***
— Здравствуй! — Евгений! Ты пришел! — юноша бросился на шею мужчины, крепко обнимая. Он выбежал на мороз в одной рубахе и брюках, не замечая холода в течение нескольких минут, но вскоре его пробило дрожью. — Ну-ну, мой милый, зачем же в таком виде выбегать ко мне? Пойдем в дом. На улице уже темнело и сыпался снег, даря необычное ощущение какого-то чуда. Внутри имения пахло хвоей, запекающимся мясом и уютом. — Евгений, у меня для тебя сюрприз! Идем скорее! — он потянул оторопевшего от такого Онегина, не успевшего снять пальто. — Что ж это за сюрприз такой? Я же не успел даже раздеться! — Евгений, мы с тобой будем наряжать елку! Возражения не принимаются! — Хорошо, — он наклонился к лицу поэта и мягко поцеловал его потрескавшиеся губы. Поэт вцепился пальцами в широкие плечи и стянул мокрое из-за подтаявшего снега пальто. Онегин активно водил руками по ровной спине, задевая ягодицы, тем самым заставляя Владимира краснеть пуще прежнего. Но тут поэт отстраняется и загадочно улыбается, поднимая пальто. — Мы еще не одни, но скоро здесь никого не будет. — Тогда я буду ждать этого момента с нетерпением, mon ami.***
Не без помощи Евгения, Ленский залез на лестницу, стоящую около ели, и поднял корзину с украшениями. Шатающаяся лестница насторожила Онегина, но вот Владимиру всё было нипочём, поэтому он храбро покорял высоты собственного имения. Смелости у него было хоть отбавляй только внизу, но когда он забрался выше, то она сразу улетучилась. Из уст летели ругательства на немецком. — Владимир? Все хорошо? — Ja, alles ist einfach toll! Взяв себя в руки, поэт все же повесил маленькую куколку, одетую в яркое розовое платьице. Постепенно Владимир привыкал и уже смело лазил вверх-вниз и вешал игрушки, каждый раз получая порцию поцелуев от Онегина, в то время как сам Евгений разумно наряжал низ ели. Уже через час они почти закончили. Поэт полез в последний раз, чтобы повесить оставшуюся игрушку. Вдруг лестница зашаталась, Ленский что-то жалобно пропищал и сорвался с лестницы, цепляясь за ветки руками. Благо, Евгений подоспел вовремя и поймал Владимира. — Ты как? Все нормально? — Думаю, да… Посмотри как красиво! Тебе нравится? — он указал на ель. — Очень, — Евгений усмехнулся и зарылся носом в макушку поэта.***
Они сидели подле камина, разговаривая о поэзии. Прямо как они любят. Стрелка часов перевалила за двенадцать уже больше часа назад, но пара и не собиралась спать. Евгений привез с собой дорогое французское вино, поэтому сейчас в бокалах налито было именно оно. Владимир уплетал по обе щеки оставшиеся с елки сладости и болтал ногами, а Онегин смотрел на него как на чудо света: ну кто пьет вино и заедает его конфетами и сухофруктами? Из его мягких уст звучит очередной тост, в котором слишком много немецкого. Евгений никогда не понимал этот язык, поэтому все, что он услышал от лучезарно улыбающегося Ленского, осталось для него загадкой. — Евгений, я тебе уже много раз это говорил, но хочу еще раз повториться. Я тебя люблю. Ты самое лучшее, что со мной произошло. Спасибо тебе. Евгений отставляет бокал и улыбается. — Благодарю, милый. Ты тоже лучик в моем темном сердце. Люблю тебя! — после этих слов он подхватывает Ленского на руки и, зарываясь в кудрявые волосы носом, несет в спальню. Он ждал этого слишком долго, и сейчас появляется такая возможность. Даже, скорее не возможность, а разрешение и если отказаться, то на тебя посмотрят как на самого глупого человека в этом мире. А Владимир подбивает его, дразнит, тяжело дышит, целует лоб, зарывается одной рукой в светлые локоны, а другой расстегивая рубашку… Он чувствует спиной холод двери, к которой его прижали, слышит стук чужого сердца, сбитое дыхание, а потом его кладут на мягкую кровать. Одежды на нем крайне мало: всего лишь рубашка и брюки; поэтому ее очень быстро откидывают в дальний угол комнаты. Ленский хочет снять чертовы тряпки с Евгения. Без них он гораздо симпатичнее. И вот в следующее мгновение одежда Онегина покоится рядом с одеждой Ленского, пока ее обладатели страстно, горячо исследуют чужие тела. Поэт выгибается под напором мягких рук.А они безостановочно изучают каждый миллиметр тела, заставляя его дрожать от возбуждения. Владимир тянется к Евгению, желая соприкоснуться с ним. Губы Онегина покрывают ключицы, грудь, обхватывают соски, из-за чего Ленский непрерывно стонет, затем перемещаются на упругий живот, оставляя за собой мокрую дорожку, и вот добираются до самого ценного. Глубокий и протяжный стон, которого молодой повеса и ждал. Он уже много раз так делал, однако Владимир всегда отзывался как в первый. Евгений не ласкал его член дальше головки, как бы дразня юношу, одной рукой надрачивая, а второй растягивая Владимира. Внутри поэта смешались разные чувства, и он был готов разорваться, как вдруг Онегин встал. Просто поднялся с кровати и отпустил юношу. — Евгений? — успел только спросить он, но опять почувствовал на внутренней стороне бедра настойчиво гладящие пальцы. Наклонившись к губам Ленского, Евгений прошептал лишь: «Я люблю тебя…» и плавно толкнулся вперед. На глазах показались маленькие капельки слез. Евгений извиняющимися поцелуями ласкал нежное лицо и двигаясь. Он тяжело дышал, слышал такие приятные ушам стоны, готов был умереть от любви, переполняющей его сейчас. Он ужасно любил своего поэта, свой яркий лучик солнца, и именно поэтому он сейчас так нежно имеет его. Ленского хватает ненадолго, из-за чего он вскоре вскрикивает после одного особо приятного толчка и обмякает в руках своего коварного искусителя, все еще тяжело дыша. Приходит в чувства он, когда Евгений лежит рядом и обнимает его, укрывшись одеялом. — Владимир, спасибо тебе за то, что ты есть… — Тебе тоже, mon cher. За окном мела сильная метель и, казалось, что их любви ничто не сможет помешать. Жаль, что только это все казалось…