L'accusation''

Толпа зевак, заполонившая собою площадь, мерно гудела. Все знали, что к позорному столбу сегодня приведут какую-то особенно важную шишку, только вот какую? Все спорили, сосед пытался перекричать и переспорить соседа, кум кума, светские барышни обмахивали себя веерами, делая вид, будто им вся эта суета была абсолютно неинтересна, а между тем обсуждая в кругу таких же кумушек - кого же это сегодня собрались так пристыдить? Масла в огонь подливали школяры, решившие не терять время на пустопорожних лекциях, а прийти и повеселиться от души. - Как ты думаешь, может это наш проклятый профессор схоластики? Он так излюбил бордели и дешевых девочек, что за его безвкусицу в этом деле он как раз заслуживает позорного столба! – кричал рыжеволосый мальчуган, сидевший, равно как и остальные, на балюстраде одного из домов. - Нет, брось, это не он! Профессор де Плевро не настолько низко пал, как ты думаешь – не далее чем вчера я видел его с одной из самых очаровательных барышень улицы Сен Дени! – отвесил другой, высматривая кого-то в толпе. - Наверное, он решил отбросить божественные своды в сторону, возвращаясь из Аббатства! - А кто была та девка? - Маргарита Бредбо, кажется! - О, а ведь она действительно недурна собой! - Да брось, Пьер, она та еще потаскуха! - А, быть может, это наконец-то решили пристыдить королевского лекаря, что тот отстроил себе очередную виллу на небольшой царапине короля? - В таком случае сегодня на этом столбе мы должны увидеть самого короля – виновника всех наших бед! – громко прокричал Жеан Фролло-Мельник, ловко перемещаясь по балюстраде. - Тогда прошу обвинить его в том, что меня вчера выпороли на астрономии! – подал голос рыжеволосый. - Позор на ваши головы, замолчите! – прокричал кто-то из толпы. Но народ, отвлекшись от дискуссий, обратил внимание на юнцов, восседавших на стенах здания. - А еще обвините его в том, что вчера проклятущий дьяволопоклонник – братец мой, архидьякон Собора, в очередной раз не дал мне денег! Мне было не за что пить и мне пришлось провести ночь в гордом одиночестве! – Жеан повеселел. Он усердно вертел головой, пытаясь первым увидеть виновника этого балагана. - Кому ты врешь, Фролло? Вчера ты был всю ночь пьян и набожен в постели! Лучше скажи – какой сатана дал тебе денег на все это удовольствие? - А тебе скажи! - К чертям! Пусть обвинят короля в том, что вчера моя жена не пустила меня пьяного в дом! – прогорланил какой-то мужлан из толпы. - И еще в том, что не далее как позавчера у меня украли всю мою выручку! – писклявым тоном проорал булочник. - И в том, что мой козел зачал урода-козленка! Теперь в моем хлеву есть брат нашего Звонаря! - И пусть король будет в ответе за это чудовище, оседлавшее прекрасные колокола в Соборе Богоматери! - А еще… - Вот он! Они везут его! Глядите! – прервал их жаркий слог рьяный голос Жеана Фролло. Он тыкал в сторону начала площади, силясь понять, кого же там везут. На телегу был водружен человек в чёрном. Толпа громко кричала, донося до слуха того дальнего уголка, где имели честь оккупировать часть барельефов известные нам школяры, известие о том, что это священник. Жеан Фролло расхохотался, не внимая крикам толпы. Какой священник? Тот аббат с улицы Сен Дени, который по вечерам прогуливается в самые сокровенные ее уголочки или какой-то монах, позволивший себе большее? Нет. Не то и не другое. Лишь спустя пару минут Жеан поднял взгляд на человека в телеге. По голой макушке и глубоким морщинам, прорезавшимся на лбу человека, он узнал в нем своего брата Клода. Вот он тот священник, в которого сегодня полетят камни. Лицо Жеана изменилось. Румянец веселья сошел на нет, уступая место бледности, улыбка ушла, оставляя только тень свою, в которой поселилось недоумение. Что же такого натворил архидьякон, что сегодня его ждет такая жестокая расплата? Сейчас все узнается. Тем часом Клода уже привязывали к колесу. Он не противился. Весь его взгляд был утоплен в море непонятных чувств. Он был бледен, как всегда, он был страшен и ненавистен толпе как всегда. И каждый готовил камень и не один, чтобы бросить в ненавистного священника. Наверное, только руки соскользнувшего с балюстрады Жеана да поэта Гренгуара, молча наблюдавшего за всем происходящим из тени колон одного из домов, были пусты. Палач усмехнулся рядом желтых зубов и разорвал сутану, в которой Клода привезли на площадь. Как же его плеть истосковалась по плоти… - Этот священник пожелал женщину! Его мысли и умыслы были полны этого, превращаясь в похотливые грёзы. Облегчим муки его грешной души муками его безгрешного тела! Взмах рукой – завертелось колесо, взмах второй – взлетела плеть, третий взмах – священника рука сжата в кулак, еще удар – но он не пал, и раз за разом – вновь удар, священник терпит лишь шипя. Вся его спина исполосована, и кровь смешалась с потом – если бы кто-нибудь мог взглянуть на его грудь, то он увидел бы такие же точно порезы, которыми архидьякон полосовал себя в самые бессонные ночи. Но никому нет до этого дела. Удары сыпались градом. Всего – тридцать. На двадцать восьмом голова священника поникла, двадцать девятый удар привел его голосовые связки в действие – он издал истошный стон, тридцатый удар вынудил его замолчать. Он кричал только раз. В то время, когда толпа привыкла к крикам, пытка этого мерзкого народу служителя церкви показалась ей абсолютно безмолвной. Толпе оставалось только поразиться тому, насколько спокойным было его лицо – разве так бывает, когда тело измождено пыткой? Да, он однозначно продал душу дьяволу. Священник-алхимик, добывший злато из карманов самого Люцифера. Палач был удивлен так же. Но его дело – перевернуть часы. Через два часа за ним придут – если будет что забирать. Палач спустился со ступеней, полетел первый камень. Но – первый блин комом – стрелок не попал, хотя явно метил в голову. Ничего, вокруг еще много камней – у него есть много времени, чтобы пробить голову этому кюре. Камни сыпались градом вперемешку с проклятьями: - Сын ада!.. - Так вот, что ты скрыл за своей сутаной!.. - Лживый храмовник!.. - Бес в теле человека!.. - Чтобы ты издох, пёс! - Проклятый! - Тварь! … У каждого из толпы нашлось обстоятельство, по которому он мог кинуть камень. И никто не брезговал. И один камень, и два, и три. И все в цель. Тело Фролло безжизненно повисло на веревках – это все, что его удерживало. Редкий камень пробуждал его, взывая к чувству всей боли. Плотской боли. И посему он позволял себе тонуть в мыслях о том, что платит за свой грех. Греховна страсть священника – и Клод понимает это. И понимал раньше, глотая слюну и нервно переминая пальцы, глядя на цыганку. На ее смуглую кожу, на волосы, на все то, к чему он мог прикоснуться. На то, к чему прикасался в своих самых нескромных фантазиях… За любой грех нужно платить. И он платил. Клод молчал, а камням не было конца. Они будто начали расти на площади, удовлетворяя ненавистников, делаясь больше и тяжелее. Очередной камень попал Клоду в висок, от чего тот, нервно содрогнувшись, вновь канул в бессознательность. Кто-то прокричал, что «…падре наконец-то умер!» Жеан дрался сквозь толпу, пробиваясь к брату. «Неужели ты умер? Это не может быть правдой!» Он выбежал почти к самому помосту, когда Клод вновь зашевелился. Священник судорожно поднял голову, осматриваясь. Взгляд его скользнул по Жеану, но не остановился ни на ком. Под град камней ринулся Жеан. Они были безжалостны и к нему, но он шел. Он взбирался на подмостки. Один камень здорово попал ему по ноге, от чего школяр захромал, но не остановился. Концом его шествия было тело его брата. Фролло-старший истекал кровью, когда сквозь пелену забытья почувствовал чьи-то объятья. - Не умирай, брат! – кричал Жеан сквозь гул толпы. На секунду они встретились взглядами. Утомленный и изможденный взгляд Клода встретился с отчаянным взглядом Жеана. Как две противоположности. Как камень и молот… Жеан обхватил огромное, как теперь ему казалось, тело Клода, пытаясь уберечь его от ударов. Но камни сыпались отовсюду. И не было спасенья для падшего кюре. … Время истекло. Последние камни полетели в сторону помоста, но не достигли цели. Гренгуар вышел из тени колоны, медленно двигаясь против течения исчезающей толпы. - Жеан! – окликнул поэт Мельника, на что тот бессильно развернулся к нему. Глаза его были полны слез. «Бедный мальчик, теперь он остался круглой сиротой», - подумал поэт, считая Клода уже мертвым. – Жеан… - Гренгуар не договорил. Клод пошевельнулся и вновь повис на путах. - Поэт, видишь эти веревки – они сковывают его тело! Помоги мне! – прокричал Жеан Фролло, стараясь не пустить еще одну слезу. Пьер быстрым шагом приблизился к нему и стал развязывать путы, врезающиеся в тело священника. Несколько минут слаженной работы, и Клод был заботливо укутан Жеаном в остатки сутаны. - Неужели, брат, какие-то глупые мысли стоили тебе позорного столба? – пролепетал юнец, стирая с лица брата кровь своими рукавами. - Интересно, учитель, более то, как им удалось заглянуть вглубь Ваших мыслей? – задумчиво изрек Гренгуар, видимо уже задумываясь о сценарии новой пьесы. Клод лишь невидяще посмотрел на обоих и отвернул голову в сторону. Жеан удрученно посмотрел на брата. - Пьер, ты же знаком с врачеванием – сделай хоть что-то! Умоляю! – пролепетал Фролло-Мельник. - Ну, мне нужны бинты и мази! Так просто я ничего не могу сделать. Толпа слишком не любила его… Больше чем Квазимодо, - констатировал поэт, пытаясь соорудить повязки из подручных средств. Закончить начатое ему помешал стук копыт – к площади приближались стражники короля и несколько судей на лошадях. Пьер присмотрелся и, наверно, подумав о том, что он сможет что-то разузнать, пошел им навстречу. Минутный диалог и, оставив Пьера посреди площади, гильдия прискакала к помосту. Сразу же за последними из всадников плелась старая грузная кобыла, тащащая за собою телегу. В нее-то и был погружен Клод, поспешно отнятый у обессилевшего школяра. Обменявшись короткими фразами, всадники увезли Клода. К Жеану подошел Пьер Гренгуар: - Что они сказали тебе? – спросил Фролло-младший, с трудом поднимаясь на ноги. - Завтра утром… Прости меня, Жеан, я не могу влиять на ситуацию. Завтра утром его казнят. - Что? - Жеан, пойдем… - Пьер увлекал школяра в сторону «Яблока Евы». Тот молча кивнул. Весь его мир рухнул. Да, конечно, никто теперь не будет читать морали, и ругать его. Но никто не будет давать денег. И главное – если раньше, под ругань и поучения брата Жеан мог хоть куда-то вернуться – теперь он не мог понять, куда ему возвращаться. К бродягам? В бордель? В «Яблоко Евы»? Куда? Впервые в жизни этот школяр осознал, что единственным человеком, которому он был действительно нужен – его брат, которого завтра казнят… - Пошли, пошли, Жеан, пошли скорей! И они шли. … Клод лежал в сырой и холодной камере на мокрой соломе, измываясь от боли во всем теле. Нет, он не просил смерти. Он знал, что все, что происходит – справедливо. В мыслях его больше не было цыганки. Он вспоминал брата. Что теперь он будет делать, когда опора исчезнет? Фролло тяжело вздохнул. Что теперь ждет его школяра в жизни – никто не знает. Именно тогда Клод впервые подумал о том, несколько ценна его жизнь. Насколько ценна любая жизнь. Насколько бесценно дарование жизни – то, чего он был лишен. И никогда ему этого не познать. Впервые в жизни он упрекнул своих родителей в том, что они избрали ему путь священника. Как никогда ему хотелось жить. А время неумолимо шло вперед, не оставляя шансов. Послышались шаги. Скрипнула дверь – вошел священник. Только тогда Клод понял, что все время, проведенное в мыслях и беспамятстве, были заняты молитвой. Постоянно одинаковым набором слов: «Pater noster qui in celis es...*» - Вы желаете исповедаться? Клод не ответил. - Мэтр Клод, вы желаете исповедаться? – тихо переспросил священник. - Я. Уже, - Фролло поднялся и уперся в стенку рукой, дабы не упасть. – Я могу спастись? - обреченно спросил он. - Теперь уже вряд ли. Вы знаете, как строги судьи к… - падре замялся. Он не знал что сказать, так как безмерно уважал Клода, считая все происходящее - клеветой. - К падшим духовно служителям церкви, - увенчал архидьякон речь священника. – Но как, Жан, скажи, как они заглянули вглубь моих мыслей, увидев, быть может, то, чего там не было? - Ваша неприязнь к цыганке. Они так говорят. Ко всем цыганам – да. Но к той – особенная. Они давно заподозрили неладное. Вам следовало раньше заботиться о спасенье своей души, мэтр. А теперь идемте – вас ждут подмостки городской виселицы. - Да, конечно, - Клод смиренно пошел. «Интересно, о чем стоит думать перед смертью? Наверное, я лучше помолюсь…» И он вновь молился. О брате, о цыганке, о поэте, о звонаре. О своей грешной душе. О капитане де Шатопере. О здравии прихожан. О потомстве голубей, живущих на крыше Собора. О новом веке, что несся на привычный порядок вещей своим огромным быстроногим жеребцом. В молитвах его был прожит целый век – между тюрьмой и эшафотом. На Гревской площади, не смотря на такую рань, собралось много зрителей. Сегодня они ждали пламенных криков и прошений о пощаде, вырывающихся из холодного сердца архидьякона. Но он шел безмолвно. Он не собирался просить пощады, хотя душа его так страстно желала остаться в живых. Да, собственно, чего ей бояться – ее жизнь вечна. Это только тело не хочет умирать… Он взглянул на чистое небо. Это было последнее утро архидьякона Жозасского Клода Фролло. Это были последние минуты его жизни – петля уже стянула его шею. Толпа была безмолвна. Только в первых рядах кто-то что-то кричал. Это была Жеан. Сдерживаемый стражниками, он рвался туда – к виселице. - Не смей вешать его! Или вешайте меня вместе с ним! Клод, от чего же ты молчишь, Клод! – орал Жеан. Где-то в паре шагов от него безучастно, но, тем не менее, находясь в состоянии глубокого душевного потрясения, стоял Гренгуар. - Отпусти мальчишку! – бросил Тристан. Жеан, спотыкнувшись о ботинки стражей порядка и едва не пересчитав носом брусчатку Грева, бросился вперед. Толпа начинала свой привычный галдеж. - Жискетта, как ты думаешь – кто этот малый, который так нежно льнет к ногам этого чудовищнейшего человека? - Судя по всему – незаконнорожденный сын, хотя вряд ли хоть какая-то женщина могла позариться на этого священника! - Премного уважаемая Жискетта, ну ты даешь – посмотри на них – они не похожи! - Дорогая Эльвира, они похожи совсем чуть-чуть! - Да, и это делает их братьями! – шепнул им Феб де Шатопер, подошедший сзади. - Действительно, капитан, они братья? – вопросила та самая Жискетта, видимо, польщенная вниманием капитана. - Да, милочка! – Феб отвесил поклон и пошел дальше. - Да, возможно… - Вешай его! Хватит панькаться с ним! Меня ждет работа! – заорали в толпе. - А я жду зрелища! – орал какой-то школяр, пришедший посмотреть на казнь. … Петля исчезла с шеи, и Клод спустился на колени, прижимая к себе Жеана: - Пообещай, что ты станешь проводить меньше времени во всяких злачных местах – я не хочу платить в аду еще и за твое плохое поведение! И не забывай, что отныне ты единственный владелец наших поместий – распоряжайся ними мудро и не пропей их, - Жеан хотел что-то сказать, но не мог вставить и слова, - а еще пообещай, что ты женишься на хорошенькой девушке, и вас будет много детей, хорошо? – Клод наконец-то остановился в своей торопливой речи. - Я тебя люблю. Очень люблю, Клод, правда, но последнего я не могу тебе пообещать. Я решил стать священником, как и ты, - Жеан смотрел ему прямо в глаза. Это последние мгновения, когда он мог любоваться его взглядом. - В таком случае, - Клод сделал паузу, задумавшись на секунду, - будь лучше меня. И помолись обо мне, хорошо? Я тебе тоже очень люблю. Мой мальчик, – по щеке архидьякона стекла слеза. - Конечно… Грубые руки палача подняли Жеана, отставляя в сторону. Клод поднялся с колен, и на шее его вновь появилась грубая веревка. - Последняя молитва, мэтр, - произнес священник. - Да… Конечно… Площадь опять замолчала. Привычно тихий и настойчивый голос кюре стал громче и глубже. Он смотрел в небо. Наверно, Клод Фролло хотел запомнить свое последнее небо… -… sed libera nos a malo, - секундная пауза, - Amen.** … С крыш домов слетели вороны, толпа испустила вздох напряжения. Цыганка, маленькая цыганка, пришедшая на казнь вслед за Пьером, уткнулась в плече поэта. Тот нежно обнял ее. Она заплакала, будто никогда не видела казни. Заплакала, будто не думая о том, что этот священник мог стать причиной ее смерти. Дернулась веревка, изогнулось в последних судорогах тело и обмякло. Клод Фролло больше не шевелился. Жеан до крови закусил губу, глядя на тело своего такого любимого в последние минуты его жизни брата. Теперь у него не было брата. Отныне его ждала долгая жизнь – жизнь в складках такой же точно сутаны… Толпа стала медленно расходиться - ничего интересного уже не будет. Гренгуар хотел помочь Жеану, но пришлось отводить домой погрустневшую цыганку. Только Клод остался на площади, без попыток куда-то уйти. Вскоре ушли все. Только Жеан остался сидеть на ступенях. Он ждал, когда придут стражники, чтобы снять тело – он не хотел хоронить брата в огромном склепе Монфокона. … Где-то далеко, за Сеной, на одной из башен Собора мелькнула мрачная тень. Горбун, глядевший на казнь, наконец, понял, куда так внезапно исчез его господин. И откуда он уже не вернется. Квазимодо с грустью спустился с башни, посмотрел на колокола и мертвой хваткой вцепился в огромные путы, которые приводили колокола в движение. Колокольный звон был слышен всюду – печальный, отчаянный, такой громкий, что ни у кого не оставалось сомнений – дьявол-Квазимодо потерял верного раба – Клода и теперь хочет громким звоном привлечь нового. Но никому не было дано понять, что это был тот день, когда верный пёс потерял своего хозяина. … - …Посмотри кто идет! Это же Жеан Фролло-Мельник! Ей, Жеан, идем пить с нами! – кричал школяр Пьер, сидевший в тот далекий роковой день на балюстраде вместе с Жеаном. - Нет, Пьер. Не сегодня! – отрешенно проговорил Жеан и прошел мимо. - Жеан! – вот громкий голос капитана Феба был убедительней. – Хватит тужить по своему проклятому братцу – мне не с кем пить! Идем! – он обхватил Жеана за плечи, но тот вырвался. - Как поживает твоя жена, де Шатопер? - Отлично! Жеан, идем, а? – Феб явно ждал продолжения банкета, но ему его было не дождаться. - Вот и иди к ней! – отвесил Фролло и ушел, не оборачиваясь. … - Знаете, Жеан, мы не могли подумать, что… Что смерть вашего высокоуважаемого брата оставит столь глубокий след в вашей памяти и… Раньше образ вашей жизни был весьма и весьма… Готовы ли вы теперь стать аскетом, отказав себе во всех земных благах и наслажденьях во имя служения Господу? - Да, - уверенно ответил Жеан. - В таком случае вы преступите к службе немедленно… … В зеленом и буйном саду, под тенью густой яблоневой кроны стояли трое. Один из них – молодой человек, облаченный в темные одеяния священника, понуро опустил голову, второй – горбун и, наверно, несметный урод, тихо всхлипывал. Лишь маленький мальчик, держащий за руку священника, не до конца понимал, что происходит. Над тяжелым надгробием Клода в саду поместья Фролло стояли трое – брат его Жеан, верный звонарь и маленький мальчик – подкидыш, воспитываемый Жеаном. Подкидыш, которому Жеан иногда ласково говорил: «Наверное, Клод, за такую шалость твой дядюшка – мой почивший брат выпорол бы тебя, но знаешь, он завещал мне быть лучше и поэтому я не буду тебя пороть…» * лат. «Отче наш, коий есть на небесах…» (первая строчка молитвы «Отче наш») ** лат. «…избави нас от лукавого. Аминь» (последняя строчка молитвы «Отче наш»)