Девятая симфония

Вдох. Голос Гермионы звучал для него как флейта – приятно, нерезко и мелодично. И ему оставалось лишь думать о том, как долго он не станет разжимать свои пальцы, чтобы она не отпустила его руку и продолжила выдавать эти нежные звуки. Мерлин, дай ему сил, чтобы не скользнуть пальцами под ткань и не провести вверх по бедрам, выстукивая ритм. Даже воздух сейчас играл против него, касаясь его и намекая на то пространство между ними, которое необходимо было сжать. Сократить. И ее тепло нисколько сейчас его не согревало. Оно поджигало. Глубокий выдох. Флейта была инструментом королей. Глубокий и продолжительный. Недавнее сравнение с принцессой зазвучало для него новыми красками. Выдох. Тео полностью прочувствовал весь путь горячего воздуха, начинающийся где-то в межреберье и через диафрагму проходящий в мышцы брюшного пресса.. И по легкому постукиванию ее пальцев по его руке и ёрзанию на его коленях понял, что Гермионе было некомфортно от этой минутной паузы между ними и его, возможно, дикой реакции. Контроль. Любой инструмент в его руках должен чувствовать себя комфортно, чтобы зазвучать правильно. Тео так и сделал. Его левая рука сместилась наверх, в то время как указательный, средний и безымянный пальцы приподнялись над ее все еще сжатой кистью. Большим пальцем левой руки он надавил на ее шею, проверив реальна ли та метка, вспыхнувшая перед его глазами. Так же медленно он стал разжимать пальцы правой руки, пока мизинец не задержался над последним потоком воздуха между ними. Он следил за тем, как она расслабилась в его руках и как его сердце постепенно набирало скорость. Вдох Гермионы был бесшумным, но глубоким. Он не мог прямо сейчас продолжать дотрагиваться до нее так, чтобы получить все её промежуточные тона. У него лишь получилось засечь время, те несколько, восемь, секунд, которые протянули этот звук. Если вам посчастливилось пройти стадию «связи» со второй половиной души, знайте – когда вы встретитесь, тяга будет мгновенной. – … надеюсь, что мы еще не раз пересечемся, Теодор, – он вновь уловил лишь окончание ее фразы, хлопнув себя мысленно по лбу, ведь все еще не произнес ни слова. Он задержал свой взгляд на изгибе ее тела под его рукой, которое так идеально ему подходило; на ее полных губах, которые он хотел бы попробовать; на выразительном лице, которое, вероятно, причинит ему еще много боли. Не говоря уже о том, что он боялся поднять глаза на отметку, что горела у нее на шее. Гермиона, казалось, ждала его ответа, и он выпалил сразу же, не подумав: – Столько, сколько ты мне позволишь. Она добирается до стола гриффиндорцев, за которым никто из них даже не обращает внимания, что девушка отсутствовала. Он смотрит, как она часто закусывает губу, будто пытается скрыть свою улыбку, а ее щеки покрывает румянец. Они провели рядом друг с другом менее пятнадцати минут, но он уже думает о том, что Гермиона заинтересована. Черт. Это плохой знак. Родственные души не всегда означают романтическую связь, иногда это платонические отношения на эмоциональном уровне. При такой связи вы будете четко ощущать эмоции друг друга, но физического влечения за этим не последует. Такую связь часто сравнивают с дружбой. Дружбой, размечтался. Он никогда не смог бы просто дружить с Гермионой Грейнджер. Самой редкой связью считается та, что основана на всех вышеперечисленных пунктах. Зачастую такие родственные души очень долгое время находятся на расстоянии, но при встрече их связь укрепляется, а отказ от нее будет приравнен к… Какая-то часть его все же хотела, чтобы Гермиона сама совершила «прыжок» и признала чувства к нему, ведь тогда бы он не выжигал в себе эту ответственность за ее жизнь и те чувства, что плыли мелодией внутри. Тогда бы он поверил, что действительно понравился своей принцессе. Сейчас – это было невозможно. Обстоятельства всегда были… выше. Всю. Его. Жизнь. Он не мог не поддержать отца, рискуя полностью потерять связь с семьей и обществом; он не мог найти компанию отличную от слизеринцев; он не мог просто оставаться дома и писать музыку. Для нее. Он боролся со множеством последствий жизни в магическом обществе, хотя сам был этой магией. Он даже нашел работу, чтобы устранять ее последствия в мире магглов, но лишь для того, чтобы однажды устранить самого себя. Дыши. Полный вакуум. Нет никакого тепла от ее прикосновения. Это всё обман. Нет ее дыхания, касающегося его метки. Она не могла ее заметить. Момент рассказать ей был упущен. Он не отпускает пропитанный ею воздух, который обнял его лёгкие, пока не видит, как ее шаги смешиваются со звуками других, таких неважных сейчас людей. Он осторожно делает выдох, затем вдох, но не осмеливается встать и пойти дальше к двери, приняв решение вернуться к камину, откуда смог бы вернуться в поместье. Шаги давались ему с трудом, а в голове все еще гудела ее мелодия, выбивая такт, но резкое вторжение в его личное пространство не могло не остаться незамеченным. Чья-то рука обвила локоть и отвела немного в сторону. – Теодор, все в порядке? – голос Нарциссы вернул ему контроль над собой. – Кажется, я немного перенервничал. Последняя часть прозвучала слишком громко, вам так не показалось? Мне надо переписать одну из строчек только под духовые, если я еще хочу отдать это оркестру, они бы лучше передали момент и… – Ты носишь свое сердце на виду у всех, – одной фразой она прервала его поток мыслей и так же резко удалилась. И что это значило? Теодор не переставал отбивать пальцами такт по своему бедру, пока не добрался до ближайшей ванной комнаты в своем поместье. Как только он вошел, сразу же брызнул водой на лицо. Раз-два – вдох, три – продолжительный выдох. Сердце стучало в груди, слегка кружилась голова. Он мог бы подумать, что это реакция их «связи» дает о себе знать. Именно с таким состоянием он боролся первые две недели в Хогвартсе. Но Теодор читал, что «скрепленная связь» не создает эмоций или чувств, что «связь» не способна привязать людей друг к другу. Не будь глупцом, все это нереально. Он злился на себя за то, что позволил этому случиться. Позволил случится этому… прикосновению. Конечно, он был готов к разным вариантам их встречи, но не хотел бы поднимать фолианты тех историй, которые не всегда заканчивались «…и жили они долго и счастливо». Стопка, которую Нотт называл в своей голове «это-никогда-блять-не-должно-произойти», уже мозолила его разум, возвращая к последствиям «связи» родственных душ. – Блять, браво, Теодор, – повторял он как мантру, но уже вслух. Глубокий вдох. По позвоночнику пробегает дрожь. Он поднимает взгляд выше к зеркалу, смотрит внимательнее и понимает, что в этих глазах больше нет той бесконечной пустоты, которую он видел в отражении. В его глазах – она. И под «ней» он подразумевает смерть. Мантра помогала ровно до того момента, пока дыхание не пришло в норму. Ровно до того момента, пока он достаточно не убедил самого себя в том, что не может позволить эмоциям и ей овладеть собой. Ложной надежде. Он не нуждается в ней. Ему надо подумать. Его сердце и душа не должны так болеть. Его разум отказывается принимать такой вариант. Отрицание будет его лучшим союзником. Отрицание сыграет с ним его симфонию, не отрываясь от прописанных за многие года нот. Теодор не двигает мышцами рук, не отстукивает ритм пальцами, ничего не говорит, даже когда звук знакомого приятного голоса резонирует как сладкая мелодия в его ушах. Блять. Не будь ребенком. Что там его разум говорил про океан? Теперь, хватая последние глотки воздуха перед возможной смертью, Тео понял, что его жизнь была лишь каплей в ее бескрайнем океане. Но что есть любой океан, как не множество капель? После войны он решил дать ей и себе время, но похоже это было ошибкой. Ночь стала еще одним испытанием, ведь она не прекращала дышать для него даже там – во сне. Во сне Гермиона хмурила брови, глубоко вздыхала и носилась со злым выражением лица по школьной библиотеке, перебирая корешки книг, которые подходили под описание. Значит, она догадалась. Другого от нее и не стоило ожидать. Значит, план, который «никогда-блять-не-должен-был-произойти» все-таки выступит со своим концертом. На следующий день метка вела себя странно. Он сразу вспомнил поведение Малфоя в школе, когда тот получил «черное пятно» и всеми силами пытался его скрыть. Но Тео Нотт умел подмечать детали и никогда не был дураком, и сейчас сам скрывал проявление странной магии. Интересно, есть ли среди его коллег в Министерстве кто-то, кто был таким же? Кто-то, кто заметил бы его бледность, рассеянность вкупе с осторожностью, легкую отстраненность и еще кучу признаков, блять, которые было невозможно скрыть. Она горела. Метка просто выжигала слова «расскажи ей» в его сознании. Тогда он запел. Смешно, не правда ли? Музыка могла заглушить любые звуки в его дурной башке. Поэтому когда он писал свои произведения, главным было не сочинить музыку, а удовлетворить свои потребности. Сейчас потребностью было – не сдохнуть от выжигающих душу мыслей. Слова могли обретать свой вес в сопровождении музыки, но музыка не нуждалась ни в чем. Конечно, он не пел вслух. Никогда и ни для кого. Но музыка была его универсальным языком. И если тело могло обмануть, то звук исходил прямо из нутра. Он не мог причислить себя к таким венским классикам, как Гайдн, Моцарт или Бетховен. Хм, Бетховен. Но его симфония тоже была циклом, подобно архитектурному сооружению, который соответствовал всем закономерностям. Он уже почти дошел до своего кабинета, а музыка продолжала тянуться как отдых после бури или как необходимое, но медленное выздоровление после тяжелой лихорадки. Рука уже почти была на ручке двери, когда звук заглушили приближавшиеся к нему шаги. Он затаил дыхание. Вдох. Тихо, Теодор. Не позволяй ей увидеть твою реакцию. Когда он закрывает за собой дверь, она успевает зайти внутрь, задевая его лицо пылающими кудрями, буквально вваливаясь в кабинет. Еще вдох. Чертова дыхательная гимнастика. Он крепко удерживает ее запах у себя в груди. Не позволяй ей услышать, как ты дышишь. Ее рука поправила его костюм, небрежно и совершенно неуместно. Она пробежалась глазами по его лицу, затем ниже, к губам – еще ниже было бы опаснее, но, конечно, Грейнджер, как и всегда, бросалась навстречу опасности. Он понял, что задыхается. Ему надо было что-то с этим сделать. Ему надо было всё обдумать намного раньше. Но вместо того, чтобы прийти в себя, он лишь стоял там, стоял и наблюдал, как чья-то рука прикасается к его локтю, тянет вниз, как бы приказывая сесть на край стола. Он подчинился. Его метка еще никогда так сильно не «кричала», не призывала его к помощи, словно находилась в агонии и такой боли, как будто Гермиона смогла выжечь ее лишь своим взглядом. И сейчас не осталось ничего, даже голосов в его голове. Не позволяй показать ей свою метку. Не позволил. Она увидела ее сама. Он знал, что мог еще вчера, еще на слушании, еще в школе рассказать ей, что она такая же, как и он. Он видел, как сейчас ее глаза судорожно метались по его шее, как в голове вихрем проносились разные звуки, а сердце выбивало такой же ритм, как у него на роковом балу. Сегодня его сердце уже почти остановилось. Гермиона все еще молчала, будто подбирая правильные слова, ведь она всегда всё делала правильно. И это было так для неё естественно. Тео думал, что она скорее перейдет на темную сторону, чем скажет ему, что слышит его. Тихо, Теодор. Ей без тебя будет лучше. Выслушай и промолчи. Заткни пальцем то отверстие в своем сердце, которое сейчас хотело выдать этот никому ненужный звук. Сегодня никаких флейт. В его глазах тут же вспыхивает что-то настолько темное, настолько противоестественное, но тут же исчезает, прежде чем он сам смог расшифровать его значение. По какой-то причине мозг думает, что всё это не будет иметь смысла. Но она – его смысл. Иногда даже самые глупые его идеи имели свои определенные достоинства. Как бы эта не оказалась самой глупой из всех. – Грейнджер… – его голос звучал с насмешкой, но обратив внимание на ее реакцию, он тут же исправился. – Гермиона. Уже знаешь, что это такое? – хотя бы сейчас он мог ощутить превосходство перед ней, ведь она помотала головой. – Самая умная ведьма нашего поколения не знает легенд Мерлина из «Истории магии»? Знаешь ли, а это редкость. Гермиона только издала странный хмыкающий звук, прежде чем сердито сложить руки на груди и устремить взгляд куда-то за его плечо. Выдох. Она вернулась к нему и резко произнесла: – Ты мог бы поделиться со мной этой книгой, Нотт. – И будь лишь ликом ясен, кто мрачен, тот всем кажется опасен… – он сделал паузу, прежде чем обрести полный контроль. – Любовь смеялась над рассудком Мерлина, и в этом была ее притягательная сила. Ты знала, что Нимуэ называли Владычицей озера? Хотя Мерлин звал ее в письмах Владычицей его души. Он был хорош во всех этих романтических речах и признаниях. Ровно до момента, пока она не забрала его внутреннюю силу, украв всю магию, что таилась внутри, и не погребла его под деревом на несколько веков. Она была женщиной, о которой он мог мечтать. Но она не была виновата в том, что мечтать сама была неспособна. Их «связь» погубила одного и приблизила смерть второй. Но самое интересное было не в его дневнике, а в записях, которые она сохранила. Следующие несколько лет после смерти Мерлина Нимуэ пыталась разгадать таинственный шрам, появившийся у нее на запястье. Ведьма не знала, что играть с магией опасно, – Тео удостоверился, что Гермиона слушает его внимательно, заметив ее заинтересованность и покусанные губы, он продолжил. – В любом моменте, в любом мгновении, в любом событии содержатся прошлое, настоящее и будущее. В любом мгновении сокрыта вечность. Каждый их уход – это одновременно и возвращение, каждое прощание – их встреча, а каждое возвращение – расставание. Все одновременно суть и начало, и конец. И так будет со всеми. Сегодня он впервые увидел это выражение на ее лице, когда она еще не была знакома с их… легендой. Их симфонией. И хотел его запомнить, ведь прямо сейчас он чуть не упал перед ней на колени. Он был готов сам умереть, если бы книги или записи четко сказали, что так он сможет спасти свою «пару». Теодор знал, что прошел год с тех пор, как Гермиона была в паре и рассталась с Уизли. Рыжий, конечно, все еще был среди ее лучших друзей. Но даже тот неудачный роман не смог бы разрушить «связь» между ними. Сейчас они продолжали смотреть друг на друга, стоя достаточно близко, чтобы дыхания сплетались воедино. И, может быть, все те слова, что бушевали в нем… может, ему стоило бы сказать сразу о той опасности, что их ждет, вместо чего он выдохнул: – Я мог бы… Показать тебе .. – его голос спадает почти до шепота, когда он наклоняется немного вперед. Его пальцы слегка задели ее руку. Теплую и… ожидающую следующих действий. Может быть, это всё его вина, но Гермиона одним резким движением сразу же пресекла его порыв. – Не надо, – просто сказала она в ответ. – Уже довольно поздно об этом говорить, тебе так не кажется… Душа моя? – он набрался смелости сполна, решив взять в свои руки их дальнейшую судьбу. Ведь судьба всю его жизнь насмехалась над ним. Теперь он будет… выше. Он бы хотел стать ее другом, еще тогда в школе, чтобы провести через множество опасностей. Он бы хотел стать ее партнером, что смог бы защитить от нападок Министерства. Он бы хотел стать ее любовником, который бы исцелил ее разбитое сердце после болезненного расставания. Но он стал ее «мейтом», который ждал вопреки всякой надежде и несмотря на все трудности и чертовы легенды. Тео медленно подался вперед, вернув тот сжатый и горячий воздух в ее границы личного пространства и так же медленно положил свою руку поверх ее. В одной ее руке была сейчас его сила. Смерть схватила ее за другую.