Злая Сила, или могила Миранды Браун

Полночь. Жёлтый диск Луны затянули иссиня-чёрные тучи. Начался дождь. Аномально ледяной для Южной Калифорнии ветер метался по побережью, как обозлённая Снежная Королева, потерявшая Кая. Вспененные волны океана, которые талантливый маринист мог бы принять за несущихся стремглав призрачных лошадей с развевающимися белыми гривами, налетали на причалы и пристань. Они шумно рассыпались на миллиарды брызг, обращаясь в шипящие солёные языки, жадно слизывающие с безлюдного пляжа всё, что им попадалось: неубранные шезлонги, сорванную волейбольную сетку, песок, — взамен изрыгая груды мусора. Океан будто хотел стереть с лица Земли береговую линию Ньюпорт-Бич. Дождь усилился до обложного ливня, а силуэты тонких, гнущихся от вихря пальм, жалобно шелестящих резными листьями, в тусклом свете мерцающих фонарей напоминали потусторонних костлявых птиц на длинных ногах. Издалека доносились первые раскаты грома. Только безумцу пришло бы в голову выйти на улицу в такую погоду. И вот, по безлюдному мощёному тротуару мемориального парка забарабанили чьи-то стремительные шаги. Громкие шлепки по лужам говорили о том, что идущий спешит — но явно не в укрытие от надвигающейся бури. Это был маленький, нескладный, тщедушный человечек с огромным рюкзаком за спиной, топорщившимся, как горб, под обтянувшим его кислотно-зелёном дождевиком. Также на мальчишке были откровенно большие ему голубые джинсы в грязевую крапину, которые он то и дело подтягивал, умудряясь при этом не замедлять шаг. Из-под капюшона дождевика виднелась отросшая, некогда сальная, а теперь мокрая жидкая чёлка, которая, прилипнув к широкому лбу своего обладателя, напоминала штрихкод. Его грязные тряпичные кеды можно было выжимать, но это ничуть не останавливало человечка, он шёл напролом к своей цели: кладбищу Пасифик Вью Мемориал. — Вы ещё обо мне услышите! Вы пожалеете! — грозился он в пустоту. Грохотал гром, словно возмущаясь вместе с ним. Тонкие губы мальчика дрожали от холода и обиды, но он даже не думал разворачиваться, чтобы бежать домой, напротив — приличное расстояние от главной аллеи парка до центрального входа кладбища он преодолел меньше, чем за пару минут. Но ворота, разумеется, оказались закрыты. Впрочем, мальчишку это не остановило. Несмотря на скользящие от сырости руки и подошвы обуви, лишь на одном адреналине, он ловко перемахнул через высокую ограду. Глухо шлёпнувшись на мокрый газон, чуть смягчивший падение, и смачно выматерившись, он поспешил перекувырнуться под можжевеловый куст: вдруг кладбищенский сторож окажется ответственным настолько, что непременно выбежит из своей будки на шум в такую скверную погоду, поймает его и сдаст в полицию?! Нет! В этом случае месячная подготовка к операции «Хозяин Погоста» пойдёт псу под хвост, да ещё и родители посадят под домашний арест; и тогда-то уж точно вся жизнь — не их, а его, Ларса Ульриха! — будет кончена! Мальчишка вздрогнул, подумав о том, сколько всего предстоит перетерпеть, если сегодня ничего не получится. Опять целый месяц ждать полнолуния, опять каждый день таскаться на кладбище, чтобы отследить последнего похороненного — Хозяина Погоста, — ведь за тридцать дней всё может поменяться. Ну нет, сейчас или никогда. Второй попытки у него не будет. Нет, к счастью, ни он, и никто из его родни не стоял на пороге смерти, да и в деньгах Ульрихи не нуждались от слова «совсем» (хоть по внешнему виду парня этого и не скажешь), но у Ларса была давняя мечта — стать рок-звездой, которую полутора месяцами ранее вероломно растоптали двое мальчишек из соседнего городка Дауни. Те, из-за кого он сейчас промёрз до костей и вывалялся в грязи, как паршивый бездомный пёс. Мало того, что они не приняли его в свою команду ударником, так белобрысый прыщавый дылда заржал в голос, когда ему под ноги с мерзким бряцаньем укатилась тарелка, предательски слетевшая с Ларсовой установки прямо во время исполнения его барабанного соло! И ладно бы просто не взяли: мало ли гаражных групп подобного толка? Вдвойне, нет, даже втройне обиднее, Ларсу становилось от осознания того, что он был фактически единственным свободным ударником в округе Ориндж*, но те ребята всё равно отказали ему с намёком, что им нужен вариант получше. После этого позора в сны Ларса беспардонно врывался белобрысый детина с раскрасневшейся от еле сдерживаемого хохота рябой физиономией. Как правило, после его появления с Ларсом происходило что-то очень постыдное: то голый перед всем классом у доски окажется, пока с задней парты омерзительно лыбится белобрысый; то предстанет с испачканным в нестирающееся дерьмо лицом перед своей давней зазнобой — красавицей-мулаткой Эшли Холмс, что живёт в коттедже через дорогу, а дылда уже тут как тут, — вынырнет из-за угла и протянет загорелую руку Эшли, а та, забыв про маленького грязнулю, упорхнёт за ним, даже не обернувшись, — а Ларсу ничего не остаётся, как просыпаться под звенящий в ушах издевательский гогот, и глотать слёзы, тупо уставившись в темноту. Ульрих отследил некоторую закономерность: длинный блондинистый весельчак являлся к нему в сновидения, как правило, после того, как он в очередной раз просматривал бесплатный еженедельник «The Recycler»**, в котором на последней странице уже долгое время сиротливо висели два объявления, первое: «Группа ищет ударника для совместного джем-сейшна и исполнения каверов на Black Sabbath, Motörhead, Misfits и др. Обращаться к Джеймсу Хэтфилду (гитара, вокал)»; и второе, почти одинаковое: «Ударник ищет группу, чтобы исполнять кавер-версии песен Black Sabbath, Motörhead, Diamond Head, Misfits и др. Спрашивать Ларса Ульриха». Несмотря на то, что в объявлениях были указаны адреса и телефоны музыкантов, звонить и приезжать никто не спешил. Тогда Ларс, наконец, взял инициативу в свои руки: разобрал салатовую ударную установку, подаренную бабушкой пять лет назад на двенадцатилетие, загрузил её в картонную коробку, что нашёл в гараже — детские барабаны без кожи, сложенные друг в друга, словно кукла-матрёшка, оказались довольно компактными и спокойно поместились в ящик из-под телевизора, который теперь стоит у них в гостиной (дело в том, что мальчик позвонил по объявлению заранее и узнал, что парни из Дауни пока не имеют в арсенале своей установки), купил билет на автобус на самый ранний рейс и отправился к ним. На станции Ларса встретил его будущий ночной кошмар. Долговязый плечистый юноша, чья кожа казалась сильно смуглой благодаря бронзовому загару, а пепельные, завившиеся от влажного воздуха, спутанные, густые волосы до плеч, наоборот — ещё светлее на её фоне. Одет бы он был совсем как верующий мормон***, если бы не пояс-патронташ вместо обычного кожаного ремня и отсутствие галстука на шее: кипельно-белая выглаженная рубашка с укороченными рукавами, заправленная в прямые тёмно-синие джинсы и такие же, практически в тон рубахе, белоснежные кеды. В общем, выглядел молодой человек так, будто собрался на собеседование в юридическую контору, а не на прослушивание барабанщика в дворовую кавер-группу. В память Ларса врезался стойкий запах аптеки вперемешку с сильной цветочной отдушкой кондиционера для белья, исходивший от нового знакомого. Ульриху впервые, наверное, за всю его недолгую жизнь, стало стыдно за то, что он не принимал душ вот уже четвёртый день подряд, и за свисающие сосульками патлы, и за не мытые, наверное, со дня покупки полгода назад, «Найки». Он искренне не ожидал увидеть такого, как этот юноша с пушистой копной пшеничных, лёгких, а главное — чистых волос, да что уж говорить, — этот чудак будто отправился встречать Ульриха прямиком с воскресной службы. Джеймс, тот самый гитарист из объявления, к которому следовало обратиться по поводу группы, буквально застал Ларса врасплох! Тот же, в свою очередь, надеялся на верзилу, во-первых, как он решил, услышав голос по телефону, — несколько старше себя; в кожаных брюках в обтяжку, с массивной бляхой на ремне в шипах, в еле застёгивающейся на широченной, волосатой груди джинсовой рубашке, ставшей жилетом, потому что от неё оторвали рукава, дабы явить всему миру мускулистые предплечья и бицепсы в партаках, а главное — от участника настоящей металлической банды должен был тянуться, по мнению парня, стойкий шлейф перегара, а не альпийских цветочков и сиропа от кашля! «А мы точно будем играть хеви-метал?», — пронеслось в голове Ульриха, но он решил пока промолчать. Как выяснится часом позднее, совершенно правильно. Интуиция не подвела его только с ростом Джеймса: юноша оказался выше Ларса на добрых полторы головы, а учитывая то, что он его ровесник, мог спокойно подрасти ещё. Его с первого взгляда некрасивое, узкое лицо с крупными чертами, буквально просияло, когда он увидел коротышку, почти скрытого гремящей картонной коробкой, что выходил, вернее — пытался это сделать, из последней двери автобуса. Джеймс именно по громоздкому багажу и понял, что это тот, кого он ждёт на автовокзале с самого рассвета. Юноша тут же подскочил к Ларсу и легко перехватил тяжёлую поклажу. А тому удалось рассмотреть его лицо лучше. Глубокие следы от подростковых прыщей на щеках далеко не сразу бросились Ульриху в глаза, благодаря почти круглогодичному калифорнийскому солнцу, — в отличие от широкого, крупного, носа-картошки с десятком веснушек на круглом кончике, напомнившему Ларсу с высоты его маленького роста мультяшную черепушку с большущими глазницами, в роли которых выступали ноздри, и огромный рот с полными губами, растянувшийся в улыбке, обнажающей, наверное, все тридцать два длинных, но ровных, белоснежных, как его рубашка и кроссовки, зуба. Но вот глаза, наверное, и делали простоватую физиономию Джеймса невероятно магнетической. Большущие, с тёмными очерченными лимбальными кольцами вокруг пронзительно-небесных радужек, они завораживали синевой, а из-за тяжёлых век и опущенных уголков, его взгляд выглядел печально-вдумчивым. Впрочем, он таковым и являлся. И брови, и пушистые ресницы Джеймса оказались чуть темнее светлых волос, и на фоне почти коричневой кожи казались белыми. Да, мальчика навряд ли бы пригласили сниматься в рекламе на телевидении, случайно встретив на улице, но в его лице была та щемящая, мягкая чувственность и открытость, из-за которой на него хотелось любоваться. Именно эти многочисленные несовершенства заставляли его рассматривать не отрываясь, а потом снова и снова вспоминать. В чём убедился и сам Ларс, поймав себя на том, что бессовестно пялится на нового знакомца, хотя его интересовали исключительно девушки, а особенно — Эшли Холмс из дома напротив. Ульрих даже облегчённо выдохнул, потому что решил приехать в Дауни сам, а не приглашать группу Джеймса к себе: а то повстречайся Эшли с этим ярким, высоким, стройным блондином, и шансы пригласить её в кино на выходных улетели бы в бесконечность в отрицательной степени! Они и так были на нуле, без всяких Джеймсов по соседству. Красотка относилась к Ларсу снисходительно-вежливо, но не более. И всё-таки изредка позволяла носить влюблённому мальчишке особенно тяжёлые пакеты с продуктами и школьную сумку до дома, отчего тот пребывал на седьмом небе от счастья, строя априори несбыточные планы. Пока Ларс и Джеймс шли с вокзала, последний не проронил ни слова, хотя было заметно, что он очень рад встрече, потому дискомфорта от затянувшейся паузы не появилось. Наконец они подошли к маленькому брусчатому одноэтажному белому особнячку с тёмно-зелёной черепичной крышей, что стоял в самом конце улицы. Напротив большого окна, как и подобает двору порядочных американцев, над изумрудным газоном возвышался флагшток со звёздно-полосатым полотнищем, а перед самым крыльцом на небольшом вспаханном уголке земли красовались три совсем молоденьких саженца пальмы привязанные к колышкам, также, огибая их, будто ручеек, тянулась вереница из набитых, пышных, только посаженных красно-пурпурных кустиков барбариса Тунберга. От почтового ящика и забора ещё пахло краской. Всё говорило о том, что хозяева переехали сюда совсем недавно. Джеймс с коробкой из-под телевизора сразу направился к открытому гаражу, Ларс поплёлся за ним, глазея по сторонам. Среди еще не распакованных ящиков, проводов от стареньких динамиков, микрофона и двух гитар, подростков ждал ещё один парнишка, который, в представлении Ларса, походил на рокера ещё меньше, чем его новый знакомый. Небольшого роста, с тёмными кудрявыми, небрежно отросшими волосами, в чёрной, совершенно новой футболке с принтом Motörhead, которая, впрочем была выглажена и заправлена в голубые прямые джинсы с высокой посадкой, подпоясанные кожаным клёпаным ремнём, вставленным в каждую штивку, и почти таких же, как у самого Ларса «Найках», только до скрипа чистых, он походил на эдакого выходного металлиста: понедельник–пятница — отличник, выходные — плохой парень. Его бледное лицо было настолько правильным и симпатичным, что ему можно было смело доверить грабить банк без чулка на голове — никто бы всё равно не опознал. Бас-гитара смотрелась совершенно неорганично и инородно в его руках. «Вот так компашка! Вот так хеви!», — заключил про себя Ульрих. Он приосанился и расслабился, глядя, как его рассматривают эти ботаники. На них словно манна небесная сошла, их глаза, устремленные на бунтаря-нонконформиста с блестящей от жира и пота чёлкой, были полны надежды! Дылда и заучка, как окрестил их Ларс, явно ждали игры уровня Джона Бонэма или Кита Муна****. Мог ли кто-то знать, каким разочарованием всё в итоге обернётся? — Я — Рон! — наконец представился басист. — Ларс! Ларс Ульрих. — Отозвался гость, натягивая кожу на бочку, совсем не глядя в сторону парня — но тот не обиделся. И Джеймс, и Рон смотрели на сборку ударной установки и процесс отстройки барабанов, как на запуск шаттла. Джеймс вызвался помочь прикрутить крэш-тарелку, объяснив, что когда-то играл в группе своего старшего брата на ударных, но когда Ларс отказался, не стал настаивать: видимо, управлялся с палочками на совсем любительском уровне. Итак, когда все инструменты были настроены и подключены, а песня — выбрана, ребята заиграли вступление. Джеймс запел… и Ларс быстро смекнул, что ботаник и воскресный рокер в этом гараже — он сам. У дылды, в отличие от многих знакомых Ульриха, вокалистов из начинающих команд (из некоторых его, к слову, уже успели вытурить), действительно был приятный и при этом звонкий пластичный голос, а также очень хороший слух. Да, было заметно, что петь и играть на электрогитаре одновременно Джеймсу пока тяжеловато, но он компенсировал это только сформировавшимся, зычным и сочным баритоном. А Рона едва ли можно было назвать виртуозом бас-гитары, но ритм композиции он держал и стройный рисунок изобразить мог. В отличие от Ларса. Бедолага пытался делать вид, что совершенно спокоен и держит ситуацию под контролем, но из-под его палочек раздавались лишь лязгающая какофония и невнятный шум, сбивающий всех остальных. Джеймс и Рон непонимающе переглядывались, стараясь подстроиться под нерадивого барабанщика, тот же, казалось, нарочно гремел мимо нот и ритма, совершенно игнорируя бас. И вот, когда пришло время его соло, он так заехал по плохо закрепленной тарелке, что та отскочила прямо в Джеймса! Хэтфилд испытал в тот момент целую гамму противоречивых чувств: разочарование от того, что на место ударника опять явился очередной самоуверенный фрик, от которого, к тому же, отвратительно воняло, досаду и апатию от осознания нереалистичности своей мечты о большой сцене и музыке, как деле всей жизни, — но вместе с тем его почему-то распирало от смеха, который он старательно сдерживал всю композицию. И после брякнувшей по щиколотке тарелки юношу словно прорвало. Сначала он засмеялся во весь голос, а через минуту покраснел, сотрясаясь от гомерического беззвучного хохота. Ему стало жутко стыдно перед Ларсом, ведь он мог его обидеть такой реакцией, — но остановиться Джеймс уже был не в силах. Это оказалось заразительно, потому вскоре и Рон держался за живот. Не смешно было только Ларсу, который вскочил из-за установки, невероятно быстро разобрал её и сложил в коробку из-под родительского телевизора. Джеймс, наконец, прекратил смеяться и вытер тыльной стороной ладони выступившие из глаз слёзы, он попытался как можно мягче объяснить причину отказа незадачливому ударнику, сглаживая углы, насколько это было возможно в сложившейся ситуации: — Ты куда?.. Ну, ты что? Прости… Может, тебе просто нужно попробовать себя в другом жанре, а? А может, ты вообще свой придумаешь! — как ни пытался Джеймс уйти от конфликта, с каждой его фразой Ларсу становилось всё паршивее. — Отвали! — прорычал он, давясь от обиды. Джеймс подошёл к нему, чтобы похлопать по плечу, пока тот не успел схватить свой короб. Но стоило подушечкам его пальцев коснуться плеча Ульриха, тот дёрнулся, будто его собрались окатить кипятком, и сквозь зубы процедил: — Пошёл на хуй, гомик белобрысый! — с этими словами Ларс схватил свою коробку и направился к выходу. — Ну, брат, ты нарвался! — не выдержал Рон, поставив бас на стойку. Джеймс заметил это и машинально схватил друга за руку. — Чё? — с вызовом обернулся Ларс. И Джеймс, и Рон промолчали, не найдясь с ответом. — То-то же! — не оборачиваясь, кинул Ульрих, удаляясь со двора, гремя разобранной установкой, словно кухонной утварью. Именно тогда, сидя в набитом до отказа душном автобусе на своих же барабанах и пылая от обиды, Ларс и вспомнил про недавний визит старинного приятеля отца, джазового тенора-саксофониста из Луизианы — Гровера Янга. От него-то он впервые и услышал историю про про загадочного Барона Субботу*****, которого разные народы звали по-разному: кто — Царём Кладбища, Хозяином Погоста, а кто и проще, совсем панибратски — Погостником. Но не имя было важно Ларсу: он накрепко запомнил, что по легенде дух может исполнить любые желания, даже самые безумные и несбыточные, если совершить определённый ритуал. Стоило Ларсу прикрыть глаза, как перед ним, будто наяву, появлялось смеющееся лицо дылды-Джеймса. От этого парня трясло, как в лихорадке, а непрошеные слёзы наворачивались сами собой. Да, его и до этого выгоняли из музыкальных коллективов, но ни разу до сегодняшнего дня он не испытывал такой жгучей, всепоглощающей досады! Более того — раньше многочисленные отказы, если честно, ничуть его не трогали: наверное, сам Ларс, благодаря какому-то непонятному чутью, понимал, что те группы успеха никогда не добьются, а работа с ними — лишь трата времени. Ларс не знал, как, но видел, что кто-то из них дорастёт, в лучшем случае, до музыкантов, играющих по выходным в дешёвых ресторанах популярные песенки по заказу посетителей, чтобы в понедельник вновь облачиться в униформу или деловой костюм-тройку и ждать, как заключённый — амнистии, — в офисе ли, на заводе, кассе «Бургер-Кинга», — своего «звёздного» часа в следующую пятницу. А кто-то — например, «Рождественская Диарея», последняя панк-группа, в которой Ульрих успел помахать палочками за ударной установкой, — и вовсе канет в Лету через месяцок-другой, не записав и пары песен на кассетник. Потом, спустя пару десятков лет, успешный адвокат, доктор наук и пластический хирург встретятся где-нибудь в центре Нью-Йорка за бокалом «Шато-Мутона»******, и, под ненавязчивый живой колд-джаз*******, вальяжно рассевшись на уютных диванчиках, предадутся приятной, легонько покалывающей где-то в районе солнечного сплетения, ностальгии по бунтарской юности. Ни тот, ни другой вариант Ларса не устраивали. То ли дело белобрысый дылда и его заучка-друг! Парадоксально не похожие на представителей рок-н-ролльной, да и вообще богемной, тусовки, они смогут заставить плясать под свою дудку если не целый мир, то Штаты — точно! Ларс почувствовал в этих ребятах, а особенно в Джеймсе, несмотря на его застенчивость, необходимые для успеха огонь и драйв. Да, чёрт возьми, у него же вместо связок жирный, кровящий бифштекс, пускай он и сам об этом пока не подозревает! С Ларсом или без него, они добьются успеха — в этом не было сомнений! Именно в тот летний пасмурный день Ульрих осознал, как страстно желает… нет, не целоваться в кино с Эшли на последнем ряду, а оказаться в гуще событий, стать причастным к восхождению ребят из Дауни на вершину металлического Олимпа! Или возглавить свой коллектив, ничуть не хуже группы Джеймса, который будет для дылды занозой в заднице всю его оставшуюся жизнь! Вот так! Но только… как этого достичь?.. При этих мыслях по всему телу парня пробежали крупные мурашки, хотя в кабине стояла невыносимая духота, — а сердце забарабанило с такой скоростью, с какой ему самому не суждено было забарабанить ближайшие лет… десять? Вдруг в его мыслях чётко, будто на экране кинотеатра, возник тот невероятно холодный для Калифорнии майский вечер. Его мозг сам дал наводку, да что уж, буквально руководство к действию! *** Невероятно тучный, высоченный, лысый, темнокожий мужчина сорока лет в просторном синем свитере, украшенном причудливым орнаментом, на удивление бесшумно опустился на кожаный диван в гостиной Ульрихов, заняв большую его половину. Возле него на белом ковре с длиннющим ворсом, как цыплята вокруг наседки, полукругом уселась детвора — дети гостей. Круг друзей был устоявшийся: их родители собирались вместе не единожды и брали мелюзгу с собой, потому ребятня знала, что мистер Янг может рассказать множество интересных историй, а особенно — страшилок! Они были настолько захватывающими, что весь следующий день детские игры были посвящены сюжетам этих небылиц. Ларс поначалу тоже с удовольствием их слушал, если был дома во время визита мистера Янга, но когда подрос, начал делать вид, что ему совсем не интересно. Так было и в тот раз. Ларс сидел за письменным столом поодаль ото всех и демонстративно скучал: репетицию с «Рождественской Диареей» отменили, потому что вокалист поймал ротавирус, и его проняла та самая диарея, ха-ха. Точнее, Ларс предпочёл бы, чтобы она проняла его на самом деле, потому что сразу догадался: сказки о внезапной желудочной болезни фронтмена — лишь повод без объяснений выставить его за дверь и принять в группу нового ударника. Впрочем, он всё равно не хотел выходить из дома сегодня. Мистер Янг, тем временем, закончил рассказывать про паучка Ананси — персонажа африканских сказок. Но только он собирался встать, чтобы присоединиться к остальным взрослым, ребята начали канючить и просили рассказать что-нибудь ещё. Ларс тоже хотел послушать, но, естественно, промолчал. Мужчина улыбнулся, покорно оставшись на диване. — Расскажи про барона Субботу! — выкрикнул Марк, крепкий курчавый мальчуган в белом шоте в красную полоску — сын самого мистера Янга. Его отец смешался. Ларс, который уже начал клевать носом, оживился, повернув голову в их сторону. Маленькие друзья Марка тоже навострили уши, устремив взгляды на мужчину. Они буквально загнали Мистера Янга в угол, и он начал историю: — Давным-давно, у нас — в Новом Орлеане, жила очень богатая леди — мадам******** Дельфина Лалори. Страшная была женщина! — У неё росли рога?! Копыта?! Шерсть? Огромный горб?! — наперебой заверещали ребята. Мистер Янг мягко улыбнулся: — Чтобы быть чудовищем, совсем необязательно иметь горб, шерсть или рога. Когда-нибудь вы поймёте, что я имею в виду. Внешность у мадам была совершенно обычная, как утверждали современники: встретишь на улице и не запомнишь. Но она была неприлично богата, а большие деньги, как известно, развязывают руки подлецу и освобождают демонов, спящих внутри убийцы. Так было и с мадам. Жестокая, своенравная, она вытворяла немыслимые злодейства со своими рабами, упиваясь безнаказанностью и вседозволенностью. Да, были времена, когда человеческая жизнь мало чего стоила, и целую семью из трёх, а то и пятерых человек, можно было купить за порцию гамбо с креветками. А что такое тарелка похлёбки для богатейшей женщины Юга? Она скупала людей десятками, если не сотнями! А потом они якобы бесследно исчезали. Как выяснилось позже — у неё на чердаке. — Мистер Янг предпочёл умолчать про попытки мадам перемешать мозги одному из слуг воткнутой в ноздрю спицей, и про железные кандалы, и ошейники на рабынях, клеймение, тяжёлые увечья — это не для детских ушей, к тому же, мужчина заметил, как ребята заметно погрустнели, потому перешёл к самой интересной части своего рассказа: — Итак! Беднягам надоело терпеть бесчинства самодурки, но что делать, они не знали: по законам того времени, их никто даже слушать не стал бы, — мужчина глубоко вздохнул. — Потому, отчаявшись, они обратились к своему покровителю — барону Субботе. Ходят слухи, что одну из рабынь мадам надоумила сама Мари Лаво*********, про которую говорили, будто она волшебница! — заговорщически прошептал Гровер Янг. — Она-то и подсказала, как его вызвать: в полнолуние принести съестные дары на кладбище и произнести необходимое заклинание — как же без него?! А когда придёт Барон — просить. Но это далеко не безопасно: Барон любит пошутить, и чувство юмора у него весьма своеобразное! У несчастных не было выбора, и они всё равно совершили ритуал, ведь единственным их желанием была свобода. И буквально на следующую же ночь в доме Дельфины Лалори разгорелся страшный пожар! — Мистер Янг поднял руки вверх и быстро зашевелил толстыми пальцами, изображая языки пламени. У всех, в том числе и Ларса, как по команде округлились глаза. Ему, как и ребятам, не терпелось узнать, что же будет дальше. Мистер Янг, заметив это, нарочно выдержал паузу, чтобы подогреть интригу. У него это получилась: на мгновение воцарилась такая тишина, что можно было услышать, как пролетает комар. И тогда он продолжил: — Никто не погиб, огонь успели потушить. Но когда из дому выводили слуг мадам, то все, кто там находился: полицейские, пожарные, а также многочисленные зеваки, столпившиеся возле особняка, были поражены, насколько измождёнными и изувеченными они были. Жители города так обозлились на мадам, что вначале хотели убить её на месте, а после решили судить как преступницу, но, благодаря своим связям, ей удалось избежать наказания. Она бежала за океан, где и сгинула. Поговаривают, на том пожаре среди собравшихся ротозеев видели необыкновенной красоты юношу с раскрашенным под череп лицом, в чёрном сюртуке и шляпе-цилиндре, украшенной перьями и черепом ворона. Он заразительно смеялся. До этого его никто в городе не видел, а когда кто-то его окликнул — раздался только стук трости по мостовой. — Это и был Барон?! — догадалась самая младшая из компании, Мэри — похожая на куклу белокурая девчушка пяти лет. Мистер Янг подмигнул ей и утвердительно покачал головой. — Дети! В кровать! — В комнату вошли миссис Ульрих и Тэймика Янг — супруга мистера Янга. Недовольно цокая, дети нехотя поднялись с ковра и поплелись за женщинами. Ларс и Гровер Янг остались в гостиной одни. — В подношении обязательно должны быть кофе, ром и сигара, — глубоким, бархатным голосом промурлыкал он. — Чего? — удивлённо переспросил Ларс. — Ром — поперчёнее, сигара — покрепче, перекрёсток возле свежей могилы, — словно диктуя адрес таксисту, объяснил Янг, не обратив абсолютно никакого внимания на вопрос Ларса. — Главное, заруби себе на носу: жизнь — супермаркет, бери, что хочешь, но помни, что касса у выхода. — Чего-чего?! — но мистер Янг бесшумно поднялся с дивана и пошёл на терасу к остальным взрослым, вновь проигнорировав вопрос Ларса, напевая, будто джазовую импровизацию, какой-то бессвязный набор слов: — Прошу открыть для меня врата, Барон Самеди! Прошу открыть для меня врата, Барон Самеди, чтобы я прошел сквозь них! Я буду благодарен Лоа! Хозяин всех кладбищ! Великий исцелитель и судья! Я прошу тебя прийти и принять подношения! И кружись! Кружись! Кружись… — Какие врата?! Куда кружиться-то?! Зачем?! — но мистер Янг его уже не слышал. Тогда он не понял, к чему все эти уточнения, а через какое-то время и вовсе забыл о легенде. До поездки в Дауни. *** К удаче Ларса, сторож оказался не настолько бдительным, чтобы выйти из своего укрытия на шум в такой ливень. Немного подождав, мальчишка выкатился из-под колючего разлапистого можжевельника. Весь в иголках, крепко пахнущий джином, шикая от постоянных уколов и приправляя каждый из них крепким словцом, он короткими перебежками направился к свежему холмику, то и дело оглядываясь по сторонам. Пасифик Вью Мемориал, совсем новое кладбище, появилось тринадцать лет назад. На нём было не найти монументальных статуй плачущих ангелов с надломленными розами в руках, покосившихся гранитных крестов, жутких склепов, оплетённых лозами плюща. Только ряды аккуратных табличек с именами и датами жизни, чуть придавливающих сочный, аккуратно подстриженный газон. А благодаря бурно цветущим рододендронам, высаженным по периметру, невысоким тонким пальмам и ароматным кустикам можжевельников кладбище почти не отличалось от остального парка. Но в эту ночь, когда ветер надрывно свистел в ушах, косая пелена дождя застилала обзор, а деревца рододендронов изгибались в страшном танце, цепляясь за всё подряд цветистыми ветвями, даже здесь ощущалось ледяное дыхание смерти, но вместе с тем Ларс чувствовал: скоро здесь произойдёт что-то невообразимое. Что-то очень громкое и грандиозное. Он наконец добрался до единственного холмика без надгробия, усыпанного цветами и игрушками. Вечной колыбели Миранды Браун. Ларс был на её похоронах пару дней назад: прятался в можжевельнике, как и десятью минутами ранее. Эта девочка умерла в одиннадцать — на похоронах говорили, что от рака мозга. Что-то в Ульрихе даже надломилось, когда её маленький бледно-розовый гробик опустили под землю… на мгновение он даже подумал о том, чтобы отложить ритуал ещё на месяц, или, возможно, навсегда, — но потом вспомнил смеющегося дылду и вновь преисполнился решимости. Ларс опустился на колени рядом с могилой Миранды, неловкими мокрыми пальцами расстегнул дождевик и скинул его, несмотря на непрекращающийся ливень; снял со спины рюкзак, неуверенно открыл его: молния то и дело заедала, — и дрожащими руками начал доставать оттуда провизию: банку растворимого кофе, бутылку «Клемента»**********, заблаговременно украденную неделю назад из мини-бара отца, толстую коричневую, похожую на отрубленный палец, кубинскую сигару, которую нашёл в доме фронтмена «Рождественской Диареи» во время вечеринки, пока остальные гости громили дом (плакал свеженький ремонт миссис Фостер!), а сам фронтмен, Гэри Фостер, испражнялся в бассейн. Также Ларс на всякий случай перед ритуалом забежал в «Вендис», чтобы взять пару двойных бургеров и одну среднюю картошку-фри. От аромата, идущего из тёплого промасленного фирменного пакета, у Ларса даже заурчало в животе, но он положил свёрток на земляной холмик рядом с остальными продуктами. Затем он извлёк две свечки, поставил их на перекрёсток, но тут же упал над ними на четвереньки, чтобы дождь не замочил их. Кое-как он подтащил свой дождевик, накинул его на спину, достал из кармана джинсов зажигалку и встал на колени. Он нагнулся над свечами, поджёг фитили, раскинув руки по сторонам, отчего стал похож на зелёную летучую мышь, и неуверенным голосом начал читать заклинание, то и дело заикаясь и сглатывая: — П-п-п-прошу открыть для меня врата, Барон Самеди! Прошу открыть для меня врата, Барон Самеди, чтобы я прошел сквозь них! Я б-б-буду благодарен Лоа! Затем, дотянувшись до бутылки, Ларс откупорил её, (к его удаче, свечи не потухли), и вылил вокруг них весь премиальный напиток, держа одну руку над импровизированным «алтарём». Он знал, какой нагоняй получит от отца, когда пропажа обнаружится, но также чувствовал, что игра стоит свеч. Послышался очередной раскат грома, Ларс вздрогнул и подпрыгнул на месте, будто его ударили током, но всё-таки продолжил читать заклинание: — Хозяин всех кладбищ! Великий исцелитель и судья! Я прошу тебя прийти и принять подношения! — Когда настало время произносить своё желание, Ларс замялся: он не знал, как сформулировать правильно свою просьбу, но всё-таки отступать было некуда, потому пришлось импровизировать: — Хочу возглавить самую известную метал-группу в мире, которая выступит на шести, нет, семи континентах! Слышишь, Барон?! — неожиданно для себя громко выпалил Ларс. И вдруг, ведомый каким-то животным инстинктом, накинулся на бургеры и картошку, откусывая огромные куски от сдобных булок и горстями запихивая жирные, длинные ломтики в рот. А затем он вскочил, и, не боясь ни дождя, ни сторожа, ни полиции, начал кружиться, раскинув руки. Долго это не продлилось: вскоре его тело начали покидать силы, и он рухнул рядом с потухшими свечами. — Семь?.. А Антарктида-то на кой чёрт?.. — просипел Ларс перед тем, как отключиться.