформенно, не по плечам. Ещё слегка влажные волосы были неаккуратно, будто наспех, заколоты двузубой деревянной шпилькой. Трандуил вынес вердикт: — Выглядишь весьма потрёпанным… — Жизнью? — ловко сумел парировать издёвку Леголас. Самоирония — лучшая защита. Ему не надо видеть выражение лица отца, чтобы понять как оно с нейтрального сменилось на устало-недовольное, ничего-ничего, не первый раз и не последний. Неслыханная дерзость обрывать на полуслове короля, но сейчас не до лекций об этикете. Трандуил застыл без движения, умудрившись всё же сглотнуть уже готовый потечь по подбородку яд. Леголасу сейчас бы тоже глотнуть чего-нибудь. Только поприятнее. Он бегло рыщет взглядом по комнате. Неплохо обставлено, но скромнее: потолки ниже, ковры тоньше, балдахин над кроватью легче и воздушнее. Взгляд цепляется за очертания массивного дубового рабочего стола на нём знакомый блеск. Вино. Родное. Ну хоть здесь отец себе не изменил: гладкое, тонкое, изысканное стекло кувшина и тяжёлые, будто выточенные из камня, бокалы на устойчивом основании. Игристое вино, словно красная ещё тёплая и живая кровь, будет контрастировать с прозрачным холодом бокала. Леголас приподнимает слишком длинный подол с одной стороны и мигом преодолевает расстояние отделяющее его от живительного напитка. Отец позволяет себе едва уловимый вздох и встаёт с места, оставив, похоже, не особо интересную книгу в кресле. Но Леголас старательно делает вид, что крайне увлечён процессом переливания жидкости из одной ёмкости в другую, получается не особо расторопно — длинные рукава удобства в движении не добавляют. — Я волновался. — Голос не громкий, но каждое слово, произнесённое чёткой и поставленной речью короля, слышно прекрасно. Принц плавным движением отставляет кувшин в сторону и замирает с бокалом в руке. Он видит затемнённый ночным сумраком силуэт лишь боковым зрением, и это размытое пятно точно не его отец. Тот никогда не говорил о чувствах, он попросту не умеет их выражать. — Что ты не вернёшься, — небольшую паузу действительно стоит выдержать — немного драматизма. — За море, конечно, отправишься, но повидать престарелого родителя не соизволишь, — какой монотонный тон, аж в сон клонит. И не стоило ему иронизировать. Конечно, даже банальную и, казалось бы, не подходящую шутку можно подать интересно, но чувство юмора не его сильная сторона. Леголас делает глубокий, затяжной глоток, мысленно благодаря всех Богов за то, что сумел не подавиться от сопутствующего стыда. — Может, я лишь из чувства долга сопроводил свой народ до дворца, а завтра собирался отбыть неизвестно куда и скитаться вечно, откуда тебе знать, папа? — Не в речи о возможном отъезде, а в последнем слове чувствовалась особая горечь. Будто теперь оно ему чуждо и неприятно. Совершенно лишено оно было бывшей когда-то абсолютной детской любви. Трандуил припоминает, что когда-то был для своего ребёнка «самым красивым и самым добрым». Какие глупости иногда посещают древний умудрённый жизнью ум. Это была всего лишь детская любовь: сложно не любить того, от кого зависит твоя жизнь. С возрастом это проходит. Теперь отцу требуется приложить намного больше усилий как моральных, так и физических для того, чтобы расположить к себе сына, создать с ним более глубокую и душевную семейную любовь. Намного легче стать отцом, чем остаться им. И его чадо всем своим видом это показывает, глотает ещё забродившего виноградного сока и ещё, какая недовольная гримаса исказила его красивое лицо. — И снова лес, и снова непроглядная глушь, совсем не слышны крики чаек, — он разворачивается, наконец-то, соизволив подарить папеньке зрительный контакт. Смотрит прямо перед собой. Но натыкается лишь на широкую спину короля. Прямые гладкие освещённые лунным светом волосы настолько идеально и ровно лежат, волосок к волоску, что кажутся уже не живыми, срезанными. Они белы словно мел и создают невероятный контраст на тёмной мантии, от чего у Леголаса рябит в глазах. Что отец пытается разглядеть в беззвучной тёмно-синей ночи? Та сегодня, кажется, в ответ тоже ещё долго будет следить за ним, окутает его сердце и душу, заберёт все грустные мысли. Похоже, речь его окончена и теперь он ждёт, пока принц удалится в свои покои. Ну уж нет, вызвал, оторвал от неимоверно важных дел, изволь насладиться обществом сына подольше. Подарить ему много-много внимания. Больше эмоций. Диалог вышел скомканным, скудным и на редкость скучным. Так не пойдёт. Надо жить так, чтобы тёплыми, уютными вечерами у камина было что вспомнить. Леголас медленно переворачивает бокал, и остатки красной жидкости сначала тонкой струйкой, а потом и водопадом несутся вниз. Роем мелких блестящих капель разбиваются о гладкую поверхность холодного каменного пола. Изысканный букет Валинорского вина недостойно встретил свой конец. Кубок с громким звенящим в ушах стуком приземлился на стол. Леголас тоже немного наваливается на него спиной, опираясь ладонями, и безразличным взглядом окидывает устроенный беспорядок. — Гадость. Чрезмерно вяжущий вкус и ни одной фруктовой нотки. Это ты разучился выбирать вино, или смертные куда лучше разбираются в виноделии? — он поднимает взгляд на высокую фигуру отца. Но тот даже не дрогнул от столь вопиющего поведения. — Возможно, и то, и другое, мой принц, — а вот это уже милая самоирония. Уголок губ Леголаса слегка дёрнулся вверх. Но он так и не получил желанного внимательного взгляда, и это почтительное сухое обращение. Нет бы по имени назвать. Имени, которое он сам ему дал. Значит, оно ему когда-то нравилось. Сейчас уже нет? Только-только у них, казалось, нашлась ещё одна тема для разговора. Тоска по Лихолесью, лесу Зелёных листьев, и Средиземью в целом. Дом теперь их здесь. И пусть Леголас долгое время мечтал о том, чтобы уплыть в Заокраинный Запад, те тысячелетия, что они затворнически провели только вдвоём в своём мрачном лесу, тоже многое значат. Они оба оставили там частичку себя. Но разговор не складывается. Отец даже масштаб ущерба не оценил. По лицу за то, что ведёт себя, как маленький избалованный ребёнок, он тоже не получит? Леголас уже мысленно подготовил тысячу и один ответ. Но отец чувствует провокацию. С его детскими истериками он всегда боролся просто: пара назидательных слов, а дальше игнорирование — успокоишься, вот тогда и поговорим. И сколько не доводи, он никогда ни то что не бил, даже не замахивался. А хочется. Хочется чего-нибудь особенного. Даже такого. Сильных эмоций. Неважно каких. Только чтобы сжигало изнутри. Шорох ткани нежен, ласкает слух, от него ещё больше хочется спать. Глухой мягкий звук падения на пол. Неужели покрывало с кровати слетело? Король медленно оборачивается. И замирает, забыв как дышать. Глаза, несмотря на темень, разбавленную лишь приглушённым пламенным светом свечей, разглядели каждый изгиб, каждую чёрточку, каждый оттенок. Видят то, чего никогда не хотели бы видеть. Его мира не существует, есть только он, его единственное дитя, и он полностью обнажён: предстал перед отцом таким, каким его создала природа; таким, каким он пришёл в тот, уже не существующий мир. Вновь Леголас увлечён лишь собой: он подобрался к зеркалу в полный рост, что стоит у стены, пытается понять, так ли он уродлив, что отец даже не желает на него смотреть? Он замечает на лице, шее и кистях рук небольшой разнотон с основным цветом кожи. На воде под палящим солнцем быстро загораешь. Тело прекрасно сложено, хотя на плечах и предплечьях остались потёртости от контакта лука и защиты с кожей. Сухие мозоли на ладонях, пальцах рук и запястьях размякли, теперь их можно легко отодрать. Нет, подмеченное «уродство» лишь временное явление, тело у него идеальное, создано для того, чтобы скрывать гнилое нутро. Вероятно, отец единственный, кто видит его насквозь. Пёстрые богатые одежды, изысканные украшения не способны подарить ему даже мнимое ощущение того, что он может облечь свою сущность и контролировать то, как его видит любимый родитель. Ну почему именно он? Уже не важно. Принц эльфов готов принять чувство поражения, ничтожности, беспомощности и унижения, связанное с собственной сущностью. Только бы отец хотя бы на мгновенье был погружён только в него. У Трандуила в голове блуждает лишь одна мысль, и тело готово повиноваться лишь одному истеричному порыву: защитить своё беззащитное дитя, прикрыть его наготу, к сердцу прижать. И неважно, что обнажённое тело Леголаса предназначено только для него, избранного. Он никогда больше не позволит ему, словно рабу, разгуливать голым. И пока мысли у Леголаса складываются во что-то цельное. Трандуил неспешным, бесшумным животным шагом подкрадывается к нему, заключает в крепкие объятия, тем самым прикрывая спину; руками обхватывает за талию, длинной, объёмной накидкой прикрывая всё, что ниже пояса, кисти рук с длинными пальцами накрывают грудь, ложась на бледно-розовые ореолы сосков. Он зарывается носом в линию роста волос, ведёт кончиком по мышце в сторону и жадно присасывается ртом к чувствительной коже. Сын живо отмер: от такого напора тело содрогнулось рефлекторно. Он улыбнулся, принявшись ласкать отца по щеке. Теперь они оба смотрят в зеркало. И этот образ Леголас хочет запечатлеть в памяти как можно чётче, чтобы потом навечно отразить его в рисунке. Трандуил улавливает не только запах чистого тела, но и дерева. Шпилька в волосах сына — тонкая работа, на конце вырезан образ то ли лисицы, то ли волчонка в профиль. Небольшая, лёгкая, гладкая, а тяжёлую копну волос держит хорошо. И пока Трандуил рассматривает искусно сделанное украшение сына, тот хватает его за расслабившуюся кисть и тянет вниз, ведя по рёбрам, животу, мягкой структуре волос… — Нет, Леголас, нельзя… — голос спокойный, но не лишённый привычной строгости. Он пытается одёрнуть руку, но принц ещё успевает схватить его за указательный и средний палец, прям как в детстве, когда ручка у него была ещё маленькая-маленькая. Отец вздрагивает. — Нельзя… — и голос на этот раз тоже дрогнул. — Обнимать можно, целовать тоже, а ласкать нельзя, — раздражение в голосе с каждым словом нарастает всё больше, натягивается, словно тетива лука, но стрела ещё не спущена, чтобы угодить королю прямо в сердце. Он повернул голову к отцу, пристально глядя на него через плечо. — Всё хорошо. Потрогай меня вот здесь, папа. Я хочу этого. Ты хочешь. Я знаю, — он выдыхает столь грязные слова чуть ли не в губы. Огромная ладонь Трандуила легко накрывает самое ценное. Как же ласково на этот раз прозвучало «папа». «Но кто дал тебе право решать за двоих?» — Владыка прекрасно понимал, что в их прогнившем тандеме ответственность за всё происходящее несёт только он и никто другой. Он старше, мудрее. Он отец, в конце концов. Сын сколько угодно может заигрывать, делать намёки, пусть хоть голый перед ним ходит, пусть хоть в постель залезет. Вразумить своего ребёнка — обязанность родителя. Следует объяснить, что ему, как минимум, не следует лишаться девственности с единственным родственником. Но глядя в глубокое синее море глаз, что являются отражением его собственных, в Трандуиле живёт лишь одно желание — беспрекословно и без исключения удовлетворить все, даже самые низменные потребности сына. Трандуил скидывает тяжелую верхнюю накидку на пол и покорно берёт в ладонь уже полутвёрдый пенис, Леголас довольно растягивает губы в мягкой улыбке. Да, его улыбка — это всё, чем питается король. Ему не нужна ни вода, ни еда, ни солнце. Прикосновение к пенису сына не вызывает отвращения. Эта его часть тоже невероятно красива. Может, он думает так лишь потому, что для любого родителя его ребёнок всегда самый красивый? Неважно. Как же сейчас и здесь они стали похожи. Какая же здесь нежная кожа. Нежнее, чем во всех остальных местах. Принц, не переставая улыбаться, откидывает голову на грудь отца. Противная шероховатость облепивших тело одежд портит настрой. Но ощущение всего пары пальцев, между которыми скользит пенис, быстро его возвращают. Гладкая шелковистая кожа полупрозрачна и легко скользит. Леголас мурчит даже от столь простых касаний. Он снова поворачивает голову к отцу, весь в мечтах попробовать его слюну на вкус. Но тот стоит ровно, предпочитая не замечать призывный взгляд. Они замерли. И ничего. Леголас легонько тянет его за прядку волос, вынуждая пригнуться, мигом припадает к нему ртом: губы смыкаются, языки встречаются. Любимый, наконец-то, не противится: послушно приоткрывает рот, но властно кладёт руку на шею, чуть смыкая пальцы, оставляя толику контроля за собой. Обоих пробирает дрожь. Их первый взрослый поцелуй, ощущается даже чем-то более интимным, чем прикосновение к гениталиям. Большой палец переходит на головку, натирая её круговыми движениями, а остальные ложатся на член полностью. И Леголас, не ожидавший более резких ласк, мычит в поцелуй, глубоко выдыхает через нос, но желания отстраниться не возникает. Его рот продолжают терзать, заставляя глотать чужую слюну, а тело плотно прижимают к себе, буквально вдавливают, будто желая слиться в единое существо. Рука отпускает горло, водит по груди, задевает соски. Какой у отца резвый язык и загребущие руки. Леголасу он такой нравится. Истинный король, он заберёт всё своё и даже больше. Отец обрывает затянувшийся поцелуй, но Леголас ещё тянется к нему, не желая прекращать, приподнимается на носочки. Трандуил напоследок ласково проводит по его переносице кончиком носа снизу-вверх. Так нежно и по-семейному. Принц, наконец-то, успокаивается, плывёт, недолго ловя ртом воздух. Его продолжают придерживать за талию, плотно прижимать к себе, не давая пошатнуться. Он вновь ласково проводит пальцами по щеке отца, игриво улыбаясь. — Великолепно целу… — он давится последним словом, похоже, его лестные речи, никто слушать не собирается. Родитель вновь меняет положение руки, сжимает большой и указательный палец в кольцо в части мошонки, где она примыкает к паховой области. Нежно нажимает на яички от чего они немного выпячиваются, повторяет так несколько раз. — Мммнн… — растирание яичек — блаженство, Леголас полностью доверяется родным рукам, несмотря на бывшее пару минут назад жёсткое обращение. Те ласкают то тут, то там, да так искусно, что в пустой голове принца всё же мелькает одна шальная мысль. Король тоже теребит по ночам свой пенис. Да, он тоже. Леголас мечтает когда-нибудь увидеть это представление. Он глядит в зеркало на серьёзное выражение отца, чей взгляд и действия сейчас сфокусированы только на нём. Всё для того, чтобы не причинить самой нежной части боль. Как сосредоточено сейчас его лицо, процесс невероятно увлёк. Трандуил глубоко и шумно дышит, опаляя ухо сына, будто мнёт и натирает самому себе. Вздохи и стоны Леголаса тоже усиливаются, он уже совсем ничего не боится, не сдерживает себя. Отец мгновенно выдаёт ответную реакцию: запечатляет на виске обжигающе горячий поцелуй, зарывается носом в его волосы, вдыхает их дурманящий аромат. Он сейчас словно огромный бурый медведь, учуявший мёд. Подобное сравнение будоражит живое воображение Леголаса. Один протяжный гортанный стон, и он орошает их образы белой вязкой субстанцией, нещадно пачкая зеркало. Трясёт так, что ноги не держат, и он готов рухнуть без сил на холодный мраморный пол, разбив колени в кровь, но сильные руки всё ещё придерживают его. Слава могущественному королю Лесных эльфов, что успевает ещё и сцеживать последние капли его семени. Леголас больше жить без поцелуев не может и легко получает желаемое: несколько быстрых, неглубоких, но не менее приятных и чувственных. Король подхватывает его на руки, и принцу быстро вспоминается это чувство возвышенности и лёгкости, ведь в детстве он часто вообще не слезал с рук отца. Его аккуратно укладывают на огромную удобную кровать. Леголас растягивается на ней, разминает косточки, словно толстый ленивый кот. Трандуил покидает его, перемещается к прикроватной тумбе и подаёт ему несколько плотных хлопковых платков, сам тоже принимается обтирать руки. Леголас присаживается, выполняет его безмолвный приказ и вытаскивает резную шпильку из волос. Светлые пряди сразу же рассыпаются по плечам, он зачёсывает их руками назад, несобранная у лица чёлка постоянно мешает. Он подбирается к волшебному ларцу, в простонародье именуемым тумбой, и кидает в верхний ящик ненужный сейчас аксессуар — уже не стесняется разбрасывать свои вещи на отцовской территории. Перерыв всё содержимое ящика и не найдя, что искал, он спускается ниже. Да, вот тут находятся стекляшки с маслами. Но ему нужно одно. Облепиховое. Яркое, оранжевое-красноватое, словно драгоценный янтарь, его не спутаешь ни с чем. Прекрасно справляется с сухостью волос и кожи. Он растирает его по рукам, наносит немного на локти. Масло пахнет ягодным джемом со свежими цветочно-травянистыми нотками, его хотелось лизнуть, но он сдерживается, откидывается немного дальше на кровать и призывно раздвигает ноги перед родителем; принимается лёгкими круговыми движениями ловких пальчиков трогать себя. — Папа… — заискивающе позвал он, ласково улыбнулся, но, к сожалению, не получил ожидаемой реакции. — Перестань, — и вновь отец пытается контролировать его действия, вошёл в роль старшего, родителя. Ему настолько не терпится? Как возбуждает. — Подожди ещё немного, — Леголас мирно отреагировал на выпад в свою сторону, подарив отцу очередную улыбку. — Скоро и я доставлю тебе удовольствие, — он предвкушающе смыкает, кусает, облизывает губы. Трандуил присаживается перед ним на колени берёт его руки в свои, заставляя оторваться от интимного занятия. — Не нужно, — голос противно мягкий и покровительственный. Ведёт себя с ним как с маленьким ребёнком, хотя из-за высоты кровати сейчас Леголас возвышается над ним. — Нам это не нужно, всё хорошо. — При мысли о проникающем сексе, Трандуилу становилось дурно. Не только от перехода на уже совершенно другой уровень. На ступеньку вверх или вниз — в их случае неясно. Но и от банальной физической стороны вопроса: можно ведь повредить нежную слизистую… — Ты думал, это всё? — Леголас приподнял одну изящную густую бровь. Настроение с умиротворённого вмиг сменилось на раздражённое и недовольное. Какой уже раз за сегодня? — Хотя не отвечай, по глазам вижу, — фыркнул он. — Тогда ты ещё раз доставишь удовольствие мне, — вот это уже вразумительный аргумент. Принц, словно капризный ребёнок, резким движением вырывает руки из захвата. Он ещё немного задумчиво водит рукой по внутренней стороне бедра, мысленно пробирается сквозь тернии боли и обиды, отрешённо скользит к анусу и резко, не рассчитав, засовывает в себя сразу средний и безымянный палец. Мммм. Тело благодарно расслабилось, и даже член снова принялся наливаться. Хорошо. Приятно. Но фигуристый орган отца будет ощущаться ещё приятнее. От фантазий он ещё больше начал терять контроль: вогнал в себя пальцы полностью, до основания, ещё чуть-чуть и засосёт всю кисть. Он вновь попытался выдавить из себя улыбку, с вызовом глядит на отца: тот свёл брови к переносице, приоткрыл рот, но сказать ничего так и не решился. Его малость растерянный взгляд спускается с лица сына до его интимных мест: как приподнялся член и раскраснелся от грубой ласки анус. Ещё один достойный аргумент. Леголас, конечно же, предполагал, что в фантазиях может слишком идеализировать возможность любви с отцом, но сейчас не желал об этом думать. Любовь с ним всегда представлялась чем-то особенно возвышенным. Тем, что он никогда, ни с кем больше не сможет испытать. Их союз такой один, исключительный и неповторимый. Единственная проблема — отец слишком много думает. Сознание — главный враг постельной любви. И Леголас понимал его сомнения как никто другой, они всё же были в одной лодке. Только ты вроде решил этим заняться, как в голове сразу возникает масса вопросов: «А зачем ты решил это сделать?», «Как ты собираешься это сделать?, «Ты точно осознаешь, с кем ты это собираешься сделать?» Он научит отца меньше думать, подтолкнёт к единственно верному для них обоих решению. Однажды наступает время, когда уже родителям пора учиться у детей. Трандуил поднялся с колен, словно огромное древнее дерево возвышаясь над сыном. Вновь в лице он стал невыразителен. У Леголаса от предвкушения вновь увидеть отца обнажённым спустя сотни лет в руках появилось покалывание. Правильно, нужно более интенсивно размять руки, разогнать кровь. Помочь ему, ведь он всё ещё не спешит раздеваться. Стесняется? Это так мило. Но переживание стыда имеет в себе и толику удовольствия: от слияния с любимым, от контакта кожи, движений навстречу и нарушения запретов. Он не спрашивает, хочет ли отец помощи, он просто встаёт и делает: подбирается ближе, оглаживает шею, спускается ниже, на грудь и живот. Король послушно зашуршал одеждой, расстёгивая и скидывая с себя мантию. Леголас повторил те же движения уже по голой коже. Он водит чувствительными кончиками пальцев по мышцам на животе. Какой контраст: приятная гладкая кожа, а под ней жесткие, будто каменные, мышцы. Он проводит большим пальцем по волоскам от пупка до ремня брюк, спускается чуть ниже, сразу всей ладонью прочувствовав, как тесно отцу между ног. Просто нет слов. И он думал уложить сына спать, а это само должно было пройти? Желая как можно быстрее избавить любимого от боли, Леголас лёгким движением расстёгивает пряжку гадкого ремня, берётся за край брюк и сползает вместе с ними вниз. Отец вновь оттаял, не может сдержать низких гортанных стонов, что безумно радует нетленную душу сына. Дивный орган истекает вязким мутноватым желанием, жаждет только своего принца. Леголас не сдерживает дикого животного порыва: собственнически присасывается губами к головке. Отец до боли резко хватает его за волосы и мычит что-то невнятное. Королю вновь надо всё контролировать? — Прости, давай договоримся о минете на следующий раз? Сейчас я слишком сильно хочу тебя в другом месте, — он, как всегда, любит додумывать. А Трандуилу режет слух уже запланированный «следующий раз». Но он бездумно кивает. Во рту у Леголаса успели побывать и его волосы, и его пальцы. Детская привычка всё пихать в рот уже должна была пройти, но чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. — Отлично. Ложись. Он вновь послушно следует приказу единственного, кому готов подчиниться, присаживается на кровати. Леголас мигом стягивает с него обувь и остатки одежды. Всё, как всегда, летит на пол. Теперь они на равных. Леголас укладывает отца поперёк кровати, усаживается сверху; быстро находит на кровати нужный пузырёк и преподносит ладонь наподобие чаши над его членом, другой рукой наливает в неё масло. Масло сочится сквозь пальцы длинными вязкими каплями, обильно растекается по пенису и яичкам, пачкает постельное бельё. Но кого это волнует. Леголас вытягивается вдоль отца, успев по пути быстро звучно чмокнуть в губы, он опирается руками на кровать и принимается тереться промежностью о пенис отца, хитро сверкая улыбкой. Трандуил принялся медленно оглаживать, мять его попку, раздвигать упругие половинки, от чего нежная кожа анального отверстия натягивалась. — Ммнн… — Леголас дрожит, прикрывает глаза, громко вдыхает и выдыхает через рот, почти шипит, они ещё не одно целое, но ему уже настолько хорошо, что можно кончить. Тонкая полосочка слюны резво стекает по подбородку и капает на грудь королю. Леголас моментально распахивает глаза и подносит руку к лицу, собирая ниточки слюны, но что случилось, то случилось. К щекам ещё больше прилила кровь, в глазах застыл ужас. Он поднимает жалостливый взгляд на отца, надеясь на милость с его стороны, и тот впервые… слегка грустно улыбнулся ему. Его древний поникший уставший от бесконечных войн отец, так давно не улыбался. Как же сильно в памяти выцвел его счастливый образ. А ведь он достоин счастья как никто другой. Пусть эфемерна сейчас его улыбка, главное, что начало положено. Это того стоило, но как же стыдно. Оттягивать момент проникновения до боли приятно, но Трандуил, видя чрезмерное замешательство сына, уже сам пристраивается к нужному месту. Леголас так и продолжал бы витать в облаках от неловкости ситуации, но чувство тёплой родной головки у ануса вернуло ощущение происходящего и желание жить, он трепетно опускается. Как же невероятно тянет всё его нутро, всё удовольствие мира сосредоточилось в одной точке внутри. Теперь в нём не только кровь отца. Леголас проходится языком по твёрдой груди короля, слизывая собственную слюну, тот покрывается мурашками, и принц, довольный реакцией, выпрямляется, насаживаясь глубже. — Ммм, хорошо… папа, очень хорошо… да, так можешь только ты. — Льстец, угодник, подхалим. На шпильке у него всё же была изображена лиса. Но неровно дышат от удовольствия оба. Сказать бы сыну, что тот для него не просто особенный, он — вся его жизнь, смысл его существования. Тугой, горячий, влажный. Пенис сейчас обволокло невероятно мягким теплом. Поделиться бы в ответ своими ощущениями, сказать, что ему никогда не было так хорошо. Но у Леголаса самооценка вмиг взлетит до небес, почувствовав свою власть, он станет вообще неуправляемым. Так что лучше промолчать. Сын быстро поймал ритм. Трандуил опускает взгляд вниз: как он сейчас входит и замечательно выходит. Только Леголасу всё не так и всё не то — сесть на отца полностью не получалось, член где-то на треть оставался не в нём — злило неимоверно. Мышцы напряглись пуще прежнего, при особо энергичном движении он попытался вобрать полностью, но потерпел очередной крах. Трандуил, заметив чрезмерное усердие, решил его расслабить и вознаградить, он ладонями собирает растекшееся по себе масло, вновь обхватывает орган своего ребёнка, привычные движения, но со смазкой скользит легче — можно сильнее его растереть, отодвинуть кожу, не боясь навредить. Принц давится слюной и через раз замирает не в силах продолжать движение. Владыка чувствует, как устало и обмякло его тело. Пытаясь как можно лучше ублажить отца, он не может полностью сосредоточиться на собственных ощущениях. Король лихим движением подхватывает принца под ляжки и скидывает его с себя в сторону, к счастью, на мягкую постель. Леголас скулит, как побитая собака, поджимая ноги, и недовольно сверкает глазами в сторону родителя. Нет в нём больше члена, нет в нём больше удовольствия. Нет-нет-нет, он хочет внутрь. Внутрь. Внутрь. Сейчас же. Отец взял и нагло скинул наездника, резко оборвал сладостную негу. Да Леголаса за всю его бесконечно долгую жизнь ни один строптивый конь не скинул! Но это же отец. Он уже готов высказать тому всё, что о нём думает, как… Как отец огромным телом наваливается сверху. Недовольство встретилось с нежностью. Длинные, мягкие, словно лепестки цветов, волосы отца скользят по телу сына, вызывая приятную щекотку. Отец сам овладел им сзади. Колени на сгибе упираются в сгиб его локтей, придерживая ноги. Теперь не сдвинешься, даже если захочешь. Несколько пробных поступательных движений, а потом резкая долбёжка в тело, звук мокрых скользких шлепков кожи о кожу не затихает ни на секунду. У Леголаса столь резкие движения весь воздух выбили из лёгких, он глубокими глотками насыщает тело кислородом, тело постепенно расслабляется, бездумно расплывается на кровати. Отец пыхтит и долбит, долбит и пыхтит, не жалея сил раздвигает мягкие тугие стенки. Трение о внутренности настолько сильное, что кажется, может привести к мозолям. Как он пихает, выкручивает, выворачивает тело наизнанку. Нет в мире ничего более чудесного, чем это потрясающее чувство. Чувство, что тебя трахают. Особенно, если трахает родной, любимый и единственный. Так страстно и одновременно нежно это может делать только глубоко любящий мужчина. В кои-то веки, можно растечься вялой массой и получать удовольствие. Леголас сейчас особенно окрылён, сердце вот-вот готово выскочить из груди, он не может отвести взгляда от сосредоточенного лица отца. Они оба урывками поспевают глотать воздух, бесстыдно глядят друг другу в глаза. Леголас инстинктивно пытается шире развести ноги, вобрать в себя ещё больше его естества, подставиться удовольствию, но сделать этого не дают руки отца. — Ммммн… — долгое мычание перетекает чуть ли не в крик. Ртом он только стонет и улыбается, слова здесь излишне. Он гладит отца по плечам, ласкает по щекам, убирает длинные тонкие волоски изо рта, что успели там оказаться из-за особо активного дыхания. Лицо у короля от усердия раскраснелось не меньше чем у сына. При особо размашистом движении член с пошловатым влажным звуком выскальзывает. — Хах-ха-ха… — Леголас не может сдержать мелодичного заразительного смеха. Улыбка всё так же не сползает с лица, он ласково чмокает отца в нос. Вид у того из-за этого меняется со сосредоточенного на немного растерянный. Ребёнок перехватывает орган родителя у основания, головкой растирая смазку по своей промежности. Трандуил сжал зубы и низко взвыл. Великолепно. Леголас вновь приставляет член к растянутым мышцам, готовым заглотить его в любой момент. — Драконам свобода не по душе, им уютно в тёплой пещерке с золотом, — какие непотребные слова он сейчас посмел произнести на столь высоком языке, надо срочно помыть ему рот с мылом. Но сейчас Леголас овладевает ртом отца, делится заразой, целует уверенно, настойчиво и властно. Вот бы правил он так же. Трандуил вмиг возвращается на место, не желая его сегодня больше злить. Но как дальше жить? Сын сейчас одной фразой омрачил все тёплые воспоминания о том, как он в детстве перед сном читал ему сказки. Голову заполнили мысли о прошлом как хорошие, так и не очень, но телу это не мешает: оно продолжает двигаться. На этот раз отец имеет его медленно, чувственно с расстановкой. Боится вновь выскользнуть? Леголас стонет и сопит под ним, вновь в состоянии гладить только по животу и рёбрам. Король сдавленно глотает улыбку. Щекотно? Мило, мило, мило. Так естественно. Так может быть только с ним. Так его может трахать только единственный родной, любимый отец. Леголас осознаёт, что за всю его уже успевшую надоесть жизнь никто больше не относился к нему с нежностью, никто больше не хвалил его и не делал комплиментов. Может, дело в том, что челядь и посмотреть в сторону наследника короны не смела? Только отец достоин его. Великий король Лесных эльфов. «И как оно? Как ощущения? Каково трахать собственного ребёнка? Вколачиваться в его податливое тело?» У Леголаса язык чешется задать подобные мерзкие вопросы вслух. Ах, кто же создал его таким? Но он сдерживается. Его целомудренное молчание на пределе, но ещё не исчерпало себя. Надо сдерживаться, чтобы не сбить настрой отцу. Да, хорошо, отлично, просто прекрасно — его движения остаются всё такими же машинально-идеальными. Леголас неуёмно стонет под ним, не забывая шептать на ушко: — Хорошо, хорошо, очень хорошо, папа, ты самый лучший, — продолжает сыпать глупыми банальными комплиментами. Но Трандуил действительно активничает — принимается целовать кадык и ласкать требующий внимания пенис. Движения опять становятся более резкими, яростными, как он прекрасно растирает его и изнутри, и снаружи. Ещё немного. Сейчас выйдет. Сейчас брызнет. Леголас сдавленно шипит под ним, второй раз за ночь разбрызгивает семя по родным рукам. Кишка судорожно сжимает инородный предмет. Дрожь одного тела перетекает на другое. Короля трясёт, но он продолжает двигаться и выжимать семя из принца. Тот кончил, но сперма ещё течёт, дырку любят, а оргазм витает в воздухе, постепенно покидая телесную оболочку. Возбуждение спадает, в заднем проходе сквозь призму удовольствия постепенно нарастает неприятное чувство. Отец ещё не всё. Он уже два раза, а отец всё никак не кончит. И Леголаса пронзает унизительный страх. Он недостаточно хорош? «Нет-нет-нет, почему? Что не так? Будет так мерзко, если он не сможет кончить. А если у него упадёт прямо сейчас? Быстрее. Быстрее кончай». Леголас продолжает сам сжимать и разжимать мышцы сфинктера, и судя по мутноватому взгляду отца, это чувствуется. Трандуил продолжает работать тазом, а младший продолжает держать на весу свои ноги, не мешая движению; зарывается пальцами в длинные волосы, массируя кожу головы. Пара особо глубоких толчков с замиранием. Да. Густая вязкая сперма, наконец-то, покидает тяжёлые яички, заполняет его нутро. Терпкий запах его пота и семени смешиваются со сладко-маслянистым. И это самый приятный аромат из всех, что Леголасу довелось услышать в жизни. Он изнутри пропах отцом. Как жаль, что рано или поздно придётся помыться. Его покидают. Громко и пошло. И творение чувствует, как по промежности потекла липкая жидкая составляющая творца. Трандуил ложится рядом, наконец, позволив расслабиться затёкшим мышцам. Сил потребовалась немало, чтобы тяжёлой тушей не рухнуть на сына. Он закрывает лицо руками, вздыхает так, будто сейчас от его решений зависит судьба мира. «Устал? Но ведь понравилось», — но вслух опять же Леголас не произносит ни слова, боясь спугнуть романтичный момент. Лишь легким ласковым движением убирает руки, а затем и волосы от лица. Те немного растрепались, возникает желание поухаживать за ним, причесать. Трандуил на задумчивое выражение сына отвечает слегка озадаченным: приподнимает брови, искренне надеясь, что тот не задумал опять какую-нибудь пакость. Ради его спокойствия Леголас решает отложить уходовые процедуры до утра, тянет за покрывало и накрывает их начинающие постепенно остывать тела; устраивается под боком у любимого, лицом на груди, и принимается поглаживать его рёбра и живот, надеясь вновь вызвать улыбку. Трандуил в ответ принимается бездумно оглаживать его спину, иногда переходя на кожу головы и прядки волос. Вывод: спокойный и ублажённый сын нравится ему куда больше. Ещё немного ласки, и они провалятся в безмятежный сон. — Арвен… — Владыка вздрогнул при упоминании чужеродного имени. Рука в волосах замерла. Спать сразу перехотелось. Странное начало разговора в постели, но продолжай. Король весь во внимании. — Она… она уже совсем скоро превратится… в ничто… — голос тихий грустный растерянный. «Что за тоска? Осознал, что в каком-то роде мы тоже смертны? Боишься смерти?» А Трандуилу надо, чтобы боялся. — Возможно, поэтому благословила нас. «Великое событие». Только этого им не хватало для счастья. Благословения от ребёнка. Бедного, несчастного уже дышащего на ладан ребёнка. Но радости в голосе не слышно и у сына. Скорее, пытается убедить себя, что раз кто-то принял их любовь, значит, в ней нет ничего порочного? Трандуил приподнимается на локтях, целует в макушку — и это лучше всяких слов, сын заметно расслабился. Вот так-то лучше. Им следует отдохнуть, полезно иногда вот так полежать. Рука опять принялась бездумно поглаживать кожу головы, перебирать, накручивать на палец белокурые мягкие прядки. «Спи, сынок». Когда тело особо ничем не занято, тебя так и норовит захлестнуть бесконечный поток размышлений. И Трандуил придаётся бессмысленным воспоминаниям. Взгляд Элронда на очередном Совете Мудрых, который король Лесных эльфов в недалёком прошлом соизволил посетить. Ох, зря. Быстро же растекаются по морю слухи. Уже не первый день в каждой из обителей эльфов на свой лад судачат, что царевичу, рождённому в Зелёном лесу, пришло время с остатками подданных покинуть Средиземье и воссоединится с отцом здесь, в Валиноре. Во взгляде, что задержался на короле едва ли на миг, вспыхнула чистая колоссальная энергия жизни, но лишь для того, чтобы пронзить его сотней ядовитых стрел и мечей, причём с особой жестокостью. Подобной кровожадности позавидовали бы даже орки. Не прошло и мгновения, как им обоим пришлось расстаться с детьми. Глупцы скажут, что время залечит раны. Но это не так. Боль будет всегда, он просто ещё не привык с ней жить. И вряд ли привыкнет. Он умер эмоционально. Все внутренности вынули, и раны, похоже, уже начали гнить. Была бы зависть Элронда столь же черна, узнай он, каким мерзким, противоестественным способом Трандуил намертво привязал к себе единственное любимое дитя? Его бессмертный мальчик. Его милый бессмертный мальчик. Как же хочется надеяться и верить, что его чарующе-волшебная вечная красота действительно навсегда останется нетленной, взгляд не угаснет, навсегда оставшись молодым и жаждущим жизни. И за то, что живой, Трандуил, готов был дать Леголасу всё, что тот пожелает. Все звёзды с неба достанет, и луну, и солнце. Не беда, что от прикосновения к самому яркому светилу он покроется шрамами и ожогами. Он принесёт, а потом рассыплется в пыль. Это будет естественный исход. Так ему уж точно никогда не доведётся пережить собственного ребёнка. Что есть самый большой страх любого родителя.