***
Кандалы не из шёлка, не из стали сейчас сковывают герцога. Нетерпение держит его весь час клешнями цепкими, оно не отпускало ночью и продолжает цепляться за горло теперь, когда секунды считаные остаются до новой встречи с графом. Тот уже проходит мимо стражников вольно, сам ростом невелик да стан имеет тонкий, несёт на голове венец из гордости и достоинства. В сей раз играть хоть немного подчиняющееся создание омега не желает, останавливается он подле стула ветхого, отправляет герцогу нисколько не снисходительный, требовательный и ожидающий взгляд. И ничего следователю не остаётся, если он хочет достать до истины, кроме как принять правила и направиться к своевольному заключённому. Ничего не остаётся, кроме как услужливо отодвинуть тот стул и пригласить графа, усадить свой необъятный нрав. — Рад нашей новой встрече, — занимает Мин место напротив гостя и замолкает, он словно прозревает и замечает то, на что внимания не обратил прежде. — Не можем ответить Вам тем же, — кожа у графа вовсе не белая, она серостью дымки погашенной свечи отдаёт, видна каждая морщина, что залегает на ней усталостью. В глазах по-прежнему пустота, но не от того, что душу свою владелец изуродовал, а потому что это совершили другие. Гаснущий взаперти человек, потерявший дом родительский и супружеский, состояние и статус, свободу, хоть и не абсолютную. Молчалив, беседу граф вести не намерен, видно, что покинуть место это скорее желает, да и только, вздрагивает мелко от каждого слышимого шороха. Он безучастен и, кажется, причину тому альфа знает. — Вам понравилось вино? — вопрос на отрешённую тему слетает с уст весьма обдуманно, с целью конкретной хоть немного разговорить. — Нет, мы желали красного, — одни лишь губы шевелятся бледные, их обладатель всячески старается держать лицо. — Прошу простить, моя оплошность, — только возможность получить снисходительность герцог кажется теряет. — Однако я не думал, что Вас это так огорчит. — Кто Вы, чтобы нас огорчать, — небрежно бросает граф. — Что же, — собираясь с мыслями, Мин берет вторую попытку. — Как Вам комнаты, учтивы ли слуги? Может чего-то не хватает? — омега испускает нервный тихий смешок и взгляд полный подозрения следователю отправляет. — Ещё спросите, дружелюбны ли с нами мыши. — И всё же? — пытливый взгляд и мягкий голос, единственное средство по добыче информации. — Не смеем жаловаться, — только попытки герцога усилиями заключённого уходят на нет. — К чему игра? — перенимает омега на себя роль вопрошающего. — Нам известно, какие цели Вы преследуете. — Неужто? — И не имеет значения ни одно наше сказанное слово, потому как каким бы оно ни было, Вы суть исказите до неузнаваемости. А оттого повторимся… — настроенность графа нисколько не гаснет. — Ничего от нас, дела касаемо, Вы не услышите! — И? Для чего я здесь тогда? — стелет мягкостью альфа в ответ на дозу впрыснутого яда. — Я приехал в столицу, чтобы закончить дело покойного друга, признаюсь, сперва даже не подозревал, с чем придётся столкнуться… — старается он слова подбирать правильные. — Вы ведь для чего-то хотели увидеть Карла и это связано с делом, не так ли? — Пак всё расскажет, стоит только отыскать изнывающую от боли точку в его сердце. — Нет. — А мне отчего-то кажется, что Вы готовы были поделиться признанием… — в ответ на показательное молчание Мин продолжает. — Знаете, что ждёт Вас после суда? — граф знает и кое-что другое тоже, а оттого хмурит брови тонкие секундно. — Наилучшим исходом станет ссылка в монастырь. Длительная, вероятно пожизненная служба… Справитесь? — Не пугайте святой обителью, — а в голосе силы мало жизненной. — Ну что Вы, я бы не посмел. Да и всяко лучше ведь уйти во служение Господу, чем сгнить в заточении… — Мы уже себя убитым чувствуем. Только взгляните, — омега приподнимает руки, по запястьям шёлком связанные. — Это ли свобода? — граф как-то особенно пронзительно глядит, топит в серости безжизненных глаз. В них не таятся вопросы и попытки вырваться, только безучастие болезненное. — Нам нечего более терять… Всё уже отняли. — А могло бы быть иначе, но Вы не желаете помогать следствию. — Мы достаточно помогли, только нас никто не услышал, — слова эти несколько удивляют, ведь не всплывает в памяти ни единого раза, когда бы омега сотрудничал. — Так что исход следствия отныне не на нашей совести. — мелькают искорки дикие неясно, словно в тумане, во взгляде графа. Но Пак не безумец, по крайней мере не был им до заточения в замке. Но он определённо играет, хотя и упрекал в этом прежде альфу, только не знает ещё, что без толку всё. Ибо Юнги, не без помощи любимого ученика, ведомый страхом оказаться растерзанным собственной совестью, обещанием, данным юной госпоже Пак да и виной перед покойным наставником, излишне прикипел к делу графа. Ночи, превратившиеся в монотонные продолжения прошедших дней, он проводил за горой документов, изучал не только их содержимое, но и почерки, подписи, даты. Он не раз отсылал Тэхёна в уголки графства, даже самые удалённые, чтобы быть уверенным… — А что останется на Вашей? — омега даже не меняется в лице. — Вам любопытно, как продвигается расследование? — граф взгляд отводит, словно сбегает от того, что может вот-вот услышать, воротится будто от правды, как если бы чёрта водой освящённой окропили. — Я всё же расскажу. Прежде чем начать свой монолог, герцог замолкает на мгновение, прислушивается к шороху за дверьми. Там стражники, но знать наверняка, кому тайно прислуживают они, невозможным кажется. Потому, тон голоса изрядно снизив, мужчина лишний раз оглядывается, готовится начать с… важного. Последовательности в развернувшихся событиях не разглядеть было. Тут и там герцог натыкался на глухие тупики. И лишь утреннее событие столбцом тонким сизого дымка подтвердило некоторые догадки. Ведь где дым, там и пламя, и люди, жизнь ему даровавшие. — Утром ко мне заявился один человек и вполне заботливо дал понять, что в замке моему правдивому расследованию не рады, — альфа изучает каждый взмах ресниц подсудимого, каждый его вздох, малость отличившийся от прежних, но тот словно не удивлён ни капли. — И настоятельно рекомендовал следить за тем, что попадает на мой стол, — тишина бьёт по вискам точными ударами. — Значит ли это, что я потянул за верные нити? — Не от нас Вам требовать ответов. — Отчего тогда, Ваше сиятельство, Вы так взволнованы? — пальчики тонкие прекращают враз трепать края шёлковых пут, переплетаются разом, чтобы суету беспокойную более не оголять перед следователем. Но когда на лице штиль, тело предательски пускает волны тревоги. — Не беспокойтесь, я не думаю, что… яд в моём бокале Ваша заслуга. — губы пухлые омега поджимает в тонкую, бледную нить. — Однако случившееся не может не наталкивать на определённого рода мысли, ведь так? Откровенничать не стану, но признаюсь, мы с моим учеником всё же рассчитывали мирно довести дело до суда, почтить светлую память дорого Карла и вернуться в Сатмар. — Однако не получилось. — Как наблюдательно, — удерживать контакт с мужчиной стоит беспрестанно, иначе ускользнёт бесследно та единая возможность ухватиться за изящную руку честности. — Пак Чимин Чахтицкий, опора и поддержка Его королевского Величества попадает в заключение, обвиняется в массовых убийствах. Согласитесь, любой бы не удержался и хоть одним глазком, да приглядел бы за следствием, хоть для собственной безопасности. — Не думается нам, что это дело может обеспечить чью-либо безопасность. — И то правда, — досадно опускает голову герцог. — Во время прошлой встречи Вы поэтому просили не копать глубже? — но ответа не получает, всё выискивает его в бездонном взгляде бестолково. — Мне непонятно Ваше молчание, господин, — несколько устало и с толикой негодования выдыхает Мин. — Я ведь мог бы Вам помочь… — на что альфа получает только плевок колкого раздражения. — Ваша дочь приходила ко мне, молила о человечности, об особом внимании к Вам и расследованию. Примчалась в столицу так скоро, как смогла. Можете гордиться, вырастили достойную наследницу, — только вот наследовать более нечего. — И госпожа Тот не скупилась на ласку, когда вспоминала Вас, — при упоминании старушки омегу передёргивает на месте, тот слух вострит, глаза округляет так наивно. — Она и слова дурного не проронила. — Она здорова? — сиплость голоса выдаёт смесь бурлящих в омеге чувств, он себя определённо до сих пор винит в когда-то содеянном. — Стара, больна, — граф жмурит неистово веки бледные, по ним плетётся паутинка густо-синих вен. — Сильно волнуетесь? — а в комнате уже привычная тишина. Следователь только сейчас понимает, что затих омега потому лишь, что не желает навлекать опасность на старушку. Боится, осознал он, что совершил ошибку, когда поинтересовался о её состоянии. — Я ведь не преследую цели испортить Вам жизнь, я могу поверить в Вашу невиновность, могу признать, что граф Пак лишь стал жертвой чьих-то игр… — Пытаетесь подловить? — Прежде нет, — серьёзнеет мужчина. — Я нашёл достаточно ошибок, поддельных показаний в деле, достаточно подтверждений чтобы попробовать отстоять Ваше право в суде, если бы не одна любопытная деталь, — впервые Пак заинтересованно засматривается на следователя, возжелав познать то неизвестное, он издаёт смешок граничащий с безумием и вдруг шипит: — Прекратите, хватит! — видно, что некомфортно омеге становится, он всё пытается руки вызволить, беспокойно ёрзает на своём месте. — Ли Хваюн. — подбавляет жару мужчина, но голосом спокоен, лишь тонами играет осторожно. — Это имя Вам о чём-то говорит? — Достаточно, мы желаем вернуться в покои… — Я жду ответа! — герцог накаляет обстановку щедро, так что Пак дыхание прерывистое перевести не может. Альфа пронзает предосудительным взглядом маленькую фигуру напротив, подначивает. — Не этого ли мальчика Вы жестоко растерзали похлеще любого дикого зверя? — показания Магретт оказались правдивым. — Прекратите… — Не его ли мать получает золотые мешочки и даже не подозревает, что сына давно уже пожрали черви? — подсудимый прячет лицо в ладонях, впивается в кожу блёклую ногтями явно болезненно и выдыхает шумно. — Я бы поверил в Вашу невиновность, правда, — ядовитой, острой мягкостью полощет Мин по найденной кровоточащей ране в сердце. — Но не стану ли я тогда предателем правосудия? — граф мятежно колышется на стуле, нашёптывает себе под нос одно: "Остановитесь, остановитесь… " — Не уподоблюсь ли я убийце, приняв его игры за истину? — Остановитесь… — граф вторит своё, он раскачивается вперёд-назад, вокруг ничего не замечая будто. — Ваше сиятельство? — на пробу окликает того следователь и озадаченно ждёт хоть какую-то реакцию. Не рассчитывал мужчина в страх безрассудный заключённого вводить. Хотел лишь надавить малость, чтобы вконец убедиться в собственных догадках. — Ваше сиятельство… — он договорить не успевает, как граф, нещадно вздрогнув, с шорохом ткани робким заваливается на бок. Глухо соприкасается тело хрупкое с каменными плитами. Испуг накатывает внезапно, когда с глаз исчезает омега, когда взгляд устремляется к грудке тканей содрогнувшихся на ледяном, влажном полу. Не полностью осознавая случившегося, мужчина стремглав бросается к жертве неосторожных слов. Он опускается на колени перед находящимся без сознания человеком. — Стража! — вопит неистово герцог, а взгляда не отводит от закатившего очей омеги. Пак струной натягивается, грозится вот-вот всего напряжения, в теле замкнутого, не выдержать. Руки, мужчина, по запястьям повязанные выкручивает, выламывает, не справляется с силой его захлестнувшей. — Стража! — рычит альфа, он растерянность воплотить не может в помощь, с опаской и бессилием глядит на извивающегося в муках графа. Пак стонет болезненно, дополняет завывания из подземелий своими, бьётся головой о камень, оставляет на нём тёмные кровавые пятна. Он в спине выгибается безжалостно, кажется, ещё немного и надломится вовсе. В комнату ломятся. Всполошенные стражники с грохотом наконец открывают злосчастную дверь. Врываются в помещение, в котором из источников света лишь крохотное окошко под потолком и огоньки нескольких свечей, но и того достаточно оказывается, чтобы распознать ужас на лицах этих двоих. Один отступает, упоминая Марию, прежде чем успевает встретиться со взглядом разъярённого следователя. — Где вас носит! — голос хрипит непривычно. — Нужна помощь! — Господин, не прикасайтесь к нему, — лепечет испуганно оставшийся стражник. — Господин, ради всего святого, отойдите, — он руку на сабли рукоять кладёт. — Что? Почему? — выводит просьба эта следователя из оцепенения. — Это бесы в нём бушуют, не иначе… — За лекарем ступай! — прерывает Мин бред страхом искорёженный. — Он — д-дьявольское отродье! — Выполнять приказ! — повелевает альфа гневно, превозмогая мандраж, глядит на лицо болью измученное, вслушивается в каждый душераздирающий стон. — Немедленно лекаря в графские покои! — чередуя вдохи, он словно пробуждается только ото сна глубокого. Приступ поражает своей разногранностью. Тело графа наконом содрогаться начинает безудержно, словно рыбина, выброшенная на берег. Лицо кровью наливается нездорово, а из приоткрытых уст пена белёсая вверх идёт. Мин, одиночеством пользуясь, срывает с шеи омеги жабо душащее, голову несчастного на колени укладывает под наклоном, чтобы пена та вытекала, не душила. Чужой светлый волос путает пальцы, а мужчина всё приглаживает влажные от пота пряди, освобождает от них лоб горячий. В руках колышется человек маленький, но силой обладающий немереной. Судорожный припадок и близко не схож на то, что мужчина себе представлял. Чем больше времени проходит, тем сильнее темнеет кожа графа, дыхания не слыхать, только булькающие звуки невнятные. Человечность играет сейчас с герцогом шутку злую. Она, насмотревшись на картину невиданной прежде жестокости, распирает в груди болью тупой, осознающей собственную бесполезность. Всё заканчивается так же внезапно, как и началось. Конвульсии и дрожь стихают, мужчина впервые расслабляется, опадая на следователя безвольным грузом. Болезненный вид он имеет, всюду следы крови и слюны с пылью смешанных, грязью растёкшихся по синюшно-серой коже. Остерегаясь любого лишнего жеста, Мин сперва окликает омегу: — Господин Пак? — медлит, осторожничает мужчина, он касается чужой разгорячённой щеки бережно, с опаской похлопывает, пытаясь привести подсудимого в чувства. Ещё одно касание и граф выкатывает глаза страшно, дико. Он сгибается в три погибели и принимается изливать некогда содержимое желудка. Плеск и захлёбывания разносятся по комнате. Он заходится в кашле гулком после, тот эхом теряется в подземельях. Омега едва удерживается, чтобы не рухнуть прямиком в этот смрад. Его придерживают, помогают после очутиться в мягких и тёплых руках. Взгляд мужчины плывёт, он растерянно оглядывается по сторонам, но всюду лишь мрак и лучи, пробившиеся сквозь окошко в стене. Они бьют по глазам безжалостно. Следователь сверху нависает осторожно, тенью благодатной спасает от бойкого света, в ответ получая благодарное мычание. Альфа тянется освободить чужие руки от оков шёлковых, он узлы один за другим распутывает, оголяет покрасневшую от натираний постоянных кожу. Ткань в сторону летит. — Держитесь за меня, — но на просьбу никак не реагируют. Разморённый приступом граф едва ли взглянуть на герцога способен. Мин потому приобнимает мужчину аккуратно, голову его на плечо себе укладывает, так, чтобы ощущать на шее робкое дыхание. Он поднимается с колен, былые годы вспоминает, былую силу, когда омеги на руках пушинками казались. Чувствует, как сжимают чужие пальцы слабо ткань кафтана на груди, удобнее перехватывает свою ношу и устремляется к выходу.***
Наблюдателей собирается по пути излишне много. На каждого зверем приходится глядеть, чтобы рты болтливые затыкали. Уверенным шагом следователь преодолевает коридоры долгие, путанные. Впереди прислужник скачет, путь указывает к нужным комнатам. На руках младенцем невинным сворачивается «кровавый граф, свирепый и безжалостный убийца». Покои графские находятся в отдалённом крыле и без того не самого жилого и тёплого замка. Тут пахнет сыростью. Сквозит из каждого окна прохладой осенней. Она под одеяния пробирается скользко. Господ встречает крепкая служанка, она первым делом кланяется, но исподлобья оглядывает руки заключённого. — Приготовь постель, — несколько измотанно требует альфа ожидая беспрекословного повиновения. Он с толикой заботы, ответственности и вины наблюдает за новым подопечным. Женщина суетливо за работу принимается, она перину пышную взбивает, подушки у изголовья укладывает шустро, в сторону отступает. Балдахин тяжёлый, мешающийся она придерживает, подпуская герцога к ложу. Мин мужчину укладывает на простыни из дамасского шёлка. Поверх одеялом накрывает тканым. Он взгляд отводит скоро, несколько пристыженно, сдерживает руки тремором охваченные. Не замечает, какого пристального внимания удостаивается. — Лекарь прибыл? — он к служанке обращается подавлено, получает в ответ сдержанный кивок. — Тогда пригласите его. — он комнату оставляет после молчаливо, закрывает за собой двери. Не те намерения герцог Мин преследовал, когда допытывался до истины. Он лишь отчаянно хотел развеять оставшиеся сомнения, хотел убедиться, что Тэхён всё же ошибался, что все найденные доказательства — не изощрённая попытка выйти сухим из воды. Граф Пак не невинная овечка, но с каждым новым днём расследования становилось понятно, что на него клевещут бессовестно и почти не скрытно. Вымышленные люди, блокноты — всё это ложь! Кто-то намеренно стремится очернить омегу и сегодняшний случай тому лишнее доказательство, ибо не похож граф на человека, способного на приписываемые ему зверства. Хваюн мёртв — это правда, но одно воспоминание о нём довело мужчину до приступа, что уж говорить об изощрённых пытках, на которые тот явно не способен. До конца история мальчика неизвестна, но прошерстив изъятые из замка Чахтице книги с переписью крестьян и нанятых работников, отправив заказные письма на получение дополнительных сведений, Мин убедился в здравии вероятных жертв. Кого-то передали в церковный удел, кого-то определили на службу в другие поместья, кого-то обменяли или распустили по родным деревням, но в целом не казнили и не замучали. Теперь становится понятно, что преждевременно казнённые прислужники Пака — такие же жертвы. Из них под пытками выбили признания и благополучно скинули со счетов, как ненужный балласт, чтобы больше не заговорили. После удачной для заговорщиков смерти Карла, они наверняка порыскали в его кабинете. Прежде думалось, что искали там блокнот — единственное вещественное доказательство, подтверждающее виновность графа, а оказалось всё иначе. На деле вину омеге как раз приписывали, буквально, заполняя кабинет фальшивыми бумагами. Долю существующих свидетелей наверняка тоже подкупили, чтобы все как один врали. Расчёт был один — огорчённый смертью маркиза следователь не станет вдаваться в подробности, не посмеет усомниться в работе учителя и послушно завершит дело; ошиблись. — Господин, — впопыхах, не скрывая тревоги, спешит Тэхён, в глазах несёт он море непонимания. — Господин! — он в ногах путается, чуть ли не спотыкается по пути. — Спокойней дорогой, — альфа останавливает взволнованного юношу, плеч касается покровительственно, но с заботой уверенной, отеческой. — Я как услышал, так сразу примчался… — Плохо, — задумчиво выдыхает мужчина. — Слухи слишком скоро расходятся. — Что произошло? — Для всех — его сиятельству стало дурно, очередной приступ. — А на самом деле? — сбавляет тон голоса молодой альфа, подражая наставнику. — На самом деле графу стало дурно! — следователь выпускает ученика из захвата, по сторонам оглядывается опасливо. — Не здесь. — даёт он понять коротко, что разговор грядёт, но в более защищённом от чужих глаз и ушей месте. — Будут какие-то указания? — переминается юноша с ноги на ногу нетерпеливо, изучает морщины суровой задумчивости на лбу герцога. Рядом двери распахиваются широко, выпуская из графских комнат лекаря с саквояжем наперевес. Альфа, герцогу откланявшись, пенсне поправляет на круглом лице и вразвалочку удаляется, бросая напоследок парочку французских ругательств, привлекая пару не самых миролюбивых взглядов. — Пригласи госпожу Пак, — следователь всё же отвечает, прежде чем скрыться за дверьми. — Только будь добр… Тихо и без скандалов! — последнюю фразу он оставляет на совести юноши с явным упрёком.