***
Записка в руках альфы мраком чернил растекается перед глазами. Он попал в ловушку собственных амбиций и дурости. Зачем только повёлся на эту низкую авантюру, зачем последовал за человеком, для коего людская жизнь не стоит и гроша. Ким жмурится болезненно от подкатывающей безысходности. Переоценил мужчина свои способности, он в расстёкшиеся от влаги слёз строки ещё раз вчитывается раскрасневшимися глазами. «Господа на ответственных должностях от хворей диковинных страдают часто, особенно если сговорчивостью не обладают…» Не сдерживая раздражения, он в клочья рвёт записку от человека, который не позволяет жизни своим чередом идти. Зависимость от власть имущего угнетает. Два кулака с грохотом опускаются на поверхность стола, сжимают обрывки послания. — Я подневольный человек… — нашёптывает себе граф успокоение, как молитву. — Я лишь выполняю указ… Господь милосердный! — потерянный взгляд вздымается к небесам, скрытым сводом замка правосудия. — Не для себя, для детей Твоих прошу. Помилуй души несчастных, павших от рук жестоких, уст ядовитых. Ты прости им всё по Твоему человеколюбию, тем-то и проявляется великолепие Твоей славы, когда воздаёшь всем по делам их, ибо Ты препрославлен вовеки… — тяжёлое дыхание наполняет покои мрачные, мужчина пелену мутную веками потяжелевшими смаргивает. — А со мной будь что будет, приму любою Твою кару Господи, только род мой не проклинай ни в чём не повинный, молю Тебя милостивый… — звон в ушах стоит и голос властный напоминает о себе ехидным, уходящим в пустоту комнаты, «Аминь». Неповиновение непростительно, указ был дан, но горячиться не стоит. Мужчина лишь предупредит нежелательный исход в случае несговорчивости одного следователя. — Сыхо, — сиплым от усталости голосом взывает граф к верному слуге. Мужчина щуплый и тонкий нарушает одиночество своего господина. Как тёмный ворон, в дорогом кафтане, он возникает внезапно, сверкнув недобрым блеском хищных глаз. — Достань мне ещё того средства… — альфа одежды на груди сжимает, прерывисто дыша. — К Вашему сиятельству вернулось недомогание? — Нет больше сил терпеть… — Как прикажете, — словно понимая без лишних слов, мужчина, склонившись, исчезает так же скоро и бесшумно, как и появился.***
По коридорам каменным разносится яростный стук шустрых каблуков. Девушка беловласая с хмурым видом спешит ангелом светлым по пути назначенному. Она юбками платья вощаного оттенка поднимает пыль в воздух танцующую. Она спешит вперёд, оставляя все преграды растоптаными под подошвами маленьких туфель. — Госпожа, Вы… — С дороги! — властный голос с акцентом явным резким отстраняет, но не тормозит толпу слуг, тучей бесцветной собравшихся подле юной девы. — Ваше сиятельство, Вам не позволено… — Господин Вас не примет… — Меня не волнует! — девушка костяшками острыми принимается в дверь тяжёлую колотить, так, что кожа тонкая тотчас же алеет заметно. — Если Вы не прекратите, мы вынуждены будем… — Öffnen Sie sofort! Откройте, я требую встречи! — совершенно не сдерживаясь, она переходит почти на крик, надрывая голос. — Himmelherrgott! — не стесняясь ругательств, девушка колотит по резному дереву что есть мочи. — Госпожа, тише. Зовите страж-жуу… — не успевает один из прислужников договорить, как дверь в кабинет следователя отворяется, являя перед собравшимися разгневанную фигуру герцога. — Удосужтесь объяснить, что здесь происходит! — тихой суровой просьбой награждает альфа прислугу, смиряет их мрачной аурой после очередной бессонной ночи. — Герцог Мин Сатмарский? — встревает девушка, чтобы её наконец одарили осуждающим взглядом. — Юную даму не обучили манерам? — подстрекает он, посмеиваясь. — К сведению, грязная брань Вам не к лицу, дорогая, — от слов этих омега краснеет, но только нос выше вздёргивает. — Ich möchte mit dir sprechen… — распрямляются горделиво и так знакомо тонкие плечи — … allein! — Natürlich gehen wir in mein Büro! — на чистом немецком отвечает герцог, растягивая на губах довольную улыбку. Он в сторону шаг совершает, приглашает шумную гостью, отмахиваясь от толпы слуг. Двое запираются вдали от общественной суеты. Мин указывает на кресло, предлагает девушке присесть, а сам приглаживает взлохмаченные волосы. День и ночь, проведённые за рабочим столом, представляют альфу не в самом лучшем виде — сюртук смят, под глазами поступила синева, что вовсе не красит стареющее лицо. Он присаживается напротив гостьи, пытается стереть докучающую усталость. — Что ж, представьтесь. С кем имею честь говорить? — посетителей в сегодняшний день определённо не намечалось. — Пак Немéт Марта Люция! — от осознания услышанного герцог глаза округляет. — Я дочь его сиятельства графа Пак Чимина, которого Вы удерживаете в заключении, прошу заметить, совершенно безосновательно! — Ну основания у нас имеются, причём вполне весомые. — Я слышала об обвинениях, но с уверенностью могу заявить, что это полнейшая нелепица. — Массовые убийства крестьян жесточайшего характера для Аас нелепица? — Он этого не совершал. Мой отец не убийца, я точно знаю… — Госпожа Немéт, не зарекайтесь! — обрубает герцог на корню назревающий монолог, пышущий абсурдом. — Насколько мне известно, Вас граф отослал в другое семейство, в одно из прусських княжеств… Как можете сейчас, глядя мне в глаза, твердить о его невиновности?! — каждое слово сбивало в ком царящую вокруг атмосферу, отяжеляя вдохи. — Вам ничего не известно и проку от Вас нет! — Вы намерены присудить ему вину толком ни в чём не разобравшись? Вы для себя уже всё решили? — прежняя сила, бившая из омеги ключом, вдруг стала исчезать на глазах. — Вы такой же продажный бессовестный человек, как и все здесь. Сколько Вам заплатили? За какие богатства Вы согласились пойти на уступки совести и загубить невиновного? — К чему это жалкое представление? — устало герцог виски массирует, ему нужен отдых. На очередную попытку графини прочитать ещё большую тираду, Мин выдыхает. — Цель вашего визита мне ясна, и вижу, вы так просто меня в покое не оставите. Поступим следующим образом, Ваше сиятельство, я назначу встречу завтра, ближе к полудню, и выслушаю. Если Ваши доводы покажутся мне разумными, я, возможно, припишу их к делу графа. — Завтра? — И только… у меня и без Вас забот хватает. — Я прийду. — Конечно-конечно, — всячески пытается отвязаться от девицы альфа. Та уже в дверях стоит растерянно, явно не ожидая скорого завершения разговора. — До скорой встречи, госпожа Немéт. — Пак, — она исправляет мужчину со всей серьёзность. — Прошу обращаться по первой фамилии. — Как изволите, — почти выталкивает Мин омегу из кабинета, скрывая раздражение на лице под мягкой улыбкой. — Вы не избавитесь от меня так просто, — она с прищуром, полным сомнения, до последнего не выпускает герцога из виду. — До скорой встречи. Дверь перед самым носом юной графини хлопает звучно. Девушка остаётся одна в опустевшем каменном коридоре, даже от прежде назойливых слуг не осталось и следа. В глазах туманных мелькает страх, в груди бьётся птицей неугомонной тревожащееся сердце. Сперва пугающие новости о любимом родителе, поступившие от третьих лиц; после — долгая и тяжкая дорога в экипаже, собравшем каждую кочку; часы переживаний и неверия в происходящее. Стойко преодолевая преграды, кажется, именно сейчас госпожа Пак чувствует, как что-то внутри неё надломилось. В тот самый час, когда положено мужаться, она в настигающем душу страхе свешивает бессильно голову… но не руки. Тяжёлое дыхание, сдавленное корсетом до хруста светлых рёбер, тихим трепетом разносится по зданию суда. Шурша подолом длинного платья, девушка ступает прочь от покоев вершающего судьбы. Невыносимые чувства переполняют изнутри, шипами диких роз пронзают телесное и духовное. — Himmelherrgott! — омега топает в раздражении, сотрясая замок. — Проклятье! Папа, как Вам помочь… Не верится ни единому слову обвинения в сторону графа. Но больше того не хочется верить в способность следователя вынести высший по своей степени жестокости приговор. Этого нельзя допустить, всеми правда и неправдами графиня добьётся освобождения для отца. Стоит только обзавестись поддержкой кого-то значимого и могущественного, кого-то, кто готов будет пожертвовать всем ради спасения Пак Чимина. — Марта Люция? — из-за поворота доносится голос знакомый, статный, в детство погрузивший одним только звучанием. — Не подводят ли меня мои глаза? Дитя, ты ли это? — граф Ким стоит поодаль с улыбкой атласной, в пригласительном жесте руки разводит. — Onkel! — растерянно всхлипнув, девушка срывается в крепкие объятия. Она цепляется отчаянно за кафтан альфий, вдыхает знакомый с ранних лет крепкий аромат. — Милая, как ты здесь оказалась. Разве ты не должна быть сейчас в Кёнигсберге? — Я столько должна вам рассказать, дядя… — сбивается с давящей мысли омега после очередного всхлипа. — Конечно, милая, конечно, только не здесь. — Мужчина отрывает от себя вцепившуюся мёртвой хваткой графиню. — Ну что ты, сотри слёзы, не разрывай мне ими сердце, — он утирает влагу с кожи мраморно-бледной платком шёлковым с вензелями именными. — Пойдём, нам действительно стоит поговорить. Уложив ладонь широкую, скрытую тканью перчатки, на талию девичью тонкую, Ким ведёт девушку так полюбившуюся сердцу одинокому. Нет в действиях графа подтекстов и злых умыслов. В душе нет чувств жарких любовных, лишь добрые и отеческие, пропитанные ядом вины за содеянное в прошлом и будущем. В комнате графа стайки огоньков от светил восковых мерно колышутся в своём темпе, теряются во мраке царящего тут горя. Утопив гостью в кресле мягком, альфа принимается поджигать фитили новых свечей, рассеивая маленькие звёздочки вокруг под тихий испуганный рассказ. — Я приехала так скоро, как только смогла, дядя. Думала слягу рядом с покойным отцом, когда фрау Гёссе слухами поделилась.Как только посмели… в голове не укладывается. — длинные пальцы перебирают вышитые узоры на ткани тонкой, цепляются за торчащую ниточку. — Все ведь знают, что обвинения пустые, правда? Как думаете? — растерянный выдох от необходимости врать сжимает горло графа. Но, к счастью, неблагочестивого его тревожность и молчание воспринимают иначе. — Неужто… — округляются покрасневшие от солёных слёз глаза — Пресвятая Мария! — болезненный шёпот застревает в груди. — Казнят? — Нет, ну что ты, милая! — спешит разубездить девушку в надуманном. — Конечно нет, не посмеют. — Как же тогда быть? — Марта, родная, скажи, как ты узнала? — касаясь мягких ладоней, альфа вглядывается в туманную влажную грозу на лице девушки. — Это очень важно, ужель даже до Кёнигсберга дошла молва. Кто осведомил фрау Гёссе? — Госпожа присутствовала на торжественном приёме в поместье первого министра, там все об этом только и говорили. Кто о самом задержании, кто о том, что корона тотчас же ослабнет, стоит только лишиться поддержки семьи Пак. — А народ что говорит? — Туда пока слухи не дошли, дядя, что в этом такого важного? — Чем меньше остолопов о деле наслышаны, тем лучше. Поверь мне, — граф переосмысливает сейчас содержимое напряжённого разума. — Братья твои скоро будут здесь? — задумчиво прикусывает губу мужчина. — Нет, они… полагаю, остались при университете, — в голосе прослушивается заметное разочарование. — Хорошо, да, так даже лучше, — не выбирается из мыслей мужчина. — И тебе не стоило приезжать! — Как бы я посмела… — Это не ваша игра и братья твои поступили разумно. Стоило остаться под покровительством фрау Гёссе, — остывает голос, больше не льётся тот сладким сиропом, не успокаивает. — А как бы вы мне приказали поступить? Бросить отца, как вы это сделали прежде? — вспыхивает юная графиня, сжимает быльца кресла широкие, вскрыв заросшие, но гниющие раны. — Милая, не нужно этого. Не… — Не нужно чего, дядя? Скажете, что я сейчас ошибаюсь? — как воск подле пламени плавится под напором альфа. — Почему вы даже не сизволили сообщить мне, что его сиятельство обвиняют в убийствах, что его держат в заключении? Вы же знаете, что он болен. Хоть пытались предоставить ему хорошие условия? — накаляется воздух в покоях, жаром исходящим от молодой девушки. Но в противовес ей холодным спокойствием тихо уничтожает возможность на нормальный разговор альфа. Он опускает виноватый взгляд на ткань брюк тёмных, как его душа, разбивая этим нежное доверчивое сердце. — Ещё скажите, что лично доставили его сиятельство в здание суда… — Я лишь выполнял свой служебный долг, — в ответ госпожа Пак обескураженно взмывает с кресла разъярённой птицей. — Не лгите… Не говорите мне о долге, после того, как оставили нас, хотя жизнью клялись перед покойным отцом, что всегда будете рядом! В комнате воцаряется тишина почти гробовая, прерываемая треском камина. Сидят вблизи двое — съедаемый благорассудством и раненная горем. — Так выросла, красавица, — растекается в медовой улыбке альфа. — Папино личико, стан и характер, такая же дерзкая и пылкая… — после слышится ещё один сдавленный всхлип. — Onkel, что же вы? Как так можете? Почему вы сегодня здесь? — омега вздрагивает от слова к слову. — Прошу, скажите, что готовы сделать всё, чтобы вызволить папу! — надежда в мутных зрачках колышется, как слабое пламя свечи на ветру. — Вы нас не оставите? — в ответ не следует ни слова, а в молодой душе гаснет вера в человека, с которым жизнь казалась ярче, а все проблемы незначительней. — Я не судья и не следователь. Судьба твоего отца зависит не от меня, к тому же, он сам когда-то отказался от всякой помощи. — исчезает из речи всякий эмоциональный окрас. — Пусть знает цену своей дерзости. Не веря услышанному, девушка лишь ресницами слипшимися от слёз хлопает. Не узнаёт в графе того весёлого и щедрого друга детства, заменившего родного альфу-отца, когда тот, будучи ещё живым, утопал в горячительных напитках и чужих юбках. — Пропадите пропадом! — собирая гордость в светлые кулачки, графиня, не церемонясь, спешит к двери, не желая ни секунды больше проводить под боком у предателя. — Марта! — окликает сорвавшуюся прочь девушку Ким, но тщетно. — Марта Люция, остановись сейчас же! — холодным металом слова полощут по спине, обтянутой корсетом, вынуждая замереть. — Я не говорил, что буду бездействовать, но и дарить тебе надежды на лучшее при ужасном раскладе дел не желаю. Просто жди, милая. Если можешь, возвращайся в Пруссию, так будет лучше. — Auf Wiedersehen, Ihre Ausstrahlung. — Если нет, тогда я велю приготовить тебе комнаты в моём поместье. — Не утруждайтесь. У меня есть дом, я вернусь в замок Чахтице! — уже будучи в дверях, графиня улавливает тихое: «У тебя больше нет дома». Шаг от шага не отличается, хватаясь за стянутую китовым усом грудь, девушка бредёт по замку, не зная куда. Её единственные проводники — яркие факелы, они ведут вперёд к террасе одинокой. Солнце давно скрылось за горизонтом, вокруг только мрак и морось, источаемые забившимся в животе сердцем. Тратя последние силы на то, чтобы втягивать то и дело сбегающий воздух, омега сползает вниз по остывшей стене. Юбки платья мараются в холодной влаге осенних дождей. Тяжёлые вдохи и выдохи, вперемешку со всхлипами, эхом разлетаются по зданию суда, отбиваются от стен и теряются в многочисленных коридорах, не способные отыскать в одной из комнат причину слёз.