— Само твоё существование угрожает спокойствию Бездны.
Бездна — мрачная, окутанная мраком, до тяжести лёгкая и невыносимая даже на словах — преследует по пятам, осторожно обнимая плечи и шепча ядовитым тоном ласковые слова. Её протяжный голос, словно специально растягивающий буквы, ведёт отсчёт от начала до конца; и обязательно пройдет до финала, ведь её исход был предрешен с самого рождения.
Бездна — невидимая, неизученная, заманчивая, притягивала людей. Они старались познать её тайны, но, приблизившись к разгадке, неизменно погибали. Но были исключения — дети, рождённые с красными глазами, прозванные «приносящими несчастья», что служили, так сказать, проводниками. Посредниками меж двух миров; исходя из одного, они впитывали яркость и краски другого, после чего в возрасте семнадцати лет неминуемо оказывались сброшены обратно.
Таким детям не место в мире людей, и все прекрасно знают эту неоспоримую аксиому.
Им вообще нет места нигде. Принадлежа обоим мирам, они не связаны ни с одним. В материальном их вечность будут проклинать и ненавидеть, в том, которой станет им домом во имя спокойствию и равновесию в мире, по пятам следовать будет шипящее одиночество — а потом снова по кругу.
Бездна — место, в которое сбрасывают грешников, обречённых вечность скитаться в муках. Бездна — своеобразный ад, не имеющий одной оболочки: каждый видит по-своему. Бездна — место, где соизмеряются грехи, где шанс на искупление либо даётся, либо исчезает навсегда.
Хаиру Ихей ненавидит Бездну. Она не просила рождаться с розовыми глазами, отливающими красным, не желала с детства чувствовать нечто именуемое особой
связью с потусторонним миром — а на деле лишь слышать странные голоса, требующие беспрекословного повиновения судьбе.
Хаиру всегда было одиноко. Она ни на секунду в течение дня не оставалась одна: её преследовали по пятам служанки, услужливые наставницы, на каждый шаг находящие пятнадцать правил. Ей было слишком скучно сопротивляться их глупым традициям, и она забавлялась, из раза в раз наблюдая, как исчерпывает себя очередной неоспоримый метод воспитания.
— Ты должна будешь умереть от рук собственного брата, когда вы оба достигнете совершеннолетия.
Она бы самолично плюнула в лицо тому, кто этот ритуал придумал. Больнее делает ощущение, что Нимуре и правда всё равно — он убьёт её, навеки сбросив в Бездну, даже не моргнув глазом и не допустив вариант что-либо изменить.
Хаиру, несмотря на обилие мельтешащих вокруг людей, всегда оставалась одна; останется и после смерти. Хотя, кто знает — из Бездны никто живым не возвращался.
Там нет жизни, как и нет места ей.
Умирать она не хотела вопреки собственным подвергающимся сомнению чувствам. Ей ещё семнадцать; по идее, вся жизнь должна быть впереди. Жизнь, а не сидение в тесной комнате. Жизнь, а не равнодушный отсчет на циферблате времени до того, как всё закончится. Жизнь, а не напоминание, что тебе её дали из жалости, лишь бы убить как можно жестоко.
Хаиру всего семнадцать, когда она видит Коори. Ей нет восемнадцати, и она уже понимает, что судьба слишком влияет на жизнь. На её — точно; а менять что-либо уже морально не хватает сил. Она погибнет, впридачу забрав с собой чужие чувства. Может, его мимолетное признание подтолкнуло попытаться вновь что-либо попытаться решить?
— Как думаешь, — голос предательски дрожит, онемевшие руки не чувствуют холода, лишь болезненную дрожь, — пожалуйста... — рука, как в самых страшных кошмарах, тянется к лицу. Вместо фантомной пощечины и следующего за ней звонкого смеха — надтреснутая интонация, холод по всему телу, — мы ведь можем придумать что-нибудь?
Его согревающе-теплая ладонь аккуратно скользит по розовым волосам, в лунном свете залитыми серебром. Она привстает на носочки, чтобы удобнее было касаться щеки, чтобы накрыть чужие губы своими как можно быстрее.
Не страсть — попытка сохранить спорное тепло. Осенние ночи явно холоднее её сердца.
Она бы могла праздновать восемнадцатилетие завтра.
Не сразу Хаиру ощущает его руку на своей талии — касания были слишком аккуратными, и она почти не чувствовала их? — сильнее сжимает ладонь, потерянно обводя взглядом знакомый с детства сад. Мягкие розовые лепестки рвутся, когда Ихей касается их, и даже столь незначительная деталь служит непосредственным напоминанием:
она всегда разрушала то, что любила.
В глазах Коори — ужас человека, узнавшего в несколько минут покрываемую Вашу тайну длинною в несколько веков. Она не уверена даже в том, что, поверив, он сохранит жизнь. И, конечно, прекрасно осведомлена —
об этом нельзя говорить.
Хаиру с нездоровым влечением любила нарушать установленные правила и границы. Цена была слишком высока.
— Не вини себя за то, что рассказала мне, — его ладонь аккуратно скользит по волосам, перебирая пряди; Хаиру безумно приятны касания, но сейчас они отливают горечью, — я что-нибудь придумаю. Обещаю.
Она сдавленно кивает — на большее рассчитывать и не надеялась — и разжимает ладонь, безвольно опуская в пространство. Холод неприятно бьёт по пальцам. Соприкосновения с холодным воздухом, безусловно, неприятны.
— Ты будешь ждать меня? — голос Коори тих настолько, что даже ей приходится прислушаться. Хаиру пугает внезапная серьёзность. Она осторожно приобнимает его и не решается поцеловать.
Холодный дождь смешивается с ядовитым привкусом горечи на губах.
Хаиру провожает карету взглядом и молча переступает намокшие ступени. Она уже ни во что не верит.
***
Холодный шёлк аккуратно проходил сквозь пальцы. Она сжимала в руках ткань, так и не ставшую платьем — когда пытаешься вышить наряд на церемонию собственной смерти, разумеется, выходит не очень — и то и дело отрывалась, смотря в окно.
Руки слегка дрожат. Хаиру, собирая воедино своё спокойствие, продолжает держать спину прямо, когда раздаются шаги за дверью. Она не уверена даже в том, что дышит — лишь слышит обрывки диалога.
Игла неприятно укалывает кожу, заставляя отстраненно наблюдать, как кроваво-красная жидкость стекает на белый шёлк. И потом, словно очнувшись от сна, резко дернуться, осознав, что по ткани расползаются такие же алые пятна.
— Хаиру! — резко приоткрытая дверь неприятным скрежетом режет слух. Коори рядом, когда она сама не уверена, что здесь, — аккуратнее, — убедившись в одной-единственной царапине, он с ещё большей осторожностью берёт хрупкую ладонь в свою, помогая небольшому кровотечению угомониться быстрее.
Её сил хватает только на короткий кивок. Коори сам приобнимает, холодными руками скользя по теплым плечам — привычка; вплетает пальцы в розовые волосы, аккуратно ведёт большим пальцем по щеке, медленно, стараясь насладиться каждой секундой, мимолетно касается губ.
— Всё хорошо? — она знает — отрицательный ответ, и её жизнь будет кончена так же бесславно, как и начата. (
Хаиру просто знает, что не переживёт короткое «нет». Возможно, теперь в обоих смыслах)
— Конечно, — Коори отвечает так, будто бы другого ответа быть не могло. Хаиру не отстраняется, полулежа на его плече. Затаившись, внимательно слушает, — только не переживай. Этот час...
Его надо перетерпеть, ладно?
Её веки дёрнулись, но почти сразу закрылись. Коори аккуратно провёл рукой по спине Хаиру, второй непрерывно сжимал левую руку, высчитывая пульс.
— Я в сознании... — шёпот в ответ на беспокойство в его лице, — всё будет хорошо, — коснувшись свободной ладонью щеки, улыбнулась Хаиру.
Коори огромных усилий стоило удержать такое же выражение лица. Она всегда так мягко улыбалась, так тепло на него смотрела? Сейчас, когда её жизнь (его — тоже; он пока не намерен признавать) висела не на волоске — вальсировала на краю над Бездной, каждая вымученная улыбка давалась с трудом, ещё сильнее впечатываясь в память. Он чувствовал, как холодеют ладони, и не сразу понял, что свои. Хаиру беспомощно подняла взгляд на него.
— Прости, — до немой дрожи тихий шёпот, — я не должна была тебя в это впутывать. Всё было неправильно с того дня, как мы встретились в саду.
— В нашей встрече ничто не было неправильным, — отрезает он с небольшой резкостью, — только ошибочные суждения о том, что ты должна умереть.
Ихей неопределённо усмехается — своей жизнью она нарушит многовековый цикл, и неизвестно, что получится. Хорошо, если предрассудки Вашу не были ничем больше. Их правда с раннего детства затмевала сознание, и отречься от неё приравнивалось к невозможному.
У Хаиру впервые в своей жизни с губ срывается давно изученная молитва. Она была права. Девушке, родившейся с красными глазами, предначертанной умереть, не поможет даже опустившееся на землю небо.
Ей происходящее кажется до жути неправдивым. Мир блекнет в палитре ярких красок, когда она закрывает глаза — часть её надеется их не открыть — и ощущает падение.
***
Улицы, налитые чужой кровью, выглядят нетронуто; пустота отчаянным перезвоном переливается в ушах, заставляя содрогаться от одной мысли о произошедшем. Ветер тихо колышет бледную вывеску на очередном здании.
Пахнет дождём.
Коори касается холодных рук Хаиру — по венам словно пустили лёд. Бессмысленному «мы должны жить дальше» не находится места: теряется где-то вдали с завыванием ветра и шумом дождя. Столица пустует, столица уже никогда не наполнится бесконечной суетой и искристым светом фонарей. Сегодня Бездна пирует, устраивает собственный праздник в чертогах умертвленного города.
Хаиру думает — лучше бы их уничтожили вместе с городом, чем заставить, взирая на мертвенно-бледный туман, нести на плечах нескончаемый груз вины.
— Это из-за того, что я разорвала тот цикл, да? — тихий, на грани шепота голос. Говорить не хочется; дышать тоже. Сознание убаюкивающе укутывает пустота, — я исправлю это, я...
— Не надо, — Коори обрывает её на полуслове, чтобы не понадобилось слушать дальше. Хаиру послушно останавливается.
На руинах разрушенного здания лишь устрашающе кричат вороны, пережившие саму смерть. Былое величие втоптано в землю, и на этот раз — навсегда. Робкое «пойдём обратно» теряется в завывающем шуме. Её жизнь явно не стоила таких масштабов.
Пусть все будут помнить их героями, не позволившими Бездне поглотить страну, их маленькая тайна умрёт вместе с ними.
