***
Клокот сердца перебивает стук закрывшейся позади двери. Омега рвано выдыхает, превозмогая дрожь в руках. Тянется ими к лицу, пытается спрятаться в них в пустоте служебного кабинета. — Что же я делаю… — шепчет он едва слышно, жмурится сильно, виновато. Герцог только покинул комнату и, благо, забрал с собой господина Кима, выдержать праведный гнев которого сегодня не представлялось возможным. С того самого дня встречи с графом, с той самой угрозы, юноша места в замке себе найти не может. С того самого дня он будто рассыпается каждый раз на мелкие крошки. Одна крайне совестливая его частичка уже спешит к следователю, чтобы сознаться в содеянном, другая —застревает остро в горле, напоминает о последующей неминуемой каре. Одна — ищет встреч с острым на язык юношей, другая же бежит прочь, стоит только словить на себе его внимательный взгляд. Чонгук чертыхается слышно, шлёт в преисподнюю то неправильное чувство, что вспыхивает пусть и маленьким огоньком свечи, но так яростно обжигающим нутро. Безрассудство. Ведь совсем недавно ещё удалось обрести долгожданный душевный покой, отпустить горячо любимого друга, освободить сердце от тяжести вины и потери. Ночи проведённые за молитвами, эти долгие поиски успокоения… оказались напрасными. Вновь из убитых работой рук ускользает жизненное равновесие. Деревянный крестик на груди, потемневший изрядно, словно прожигает в коже дыру подобно взгляду одного господина. Откуда взялась та смелость, с которой простой служка лишал Кима дара речи. Для чего отвечал, для чего соглашался на услугу, для чего при любой возможности наведывается в кабинет следователя, когда разум неустанно твердит о плохом исходе. Когда в голове понимание, что знатный господин пусть и полюбуется маленьким пазником, пробившимся сквозь щебёнку дорог, но затопчет после ботинком и глазом не моргнув. Оттого и стоит прятаться, избегать всячески встреч с гибелью тягучей, душераздирающей. Только что проку от этих жалких попыток, ежели с другого конца жизненных невзгод подстерегает граф, который все силы приложит, чтобы уничтожить путающийся под ногами сорняк. Юноша вздрагивает мелко от шуршания за стеной плотной устремившихся в пол штор. Он свою перепуганную душонку собирает в горсть, зажимает в кулаках смертельно. Оглянувшись вокруг и убедившись, что компанию ему составляют лишь мыши, Чонгук срывается к столу герцога с одной только целью. На столе находит нетронутый графин вина. Он пальцы, застывшие в волнении, разгибает с трудом и тянется за бокалом увесистым. Он колышет напиток непривлекательный в графине, наполняет бокал почти по самую кромку. И всё, чтобы после искупать в напитке пальцы грубые, чтобы четко определить в осадке кристаллы. — Опять, — шепчет омега, об одежду жидкость липкую вытирает, хватает графин с бокалом и к двери направляется. Стоит унести подальше эту дрянь… Позабыв о собственных невзгодах, он уносится прочь с тем, что не приметил когда-то.***
— Он мёртв, — констатирует факт молодой альфа сухо, тяжело. Но в ответ тишина следует. — Его не успели допросить толком, рыдал, хватался за грудь и просто… ушёл в мир иной. Следователь шагами осторожными меряет комнату для допросов. Из стороны в сторону пошатывается, в круговороте мыслей теряется. Он глазами стеклянными в пустоту глядит, закуривает трубку, табак пальцем большим, к жару привыкшим, прижимает, чтобы не сгорал так скоро. В дымке по подземелью развернувшейся отходит от произошедшего юноша. Он сквозь бронзовые пряди на герцога глядит безмолвно, только напоминает себе о наставлениях учителя. Мин выдыхает облако дыма едкого, в кресло опускается, вслушиваясь в трепет свечей. Только они отвлечь могут от криков лжеца, доносящихся из недавних воспоминаний. В руки мужчины печатка попадает, серебром блеснувшая, на ней узор простой и теперь уже определенно знакомый. Не принадлежит герб на перстне ни одной из известных альфе благородных семей, это чьи-то фальшь и жадность. — Кто-то здесь держит меня за дурака! — впервые видит Ким своего учителя настолько разъярённым. Тот кулак с зажатой в нём печаткой на стол опускает с грохотом, мундштук к губам подносит, втягивает дым плотный дёргано. Прогоняет в голове картинки одну за другой, плетёт ранние выводы, которые позже могут стать прочной доказательной основой в судебном заседании. Слишком многое не сходится, слишком многие свидетельствования просто неспособны сплестись во что-то единое. Как бы сильно мужчина не хотел сомневаться в работе своего покойного учителя — придётся. Придётся усомниться даже в том, прикладывал ли вообще Карл руку к имеющимся документам, уликам, делу особенно. Не видит он знакомого почерка, изыска, филигранности работы и того профессионализма, которые так свойственны были маркизу. Кто-то определённо желал скрыть истину и у него почти получилось. Получилось замарать правду, так что теперь не разобрать, какой она первоначально была. Этот кто-то спрятал истину под сотнями мёртвых душ. — Вы уверены, что поступаете правильно? — уведённый недавно под стражей свидетель всё ещё мерещится юноше фигурой боязливой, на колени упавшей пред герцогом. — Пресвятая Мария, Тэхён, избавь меня от своего предубеждения. Так узко мысля мы не найдём даже похитителя ночных кальсон. — юноша взгляд тупит, туфли пыльные рассматривает. — Я просто… — он старается подобрать нужный слог — не так важно… — чувствуется влага холодная, мерзкая в помещении, как и напряжение между альфами. Он, дверью скрипнув, комнату покидает угрюмо, не видит бессильно опустившихся век позади, не слышит выдоха тяжёлого. …Человек, уже свидетельствовавший прежде, сейчас сидит напротив герцога и как-то встревоженно на стуле раскачивается. Вызывает он уйму подозрений своим поведением. Отвечает с заминкой, словно каждое слово обдумывает, улыбку кривую и неловкую натягивает. В голосе мужчины отменно фальшь прослеживается, которую проявить труда не составит. — Уверен в своем заявлении? — хмурится Мин, мельком на ученика поглядывает, чтобы убедиться, что тот ни секунды разговора не упускает. На столе кипа бумаг, так что незнающий человек потеряется враз в тысячах строк. — Ваша светлость, не посмею лгать, — подхалим на следователя снизу вверх глядит, растекается благоговейной лужей. — Значит больше ты того блокнота не видел? — Ни единого более раза, господин. — Расскажи тогда побольше о том случае. Как нашёл? Что ещё видел? Последовательно и подробно. — приказной тон да и ситуация не позволяют ослушаться и мужчина приступает к рассказу. — Помнится я тогда дров принёс для камина в графские покои, а те пустовали. Сперва принялся за дело, вычистил от золы топливник, оставил в корзине запас дров, уже было выходить собрался. Клянусь, не думал даже его сиятельство оскорбить таким поступком, но после блокнот сам на глаза попался. Он один открытым на столе господина лежал… Вот и не удержался, взглянул разок. Имя пропавшего Хваюна я тогда сразу заприметил… — Имя? — Мин исследует на секунду замершего мужчину. — Нет, не имя, там говорилось о внешности, возрасте, да… Я-я сразу понял, что это Хваюн. — герцог кивает задумчиво, словно соглашается со сказанным. — И что же было дальше? — не спуская цепкого взгляда со свидетеля, который заинтересовать своими показаниями сумел ещё тогда, во второй день пребывания в замке. — Ничего господин, пришла Мина и мне пришлось покинуть покои. — он замолкает за незнанием, о чём говорить далее. — Что же, — герцог из-за стола поднимается, вздрогнуть двоих вынуждает. Он держит за спиной руки, перстни массивные на пальцах прокручивает. — На этом всё, — сбрасывает тень мрачную на допрашиваемого. — Я свободен? — ёжится альфа, ощущая давление. — Почти, осталось лишь подписаться под своими словами. — плещется в глазах герцога что-то нечистое. — Тэхён, ты ведь записывал показания? — ответом становится скромный кивок юноши — Тогда будь добр, передай документ. — раздается шорох одежд, Ким стараясь не растрясти листки с чернилами непросохшими, укладывает те перед мужчиной. — Ваша светлость, позволите воспользоваться свечой? — Ради Бога, — герцог ученика своего в ступор вводит, изменяя прежде обновленную задумку. Но Ким виду не подаёт, лишь вместо чернильницы пододвигает к гостю подсвечник позолоченный. — Если в документе всё записано верно, прошу заверить его. Засуетившийся враз альфа из-под рубахи достает мешочек, жгутом перевязанный. Он распутывает многочисленные узлы и вынимает из кожи потёртой перстень-печатку да кусочек сургуча крохотный, под пламя свечи его подносит. Пальцы обжигая, шипит, капельки горячие на бумагу посылает разлиться кровавым пятном. Он запечатывает документ дрожащими руками, бережно обдувает разгоряченный металл, чтобы после запрятать под слоями одежды свое сокровище, только не успевает, замирает от следующих строк. — Хорошая печать, — подмечает Мин, документ разглядывает внимательней. — Какой мастер изготовил? — Извольте господин, я… не знаю, получил от отца покойного в наследство, а он от своего господина. — герцог зыркает на альфу сурово, голосом вдавливает того в спинку стула. — Однако выглядит свежо, серебро не потемнело… — Ваша светлость… — Стража! — раздается громогласно, в комнату врывается двое вооруженных прислужников. — Задержите его, — альфа в руки подбирает бумагу, заверенную печатью со знакомой уже гравировкой, такая была на документе с прошлого допроса, он щурится несильно, вчитываясь в строки — …передаю во владения земельный участок площадью в 13 акров… — он озвучивает написанное, а гость стражей на колени поставленный, разевает рот бессильно, пусто. — Этот человек не обучен грамоте, значит не способен был прочесть содержимого блокнота… — Господин, помилуйте! — взывает он, кланяется в ноги следователя. Один из стражников отбирает мешочек с печаткой, и передает его в руки Мина. — В темницу за лжесвидетельство, после допытать, — отрезает он. — Уведите… Капельки звонкие уже много лет почти беспристрастно, монотонно высекают в каменном полу выемки, в них влага подземелий собирается неглубокими лужами. Хлесткий звук от этих соприкосновений в настоящую пытку превращается, не иначе, звоном отдаётся в голове, выводит из раздумий затяжных. Сегодняшнее происшествие выбивает из прежнего русла. Догадки, в которые прежде не хотелось верить, которые блёклыми призраками витали вдали, сейчас принимают чёткие очертания. Один из свидетелей, которого удалось словить на лжи, мёртв. Скончался в камере для пыток, не познавший телесной боли вовсе. Но он оставил подсказку. Предсмертной местью своему заказчику очарованный, он напоследок прошептал: «Мне продали смерть…» Его подкупили. Вероятно, дешёвый перстень — настоящая цена за возможность распоряжаться чужими жизнями. Остаётся только понять, кому была выгодна ложь в сторону Пак Чимина, а кому смерть лжеца. Герцог сдувает пламя свечей и покидает наполненное многовековой болью место. Но перед тем отдает приказ — назначить на завтра встречу с заключённым. Уж он то наверняка знает, кому перешёл дорогу.***
Ноги заплетаются, понуро голову свесив, Тэхён бредёт по коридору. Позади остаётся комната для допросов, а в ней и образы, которые вновь ночью не дадут покоя. Мысли об учителе таранят разум, волной бьются о те, что не забывают о юноше-прислужнике с теменью в очах. Боязнь, что любая ошибка наставника приведёт к неисправимому, только крепчает. Наставления, данные в день приезда — не доверять, быть осторожным, даже шептать с опаской, сейчас душат. И готов уже альфа забыть о подсудимом, забыть о его грехах, простить даже его освобождение, лишь бы не топил он в своей грязи дорогого сердцу человека. День за днём плывёт рассудком юноша, всюду видящий предательства, слышащий сплетни даже среди порыжевших садовых каштанов. Не получается увидеть в графе того света, к которому герцог Мин стремится ночным мотыльком. Не позволяет выдохнуть мирно и подслушанный отрывок разговора одного миловидного юноши с графом Кимом. Недосказанность, неясность топят альфу, как пламя жгучее воск свечи, он растекается, превращаясь во что-то бесформенное, растоптанное, убитое. В сомнениях пребывая, мечется он из стороны в сторону. Стоит ли рассказать учителю, что вечно ошивающийся подле слуга чем-то связан с недобрым человеком или это станет фатальной ошибкой на пути к неправильному чувству, к дерзкому, но иногда крайне стеснительному омеге? Что за странная симпатия к слуге с холодным, пустым взглядом, такая зыбкая, но столь пленительная, появившаяся ниоткуда. Что за самоуничижение в погоне за простолюдином в драных тряпках. Негоже воспитаннику из Сатмара так себя вести, не к лицу, не к статусу. Только что поделать, если сердце быстрее вдруг биться начинает, от одного взгляда на юношу с глазами большими, удивлёнными. Эмоции захлёстывают противоречием, желанием, подозрением… Тот у двери в кабинет топчется с графином в руках. — Господин, — кланяется он, а движения резкие, рваные. Оглядывается по сторонам. — Что, опять ищешь способ сбежать? — возлагает обиду он на омегу за ураган в своей душе. — Нет, — гробовое молчание виснет над головами двоих, грозит дамокловым мечом, вторит об опасности положения и шагов навстречу друг к другу. — Я начал работу над вашим заказом, — начинает неловко слуга, надрывает он нить, связывавшую его со здравым смыслом. — Чудесно, — безучастно, словно бормочет в ответ. — Налей мне бокал. — спустя секунды осознания повинуется приказу омега, едва ли не проливает напиток мимо дрожащего в руках сосуда. Передаёт его Киму, ненароком кожи горячей касается, наблюдает, как впивается альфа в напиток с жаждой, жадностью, горечью. Глаз не отрывает от тонких пальцев, обхвативших ножку бокала в жаркий плен. — Господина что-то опечалило, не так ли. Могу ли я чем помочь? — вырывается из груди щенячья, глупая преданность и поскуливает жалко, когда альфа шаг вперёд всё же совершает, вручает бокал хрупкий, как взволнованное сердце. Он касается подбородка дрогнувшего, от застрявших в теле юноши слов, обводит пальцем тонкий контур розовых губ. — Ты ведь не глупый, скажи, кого мне слушать, сердце или разум? — слишком много пыток, которые Тэхён сегодня лицезреет лично. — Послушать сердце — значит собственноручно отдать себя на растерзание совести, а разум — убить душу… — Чонгук взгляд в сторону отводит, прячет в нем тлеющие угольки. — Определённо прислушайтесь к разуму, господин, — отступает назад юноша, обрывая контакт. — Он найдёт способ избежать смерти внутренней. — Юноша Вам дельный совет даёт, — голосок тонкий, девичий раздаётся над ухом, вынуждает отпрянуть от служки и разглядеть в нарушительнице тихой беседы новую знакомую. Она лёгким пёрышком выглядит в нежно-небесных тканях. Белые локоны завихрениями опускаются на тонкие плечи, поражают аккуратностью рядом с тёмной и тяжёлой копной смоляных волос другого омеги, который на господ поглядывает забито, тихо склонившись, юркает в кабинет следователя, не дождавшись позволения уйти. — Поучились бы! — сияет Марта улыбкой довольной, уж больно много удовольствия получает, когда этого альфу в ступор вводит. — И Вам доброй ночи, неужто ещё не покинули нас? — понимая, что бежать сейчас за прислужником не стоит, Тэхён устало обращает внимание на госпожу Пак. — От меня не так просто избавиться, не надейтесь! — графиня улыбку сильнее натягивает, но та давно пропиталась фальшью. — Однако я к Вам не для того, чтобы плодить склоки. Уж целый день не могу найти герцога Мина, не знаете ли, где он? — Занят расследованием, касающимся Вас непосредственно. — Что же, — хмыкает после девушка ни капли не расстроившись. — Не могли бы Вы меня к нему сопроводить? — Нет! — спешит юноша с резкостью — Имею в виду, что он слишком занят. Может Вам будет достаточно моей компании. — Только если устроите мне встречу с отцом, — наступает она на Кима осторожно, кроткими шагами. — Боюсь, это невозможно… — недоговаривает, останавливает его декольте, которым графиня прижимается тесно. — Отчего же? — По закону… Не положено… — он касается девичьих плеч и, остерегаясь сломать хрупкую, отстраняет от себя. — Бога ради, о нас же не то подумают… — Марта прыскает недовольно. — Kein Sinn von dir…— она на каблуках острых оборачивается и устремляется прочь, вновь, как и в прошлый раз, оставив после себя осадок недоразумения. Тэхён безуспешные попытки не оставляет сбросить с головы и плеч тяжелеющий с каждым днём груз мысли. Служка прячется за дверью, стоит только проникнуть в кабинет и можно будет продолжить бессмысленный для двоих разговор. Альфа уже кулак подносит к тяжёлой двери, но так и замирает… Не решившись прислушаться к рвущемуся туда сердцу.