Twenty Questions

— Ты помнишь ту ночь в Погтопии? Когда мы играли в двадцать вопросов.       Вопрос, казалось бы, возникший из воздуха. Квакити наливает выпить, а Уилбур сидит с другой стороны бара, и пытается построить домик, доставая карты из своего законченного пасьянса. Это на самом деле выглядело довольно впечатляюще.       Разум Квакити медленно возвращается к воспоминаниям об одной из тёмных ночей, проведённых в ущелье, которое они все привыкли когда-то называть своим домом. Он наливает в один стакан водки, а в другой — содовой. Они просто в очередной раз дурачились в тот поздний вечер: пели песни о любви и танцевали, потом курили и целовались — и всё это всего за несколько часов. И тогда Уилбур предложил сыграть в двадцать вопросов.       Казалось, словно это было так давно. — Конечно, я помню. — Он передаёт Уилбуру стакан и обходит бар, чтобы сесть рядом. — Та самая ночь, когда я узнал, что ты трахнул рыбу.       Лицо Уилбура стало таким же красным, как и его очки. Он смущённо бормотал что-то о том, что Салли была шейпшифтером, на что Квакити лишь рассмеялся. Уилл снова приходит в себя, он поворачивается к Квакити, глядя с неким любопытством: — Хочешь поиграть ещё раз?       Квакити отпивает из стакана с газировкой и пожимает плечами, мол, что ему терять? — Да, почему бы и нет. — Почему ты не пьёшь? «О, — он тут же задумывается, — то есть, вот так».       К слову, он не ощущает беспокойства, обдумывая ответ. Не чувствует, как бешено колотится сердце в груди, или, как скручивается острый укол в желудке, пока он пытается выдумать сносную ложь. Квакити не то что бы чувствует какое-то давление, он может сказать что угодно, лишь бы успокоить собеседника. Нет нужды угождать Уилбуру: тот примет его ответ, независимо от того, ложь это или нет. Он здесь не для того, чтобы осуждать его или использовать. Он просто предлагает поговорить с кем-то, кто сможет понять его, ожидая того же взамен. Это то, что у них было всегда, и Квакити это ценит.       У них и раньше были такие ночные разговоры, когда они вытаскивали скелетов из шкафов друг друга. Обычно такие моменты вызывают лишь больше тревоги, но, что более важно, это было знакомо. А Квакити всегда неплохо справлялся с тем, что он хорошо знает. — Ты же знаешь, каким был Шлатт, — пробурчал себе под нос, но достаточно громко, чтобы Уилбур мог слышать его. Тот лишь кивает в ответ: конечно же, он знает, Квакити рассказывал об этом ещё в Погтопии. — По большей части всё это из-за него. Раньше меня даже запах выводил из себя. Сейчас это просто… от самой мысли выпить тянет блевать. — Это многое объясняет, — пробормотал Уилбур, осторожно укладывая ещё две карты на верхушку своего растущего карточного домика, — я не могу обойтись без наркоты теперь. «Это правда, — размышляет Квакити, разглядывая глубокую сосредоточенность на лице Уилбура. Он слегка высунул язык и нахмурил брови, пытается унять постоянную дрожь в пальцах, складывая карты, чтобы не разрушить всю конструкцию, — Л’Манбург изначально был просто фургоном с наркотиками».       Не то что бы он имел право судить: Лас-Невадас был построен на алкашке и азартных играх, чтобы сдирать с людей всё до гроша. Как всегда, они с Уилбуром не особо-то отличаются друг от друга. Инь и янь, или как там говорил Уилл. — Твоя очередь, — Уилбур вдруг отрывается от своего занятия, хитро улыбаясь, и возвращает неопределённый взгляд, скрытый за красными очками, к Квакити. — Почему пасьянс? — Прости? — Уилбур чуть хмурится. — Почему ты всё время играешь только в пасьянс? — поясняет Квакити, — даже когда мы играем вдвоём, ты ни во что больше не играешь, типа, в покер там или ещё что-то. Ты всё время делаешь что-то с картами в одиночку, даже домик, который ты сейчас строишь.       Уилбур вдруг отдёргивает руку от места, куда он собирался поставить следующую карту. То ли от того, что он лишь сейчас осознал, чем занимается, то ли от того, как пальцы стало потряхивать ещё сильнее. Квакити заметил, что этот вопрос заставил Уилбура нервничать гораздо больше, чем предполагалось. Раньше, в такие ночи, они говорили на более тяжёлые темы.       Ну, так оно и случилось. — Я… — Уилбур делает судорожный вдох и проводит рукой по спутанным волосам — он всегда так делает, когда нервничает, — мне было не с кем играть в Лимбо, единственное, что у меня вообще было — это карты. И больше ничего. Поэтому, наверное, я просто привык играть в одиночку… А что, Кью? Злишься, потому что я всегда побеждаю тебя?       Квакити закатывает глаза: — Как же. Ты же знаешь, если бы мы играли в покер, я бы легко выиграл. — Может быть, — Уилбур не стал спорить, он наклонился вперёд, так близко, что их носы почти соприкасались: — в таком случае, хорошо, что мы никогда не играем в покер?       Усмехнувшись, Квакити почти деликатно положил руку на плечо Уилбура, прежде чем резко оттолкнуть его от себя. Стул последнего покачнулся, он ухватился за барную стойку, чтобы не полететь вниз; карточный домик развалился. Уилбур выругался, а Квакити лишь самодовольно ухмыльнулся: — Твоя очередь. — Зачем ты забрал Фанди в Лас-Невадас?       Такого вопроса он явно не ожидал. — Ты… — он нахмурился, — это твой вопрос?       Уилбур кивнул, заново выстраивая основу карточного домика: — Я хочу знать, почему мой сын здесь. Что-то мне подсказывает, что спроси я раньше, ты бы ушёл от ответа.       Это правда. Квакити не уверен, насколько Уилбуру понравится ответ. Но тем не менее, он уже спросил, а суть была в том, чтобы ответить «честно». (Всегда есть возможность соврать, никто никого проверять не собирается. Однако, они по какой-то причине никогда не рискуют). — Он жил один в глуши, — осторожно начинает Квакити, он протягивает руку к Уилбуру и вытаскивает пачку сигарет из кармана его пальто: он забыл свою с другой стороны бара. — Ему снились кошмары, он не особо заботился о себе, ну, и просто… в общем, у него всё было не очень хорошо. Поэтому я предложил ему место. Он немного поругался со мной из-за этого, но… потом он успокоился, и вот, он здесь.       Это всё, что он мог сказать. Уилбуру не обязательно знать всех деталей. Не обязательно знать, как он заговаривал Фанди зубы, чтобы тот поверил в то, что он обязан присоединиться. Квакити думает, что Уилл не оценит этого.       Уилбур тоже тянется к пачке, как и Квакити, их пальцы соприкасаются. Он выхватывает из кармана старую зажигалку, которую он всё время таскал с собой и прикуривает обе сигареты. Он глубоко затягивается и выдыхает дым куда-то в сторону. — Ну, я рад, что он здесь. Он не хочет видеть меня, но тут он, по крайней мере, в безопасности.       Это лучшее «спасибо», которое Квакити сможет получить от него. — Когда ты начал курить?       Уилбур рассмеялся, возможно, слегка удивлённо. Он вообще-то предполагал, что Квакити спросит о чём-то более глубоком, и не будет тратить вопросы впустую. Ему действительно любопытно, ну, и он не хочет снова видеть панику в глазах напротив, как при своём первом вопросе. — Это было очень давно. — Уилбур делает ещё одну затяжку. Он, казалось, почти впал в ностальгию, и это не самое частое состояние, в котором Квакити заставал его. — Я начал, когда был подростком, просто попробовал. Но Фил разозлился и… я просто продолжил. Бросил, когда родился Томми, и не притрагивался к ним несколько лет. А потом… — Потом?.. — Квакити повторяет.       Уилбур тихо вздыхает; он выглядел уставшим: — Мы основали Л’Манбург, и Дрим… он настоял на войне. Мы все потеряли наши первые жизни, и я просто… мне нужно было что-то, чтобы успокаивать нервы, наверное. Ты не хуже меня знаешь, как сложно управлять страной.       Он знает. Теперь в Лас-Невадас есть граждане, но ни один из них — за исключением Чарли, которого едва ли можно брать в счёт — не был добровольным участником, поэтому большая часть работы по-прежнему была заботой Кью. Он размышлял, как Уилбур справлялся с этим раньше, будучи первым лидером и основателем нации, которая в основном состояла из детей и постоянно участвовала в войнах. Возможно, он сошёл с ума. Ладно, похоже, так и случилось. — Кто ж знал, — он мягко улыбается, — что главным секретом хорошего лидера страны, были сигареты.       Уилбур фыркает: — Истинные спасители в этой истории.       Сунув сигарету в рот, Квакити встал и обошёл стойку, захватив оба стакана. Поставив их, он делает ещё одну быструю затяжку, выхватывает сигарету, и вскидывает бровь, уставившись на Уилбура, пока тот в открытую наблюдает за его губами. — Твой вопрос, Уилбур. — Ты всё ещё помнишь, как играть на гитаре?       Он не ожидал такого вопроса; Квакити ругается — его рука дрогнула, и он пролил часть водки мимо. Он хватает какую-то тряпку, валявшуюся неподалёку, и, вытирая, вздыхает: — Конечно, я помню… Даже всё ещё играю иногда.       Хотя, он знает, почему Уилбур спрашивает; может понять, по крайней мере. Они оба думают о поздних ночах в объятьях морока одинокого ущелья. Вечера, когда они были настолько близки друг к другу, что Квакити мог чувствовать, как поднимается и опускается грудь Уилбура, пока он направлял его руки. Это он научил его играть.       Он и сам не успел заметить, как следующий вопрос сорвался с его губ. — Ты всё ещё помнишь, как танцевать?       Уилбур криво улыбается, берёт стакан из рук Квакити и делает глоток: — Ну, может, я немного подзабыл. Для меня прошло куда больше времени с тех пор, как ты научил меня. «Верно, — думает Квакити, наливая содовую в свой стакан. — Тринадцать с половиной лет…»       Квакити не знает, как работает Лимбо, или, почему время так сильно растягивается. Что он знает точно, так это то, что Уилбур провёл в одиночестве, за исключением карт, более десяти лет. То, что Уилбур до сих пор (в основном) остаётся собой, поразительно; но Квакити благодарен ему за это. — Нам надо будет повторить как-нибудь, — мягко говорит Кью, он возвращается, снова садясь рядом с Уилбуром. — Посмотрим, будешь ли ты наступать мне на ноги ещё больше, чем раньше. — О, прекрати, — пробормотал Уилбур, с любовью закатив глаза. — У тебя есть что-нибудь моё?       Квакити хмурится непонимающе: — Что ты имеешь в виду?       Уилбур что-то бормотал, вытаскивая свободной рукой из кармана выцветшую покерную фишку. Он держал её меж указательного и среднего пальцев, демонстрируя потёртые бело-голубые края. Они не использовали таких в Лас-Невадас, и теперь Квакити снова возвращается в ещё одну из ночей в Погтопии. Они с Уилбуром гуляли снаружи. Дела со Шлаттом в то время шли всё хуже и хуже: их отношения становились всё более жестокими, насильственными. Настолько, что Квакити подарил ему фишку, как… как бы в знак памяти о нём, если что-то действительно случится.       Сейчас это кажется глупым. Но вот он, Уилбур, сидит перед ним и держит чёртову фишку в своих чёртовых пальцах после войн, взрывов, годов, проведённых в Лимбо, после смерти и воскрешения — после всего случившегося, спустя столько времени, она всё ещё у него. Квакити с трудом сдерживает слёзы где-то глубоко внутри. — Ты узнал её, да? — почти прошептал Уилбур. — Я не помню, чтобы я тебе что-то давал, но мне было интересно, сохранил ли ты что-нибудь. Я не знаю, что случилось с моими вещами после моей смерти. Ну, кроме тех, что забрал Томми. — Я… — Квакити затягивается до боли в лёгких, — я сохранил твою шапочку, ту, которая бордовая. Томми не забрал её, но я подумал, что она важна и… в общем, ну, да, она у меня.       Локоть Уилбура дёргается назад — карточный домик снова рушится. — Если бы ты мог изменить что-нибудь… что бы это было?       Квакити замечает, что ночь уже начинает приближаться к своему официальному «давайте обсудим то, насколько мы проебались в этой жизни» часу, и он решает не затягивать с этим. Вряд ли у него вскоре снова появится возможность задать Уилбуру любой волнующий его вопрос, так что лучше пользоваться этим моментом.       Как он и ожидал, вопрос застаёт Уилбура врасплох. Он хмурится и тушит сигарету: тремор в руках разыгрался настолько, что он вряд ли сможет поднести её к губам ещё раз. Его охватывает тревога, и Квакити знает это, он даже обдумывает вариант с отменой вопроса. Видит Прайм, Уилбур этого не сделает, и, возможно, так будет лучше.       Но… Ладно, Квакити хочет знать. В любом случае, Уилбур предложил эту игру, он не имеет права жаловаться. — Я бы не создавал Л’Манбург.       Он говорит это с такой очевидной уверенностью, что Квакити тут же понимает: он думал об этом, причём очень много. Тринадцать лет одиночества и абсолютного безделья в Лимбо подарили ему много времени для размышлений. Квакити прекрасно понимает этот ответ: большинства боли, которую они пережили, не было бы, не появись Л’Манбург на свет. — Томми бы не согласился, — начинает Уилбур, и Квакити, услышав тон его голоса, уже может сказать — сейчас начнутся долгие разглагольствования. — Но эта страна была проёбана с самого начала. Типа, нас было всего несколько человек, мы не носили броню, да мы даже драться нормально не умели. Я был так наивен, Биг Кью. Это… это было довольно жалко, на самом деле. Я так, блять, рад, что этого места больше нет.       Он врёт, и они оба знают об этом. Впрочем, Квакити не цепляется за этот момент; он наблюдает, как Уилбур залпом выпивает остатки водки, и думает, что лучше не стоит упоминать Л’Манбург снова. — Что случилось с твоими женихами?       Справедливо, однако. Немного жестоко, но справедливо. Квакити первым начал поднимать скользкие темы. Первым переступил границу — линию, которую они так старательно обхаживали всю ночь. Учитывая то, что он говорит с Уилбуром, неудивительно, что тот вернулся к нему с достойным ответом.       Но это всё ещё не значит, что он должен радоваться этому. — Не то что бы это твоё дело, — процедил Квакити, — но они ушли. Основали новую нацию, даже не потрудились сообщить мне об этом, и ушли.       На самом деле, всё было куда сложней, но… да, он просто не хотел говорить об этом. Как Квакити и сказал, это было не его ебучее дело. Он не стал бы винить Уилбура за вопрос; конечно, он попытался бы понять, что случилось с предполагаемой помолвкой его… человека. Но и это не значит, что Квакити должен отвечать ему.       Уилбур долго молчал, прежде чем тяжело вздохнуть. Он выглядел измученным, и Квакити ненавидит себя за то, что его сердце сжимается над этим звуком. — Мы можем не спорить этой ночью? Можно просто… давай не будем. Давай просто оставим это и вернёмся к тому, с чего начинали.       В какой-то момент Квакити окончательно запутался. Разве это не то, чем они занимались с самого начала? Эта их извечно повторяющаяся песня — то, что они всегда делали. Почему Уилбур вдруг отказался от идеи споров, ведь он был в восторге от этого всё остальное время. Он любит выводить Квакити из себя, любит выбешивать, любит, когда он злится на него. Ему нравится доводить их обоих до точки, когда они просто начинают орать друг на друга.       Однако, разглядев ссутулившуюся осанку и тревожный тремор в руках, Квакити вдруг начинает осознавать, что сегодня Уилбур здесь совсем не за этим. Он не уверен, зачем именно, но тот явно не собирался ругаться с ним, и если Квакити продолжит, то всё станет только хуже. — Хорошо, — мягко говорит он, возвращая взгляд к рукам Уилбура, он тушит и свою сигарету тоже, — хорошо. — Ты когда-нибудь хотел завести домашнее животное?       Уилбур слабо усмехается: — То есть, вот это твой вопрос? — Вообще-то это ты хотел сбавить обороты, — напомнил Квакити. Он допивает остатки содовой и спрашивает, вздыхая: — ну и мне просто интересно, это что, преступление?       Уилбур снова издаёт смешок и качает головой. Они замолкают на мгновение, и затем Уилл начинает говорить: — Я всегда хотел кота. Я бы назвал его Мистер Президент. А потом, когда он сломает что-нибудь или перевернёт, я бы мог сказать: «Мистер Президент».       Он фыркает, и они оба начинают смеяться. Всё напряжение, которое висело между ними всего несколько секунд назад, внезапно испарилось. Только Уилбур может вести беседы так, что в одну минуту разговора они на грани новой ссоры, и уже в следующую хихикают над какой-то глупостью. Это одна из черт, которые Квакити ценил в нём больше всего. — Я всегда любил котов, — тихо признаётся он. Его крылья беспокойно шевелятся за спиной, пока он говорит, словно нервничают от одного только упоминания этих существ; если, конечно, они вообще способны нервничать. — Я думаю, они просто попытались бы расцарапать мои крылья. — Утёнок-когтеточка, — промурлыкал Уилбур с лукавой ухмылкой на лице. Квакити толкнул его в плечо, схватил стаканы и в очередной раз вернулся за барную стойку. — Заткнись, Уилбур. Просто задай уже свой ёбаный вопрос. — Почему ты красишь ногти?       Квакити опускает взгляд на свои руки, в которых он держал уже две банки с содовой (он не собирался возиться с пьяным Уилбуром, а последний и не спорил). У него ногти покрыты тёмно-синим лаком, который уже начал облазить кое-где — надо будет переделать, когда появится время.       Правда, на самом деле, в том, что Карл красил ногти ему и Сапнапу каждую неделю. Это было маленьким событием для каждого из них, чем-то, чего ждали с нетерпением. Конечно, Квакити больше не было с ними, но он всё ещё находил в этом занятии что-то успокаивающее. Видеть ногти без этого было как-то неправильно. Поэтому он сам стал красить их лаком, который оставил Карл. Как же совпало, что это его любимый цвет.       Он не хотел говорить об этом с Уилбуром, он вообще ни с кем не хотел об этом говорить. Он хотел хранить воспоминания ближе к сердцу и никогда не отпускать их от себя. Поэтому Квакити лжёт, и Уилбур не винит его: — Я не знаю, я просто попробовал несколько месяцев назад и подумал, что это выглядит прикольно. — Тебе идёт, — мягко соглашается Уилбур. Он аккуратно берёт его руку и проводит пальцами по слегка облезшей краске. Квакити чувствует лёгкую дрожь в своём теле, когда слишком длинные ногти скользят по его коже, затем поднимаясь выше, к десяткам золотых колец на его пальцах. Ни одно из них не имеет особого смысла, (те самые висят на цепочке на шее и надёжно спрятаны под рубашкой) но Уилбур находит их интересными. Он вертит их и проводит кончиками пальцев по краям. Затем он подхватывает другую руку Квакити, и делает с кольцами на ней то же самое.       Это неожиданно, но мило, и Квакити не совсем уверен, как ему стоит реагировать. — Зачем ты носишь очки?       Уилбур отрывается от чужой руки, поднимает взгляд вверх и наклоняет голову в замешательстве: — О чём ты? — Ты постоянно ходишь в них, — пробормотал Квакити, не в силах сдержать раздражение в голосе, — почему?       Оторвав одну руку от особо извилистого кольца, Уилбур прикасается к ярко-красной линзе этих проклятых солнцезащитных очков. — Я… не знаю. Они мне просто нравятся. Плюс, людям сложней прочитать выражение лица, когда они не видят глаз. — Ладно, что, если я хочу видеть твои глаза? — спрашивает Квакити. Он не даёт Уилбуру ни секунды, чтобы среагировать, перегибается через стойку и поднимает очки на его макушку. Он улыбается, наконец глядя в тёмные, широко раскрытые глаза, которые всё это время заполняли его мысли по ночам. Он легко различает в них янтарные крапинки под светом флуоресцентных ламп. Квакити никогда раньше не видел их с такой чёткостью — в Погтопии было не самое лучшее освещение — теперь он находит его глаза ещё красивей, чем мог вспомнить раньше.       Лицо Уилбура покрылось румянцем, пальцы в шоке всё ещё упирались в плечи напротив. Они настолько близки друг к другу, что если Квакити захочет, он может просто… наклониться чуть ближе и их губы соприкоснутся. А он хочет. Хочет почувствовать запах дыма и алкоголя в его дыхании, хочет целовать Уилбура, пока у того не закончится воздух в лёгких. — Можно я тебя поцелую?       Квакити удивлённо моргает. Не то что бы он против, но неужели Уилбур действительно использует один из своих вопросов ради этого?       Уилл, кажется, чувствует его замешательство — он слегка хихикает, растягивая губы в широкой улыбке: — Ты бы уже отстранился, если бы захотел. Я знаю, что ты не поцелуешь меня, пока игра не закончится, но я не хочу ждать. — Ты действительно так сильно нуждаешься во мне? — Квакити наклоняется вперёд, их носы соприкасаются. — Всегда.       Когда их губы встретились, это был уже давно знакомый танец: отчаянный и резкий, но такой нужный им обоим. Квакити хватается за воротник пальто Уилбура, пытаясь притянуть его ближе к себе. Он чувствует, как его наполняет пьянящей смесью сигаретного дыма и вишнёвой водки, но ему недостаточно этого, он хочет больше.       В итоге им всё же приходится оторваться друг от друга, чтобы вдохнуть. Они отстраняются, тяжело дыша. Губы Уилбура слегка покраснели и у Квакити, скорее всего, тоже. Что-то ему подсказывало, что ночь лишь только начинала набирать новые обороты.       Обойдя стойку, Квакити подходит к Уилбуру сзади и оставляет несколько поцелуев на его шее. Он чувствует, как по телу Уилбура пробегает дрожь, и улыбается, чуть кусая того за ухо. — Почему бы нам не подняться наверх и… не воспользоваться оставшимися вопросами?       Уилбур ехидно ухмыляется и разворачивается, чтобы ещё раз поцеловать Квакити в губы. — Идём.