Любовь, война и другие катастрофы

— Ты же хочешь остаться — я права, Барти? — Легкий, почти невесомый поцелуй в уголок рта. Розмерта лукаво улыбается, глядя на Бартемиуса из-под полуопущенных ресниц. Розмерта никогда не спрашивает его о «старых долгах», которые он когда-то мимоходом упомянул и из-за которых они не могут связать свою жизнь друг с другом настолько прочно, насколько того им обоим хочется. Однако, она прекрасно понимает те вещи, которые так и остались недоступными для покойной супруги. Да и министры магии отнюдь не горели желанием это понять — ни Минчум, ни Багнолд. А вот Розмерта понимает... удивительно, что хозяйка хогсмидской харчевни разбирается во многих вещах куда лучше, нежели эти высокоинтеллектуальные персоны. Она понимает его и сейчас. Понимает все, что он не стал озвучивать. — Оставайся. На ночь, на неделю, навсегда. — Нельзя, я уже говорил... «...подставлять тебя под Круцио выжившего Пожирателя», — мысленно заканчивает Барти. Слава Мерлину, Розмерта не сильна в легилеменции. — Я знаю, что ты скажешь. Тебя ждут дела. Вот только какие дела могут быть сейчас? Тот-Кого-Нельзя-Называть побежден, а ты... — она запинается, не в состоянии озвучить этот факт, способный причинить ему боль. — Освобожден от должности руководителя департамента правопорядка, — холодно произносит Крауч, едва ли не бросая слова ей в лицо. — Так было написано в том приказе. Не стоит бояться называть вещи своими именами. Все, что могло случиться, уже случилось. Неправда. Не все. Не все враги мертвы или кормят дементоров в Азкабане. Некоторые из них стараниями его «горячо любимых» коллег рассекают по Министерству с таким видом, как будто они — хозяева магического мира, а один из самых злостных сторонников Темного Лорда прячется в его доме под мантией-невидимкой. И это уже его работа, Багнолд к этому руку не прикладывала. — Если называть вещи своими именами, то все они предали тебя. Правда за правду. Коротко и хлестко. Она — не предаст. Ни телом, ни душой. — И не из-за сына. Он был всего лишь предлогом для того, чтобы от тебя избавиться. Верно, все верно. После того, как он и его авроры выгребли грязь из самых злачных мест магической Британии, предоставив Багнолд возможность красиво постоять в стороне в белой мантии, мадам Министр Магии с хладнокровным расчетом скомпрометировала соперника, умело сыграв на его ошибках. Браво, Миллисент! Старая облезлая лисица перехитрила ворона, как в древней магловской сказке, швырнув ему в качестве утешительного приза департамент международного сотрудничества. Розмерта понимает все. Откуда бы ей, далекой от политики, разбираться в дрязгах и склоках влиятельных особ магического мира? «Ежедневный пророк» она не читает — да и читать там нечего, кроме вранья. Она — единственная, кто знает с другой, непривычной стороны бывшего аврора, холодного и жесткого фанатика своего дела. И единственная, кто может раскрыть эту его тайную сущность, вытащить на поверхность из глубин подсознания. Что и происходит, когда, тесно прижавшись к нему, его ласковая Рози целует его — жадно, отчаянно, возбужденно, с такой страстью, какая немыслима и невозможна для сдержанных английских волшебниц. Она и не англичанка по крови — порывистая и темпераментная дикарка, дочь каменистых берегов, вересковых пустошей и изумрудных холмов. Она другая. В ее сердце — пламя свободы, твердость скал, а в крови — древняя шотландская магия. Эта магия разлита во всем, что окружает Розмерту. Ее горячее сбивающееся дыхание, искусанные губы, медовое облачко спутанных волос — все как будто таит в себе средоточие этой дикой неведомой силы. Все, что случилось с ним, — неправильно, абсурдно. Имеет смысл только вовремя пущенная в пожирателя Авада да эта древняя магия. Магия, частицу которой он принимает в себя, лаская внутреннюю сторону ее бедер, усиливая желание в самых чувствительных уголках ее тела и все это время стараясь смотреть ей в глаза. Розмерта, шумно выдыхает, чувственно закусывает нижнюю губу, со свойственным ей пылом возвращая Барти его ласки. А потом, входя в теплую влажную плоть, и сливаясь с ней снова и снова в едином порыве, он как будто постигает что-то неведомое — очередной язык, для которого не нужны слова. В ее волосах сплетаются запахи вереска и каких-то неведомых специй, и Барти находит до боли волнующим и пленительным, когда, уткнувшись в его плечо, она, почти неподвижная, отдыхает в ее объятиях, не произнося ни слова и наслаждаясь каждым мгновением их близости. Для Розмерты не существует ограничений и запретов, она не знает, что такое «нехорошо», «неудобно», «не позволяет воспитание». Она может коснуться губами его возбужденной пульсирующей плоти, может перехватить у него инициативу в постели и дать волю своей фантазии. Она не только понимает, но и чувствует... Она никогда не смущается, как Миранда в первую брачную ночь, не набрасывает на себя первую попавшуюся тряпку — прикрыть то, что он прекрасно успел не только рассмотреть, но и узнать на ощупь. Глупо. Хаффлпаффская логика порой бывает непостижима, но и его продуманная и тщательно выверенная система может дать сбой. Ведь если бы все шло в соответствии с его планами, в семействе Краучей не вырос бы Пожиратель Смерти, а глава департамента правопорядка не дал умирающей жене то проклятое обещание, последствия которого продолжает расхлебывать и которое медленно, но верно ведет его в тупик. Но дай Мерлин, чтобы за его ошибки не пришлось расплачиваться ей. Ее любовь безгранична, а ласки приносят умиротворение, на время освобождая Бартемиуса от присущей ему холодной враждебности. И если бы не тот пожизненный Империус, который он наложил скорее на самого себя, чем на сына, они с Розмертой были бы счастливы. — Ничего ты не знаешь, Барти Крауч, — с горечью замечает она. Бартемиус, облачившись в строгий наряд министерского чиновника, берет с каминной полки горшочек с летучим порохом, чтобы вернуться из хогсмидского уюта в свой личный ад. — Возможно, — соглашается Барти. — Но и ты, Рози, знаешь далеко не все. И о некоторых вещах действительно не следует знать. Даже ей. Особенно ей.