***
Ступая осторожно на звук тихий, прерывистый, молодой альфа всё больше убеждается, что всхлипы доносятся с открытой террасы. За помрачневшей в ночи витражной дверью виднеется аккуратный силуэт. Надрывистые рыдания уже отчётливо слышны и нет сомнений более, откуда они исходят. Возвращаясь в свои покои, Ким отвлёкся от назначенного пути и неуверенным шагом отправился на поиски странного звука. Он блуждал по коридорам, ведомый отбивающимся от стен эхом, пока не достиг стеклянной мозаики кроваво-красных тонов, скрывающей за собой причину шума. Спустя минуты молчаливого наблюдения за разворотом чужой трагедии, юноша решается всё же нарушить чьё-то слезливое одиночество. Отворяет альфа дверцу, не позволяет ей более искажать красным бледный лунный свет. На каменном холодном полу и под открытым небом сидит девушка в окружении пышных юбок. Она, как сердцевинка нежной магнолии, трепещет не то от ветерка осеннего, не то от накатывающих рыданий. Юноша подкрадывается осторожно, чтобы не испугать и без того встревоженное создание. Он остаётся незамеченным, присаживается подле омеги. Но лица, скрытого в ладонях, разглядеть не может, мечется в сознании, в сомнениях, как поступить. — Вот я Вас и нашёл, — вздрогнув от внезапного голоса поблизости, девушка поднимает на собеседника затуманенный слезами взгляд. Вокруг темно, только госпожа луна и её подопечные звёзды осыпают светом выбравшееся из-под ладоней личико. Пунцовые щёки, такой-же нос и совершенно заплаканные, опухшие глаза. — Что так омрачило нарушительницу всеобщего покоя? — бездонно серыми глазами-блюдцами графиня глядит настороженно на составителя компании, она тянется рукавом платья ко влаге, соляной коркой сковавшей кожу лица. — Нет-нет, возьмите его! — Тэхён вытягивает из кафтана платок шёлковый, припрятанный там именно для подобных случаев. Кладёт в мокрые ладони расстроенной девушки, чтобы после наблюдать, как нежная ткань пропитывается горькими слезами. — Он замарался, — глуповато похлопывая слипшимися ресницами, бормочет омега, чем вызывает едва слышный смех. — Думаю, я в состоянии обзавестись новым, — в ответ юноше улыбаются неловко, но чуть более счастливо, чем минутами ранее. — Могу я полюбопытствовать, что же Вас всё-таки огорчило? — Мы в здании суда, не сложным будет догадаться! — вспомнив о своём недовольстве, резко бросает ответ графиня. — И всё же? — Тэхён глядит, как изгибаются девичьи губы, застывают в кривой, болезненной гримасе вместе с другими чертами лица. — Моего отца намериваются судить, обвиняют в немыслимом… — на одном коротком дыхании делится своей печалью. — А он невиновен, я знаю. Это всё глупые слухи, которые и яйца выеденого не стоят. И уж тем более не стоят загубленной жизни! — голос её дрожью выдаёт искренность переживаний. — Machtlos! Ничем не могу помочь… Кого просить о помощи? Wohin gehe ich? — отчаянием в туманного оттенка очах девушка душу насквозь пронизывает болезненно. — Если Вы прибыли, чтобы свидетельствовать в суде, вероятно возможность помочь Вашему отцу ещё есть. — юноша резко замолкает в попытках припомнить больше пары имён знатных подсудимых, но тщетно, в голове лишь один человек. — Соберитесь с силами, а лучше с доказательствами его невиновности, если таковые, конечно, имеются… — в усыпанное звёздами небо отпускает он задумчивый совет. — Позвольте полюбопытствовать, как зовут прекрасную девушку? Вы видно не с наших земель. — играет молодой альфа обаятельной улыбкой, надеясь прогнать гадкие подозрения, зарывающиеся в сознание. — Марта Люция из семьи Пак. — фамилия, к сожалению, говорит лишь об одном; подозрения оказались не пустыми. — Ах, Ваше сиятельство! — склоняет альфа голову перед графиней, но скорее приследует цель скрыть испуг, чем выразить своё почтение. — Эта встреча… крайне неожиданна… — девушка лишь взмахом тонкой руки останавливает тихий лепет. — Лучше представьтесь, — она замечает неприязнь, исказившую лицо, улыбку и голос нового знакомого. Слухи о кровавом Пак Чимине не просто так дошли до Кёнигсберга, сперва они, словно мор, расплодились на родине графа. — Ким Тэхён. — Ким? Неужто предо мной особа королевской крови? — Отнюдь, госпожа, отнюдь. Мой отец Ким Джихён генерал кавалерии и член королевского военного совета… но вероятно вы о нём не слыхали. — К сожалению. Он наверняка благородный господин, раз занимает сию почётную должность. — Не могу отрицать, мне есть кем гордиться, — Марта понятливо кивает, грудью натыкаясь на колящее напряжение. Этот человек несомненно осведомлён о деле подсудного графа, иначе не стал бы так яро намекать на растоптанную репутацию бывшего хозяина замка Чахтице. Вдовец, и к тому же осуждён за кровопролитие, утратил наследство и все имения — это страшная метка на шее омеги. Его не посмеют казнить, но и жизни прежней мужчине больше не видать. Обречён граф после вынесения приговора существовать бледной тенью и искать погибели. — Не хочу показаться некорректным, Ваше сиятельство, но как вы можете быть уверены в невиновности Пак Чимина? — внезапно раздаётся вопрос, пропитанный риском и действительным любопытством. — К тому же, сможете ли Вы доказать свою правду или останетесь голословны? — серьёзнеет голос некогда мягкого юноши, предложившего платок. Он отчего-то больше не бродит около запретной темы, а осторожно лезет на таран. — Я знаю и верю… — спустя минуты молчания звучит ответ, а альфа прыскает от услышанного, и ловит ярые искры осуждения во взгляде сером. — Не злитесь, прошу… — юноша снисхождения ищет. — Я лишь хочу сказать, что суд вашу веру не посчитает достаточно весомым аргументом. Стоило бы направить её совсем в иное русло. — Моему сердцу лучше знать, в кого вкладывать надежды и веру! — цедит слова графиня сквозь недовольный оскал. — Но ведь Ваш отец не Господь Бог и вера в него вероятно ошибочна… — альфу обрывают на полуслове звуками презрения и шорохом ткани. — Я имею в виду… безусловная вера разве не должна посвящаться кому-то великому и поистине безгрешному? — самозабвенно толкует он, теряясь в философии. — В мире не сыскать безгрешных душ, потому надеяться на чистоту мыслей и деяний даже близкого человека слишком легкомысленно! — графиня собирает юбки платья, путается в них, но поднимается с холодного каменного пола и горделиво распрямляет плечи. Больше не похожа она на грудку сотрясающихся в слёзном порыве рюш, вновь плещет внутренней силой. — Священное писание гласит — Христос обещал даровать апостолам Духа Святого и сказал, когда же придёт Дух истины, то наставит их на всякую истину! Господин, моя вера истинна. — Извольте, но кто позволил Вам таким образом трактовать Священное писание? — изумлённо вспыхивает альфа после услышанного. — Я, как и каждый другой христианин, могу сама понимать основные доктрины Библии, с Божьей помощью размышлять над Писанием и изучать его… — Пресвятая Мария, тише! — восклицает Ким, оглядываясь. Но вокруг лишь ночной сад и пустая терраса.— Ваше сиятельство, грешно так говорить, грешно! — негодуя шумно, он в неверии головой всё же встряхивает, словно избавиться от услышанного желает. — Где же Вы поднабрались подобных богохульных бредней?! — он растерянно отступает назад. — Не стоит проповеди епископа бреднями величать! Всё, что сошло со страниц Писания никоим образом не может ему противоречить. — Ах, епископа? — вдруг облегчённо выдыхает юноша, усмехаясь самому себе. — Вы, Ваше сиятельство, верно протестантка, как и Ваш осуждённый батюшка! Как же я сразу не смекнул… — надменно хмыкает он, осматривая графиню впервые с головы и впредь до тёмных туфель, цепляется взглядом за каждую деталь лёгкого образа. — Эти новые веяния… Однако, зачем я распыляюсь перед омегой, ещё и поддавшейся Лютеру да его сказочной ереси? В ваших головах всегда были лишь шёлковые глупости да воздушные бредни. — Господин, Вы забываетесь! — речи ядовитые к дрожи вызывают. — Собственно как и Вы. Хотя чего уж там, омеги всегда были слабы перед дьявольским искушением. Вам одно запретное яблочко слаще всякого фруктового сада… — внезапный хлёсткий звук накладывается ударом тонкой ладони на альфью щёку, так, что по спящему замку страшный гул разлетается. Алеющее пятно вовсе не от стеснительного румянца расцветает на юношеской коже. — Откланяюсь, Ваше сиятельство, и проследую в покои видеть глупые, наивные и ветреные сны! — графиня раздражённо на каблуках вокруг оси своей разворачивается. — Благодарю за компанию, narr! — и, звонко отбивая неизвестный ритм, удаляется прочь.***
В томительном ожидании пребывая, девушка рукам, отражающим внутреннюю тревогу, места найти не может. То рюши цепляются за ноготочки, то банты на рукавах атласные шелестят от лишних суетливых движений, выводят из себя. В кабинете герцога гость некий задерживается, откладывает на минуты встречу долгожданную. Графиня Пак просьбу следователя выполняет, ожидает под толстой дверью визита, проклиная нежданного человека всячески; ибо препятствует тот скорейшему разрешению проблемы. Все мысли омеги одним и заняты. Надежды на вызволение отца не покидают светлую голову ни днём, ни ночью. Вынудили бесчеловечные в постели метаться от безысходности и бессонницы. Попрощавшись вчера со знакомым новым, но не шибко приятным, пришлось поступиться остатками гордости и постучаться в покои спящего графа Кима. Ночевать девушке более негде, потому пришлось занять одну из гостевых комнат судебного замка. Благо, знакомства нужные позволили. Сны, даже самые глупые и ветреные, тогда к Марте не явились. Сквозь боль в распухшей после рыданий голове, она отличила с превеликим трудом ранний свет от ночной темени. Отдавшись в руки приставленной служанки, девушка безвольной куклой лишь ждала, когда её впихнут в очередной тугой наряд. Не взяв в рот и маковой росинки графиня на крыльях белых выпорхнула из покоев. Продумывая в мыслях возможные вопросы, на которые придётся отвечать честно, но с максимально возможным благоприятным оттенком для подсудимого, омега вкрай раздразнила воспалённую голову. Вздыхая тяжелее чахоточного больного, девушка клянётся, что ещё хоть секунда ожидания и она, отбросив всякое стеснение, столкнётся лбом с этой треклятой дверью. Небеса словно слышат ярую клятву —раздаётся щелчок и скрежет старого ключа в замочной скважине, так, что девичье лицо озаряется устало улыбкой облегчения. Только появившийся в проёме человек ту радость смывает враз. Он взглядом надменным встречается с похожим, недоброжелательным. Молодые люди искру леденящую дарят друг другу, застыв в молчаливом мгновении. Тишину нарушает герцог Мин нарошно неловким кашлем. Он вороном наблюдает за открывшейся взору картиной. — Eure Lordschaft, wer ist dieser Mann? — не отрывая глаз от Кима, графиня вопрошает резко. — Mein Schüler, — замечается сразу смятение на поцелованном южным солнцем лице. Смятение и непонимание, охватившие противника, не могут не приносить удовольствие. Но Марта, подавив рвущуюся в свет улыбку, перед тем как скрыться в кабинете, бросает слышное: — Übe besser mit deinem Schüler, deiner Herrschaft. Dieser junge Mann ist äußerst unhöflich. Несколько задержавшись в дверях, следователь заходит в кабинет, умешкой сверкая; запирается, чтобы никто их не смог потревожить. — Вы однако, госпожа Пак, времени зря не теряли, — открыто ехиднечает альфа. — Успели повздорить с моим учеником, с графом Кимом, суматоху развели в замке… — в глазах графини больше не стыд, а удивление читается. — Здесь, дитя, слухи быстро расходятся! — поясняет он, смахнув усталость, опадает не молодым листочком в кресло, приглашает и гостью занять своё место за дубовым столом. — Что ж, приступим… — Мин пододвигает ближе заранее приготовленную к встрече стопку бумаг. — Вы прибыли в здание королевского суда, чтобы свидетельствовать в защиту Пак Чимина? — Да, — сдерживая нервозность во влажных ладонях, девушка кивает утвердительно, хоть и удивлена немного вопросу с очевидным ответом. — Вы Пак Немéт Марта Люция, принадлежите семье Пак Немéт из Чахтице, являетесь первой и единственной дочерью своего покойного отца? — сухо словно зачитывает он. — Да. — Сейчас, Вы, пребывая в здравом уме и ясном рассудке, не чувствуя стороннего давления, готовы свидетельствовать в защиту осуждённого Пак Чимина? — Готова… — тревога всё больше накатывает, как бы сильно её ни пытались сдерживать. От сегодняшней встречи зависит, появится ли в сознании следователя хотя бы допущение о невиновности графа. — Ваши слова в точности будут записаны в документе и вероятно отнесены к делу после проверки. За предоставление ложной информации Вас, Ваше сиятельство, ждёт наказание, прошу принять к сведению. Омега в кресле покачивается, взглядом водит по строкам, выведенным на желтоватой бумаге. — Вы не свидетель преступления, не преступник. Потому в данный момент находитесь не на допросе и вольны говорить всё, что посчитаете нужным, за исключением лжи, конечно. Руководствуйтесь благорассудством, чтобы направить следствие в нужное русло. Приступайте. Стихает герцог, а по кабинету разносится лишь гулкий сердечный стук. Альфа от записей не сразу отрывается, чтобы взглянуть из-под седых бровей на замявшуюся девицу. После следует многозночительный усталый вздох, так и сочащийся недовольством. — Хорошо, пойдём иным путём. Госпожа Пак, вчера Вы заявили, что считаете своего отца невиновным. Чем можете это аргументировать, должны же у Вас быть хоть какие-то основания так думать. Не выслушать Вас я не имею права, потому прошу, расскажите хоть что-то. Спустя долгие беззвучные минуты и бокал холодящей разум воды, девушка всё же приводит себя в чувства. — Мой отец совсем не такой, как о нём думают и уж тем более говорят. Я знаю, его имя и фамилия опорочены, украшены мерзкими слухами, но я готова поклясться — всё это ужасная неправда. — волнение, смешавшись с ароматом хмурого осеннего утра, витает в воздухе. — Тогда в чём заключается правда? Не в той ли крови, которую он проливал? — В жизни не поверю, Ваша светлость! Он всегда был милостив к слугам! — сжимают тонкие пальчики подлокотник кресла, мнут пыльный узор ткани. — И хотя поводов иногда было предостаточно, я ни разу не видела, чтобы папа руку на них поднимал. — Ребёнком были, вот и не запомнили. — гнёт свою истину герцог в отличии от гостьи будучи абсолютно спокойным. — Ах нет же, Вы ведь с судьбой его отнюдь не знакомы, почему не хотите меня понять? Не прислуга вовсе была затворником в замке Чахтице, а наоборот! — крайне эмоционально вдруг вскрикивает омега, так, что после даже тиканье часового шкафа стихает. Мин впервые смотрит на графиню пристально. Огонь в глазах этого ребёнка впервые обжёг. Вспомнились в этот миг картинки из прошлого. — Ну почему Вы не хотите меня понять! — тогда совсем юный герцог Мин Юнги, добившись, наконец, встречи с отцом в поместье Сатмар, ронял скупую слезу на скрипучие половицы. — Меня здесь ничего не ждёт! Так и останусь бедным родственником на попечении у старших братьев! Такую учесть готовите своему ребёнку? — юношу тогда уже под локти держала охрана. — Услышьте меня хоть раз, умоляю! — срывался на хрипы юношеский голос в порыве истерики. — Просто позвольте мне доказать, что не зря я все эти годы носил фамилию Мин! Позвольте выбиться в свет, позвольте принести почёт в семью! — в ушах стоял звон, перед глазами мутная пелена, а земля вдруг исчезла из-под ног. Альфу тогда выволокли из кабинета насильно, не позволив расслышать ответ отца. Тогда-то Мин Хвангён и проявил свою доброту и прогрессивность. Иначе не пришлось бы Мин Юнги сегодня сидеть в кабинете королевского суда, играя роль главного следователя. Мужчина одновременно со страхом и улыбкой вспоминает о тех дне и ночи, когда мать отчитывала за своеволие, принуждала молиться о милости отца. В глазах напротив альфа замечает себя, замечает того бьющегося в отчаянии ребёнка, замечает настойчивость и потерянность, замечает искренность. Но закон есть закон, преступление есть преступление, даже если оно разбивает одно юное и нежное сердце. Мин послушает омегу чуть внимательнее, чем делал это прежде. — Что, значит граф Пак был затворником? — к отчаянию во взгляде приплетается благодарность и готовность рассказать больше. — То что я Вам расскажу, должно остаться в тайне, — шепчет осторожно омега. — Если вы делитесь информацией, я обязан её записать… — Ваша светлость, отложите перо! — всё так же тихо, но чуть более настойчиво. — Есть вещи, которые всегда стоит держать в тёмном чулане… — мужчина смиренно убирает пишущий предмет. — У каждого в этой жизни есть предназначение, таково было и у моего папы. Он омега, а потому после созревания его положено было выгодно женить, например, на наследнике знатной и богатой семьи. Только подобное обычно больше выгоды приносит вовсе не новобрачным и уж тем более не омегам. К сожалению, надеюсь и Вам это известно, ребёнок-омега ещё и последний в списке наследования не представляет для семьи особой ценности, потому от него легко отказываются, сославшись на желание устроить тому лучшую жизнь. Когда в четырнадцать Пак Чимина помолвили с Геза Немéт Чахтицким, в подарок на свадьбу родители пообещали исполнить одну его волю. Таковой стало обучение в университете. Прежде ни один омега из семьи Пак не продолжал обучение с профессорами, довольсвуясь домашними учителями, но для моего отца было сделано исключение. На общих основаниях с другими учащимся он не находился, университет не навещал, имел лишь возможность общаться с профессорами и изредка посещать библиотеку. Он делал всё возможное, чтобы отсрочить замужество, но оказался не всесилен. Свадьба состоялась через три года, молодой юноша попал в капкан социальных устоев, людской жадности и гнилых моральных ценностей. — К чему этот рассказ, Ваше сиятельство, возможно не открою тайны, но такова участь большинства представителей прекрасного пола и Вас, дорогая, она тоже ждёт. — Мужчина не хотел грубить, но правда такова. — Если вас не выдадут замуж родители или братья, рано или поздно вы самостоятельно отдадитесь в руки социальных устоев… — Не стоит! — прерывает его графиня. — Не стоит делать вид, что хоть что-то знаете о моей семье. — Тогда, прошу, расскажите мне больше, ибо пока что ваш рассказ больше похож на слабую попытку вызвать жалость, — грубость сама собой срывается с языка. — Этот союз, — сквозь тяжёлый выдох продолжает Марта. — Оказался непрочным, что неудивительно, он повлёк за собой множество проблем. Некогда нежный и добрый омега, как цветочек перед долгой зимой, завял в оковах супружества. Сколько себя помню, по замку папа всегда передвигался тихой тенью, безучастно и бесправно. Он каждый час ощущал собственную ненужность. И пусть сперва родители пытались ладить, но когда покойный отец и его семья прознали о болезни, то окончательно разочаровались в избраннике. — Болезни? — Припадки, отец страдает от припадков. Потому, Ваша светлость, Богом молю, предоставьте ему хороших слуг, позаботьтесь о нём хоть так. — Ваш отец находится под постоянным контролем, можете не беспокоиться. — Хорошо… — Вы остановились на разочаровании. — Д-да… — она в задумчивости теряется. — Ни разочарование, ни болезнь не помешали семье Немéт обзавестись наследниками. Пак Чимин подарил моему покойному отцу пятерых детей и оказался беспардонно списанным, как старое имущество. — Позвольте, но… — герцог от неловкости горло прочищает тихим кашлем. — Разве у Ваших родителей не шестеро детей? Извините, если ошибаюсь… — Не ошибаетесь, господин. Моя родная мать умерла в родах. — Прошу прошения, я не знал… — Entschuldigen Sie sich nicht, — отрезает омега на полуфразе. — Я её совсем не помню и родителем не считаю. — Однако жестоко. — Мне так не кажется, выкормили меня няньки, а вырастил граф Пак. Я просто не посмею любить незнакомого мне человека, когда родитель, пусть и неродной вовсе, вложил в меня и моих братьев всю душу! — словно из ниоткуда вдруг вновь появилась та бойкая девушка, с которой довелось познакомиться вчера. — Получается, его сиятельство обручили с овдовевшим альфой и отцом? — Да, разница в возрасте между молодожёнами составляла чёртову дюжину лет. — Что ж, это не так уж и много, — герцог пожимает плечами, но подмечает сразу же рядом вспышку недовольства. — Однако, Вы так не считаете, понимаю… — та вспышка сменяется снисходительностью. — Выскажу своё предположение. — Конечно. — Госпожа Пак изволила не слышать из моих уст обращения по фамилии Немéт в свою сторону. По какой причине? Не потому ли, что на покойного отца затаили некую обиду, а с заключённым были близки? Интересуюсь, раз уж мы стали затрагивать столь сокровенные темы или Вы пожелает оставить это в тайне. — Обиду не таю! — что-то холодное проскальзывает в голосе девичьем. — Я открыто заявляю, что не желаю с этой семьёй иметь ничего общего! — Поделитесь со мной? — Это так важно для дела? — Вероятно да, раз ваше сердце до сих пор болит, могу только представить, как конфликт повлиял на заключённого. — Не называйте его сиятельство так, он не преступник! — Так докажите, — гостья не на допросе, пытать не позволено, но манипулировать… — Покойный граф прослыл страшным прелюбодеем! И не скажу, что слухи те были пустыми! За пределы замка, конечно, это особо не распространялось, но вот в его стенах о том каждой мыши было известно. — Как же так, ведь Пак Чимин даже в своих летах прекрасен, как будучи молодым он мог не угодить супругу? — Как сказал ваш ученик, Геза Немéт оказался падок на запретные яблочки. Не угодил ему больной, неопытный и горделивый омега, — хмыкает графиня едва слышно, так, словно и не об отце родном говорит. — В таком случае, неужто Вас не посещали мысли, что граф Пак мог обозлиться на супруга, а вымещать ту злобу принялся на омегах. Не о них ли вы говорили, как о поводах волнения для его сиятельства? Ревность иногда творит страшное. — Мысли подобные не посещали ибо причин не было, как и не было любви в том браке. В ночи… когда… — заминки возникают перед тревожной темой. — Когда в комнаты покойный отец приводил… их, его сиятельству не оставалось ничего, кроме как тихо уйти. Он просто покидал свою постель, когда туда приземлялся очередной омега, он просто уходил в одной ночной рубахе, прикрывая осторожно за собой дверь. Он приходил ко мне, засыпал на краю перины так же тихо, чтобы не тревожить и уходил с рассветом, чтобы не будить, чтобы я не знала. А я глаз не могла сомкнуть, когда слышала рядом его мерное дыхание без всхлипов и прочих признаков огорчения, просто делала вид, что дремаю, чтобы он и из моих комнат не ушёл. Поймите же, Вы или тот, кто вам платит за это представление, вы ошиблись при выборе злодея! — Мы, кажется, это уже обсуждали… — вновь эти безосновательные обвинения. — Ах Вам не нравится! Тогда представьте себя, господин, на месте омеги, которого не спросив, отдали в рабство играть роль тихой серой мыши, час от часу приносящей в свет потомков своего хозяина! На месте невиновного омеги, который в жизни никого не обидел, но получил страшное обвинение в сотнях кровавых убийств! — Как тогда, Ваше сиятельство, объясните крайне подозрительное поведение графа на допросах? — пылкую речь графини стоит остудить, уж сильно она ударилась в чувства. — Я хоть и следователь, но о человечности своей помню. Я могу поверить Вам и вашим словам, могу проявить сострадание, но что прикажете делать с Вашим отцом, который и виду не подал, что недоволен происходящим? Что прикажете делать, когда он, вцепившись в маску умалишённого, даже не подал намёка, что нуждается в спасении. Казалось при встрече, что он добровольно готов пойти на дно и утащить за собой всех, до кого дотянутся руки! — Мин Юнги готов понять, если заполучит безусловные доказательства невиновности, готов понять, если заполучит хоть ниточку, готовую вывести к спасению, но пока… — Selbst die stärksten Nerven werden der Intensität unverdienter Anschuldigungen nicht standhalten… — омега бессильно опускает руки, утопает в широком кресле; сказывается на том усталость после долгих дней переживаний или что ещё. Только вид изрядно поникшей графини отчего-то удручает. С из ниоткуда взявшейся отцовской заботой, Мин глядит на омегу, и понимает, что своими последующим действиями определённо нарушит заповеди учителя. Нарушит, но не поступит так, как когда-то поступили с ним, не оставит отчаявшегося ребёнка в неизвестности. — Я рассмотрю дело Вашего отца внимательнее и со всей доступной мне человечностью.