Авантюристки

      — Сложите, пожалуйста, нотные тетради стопочкой в уголок. И не нужно толкаться, вы всё успеете.       Солидного возраста дама стояла посреди огромного зала богатого особняка и с умным видом наблюдала за тем, как её юные воспитанницы наводили порядок на своих рабочих местах. Её карие глаза, под которыми пролегли едва заметные морщины, стремительно перебегали от одной девушки к другой, непременно находя в их действиях неаккуратность или нерасторопность. Женщине везде мерещилось, что каждая из её подопечных обязательно норовит испортить один из предметов её чудесной мебели, тот же деревянный столик, украшенный в технике декупаж, или разбить чашку из дорогого сервиза. Красавицы знали о страхах своей учительницы, носящей имя Изольда Карловна и говорившей с лёгким немецким акцентом. Знали о том, что сие дама каждый раз доносит на них членам их семей, но были вынуждены терпеть её, потому что мадам получала от их папенек с маменьками приличное вознаграждение и обещала найти для них место при дворе.       — Ты сегодня была лучше всех, Виола, — немного хриплым голосом прошептала молодая дворянка на ушко своей подруги, что скромно ютилась возле своего столика, — прям как настоящий музыкант. И где ты так чутко научилась слышать музыку?       — Ты мне льстишь, Сашенька, — немного смущаясь, ответила кареглазая брюнетка, завязывая книги прочной лентой. — Во мне не больше таланта, чем у тебя. Иногда мне кажется, что я могла бы играть лучше, но Изольда считает иначе. Говорит, что я уже готова для того, чтобы произвести фурор среди гостей в каком-нибудь салоне и добиться всеобщего признания. Но это ведь не так. У меня был такой же учитель музыки, как и у тебя, и поэтому мы могли бы вместе добиться всего, чего бы захотели. Но ты почему-то отказываешься признавать свои способности и скромно стоишь в стороне.       — Ни от чего я не отказываюсь, — с искренней улыбкой произнесла Александра, по дружески погладив подругу по плечу. — В отличии от меня у тебя прекрасный слух, тонкие, музыкальные пальчики. Вспомни нашего учителя — месье Пьера — как он нахваливал их и говорил, что по ним можно отлить скульптуру из свинца и показывать всем последующим поколениям.       — Он говорил это после званого ужина в доме твоего отца. Забыла? Ведь тогда наш дорогой француз употребил изрядное количество вина, что и сподвигло его на столь красочное высказывание.       При воспоминании о семейном вечере девушки негромко засмеялись, прикрывая алые губки ладонями. Но их смех всё равно был услышан Изольдой, которая тотчас подошла к ним, дабы осведомиться о причине их, как ей казалось, глупого поведения.       — Я, кажется, предупреждала вас, Александра Петровна, и вас, Виола Константиновна, что не потерплю ребячество в своём доме. Вы ведь уже невесты и должны вести себя, как подобает благовоспитанным барышням, а не как скоморохам на ярмарках.       — А вы и скоморохов видели, Изольда Карловна? — на столь дерзкий вопрос со стороны воспитанницы немка побагровела, но девушка ничуть не смутилась, а лишь заметно улыбнулась, немного втянув русую головку в плечи. — Просто вы нам всегда говорили, что повидали на свете больше, чем мы. Значит, ряженые шуты тоже попадали под ваши зоркие очи? — Из разных углов залы раздался хохот молодых дворянок, но женщина взглянула на них так, что те поспешили тотчас замолчать.       — Ваше поведение недостойно того титула, который вы носите, Александра, — с этими словами мадам двумя пальцами подняла юное лицо за подборок, направляя на него темные от злости глаза, — вам бы не помешало поучиться сдержанности у вашего брата, Евгения Петровича. Его воспитанность и благородство достойно дополняют и другие его качества, что вполне соответствует титулу князя. А в вас я вижу всего лишь мещанку, которая даже не знает, что такое правила приличия.       — Но, мадам, мы всего лишь вспомнили торжество по случаю именин батюшки Сашеньки. Согласитесь, о чём нам ещё думать, живя вдали от родительского дома?       — В вашем случае, Виола, я бы подумывала над тем, как подобрать для себя выгодную партию и найти место в свите Её Императорского Величества. Это главное, что должно заботить вас в вашем возрасте. — При этих словах девушка поджала губы и, переглянувшись с подругами, немного отстранилась от учительницы.       — А если мы не хотим в свиту императрицы? — превозмогая боль в подбородке, осведомилась Александра. — Что если нам нравится совсем иная жизнь — жизнь вдали от дворцовых интриг и сплетен? От яда лицемерия, что льётся из уст людей, мечтающие удавить друг друга, лишь бы добиться власти?       От слов юной Оболенской все присутствующие пришли в ужас. Некоторые воспитанницы прикрыли руками лица, а иные тотчас начали обмахиваться изящными веерами.       — Сие слова недопустимы для светского общества. Я сегодня же напишу вашим родным, и вы понесёте более чем суровое наказание, — последние две фразы немка почти прошипела, а затем крепко схватила Александру за горло, шепча ей в самое лицо.— Вы недостойны быть княжной.       — Довольно, — чуть хрипя от напряжения, ответила красавица, вырвавшись из стальной хватки женщины. Схватив книги с бумагами, она уверенной походкой направилась к дверям залы, бросив краткое, — благодарю вас за урок жизни, мадам!       Выбежав во тьму майской ночи и чуть не растянувшись на ступеньках, девушка ненадолго остановилась, дабы перевести дух. Несколько раз согнувшись и выпрямившись, она с жадностью хватала губами холодный воздух, пытаясь тем самым успокоить биение юного сердца, которое в этот момент билось не только в груди, но, казалось, и в висках. Швейцар, что стоял у входа, предложил ей помощь, но она вежливо отказалась, сославшись на то, что ей уже лучше. Неожиданно из окон первого этажа послышался вопль немки, которая, видимо, придя в себя от слов воспитанницы, изъявила желание поймать её и приструнить, как следует. Догадавшись о её намерениях, Саша поспешила как можно быстрее покинуть двор особняка, дабы вновь не вписаться в конфликт с Горгоной, как она тихо называла про себя Изольду…       Это была уже не первая стычка девушки со злой и властной учительницей. Мадам каждый раз отчитывала её, придираясь, порой, даже к самым незначительным вещам: не слишком глубокий поклон, не знание последних новостей из жизни Петербурга и тому подобное. Её воспитанницы неоднократно становились свидетелями того, как немка жаловалась на поведение Александры её родителям и брату. Евгений поначалу вёл с ней разъяснительные беседы, умоляя одуматься и пойти на компромисс, но потом смирился, решив, что клин клином не перешибёшь… И юная Сашенька Оболенская была предоставлена самой себе, чему была даже немного рада.       Она была очень даже странной девушкой для своего времени. С одной стороны души в ней жила хрупкая, ранимая и какая-та даже чужеродному этому миру овечка, но с другой — в ней горел маленький огонь, порой превращающийся в адское пламя. Причём в самый неподходящий момент…       В свои шестнадцать Саша была неплохо образована: знала несколько иностранных языков, прекрасно музицировала и даже имела нескромный талант в живописи. Отец её — действительный статский советник — уже давно подумывал отправить дочь за границу, в какой-нибудь пансион, но девушка при помощи брата сумела убедить его в обратном. И вместо Парижа Пётр Николаевич был вынужден поселить её у родственников в столице, наказав сыну ненавязчиво за ней приглядывать. Евгений хоть и обещался исполнить родительскую волю, но по долгу военной службы ему было делать это крайне тяжело. Поэтому вместо него обязанности по надзору за сестрой исполняла их двоюродная бабушка — Катарина Власьевна — которая и определила девушку к своей подруге, Изольде Карловне, что давала частные уроки представительницам дворянских фамилий, с целью воспитать в них благовоспитанных барышень. Александра, дабы не омрачать свою любимую старушку, которая в последние годы сильно хворала, усердно ходила на занятия, но понимала, что долго такого отношения к себе не выдержит. Каждый вечер, засыпая в тёплой постели при открытых окнах, она представляла себе вольную жизнь где-нибудь в укромном уголке страны. Который был бы наполнен пением птиц, журчанием ручейка, но не криками сварливой наставницы.       Мысли, разбавляемыми частыми всхлипами, стремительно вращались в её голове. Нежные пальчики нервно прижимали к груди стопку книг, пытаясь тем самым создать внутри тепло. Но разве может быть душе тепло, когда сердце просто обливается кровью?       Шагая по берегу Невы, красавица старалась не думать о том, что о её выходке вскоре прознают Евгений с бабушкой и вынесут ей суровое наказание в виде лишения вечеров музицирования и общения с подругами. Нет, она думала совершенно о другом. Она мысленно осаждала Изольду нелестными словами, ничуть их не гнушаясь. Ей было всё равно, что мысли услышит Небо и жестоко за это покарает. Подстроит чёрную полосу, которую её сердце не сможет преодолеть. Она устала бояться кары. Сейчас она просто шла по улице, опустив взгляд голубых глаз себе под ноги. Лёгкий ветерок нежно трогал её тонкие волосы, что немного выбились из-под капюшона. Над головой пролетела птица, издав странный звук. Остановившись на углу какого-то здания, девушка медленно подняла голову к небу, поражаясь обилию звёзд — маленькие небесные тела рассыпались по огромному небосводу, образовав собой различные сияющие созвездия. При виде такой красоты её сердцу на мгновение стало легче, от чего она смогла немного выдохнуть, а на заплаканном лице даже проявилась улыбка.       Она шла привычной дорогой через мост, после которого начинался парк с большими деревьями и удобными скамеечками. Саша любила прогуливаться в нём под руку с братом, разговаривая с последним на разные темы. Её не смущала их с Евгением разница в возрасте и его военный статус. Нет. Между ними была настоящая дружба и доверие, которой они оба гордились, а на всякие лестные высказывания старались не обращать внимание… При виде знакомого места девушка вновь вспомнила брата, который сейчас ночевал в полку, и с уверенностью ступила на знакомую тропу. Густые заросли и слабо горевшие фонари её нисколько не пугали, а наоборот, добавляли азарта. Знакомая песня, которую она бубнила себе под нос, навевала мысль о скором возвращении к бабушке, но… внезапно позади раздался какой-то шорох. Остановившись по среди тропинки, Саша обернулась, желая удостовериться — не послышалось ли. Шорох повторился вновь. Только на этот раз к нему прибавился звук ещё какого-то предмета. Словно кто-то бил железом по чему-то тяжёлому.       Набравшись смелости, девушка неслышно сошла с дороги и направилась к кустам, за которыми доносились эти странные звуки. Осторожно раздвинув свободной рукой ветки, она немного прищурилась от света факелов, которые, после долгого пребывания в темноте, на неё больно подействовали. Факельщиков было двое. Каждый из них держал по два зажжённых факела в руках. Они стояли в нескольких милях от дороги и сосредоточенно смотрели на своих двух товарищей, рывшие посреди небольшой поляны яму чем-то тяжелым. Компания была так занята, что даже не услышала со стороны хруст веток, произошедший по вине молодой особы. Оболенская смотрела на них во все глаза. От природы она была очень любопытной, и это любопытство порой выходило ей боком. И даже сейчас, находясь рядом с незнакомцами, которые могли таить в себе угрозу, девушка с бесстрашием в глазах наблюдала за их действиями, с желанием рассказать о них потом подругам. Вдруг нечто новое привлекло её внимание к себе, заставив ненадолго оторваться от факельщиков и их друзей. Со стороны ворот показалась ещё одна парочка с факелами, несшие в руках что-то тяжёлое. Присмотревшись, Оболенская увидела в их руках железный сундук, вероятно набитый чем-то ценным.       — Ну что, готово? — раздался хриплый голос одного из факельщиков, судя по всему, самого главного и самого сурового. Он стоял на краю ямы и нервно переминался, сгорая от нетерпения. — Давайте, поторапливайтесь. Не ровен час, чтобы нас здесь заметили.       — Да кто нас здесь заметит? — осведомился один из его товарищей, руки которого усердно работали инструментом. — Сейчас ночь, да и место само по себе глухое. Здесь днём мало кто гуляет, а уж ночью-то? Все призрака боятся.       — Какого ещё призрака? — со злостью прошипел предводитель, — нет здесь никого. Это всё бредни старух. Им что-то померещилось в тени деревьев, вот они и придумали эту легенду, лишь бы было о чём с прохожими поговорить.       — Не злись, — ответил второй, что вместе с первым рыл яму. — Уже всё готово. — Вместе с товарищем он взялся за ручки сундука и опустил его на самое дно. Оказавшись на поверхности, они быстро засыпали яму землёй, поставив на неё сверху старую, прогнившую скамейку. — Вот так, хорошо. — Мужчина похлопал ладонями в перчатках, сметая с них остатки земли, и несколько раз топнул ногой по тому месту, где зарыли сундук, желая проверить прочность. — Как думаете, старик не догадается о том, кто выкрал сокровища из его дома?       — Сомневаюсь, — ответил главный, направляясь в гущу зарослей, что располагались на противоположной стороне парка. — Он даже иногда имена своих детей забывает, а уж про бриллианты и подавно не скоро вспомнит.       — Это правда, — со смехом произнёс мужчина, беря из его рук факел. — Видел бы ты его лицо, когда я расспрашивал его о драгоценностях. Он так легко доверился мне, что рассказал всё, как на исповеди. Сколько камней всего, где хранятся, сколько им лет и так далее. Моему удивлению просто не было предела. Старик, а наивен, как барышня.       — На исповеди, говоришь, — факельщик нервно обернулся назад, а затем вновь обратился к товарищу. — А ты что, в церковь ходишь? Священнику душу изливаешь?       — Я нет. Сестра ходит. Матери каяться боится, так всё попу рассказывает. А я её иногда сопровождаю. Вместо мужа, которому не до неё.       — Смотри, как бы тебя самого каяться не заставили. В камере Петропавловской крепости. А то расскажешь надзирателям, какая у тебя весёлая жизнь была. Особенно те дни, когда ты одну из дочерей этого богача ублажал.       В ответ на слова товарища незнакомые личности громко рассмеялись, а затем медленно растворились во тьме, оставив после себя следы от сапог и невидимую свидетельницу в кустах.