***
Мы с Шурфом сидим на крыше Мохнатого Дома, опираясь на спины друг другу и пьём Осский Аш. Вино пахнет антоновскими яблоками и свежим мёдом, и этого запаха вполне хватило бы, чтобы опьянеть от радости. Но на вкус Аш ещё лучше. Хотя не знаю. Спина у Шурфа жёсткая и горячая, мне приятно её ощущать собой и я хочу ещё так сидеть. Как можно дольше. У нас целая ночь впереди, Шурф пришёл совсем не усталый, а наоборот, радостно приготовившийся получить как можно больше удовольствия от жизни. И вот мы сидим над городом, окружённые со всех сторон воздухом, и пьём вино, и читаем стихи, и никто нас не видит. Во всяком случае, нам приятно так думать, и ещё надеяться, что до нас никому нет дела. Язык у меня слегка заплетается, но это я просто расслабился; можно, конечно, сосредоточиться или просто протрезвляющее заклинание прочитать, но зачем тогда пить? Только напиток хороший зря переводить! По-моему, напрасно считается, что пить умеет тот, кто пьёт вёдрами и не пьянеет. На самом деле пить умеет тот, кто выпьет немножко и поплыл, то есть, от наименьшего количества получается наибольший эффект. Я как-то сказал об этом Шурфу, он удивился и ответил, что странно, как ему самому это в голову не приходило, потому что логично, но тогда получается, что он сам пить совершенно не умеет. Солнце уже зашло, на улицах зажигаются фонари, снизу до нас долетают слабые отблески и отзвуки, и мне так хорошо, что невозможно терпеть, надо что-то делать, чтобы это всё как-то пережить и не разорваться от счастья: и мой город внизу, и мою крышу, и нереально вкусный Аш, и шурфову горячую надёжную спину, и вообще. Я хоть и не вижу Шурфа, но чувствую, что ему тоже так же, как мне. Невозможно хорошо. По всему по этому мы читаем стихи и говорим о поэзии, потому что о чём же ещё и говорить на крыше, на закате, вдвоём, под Осский Аш? Я вдруг вспомнил, что при мне Шурф много раз разговаривал о поэзии с Дримарондо, и стихи они друг другу читали. Вот интересно, было ему тогда так же хорошо, как сейчас со мной? Дримарондо-то всяко в поэзии лучше разбирается, чем я. Но ведь он, хоть и профессор, а всё-таки собака. Интересно, а с ним единение душ бывает, если вот так стихи вдвоём читать? Или он только анализировать умеет? Хотя если поэзию не чувствовать, то как тогда её анализировать? Я представил Шурфа в обнимку с лохматым вдохновенным Дримарондо и фыркнул. Шурф, конечно, почувствовал, что я куда-то отвлёкся, и в воздухе появилась ощутимая вопросительность. Ну, я и спросил его прямо. Про Дримарондо, конечно, промолчал, чтобы пафосность момента не снижать, а про других спросил. У Шурфа же среди поэтов и филологов обширные знакомства, и со всеми он стихи тоже читает. В ответ он так энергично пожал плечами, что я немного сполз по его спине, и ответил очень серьёзно: - Странно, что ты об этом спрашиваешь, Макс. Мне казалось, ты понимаешь, что это совсем не то. С тобой вообще всё по-другому. Ты – это ты. Я, потеряв устойчивость, продолжал скользить по гладкому шёлку магистерской мантии, шея моя была уже почти между лопаток Шурфа, голова грозила отломиться, и я просто взял и лёг рядом с ним на тёплую крышу, потому что делать усилие и подниматься было лень. Он поглядел на меня через плечо и тоже вытянулся на пледе, потом повозился и уложил тяжёлую голову мне на бедро. - Я – это, само собой, я. А что из этого? Мне правда было любопытно, как сформулирует Шурф. То есть, я понимал, конечно, что мы с ним друзья-друзья, и у нас всё на двоих и мы всегда заодно, но только вот как он сам это всё определит? Шурф ещё немного помолчал. - Ты – это как будто лучшее, что есть у меня. И не только у меня, а вообще. Я так тебя ощущаю. Поэтому с тобой всё лучше. А без тебя хуже. Мне было вовсе не странно, что Шурф сказал так просто, ну, как ребёнок сказал бы. Лучше – хуже… Совсем на него не похоже, но он так сказал, потому что точнее не скажешь, вот что я понял. Ну, и хорошо. Теперь можно дальше стихи читать. Шурф уже очень неплохо знал нашу поэзию, так что иногда подхватывал следующие строчки, если я забывал. Только сейчас никто из нас ничего не забыл, как-то так само получилось. Шурф поёрзал на моей ноге, укладываясь поудобнее, и неспешно сказал: Если б я был древним полководцем, покорил бы я Ефиопию и персов, свергнул бы я фараона, построил бы себе пирамиду выше Хеопса, и стал бы славнее всех живущих в Египте! Здорово, что он вспомнил! В вечернем воздухе это прозвучало, как будто сам Шурф прикидывает свою возможную судьбу. Если б я был ловким вором, продолжил Шурф, обокрал бы я гробницу Менкаура, продал бы камни александрийским евреям, накупил бы земель и мельниц, и стал бы богаче всех живущих в Египте. Стихотворение я хорошо помнил, оно у Кузмина, наверное, самое популярное, и я ответил: Если б я был вторым Антиноем, утопившимся в священном Ниле, - я бы всех сводил с ума красотою, при жизни мне были б воздвигнуты храмы, и стал бы сильнее всех живущих в Египте. Шурф, наверное, представлял себе эту картину, потому что молчал, и я продолжил: Если б я был мудрецом великим, прожил бы я все свои деньги, отказался бы от мест и занятий, сторожил бы чужие огороды - и стал бы свободней всех живущих в Египте. Я всегда считал себя ближе к этому самому свободному нищеброду, ну, действительно, вот не хватало мне только всех сводить с ума красотой! Но сейчас, в тёплом неподвижном воздухе это прозвучало как-то… интимно, что ли. А действительно, Шурф – эльф, для него красота важна, наверное, больше, чем для людей, ну, или всяких других местных обитателей. Джуффину или Кофе, например, вообще безразлично, как я выгляжу, а Шурфу, может, и нет? Вот был бы я неземным красавцем, относился бы он ко мне так же, или как-то по-другому? Красота, как известно, страшная сила. Хотя всё от степени зависит. Слишком красивым быть, я думаю, утомительно и опасно. Но, может, Шурфу тогда приятней было бы? Интересно… И тут я вспомнил, как там у Кузмина дальше, и замер, потому что очень захотел услышать, как Шурф, лёжа рядом со мной, говорит мне своим ровным бархатным баритоном: Если б я был твоим рабом последним, сидел бы я в подземельи и видел бы раз в год или два года золотой узор твоих сандалий, когда ты случайно мимо темниц проходишь, и стал бы счастливей всех живущих в Египте. Шурф это сказал, как будто не стихи читал, а ко мне сам, от себя обращался. И тогда я понял, что так бы оно и было. За нашу с ним нелёгкую жизнь чего только с нами не случалось! И погибнуть могли сколько раз, чудо, что живы до сих пор, а меня вон вообще едва не отменили нафиг, и тогда даже Шурф меня бы не вспомнил, потому что некого было бы вспоминать. Так что если с этой точки зрения взглянуть – а ведь, пожалуй, и я был бы счастлив знать, что Шурф просто где-то есть. Что ещё нужно-то? И он тоже, я уверен, про меня так чувствует. - Это стихи про любовь? – спросил я и отхлебнул Осского Аша, потому что волновался. - Все стихи про любовь, Макс, - ответил Шурф, неподвижно глядя на появившиеся звёзды.***
Мы ужинали вдвоём в Иафахе, в личных покоях Великого Магистра. Я весь день провёл на ногах и вместо обеда только попил кофе прямо под мостом на берегу Хурона, когда меня никто не видел. Впрочем, не факт, кто-то из ребяток Кобы вполне мог заметить и честно донести своему шефу. Хотя Кобе всё равно, да и мне без разницы. Всё это я к тому, что ужинать я пришёл вполне готовым ещё раз оценить мастерство и фантазию орденского повара. Я был полностью поглощён восприятием дивной палитры вкусовых ощущений, но всё же успел заметить, что Шурф выглядит свежим и не таким уж вымотанным, как обычно вечером после насыщенного руководящей деятельностью дня. - Ты что-то подозрительно свежий сегодня, дружище, что, научился отлынивать от работы? – спросил я, обмакивая кусочек мясного танга в густой ореховый соус. - Ну, почему же сразу «отлынивать»? Сейчас у меня нагрузка уже не такая страшная, как в первые годы. Люди начали привыкать, ориентируются уже в магическом пространстве. Орденские Магистры обучилиь и стали хорошо помогать. Так что жить можно. И тут я к слову вспомнил то, что давно уже хотел спросить, но как-то всё время отвлекался. - Слушай, Шурф, а какая у вас тут в Ордене магия? - Не понял вопроса. - Чего же тут не понять? В каждом Ордене раньше ведь изучали магию каким-то своим манером. А Семилистник как эту самую магию изучал? Какая у него была специализация? - Странно, с чего это ты вдруг заинтересовался историей Орденов? - Ну, ты же этим занимаешься, вот мне и интересно. Шурф, видимо, счёл аргумент достаточно весомым и начал объяснять. - Девиз Ордена Семилистника – познание и осторожность. Осторожность помогла не только выжить, но и, воспользовавшись моментом, захватить лидерство, а познание – непреходящая абстрактная ценность, во все времена никакой опасности не представляющая. - Ну, не скажи, - возразил отягощённый противоположным опытом я. – Во многом познании многие печали. У нас вот, например, познание противопоставлялось вере и не всегда одобрялось. Скорее уж наоборот. - Я помню, - кротко ответил Шурф. – Как минимум странный подход, как на мой взгляд. В дверь вежливо постучали. Послушник принёс десерт: фруктовый салат и небольшой торт. Шурф разделил торт на аккуратные сегменты и продолжил: - Так вот, Семилистник всегда специализировался на эсхатологии, а конец Мира тогда был очень актуальной проблемой. - А, ну да. Для этого, конечно, объединяться надо, больно уж проблема глобальная. До сих пор так. Я сколько раз видел, что послушники и Младшие Магистры в кружок собираются во дворе и хором что-то бормочут. И чувствовал какую-то движуху в воздухе. - Что у тебя за выражения! Вообще-то тебе давно известно, что Ордена и создавались для соединения магических практик. Это весьма эффективно. И эффектно. - А чего же тогда мы с тобой вместе никогда не колдовали? - Почему же, колдовали. Но я понял, о чём ты. Кстати, сам не раз об этом думал. Может получиться интересный опыт. Характер магии у нас с тобой практически одинаковый. - Попробуем? - Если хочешь. - А ты? - Я – хочу. Только чаю мне достань и дай сигаретку. Я тоже пью чай, такой же, как Шурф. Почему-то это кажется мне важным. А потом мы решаем пойти в Мир Пляжей, там хоть есть разгуляться где на воле, никого не зашибём ненароком. Мы стоим у самой кромки воды, взявшись за руки. Море совсем спокойно. Я нащупываю магию Шурфа: вот она, медленно пульсирует тёплыми волнами, окружает его и меня. Хорошо. Шурф вопросительно смотрит. Я точно не знаю, что именно мы будем делать, и просто говорю: - Давай силу, а я дам форму. Это последнее, что мы говорим друг другу вслух. Я сжимаю руку Шурфа, прислоняюсь к нему сбоку плечом и меня тут же шибает так, что я едва удерживаюсь на ногах. Его тело заряжено такой энергией, что я отчётливо слышу глухой ровный гул. Наверное, в моём бывшем Мире древние мудрецы как-то умудрялись его слышать, если писали о «музыке сфер». Шурф приподнимает наши сцепленные руки и начинает очень тихо выпевать что-то грозное и страшное до мурашек по коже. Меня тут же охватывает волна жара, море темнеет и как будто густеет. Я молчу и не применяю никаких специальных приёмов, просто «включаюсь», я это умею, это легко. «Включённый» я становится немного другим существом, я чувствую это, хотя не вижу себя со стороны. Может, он в размерах меняется, хотя какие же сейчас у меня размеры? Нет никаких размеров. Тушка точно ещё существует, но вместо привычных потрохов в ней как-то размещается сгусток невероятно мощной энергии. Плавный, едва уловимый импульс со стороны Шурфа - и магия внутри меня приходит в движение. Кровь становится горячей, как жидкий огонь, магия несётся по венам, переполняя тело невероятными ощущениями. Сладостный жар, накатываясь волнами, охватывает меня всего раз за разом, каждый магический поток пронзает невиданным наслаждением «до мозга костей». Да, так! Всё тело, от макушки до пяток, становится чувствительным настолько, что я просто не могу терпеть и включаюсь в «пение» Шурфа. Хотя пением его, конечно, назвать нельзя. Это то щёлканье, то протяжные, как тихий вой на грани дыхания, стоны, то низкое глухое ворчание, то выкрики. Кажется, я ничего не говорю, ни одного связного знакомого слова, но мы с ним приходим в полный, упоительный унисон, и сила наша растёт с каждым новым заклинанием, которое я ощущаю физически. Мне не нужно смотреть на Шурфа, я и так знаю, что он чувствует то же самое. Иначе у нас не бывает. В какой-то момент наши магии полностью сливаются. Мощный поток, раз за разом пронзавший нас, проходящий сейчас сквозь всё наше общее ликующее от наслаждения и восторга тело, вырывается наружу с кончиков наших пальцев. Этот момент, когда энергия заполняет тело, а потом вырывается … его не с чем сравнить, я никогда не знал таких ощущений. Море на наших глазах покрывается голубоватым и зеленоватым льдом, всё вокруг меняет формы и окраски. Над поверхностью моря неотвратимо воздвигается рисунок на морозном стекле, который я видел в детстве. Только трёхмерный. Сонно мерцая и переливаясь, вырастает лес диковинных пальм, разворачиваются громадные узорные листья, между деревьями поднимаются чудесные замки на тонких витых столбах, они держатся в воздухе, как будто здесь нет силы тяготения. Над пальмовым лесом зависают дивной красоты солнца-кристаллы, все разные и все прекрасные, они медленно вращаются в разные стороны. Дивный новый Мир, белый и переливающийся всеми цветами радуги. Мы заворожёно смотрим на него, уставшие и расслабленные. Я поднимаю глаза на Шурфа: он бледный, измученный и счастливый. И было совершенно правильно, когда он легко наклонился ко мне и тихонько, благодарно поцеловал в щёку. Всё.***
Мясо в соусе из чернослива с травами на узорчатом блюде выглядело так аппетитно, что я тут же подумал: Шурф голодный, а он, помнится, любит молодые хрящики. Вот с моей стороны как раз такой кусочек, прикрыт каким-то фиолетовым листиком вроде базилика. Надо ему подложить, а то он его и не заметит, или заметит, когда будет уже наполовину сытый, а это уже не то. Моя вилка ещё чистая, так что вполне можно ей воспользоваться. Я подцепил кусочек с нежным хрящиком и потянулся, чтобы положить на тарелку Шурфа. В тот момент, когда мясо скользнуло у меня с вилки туда, куда я его нёс, на мою тарелку аккуратно легло рёбрышко, утопающее в черносливовом соусе: как раз как я люблю. Мы с Шурфом замерли, а потом в один голос заржали. Я слушал, как он смеётся, смотрел, как сияют серые глаза, и так мне стало хорошо, что я между приступами хохота выговорил: -Ну, и зачем нужен какой-то секс?! Опа. И Шурф молчит. И я молчу. Высказался уже. Шурф Фрейда-то давно читал. Резюмировал тогда: - Сэр Зигмунд создавал своё учение в условиях, когда ханжеский культурный запрет подавлял естественную жизнь. Отсюда психические травмы и деформации как индивидуума, так и всего так называемого цивилизованного человечества. В нашем Мире фрейдизм невозможен. Нет уж! Фрейд – он и в Арварохе Фрейд. Мне почему секс в голову пришёл вот сейчас? Потому что нам и без него хорошо? А если и без него хорошо, то зачем тогда он мне в голову пришёл?! А Шурф внимательно посмотрел на меня и сдержанно сказал: - Действительно.***
- Потерпи чуть-чуть, пожалуйста, - просит Шурф, осторожно поглаживая моё колено. Я навернулся так быстро, что не успел применить никакие охранительные заклинания. Просто вот бегу-бегу, а следующий кадр – перед лицом у меня трава, а коленка разбита о какой-то Магистры знают откуда взявшийся там камень. Я взвыл «Шурф!!!» прежде, чем успел что-то сообразить. Он ничего спрашивать не стал, тут же материализовался рядом, подхватил на руки и притащил к себе в Орден. Оказалось, что ещё и кисть левой руки вывихнута, и щека глубоко оцарапана. Всё равно повреждения в моём непутёвом организме не такие уж страшные, стоило меня сюда тащить! Но Шурф колдовал надо мной так самозабвенно, что мне показалось – он даже рад, что такое со мной приключилось, потому что я наконец-то был полностью в его власти и ничегошеньки не мог, а он мог всё. Больно уже не было, «потерпи» относилось к необходимости не двигаться слишком активно. Мне показалось, что Шурф как-то по-особенному сегодня меня лечит, глубоко вторгаясь вглубь, проверяет, нет ли ещё где какой-нибудь неисправности, возится внутри меня, хозяйничает, но очень деликатно, бережно и даже как-то нежно. Я лежал расслабленный и разрешал ему творить всё, что он захочет. И думал: доверять Шурфу – это какой-то отдельный кайф. Он такой грозный, сильный, безупречный, могущественный, все его боятся, а я рядом с ним ничего не боюсь, он и внутрь меня влезть может, и за сердце моё подержаться, да хоть за что, всё равно он никогда в жизни не сделает мне ничего плохого. Я приоткрыл глаза, сквозь полуопущенные ресницы глядел на его сосредоточенное лицо, на сдвинутые брови, приоткрытые губы, выбившуюся из-под тюрбана прядь прямых чёрных волос и с наслаждением вчувствовался в эти минуты, в это вот время, идущее так странно: я лежу тут перед ним в одной скабе, а он делает что-то с моим телом, там, глубоко, в его потаённой, от всех скрытой сути… Что он, интересно, сейчас чувствует? То же самое, что и со всеми пациентами? - Слушай, Шурф, а вот я же не местный, ну, не родился тут, а внутри у меня всё устроено так же, как у вас? Кстати! У кого это – у «вас»? Вот ты – кейифай, у тебя всё такое же, как у людей? Ну, и у хлеххелов всяких тоже. О, а грибы-оборотни? У них что, тоже селезёнка есть?! А вообще, какая она – селезёнка? Она зачем? - Макс! Ты хочешь ответы услышать? - Молчу, молчу, Шурф, говори, пожалуйста, я не буду тебе мешать и перебивать! Я смотрел на Шурфа во все глаза, потому что он был такой свой, что хотелось просто влезть в него. Хотя, я ведь влезал… - Внутреннее устройство у всех обитателей нашего Мира принципиально не различается. Только у хлеххелов органы дыхания устроены по-другому, они ведь живут под водой. У кейифайев острее осязание и обоняние, это ты знаешь, мы с тобой совершали обмен телами. Но на устройстве соответствующих органов это практически не отражается, просто мы умеем использовать их возможности в полную силу. Оборотни становятся людьми только внешне, изнутри они сохраняют своё беличье или волчье устройство. - А грибы? - Да что тебе дались эти грибы? Грибы-оборотни – только видимость. - Ясно. Шурф, а ты почему вообще знахарское дело решил изучать? Он как-то так улыбнулся… редко так бывает. Нет, улыбается-то он теперь не редко, но чтобы вот так легко, по-домашнему как-то… я и то мало когда вижу. - Нннууу… если подходить к этому вопросу диалектически … Смотреть в корень … - Чего?! - … тогда станет ясно, что убийце надо быть и целителем, верно? У каждой палки должно быть два конца. И потом это полезное умение, оно много раз меня выручало. Да и просто интересно, ты же знаешь, мне всё интересно. А началось с того, что когда я ещё в своём первом Ордене начал изучать искусство любви, то заинтересовался природой некоторых реакций, которые не проследишь, если не знаешь анатомии. Я привык серьёзно относиться к любому изучаемому предмету, вот и пришлось мне параллельно со всякими эротическими практиками учить анатомию, а от неё до знахарства уже рукой подать. И вообще, когда занимаешься сексом, лучше знать устройство организма, намного эффективнее получается. Например, если воздействовать вот на эту точку, смотри, не массировать, а просто надавливать, то ритмичные сокращения бульбоспонгиозной мышцы будут сильнее и оргиастические переживания ярче и длительнее. Жалко, на тебе не покажешь. Я уже хотел было возмутиться, дескать: почему это?! - а потом понял, почему, и закрыл рот. Вон оно, оказывается, как. Вот уж точно: во многом познании много печали. Не пошла эльфийская наука впрок Шурфу. Может, он там и научился всяким техническим приёмчикам, только в его сознании прочно закрепилось, что секс – это чисто телесные переживания. Никак с чувствами не связанные. Что-то одно. О, он уже переключился: - А селезёнка – это кроветворный орган, Макс. Если она повреждена, то её функцию берёт на себя костный мозг… Ага. Селезёнка, твою мать. Бедный, бедный Шурф! Стоп. Почему на МНЕ нельзя показывать?! Это что было сейчас? Оговорка по здешнему Фрейду?! * Макс неточно цитирует фрагмент диалога из пьесы Франсуазы Саган «Загнанная лошадь». Как она попала к нему в руки, неизвестно.