Волчьи сказки

Осенние дни были дымными и туманными, а к ночи небо расчищалось, и круглая золотая луна висела над деревней до утра, бледнея и тая среди предрассветных облаков. — Откуда взялась луна, мама? — спросил однажды мальчик. Его пальцы и рот были перепачканы землей. До того, как увидеть луну и задуматься над ней, он знакомился с дождевыми червями. Те во множестве водились в углу за крыльцом, в холодной, жирной от влаги земле, где почти ничего не росло. И на вкус они были такими же — холодными, мокрыми и почти никакими. — Луна? — рассеянно переспросила мама, больно схватив запястье мальчика и вытирая его ладонь полотенцем. — Луна — это лимонный пирог. Его испекла небесная повариха, самая лучшая повариха на свете. У нее очаг далеко за горизонтом. Солнце садится в этот очаг и раскаляет его, и тогда небесная повариха печет на его огне облака. Когда она забывает вовремя снять их, облака подгорают и получаются тучи. А лимонный пирог повариха испекла на день рождения земли, и он оказался таким красивым, что его не стали есть, а отпустили в небо. С тех пор он и катается там ночи напролет. Только остыл со временем. Мальчик затих и не проронил ни звука даже тогда, когда его шлепали полотенцем за обнаруженных в кармане штанов раздавленных червей. Он думал о вкусе лимонной луны, о ее золотистой корочке и сладкой, как мед, начинке с редкими ускользнувшими от рук поварихи косточками. Вечером он вышел на крыльцо, чтобы посмотреть на луну новыми, знающими глазами. Теперь она казалась ему еще прекраснее. Ветер донес откуда-то запах свежевыпеченного хлеба, и мальчик сглотнул. Он вдруг почувствовал страшный голод — несмотря на съеденные за ужином кашу и булку с чаем, и червяков перед тем. Голод проснулся в животе и стал сосать его изнутри, жадно и сильно. Мальчик даже тихонько заскулил и тут же прихлопнул рот рукой, чтобы мама не услышала и не стала поить его ячменным отваром, в целебную силу которого она верила смешно и свято. Мальчик ушел в дом, лег на кровать и закрыл глаза, но сквозь потолок и крышу продолжал чувствовать левым ухом луну в небесах. Голод тоже чуял ее и не спал, тихо ворочался и что-то бурчал недовольно. Утром мальчик попросил маму испечь лимонный пирог. Мама посмотрела на него и потянулась за полотенцем, но передумала и пообещала испечь пирог в день первого снега. Мальчик посмотрел на золотые листья за окном и вздохнул. Вечером он спрятался от луны под одеяло, но голод нашел его и там и заставил вылезти из кровати. Всю ночь мальчик просидел на узком подоконнике, прижимаясь боком к холодному стеклу и не сводя глаз с небесного пирога. Голод тоже смотрел изнутри, через глотку, ворчал, требовал дотянуться, схватить, вгрызться в хрустящий бок. Утром мама обнаружила, что у мальчика жар. Она оставила его в постели, напоила ячменным отваром и к обеду принесла тарелку с еще горячим лимонным пирогом. Мальчик ел его большими кусками, больным языком плохо разбирая вкус, но надеясь, что накормит голод до отвала. Он съел все и к ночи забылся тяжелым горячечным сном. Во сне мальчик дотягивался до луны, хватал ее и впивался острыми зубами в мягкое, как брюшко гусенка, тесто. Он быстро поправился и понял, что его голод не заглушить маминой стряпней. В полдень, когда осеннее солнце прикидывалось летним, мальчик прятался за крыльцо и шептал голоду «уходи». Он кормил голод дождевыми червяками, тайно надеясь, что тот отравится, но голод только злился и шевелящимися комками выталкивал пищу наружу. По ночам мальчик украдкой выходил на крыльцо и неотрывно следил за луной, плывущей от заката к рассвету. Его зрачки полнились золотом, как драконьи сундуки. Мальчику казалось, что глаза стали тяжелыми и вот-вот выпадут, тяжело стукнувшись об пол. Он старался лишний раз не поднимать век. Голод жрал его все яростнее, не в силах добраться до вожделенной луны. Мальчик корчился на крыльце, сжимая в зубах рогатку. Следы зубов на ней были все глубже, и однажды по оглаженному руками дереву пробежала трещина. Тогда мальчик стал носить в кармане складной ножик в плотном кожаном чехле. Кроме луны, о его ночной битве с голодом знал только пес. Теперь он не играл с мальчиком в перетягивание палки, как делал всегда, и стал прятаться в будку, когда тот проходил мимо. Мальчик понял, что пес боится сидящего внутри голода. Но он не знал способа избавиться от него и каждую ночь тянулся к луне в поисках спасения. Он старался изо всех сил, поднимаясь на цыпочки, напрягая плечи так, что они болели наутро, будто мальчик таскал воду для стирки. Он смотрел на луну глазами голода и мечтал сожрать ее, запихнуть золотые куски в себя, в темноту живота, где было черно и горячо и, возможно, еще остались невышедшие черви. Он стал есть так много, что мама испугалась и позвала лекаря, но тот ничего не нашел — голод притаился и сидел тихо. Узнав, что все в порядке, мама вздохнула и поставила на стол блюдо с жареным мясом. Мальчик легко расправился с большими жилистыми кусками. Ему казалось, что его зубы с каждой ночью становятся острее, и скоро он сможет перегрызать кости — хотя бы гладкие, блестящие косточки телят и молодых овечек. В эту ночь голод особенно разошелся. У мальчика заслезились глаза, как от едкого дыма костра. Он сел на корточки и сжался в комочек, стараясь заглушить боль, но так было еще хуже. Руки привычно потянулись к луне, в бессильной попытке ухватить золотой круг. Мальчик видел свои пальцы — они казались черными и голубыми в лунном свете. Потом ему стало казаться, что они удлиняются. Мальчик сморгнул слезы и посмотрел на руки внимательнее. Ногти росли у него на глазах, становились длиннее, толще, заострялись, как у некоторых женщин, а потом стали загибаться внутрь и уже совсем не походили на женские и вообще на человеческие. Пальцы тянула, скручивала неведомая сила, а потом вдруг дернула ладонь на излом, кожа лопнула, и мальчик заскулил от боли. Он знал, что было бы еще больнее, если бы голод не отвлекал его, плюя кислотой в желудок и завязывая узлами кишки. Мальчик увидел, что его руки чернеют, и подумал, что они сейчас отвалятся, но тут же понял, что из-под кожи лезет густая черная шерсть. Было почти не больно, только хотелось чесаться. Он поскреб предплечье и взглянул на белесый лоскут, зацепившийся за коготь. Это был клочок его собственной кожи. Она сползала легко, как одеяло во сне, и шерсти становилось все больше. Мальчику стало страшно, но подкравшаяся боль отбросила страх в сторону, как большой пес — щенка. Кости трещали и росли, росли, и это было так больно, будто в его тело впились железо и огонь разом. Краем глаза мальчик увидел луну и запросил вывернуть его наизнанку, чтобы кости остыли под холодным светом. Но луна молчала и смотрела на него впадинами глаз. Губы мальчика щипало от заливших лицо слез, особенно нижнюю, искусанную острыми зубами. Он шмыгнул носом, боясь вытереть его мохнатой рукой, и тут рвануло позвоночник, так, будто его хотели совсем выдрать из тела. Мальчик закричал — сипло, на одной ноте, протяжно. Луна вздрогнула, и мальчик поднял голову. Он выпрямился во весь рост — теперь его заостренное ухо касалось черепицы на крыше, — и потянул к луне странно искривленные руки. Дальше, дальше… Суставы визжали от боли, кости все еще горели, но никогда раньше мальчик не мог вытянуть руки так далеко. Ладони обхватили теплые шершавые бока. Мальчик подтянул луну к себе и стал быстро обгрызать пахнущий лимоном край, давясь слюной и рассыпчатым, нежным тестом. И вдруг что-то произошло с ним. Объеденная луна выскочила из рук, крыша дома стала приближаться, все быстрее и быстрее, он сильно ударился о выступающий желоб и упал на доски крыльца. Луна смеялась щербатой пастью, и мальчик понял, что сейчас умрет. Он очнулся от холода и долго полз в дом, к кровати, подтягиваясь на руках, а потом на локтях. Когда со второй попытки мальчик забрался под одеяло, его пробил озноб. Он снова испугался — что умрет здесь, в своем доме, в своей постели, не увидев больше ни мамы, ни лохматого пса, и тут же провалился в сон. Утром он был бледен и вял, саднили сбитые локти, но ногти и зубы были обычными, и шерсти нигде не было видно. День тянулся безрадостно, как миска овсяного киселя, а на дне этой миски оброненной черной монетой лежала тревога. К вечеру глаза мальчика отяжелели, он уронил ложку, с трудом поднял и сказал, что пойдет спать. Он засыпал долго, уговаривая себя впустить сон, старался дышать ровно и ни о чем не думать. А проснулся быстро и в одну минуту оказался на крыльце. Неровная луна висела над домом, так близко, что казалось, достаточно протянуть руку. Мальчик вспомнил вкус лимона, забивающий горло, и облизнул губы длинным узким языком… На рассвете тринадцатой ночи он подобрал последние крошки лунного пирога. Очутившись в кровати, мальчик вздохнул, как человек, сделавший трудное дело, и тут же заснул, проспав до полудня. Мать не будила его: мальчик в последние дни выглядел неважно, и она радовалась его крепкому сну. За обедом сын охотно ел куриный бульон. Он явно шел на поправку. — Луны-то больше нет, — заговорила мать о менее насущном, вытирая посуду. Мальчик погрустнел и отвернулся. Мать замолкла и через минуту уже вела речь о чем-то другом. Темные ночи шли одна за другой, и мальчик наслаждался покоем. Он слушал свой живот: тот молчал. Голод убрался из него. «То-то же», — думал мальчик и шел на пруд пугать рыбу. В один из вечеров, задержавшись на пруду, он бежал домой под первыми звездами и вдруг увидел среди них тоненький блестящий серп. Мальчик боялся думать, что он напоминает краешек пирога, но надежда шевельнулась в нем, тычась в душу мокрым носом. Он опустил голову и побежал быстрее. Прошло несколько дней, и всем стало ясно, что небесная повариха затеяла новый пирог. Мальчик понял, что вскоре он выкатится на ночное небо, и все станет, как раньше. Даже лучше, чем раньше: под новой луной все станет новым, чистым и правильным. И пирог был испечен. Люди смотрели на него с улыбкой — за свою жизнь они привыкли к круглой луне, сменяющей солнечный очаг, и скучали, когда ее не стало. Мальчик тоже был взбудоражен и рад. Глубокой ночью что-то заворочалось в его животе и заставило открыть глаза — пустые, жадно впитывающие лимонный свет.