Девятая симфония

Это началось два года назад. Сначала как легкое покалывание после прикосновения, словно по твоей открытой ладони проводят тонким пальцем, едва касаясь раскаленной кожи. Затем угольки стали обжигать все сильнее – он стал ее слышать. В каждом движении, взгляде, в каждом своем сне. Звуки не заглушались, даже когда он встречал ее на уроках, в Большом зале, в библиотеке, а позже – у Хогвартса во время Последней битвы. Он слышал ее, когда она была в опасности. Он слышал, когда она звала на помощь. Он слышал ее крики. Эмоции. Но чем дальше она становилась, тем сложнее было распознать сны, являющиеся ему по ночам. Поэтому он был первым во всей компании слизеринцев, кто заметил отсутствие Золотого Трио, отсутствие ее. Из-за способности считывать ее, способности чувствовать ее физическую боль и сильного желания помочь, периодически его накрывала такая волна эмоций, что он цеплялся за последние крупицы своего контроля, чтобы не выдать себя, оставаясь невидимкой в глазах окружающих. И он поглощал ее боль – он мог сделать лишь это. Уже на вторую неделю он перерыл всю библиотеку в поисках решения – поисках того, что бы помогло избавиться от эмоций. От нее. Книги предлагали ему старые легенды о Мерлине и Нимуэ, любовные переписки давно ушедших героев, но никак не решение. Для него уже было невозможно по-настоящему бежать от действительности, ведь эта «связь» не давала его разуму разодрать самого себя в кровавые клочья. Ее еще можно было спасти. Метка появляется только тогда, когда человек принимает свою судьбу и совершает «прыжок» – вмешивается в течение времени. Или испытывает сильные эмоции. Она бы не стала этого делать. Для Тео это было… слишком просто. Он получил «метку», когда ее плоть разрезали отравленным клинком, а он лишь на утро, подняв взгляд в зеркало, понял, что это был не сон. Что это не он лежал на полу Мэнора и выплевывал слова в лицо Блэк. Что это не он закрывал свой разум, находясь на пределе возможностей. Что это не он хотел, чтобы всё просто закончилось. Чтобы «закончилась» его жизнь. Не каждый в этом мире рождается с меткой на коже, с той, которая соответствует только одному существующему человеку. Это означает, что две души связаны друг с другом на все времена, безвозвратно и непоправимо. Он искал ее. Он спрашивал у Драко за завтраком о событиях в Мэноре, оставаясь безучастным, насколько мог. Он испробовал кровную и достаточно темную магию в поисках ее местонахождения, но судьба будто насмехалась над ним, оставляя лишь пустое пространство белого листа бумаги без единой подсказки. Он пытался. Пытался подойти к ней, когда увидел в толпе обезумевших студентов в пылу сражения, готовый закрыть ее от любого летящего заклинания. Пытался заговорить с ней в зале суда на слушании Малфоев. Пытался дотронуться до ее руки, когда они столкнулись в лифте Министерства две недели назад. Но Тео Нотт никогда не был эгоистом. Он был примерным сыном своего отца, неприметным во времена учебы в Хогвартсе, не привлекающим лишнего внимания, не принимавшим ни одну из точек зрения «змей», с кем ему приходилось разделять комнату, и уж точно не поддерживающим новую политику. Теодор Нотт же стал тем, кто восстанавливал школу по собственному желанию, пробился на работу в Министерство, где занимался вопросами магических происшествий и катастроф. Хотя сам бы с радостью ликвидировал последствия неизвестной «связи» и стер бы свою память. Он не мог и не имел права вмешиваться в течение ее жизни, сбивать ее с ног словно Ступефаем. Будто прожигать Адским пламенем, обрекая ее на что-то столь постоянное, что-то, что невозможно исправить. Оставив пепел после тех зарождавшихся угольков два года назад. К сожалению, некоторые души никогда не находят свою вторую половинку и не укрепляют свою «связь». Они умирают прежде, чем встречают свою пару. И их смерть приближается с каждым днем, пока не становится шрамом на «метке» у партнера, постоянно напоминающим о том, что было потеряно. Но прикосновение пары… Ему было достаточно одного прикосновения, чтобы на ее коже тоже появился замысловатый узор путеводной звезды. Или же она пройдет тот же путь, что и ее «пара», в чем Тео сомневался. Его роза ветров служила ему четким напоминанием того пути, от которого он отказался. Она никогда не станет его возвращением домой. Слишком поэтично, что кто-то от рождения и до смерти был связан с другим. Что история циклична и способна повторяться. Даже иронично, что именно он стал первым. Что она стала его судьбой, а он не смел даже приблизиться к гриффиндорской принцессе. Принцессе. Да, она скрывалась от него в высоком замке, за непоколебимой охраной и кучей защитных чар и предубеждений, которые невозможно пробить даже после войны. Она работала в Министерстве на несколько этажей выше него. Гермиона всегда была… сверху. В отстроенной годами башне. И все же… Нет, Тео запрещал себе об этом думать. Признание другой половинки вашей души не гарантирует взаимных чувств. Некоторые предполагают, что это даже не гарантирует счастье. Учитывая обстоятельства прикосновения, связь может стать даже болезненной. В этом году все усилилось. Тео избегал и не замечал ее до той минуты, когда она шагнула в замкнутое пространство и коснулась того же воздуха, которым дышал он. А лучше бы коснулась его. Они почти одновременно пришли в Министерство и Нотт не мог отделаться от мысли, что все это не было просто влечением или желанием обрести свою «пару». Это было чем-то большим. Гермиона Грейнджер. Стояла рядом с ним в лифте, а он видел перед собой небрежно распущенные локоны темных волос, спадающие ниже плеч; строгую форму, подчеркивающую все достоинства ее тонкой фигуры; легкую ухмылку, появившуюся после поворота ее головы в его сторону; тихое приветствие, которое отразилось на ее полных губах; и, наконец, незаинтересованный взгляд темных радужек, сразу же переключивший свое внимание в сторону выхода. Иногда Тео думал, что она даже не знала его имени. Хотя именно ее имя он напевал, возвращаясь сегодня вечером в пустое поместье и пробуя мелодичность ее букв на вкус своими тонкими пальцами, способными создавать что-то похожее на музыку. Нотт любил играть – это служило его успокоением. Это помогало с контролем, который после каждой встречи трещал по швам. Его протянутая рука. Одно прикосновение… Кто бы мог подумать, что она станет его последней симфонией. Что он лучше умрет, но не даст себе и шанса подтолкнуть ее к краю пропасти. Но, Мерлин, она была так… хороша. Она верила в людей. Она жила с добротой и состраданием в сердце – он это чувствовал. Она искренне верила в справедливость и равенство, хотя Тео был в основном разочарован тем, как организован Волшебный мир. Все это заставляло его хотеть быть лучшим человеком. Да, в ней определенно что-то было. Он готов был признать, что вселенная может быть настоящей сукой, выбрав для него такую судьбу. Его уже не беспокоило то, что семья и его отец, застрявший пожизненно в Азкабане, ждут от него брака по договоренности. Он сам никого не хотел. Просто не мог. Гермиона Грейнджер не была его наваждением, не была его недосягаемой целью. Она была его будущим, настоящим и прошлым. О чем он, не переставая, напоминал себе по ночам, улавливая ниточки ее мыслей, сотканные в огромное полотно невозможностей быть вместе. Она даже не догадывалась, на что его обрекла. Она часто была одна, как и он, особенно в этом году, когда Поттер и Уизли были заняты делами Аврората. У него сложилось впечатление, что Гермионе было одиноко, но он не смел вмешаться в ее драму жизни. Его драмы хватило бы на их обоих. Новый звук обволакивал пространство вокруг него, смешиваясь с тишиной – ему определенно надо будет записать эти ноты. Симфония состояла из четырех частей, где первым было осознание нелепой легенды, вторым – признание чего-то большего, чем просто ее существование, третьим – принятие ее исключительности, четвертым – невозможность быть вместе. Очертания этих частей звучали как стаккато, переходящее в декрещендо. Громко, но сильно. Напористо, но с нежностью. Плавно, но безостановочно. Как и его сердце. А было ли у него сердце? Никто не писал, что временами будет казаться, что ты упустил что-то важное для своего выживания, что ни одна из сторон не осознает реальных последствий, что иногда ему будет не хватать воздуха, чтобы взять ноту выше, и выше, и выше. Дотронуться до нее, как до неба – было невозможно. Музыка продолжала литься с его пальцев. Сегодня был тот вечер, когда он вновь это ощутил. После приглашения на очередной бал, полученного несколько дней назад от Нарциссы Малфой, ему пришлось написать свое подтверждение. Тео, мой дорогой, твоя музыка стала бы прекрасным дополнением к общей атмосфере. К тому же, Драко пригласил гриффиндорцев… Ха, будто он мог после этого отказаться. Ему удавалось избежать вмешательства матери Малфоя в свою жизнь в течение нескольких месяцев после войны, но не сегодня. Она взяла на себя миссию – стать матерью Нотта, которой у него, можно сказать, и не было. Она продолжала писать ему каждую неделю, интересоваться его успехами, казаться причастной… Она помогла получить лучшие рекомендации для работы. И теперь это. Иногда Тео казалось, что Нарцисса что-то замышляет. Как и все Малфои. К счастью для Тео, его это устраивало. Год после выпуска выдался насыщенным на события, а встречам с друзьями он уделял все меньше внимания. Его не интересовали постоянные сплетни высшего общества от Панси, пошлые шуточки Блейза о сборной по квиддичу, недовольства Драко по поводу положения магглорожденных. Все это было чем-то слишком приземленным. Тео же стремился выше. Он бы нашел разговор с Гермионой интересным. Он бы хотел обсудить с ней вопросы и идеи по урегулированию выбросов магии, узнать ее мнение, просто чтобы насладиться спором. Она бы смеялась над его шутками, а он бы наблюдал за тем, как блестят ее глаза после каждого нового факта, как она машет руками в воздухе, чтобы отстоять свою точку зрения. Таким он представлял свой диалог с родственной душой. Сегодня вечером он ее увидит. Сегодня вечером он сыграет для нее, хотя она и не будет об этом знать. Его дыхание сбивалось, как только он представлял, что увидит ее в бальном зале с кем-то, кого она могла привести в качестве пары. Воображение Тео подбрасывало ему острых ощущений, хотя его желудок еще не скрутило в аппарации. Он поднял взгляд выше, оторвавшись от пианино, что стояло в центре комнаты, и прошел в комнату. Привычная хлопковая белая рубашка, темный галстук, приталенные брюки, лакированные туфли. И бесконечная пустота в глазах – вот, что он видел в своем отражении. Не считая острых концов «метки», красовавшейся на шее. Друзья давно отметили странный выбор Тео для татуировки, на что он отшутился, что перечитал легенды о моряках, искавших спасение в открытом океане. Упуская тот факт, кто был его открытым океаном. Оставив партитуру на прежнем месте, он подошел к камину и аппарировал. Очередной бал Малфоев был посвящен открытию нового Отдела в Министерстве, которое будет регулировать устранение послевоенных последствий, куда входили реабилитация бывших Пожирателей, детей Пожирателей, перепись имущества Пожирателей и все остальное, связанное с этим словом. Как глупо. Тео знал, что Грейнджер была против такого решения, но для Министерства они оставались детьми, неспособными влиять на законы даже после спасения всего Магического мира. – Тео, дорогой, рада тебя видеть, – Нарцисса нежно сжала его плечо, подарив легкую улыбку. – Я не мог отказать, вы знали, – Нотт оглядел зал в поисках инструмента, хотя кого он обманывал. В поисках ее. – Твоя часть будет в первой половине вечера, поэтому можешь пройти к фортепиано и настроить его, как ты это обычно делаешь. Надеюсь, что услышу твое новое девятое произведение, – она подмигнула ему и ушла встречать новых гостей, постоянно прибывающих в поместье. Неужели она считала? Забавно. Он подошел к белоснежному инструменту, который больше бы подошел Малфою младшему, открыл крышку и дотронулся до уже знакомых клавиш. Его симфония была девятой, и он надеялся, что известное маггловское проклятие не заберет его жизнь в течение этого года, хотя легенды говорили об обратном. Эмоциональное выгорание второй половинки может повлиять на продолжительность жизни. Все еще не изучено, как именно действуют данные чары, но известно, что не закрепленная «связь» отнимает месяцы и даже годы, а «пара» не доживает и до тридцати лет. Усмешка слетела с его губ, когда он вновь вспомнил прочитанную накануне книгу. Тео не прекращал читать. Чтение стало тем, что отвлекало его от ее эмоций. Ведь эмоции его злости перекрывали любые другие. Позади слышался шепот незнакомых голосов, мимо него проходило все больше людей, после чего он получил короткий кивок Нарциссы и начал играть. Первый звук – он замечает ее. Вторая строчка – она отрывается от общения с Уизли и Поттером и оборачивается. Третья – он отводит взгляд, но замечает ее заинтересованность. Четвертая, пятая, шестая – она все еще смотрит на него. Седьмая, восьмая – уже он прожигает ее. На ней черное бархатное платье в пол на тонких бретельках, небольшое украшение с подвеской в центре в виде звезды, как иронично. Сегодня она ему приснится, совершенно точно. Сегодня он распишет еще несколько листов пергамента, сочиняя не высказанные фразы и диалоги, переходящие в звуки клавиш. Девять – она движется быстрее, чем обычно, в его сторону. Кто-то пытается привлечь ее внимание, взяв за локоть, но Тео видит лишь взгляд, устремленный то ли на инструмент, то ли на него. Его внимание сосредоточено на ее тонких ногах на небольшом каблуке, что выстукивают ритм под его мелодию. Его кожа становится бледнее, стоит ей подойти ближе. Он не отрывает взгляда, откровенно пройдясь глазами по ее телу, что она, совершенно точно, замечает. Плевать. Он затаил дыхание, пропуская удары своего сердца, отбивающего ритм симфонии. Симфонии о ней. И говорит глупое: – Привет, – его голос прозвучал ниже обычного. Он был готов ударить себя крышкой по пальцам, лишь бы не слышать свою фразу, небрежно слетевшую с губ. Что это было? Гермиона улыбается, выглядя удивленно, и он не слышит, что она отвечает ему, обращая внимание лишь на конец фразы: – … подумать не могла, что услышу что-то, напоминающее Бетховена. Это авторское? – Кхм. Да, она моя, – Нотт не отвлекался от инструмента, продолжая играть и не отводя взгляда от Гермионы. Они замолкают еще несколько минут. Тео видит нежное пятно разбросанных родинок чуть ниже плеч, красивый оттенок ее кожи, отдающий блеском от огромной люстры в центре комнаты, поглощает оттенок ее глаз – что-то между янтарем и медом. Он замечает, что она тоже изучает его. – Ты знала, что Бетховен так и не женился и не оставил после себя потомков, хотя многие романы в его жизни вылились в новые произведения? – Тео все еще не понимал, почему прочистил горло и продолжил говорить. Но ее глаза блестели так ярко, будто она только познакомилась с ним и сама желала завести разговор. – Значит, эта мелодия о твоей возлюбленной? – спросила у него его родственная душа, не подозревая, что такт его музыки сбивался, а дыхание все еще прерывалось. – Да, – коротко ответил он. – Она о моей душе. – Я бы хотела познакомиться с твоей душой, Теодор Нотт, – Гермиона стояла позади, от этого их разговор казался еще более приватным. – Как вас зовут, принцесса? – Меня зовут Гермиона Грейнджер. – И я в этом не виноват, – произнес он вслух, хотя хотел бы оставить предположения о невозможности продолжения сегодняшнего вечера у него в комнате за закрытыми дверьми. – Что прости? – Гермиона явно не уловила смысла его фразы. – Ну, знаешь. Гриффиндорская принцесса еще не понимает, что только что познакомилась с сыном Пожирателя из соседнего королевства в центре зала посреди помпезного бала, организованного врагами, не подозревая о том, что за тем дальним столиком уже обсуждают невозможность их будущего, осуждая ее выбор собеседника. – Мы только познакомились, а ты уже делаешь поспешные выводы, Теодор, – она, что, с ним заигрывала, или ему послышался легкий смешок в ее голосе? Он резко отвернулся и уставился на пальцы, выбивающие последние строчки. Держи свои руки на инструменте, Нотт. Как только он закончил, в зале послышались тихие аплодисменты Нарциссы и еще парочки дам, а также громким набатом выбивающие стук в его сознании хлопки Гермионы. Стоило ему сделать вдох, она оказалась еще ближе. – Мы – это лишь то, что мы знаем, и я очень хочу стать больше того, чем я бы могла быть. – Полагаю, что это невозможно. Ты ведь о новом Отделе, не так ли? Завуалированно, но слишком очевидно. Я бы сказал, что неограниченная власть в руках ограниченных людей всегда приводит к жестокости. И началось всё с невежества относительно других. Невежество породило страх. Страх породил ненависть, а ненависть – насилие. Насилие же подпитывает дальнейшее насилие, пока единственным законом не станет все, чего только ни пожелает самый сильный, – Тео и представить не мог, что выдаст ей так много своих мыслей за один короткий разговор, возможно, последний. – Извини, я не очень приятный собеседник. – Я бы не была в этом так уверена, Теодор, – она, что, решила его добить количеством произнесенных фраз с его именем за несколько минут? Блять. Это было даже лучше, чем играть для нее – слышать звучание его имени, слетающее с ее губ. Знаете это чувство, когда ты не способен подчинить своей воле события? Когда все то, что ты так долго удерживал внутри, резко выходит из-под контроля из-за случайного события. Одного неосторожного движения гостя рядом с инструментом, который в порыве танца подтолкнул ее хрупкое тело прямо ему на колени. Один – момент падения. Два – ее рука, вцепившаяся в его плечо. Три – стук. Четыре, пять, шесть – стук, стук, стук. Семь – ее тихо прозвучавшая благодарность. Восемь – его испуганный взгляд, направленный на точку прикосновения их рук. Стук. Стук. Стук. Девять. Блять. Занавес.