Место под солнцем

      Вы чтите традиции? В моем детстве, в моей семье традициям отдавали первостепенную роль. Моим воспитанием и воспитанием моих старших сестер занималась наша бабушка, человек внушающей страх и уважение харизмы с внутренним несгибаемым стержнем, притом закостенелый консерватор, и моя мать — женщина, управляющая не только хозяйством, но и приносившая в дом прибыль шитьем кимоно на заказ. В то время, как мужчины моей фамилии с рассветом исчезали на работу и возвращались обратно глубокой ночью, эти двое, помимо обучения нас каллиграфии, арифметики и языкам, старались приобщить нас к тому, что помогло бы нам стать, в их понимании, достойными людьми.       Из их наставничества я помню уроки игры на биве: металлический лязг струн и боль, прошивающую током пальцы, от точного удара бабушкиной тростью — в наказание, если я путала аккорды. Помню фестиваль фейерверков и танабату, на которые мы надевали сшитые мамой юкаты. Помню ежегодное любование сакурой в императорском саду Синдзюку, где регулярно терялась анэ-сан из-за метафорического шила в заднице, и пахучими космеями в мемориальном парке Сёва. Я помню, что, когда я ещё училась в сельской начальной школе, мама возила нас на весенние праздники в осакский национальный театр бунраку на пьесы «Сокровищница самурайской верности», «Пленительное облачение танцовщицы» и «Господин Фальстаф»; уже будучи замужем и родив, я вернулась в этот театр вместе с мужем и детьми.       Ярче всего мне запомнились чайные церемонии. В моей памяти они сохранились ослепительными вспышками: как солнечные зайчики, скользящие по стенам и татами нашего чайного павильона, струящаяся вниз по курильнице белая дымка благовоний и керамические чайник и чаши, украшенные по кругу багряными кленовыми листьями; погрязая в ностальгии, я, по-прежнему, могу ощутить на языке вкус подаваемых перед чаем хрустящих рисовых крекеров и печеных каштанов.       Но наступила моя юность. Моим сестрам предстояло поступление в университет Кэйо, а моему отцу предложили должность ближе к центральному Токио, поэтому мои родители приняли устраивающее всех нас решение — уехать из Хинохары. Они сняли квартиру в Минато, и уже к наступлению нового учебного года мы распрощались с дедушкой и бабушкой, я сдала вступительный тест и была зачислена в женскую Школу Друзей в Мите. Тогда я гордилась, что меня, не городскую, приняли в частное учреждение, однако с возрастом я поняла, насколько незначительным было мое достижение по сравнению с победой моих сестер.       Что не менее главное, вместе с переездом из Ниситамы гнет над нами испарился, как испаряется роса. Мы наконец-то смогли вдохнуть полной грудью, но что мне делать с доверенной мне свободой я не знала. По инерции я продолжила оправдывать возложенные на меня ожидания: я училась, училась, училась, тренировалась в спортивной секции кэндо и даже вступила в библиотечный комитет. Я не замечала, как пора моей юности безвозвратно ускользает сквозь мои пальцы, а, когда я всё-таки остановилась, чтобы прислушаться к собственным желаниям, я уже была на первом году обучения в старшей школе и числилась представителем Ученического Совета Средней и Старшей Школы Друзей.       Вскоре я познакомилась с тринадцатилетней Юзухой Шиба. Это произошло по вине всё того же ученического совета: — Почему вы не позвали кого-нибудь из учителей? — я зажмурилась и потерла виски. Вокруг меня толпились перепуганные семиклассницы, лопочущие что-то в духе: «Сэмпай разберется», — а напротив, в закрытой туалетной кабинке, молчаливо держала оборону их одноклассница — скандально известная в стенах школы Юзуха Шиба. Хотя девочка училась у нас меньше триместра, о её саботаже утренних молитв и невыполнении домашних заданий слышали все; на собраниях ученического совета мы регулярно обсуждали, что же с ней делать. Теперь, из сумбурных объяснений поймавших меня семиклассниц, мне удалось узнать, что Юзуха внезапно расплакалась на физкультуре и убежала из спортивного зала в туалет, где заперлась и просидела, к моему приходу, почти до конца большой перемены. — Мы подумали, что у Юзухи будут проблемы, если кто-то узнает. У неё утром сильно болел живот, так что мы просто сказали, что она в медпункте.       Я кивнула. — Оставьте нас наедине.       Семиклассницы без препирательств высыпались в коридор. Когда дверь за ними закрылась, я постояла, убедилась, что никто не вздумал подслушивать или подглядывать, и начала рыться в сумке. — В следующий раз обращайся к медсестре, — я присела на корточки и протиснула в щель между полом и дверью кабины пластиковый футляр. Не могу объяснить, откуда взялась уверенность, что моя догадка верна, но в её подтверждение футляр сразу выхватили с той стороны. Послышался рваный вздох, Юзуха нервно зашуршала оберткой. Я ждала где-то минуту, пока снова не воцарилась тишина, после чего, привлекая внимание, прочистила горло. Девочка решительно не издавала ни звука. Я поджала губы. — Я дам тебе свой пиджак. Повяжешь на бедрах.       Дверь отворилась. До сих пор в черных шортах, белой футболке и кроссовках, Юзуха, избегая зрительного контакта, шагнула вперед и протянула мне дрожащую руку. Даже на мельком брошенный взгляд она выглядела болезненно и уязвлено. Пришлось отвернуться. Я сняла с себя форменный темно-синий пиджак и, не глядя, передала его ей. — Ты ведь не обедала, да? — вопрос сорвался с моих губ прежде, чем я успела сообразить, что именно я собираюсь делать. Сцепив пальцы в замок за спиной, я переступила с ноги на ногу и перекатилась с пятки на носок и обратно. — Какое совпадение. Я тоже! Я надеялась купить чего-нибудь перекусить в вендинговом аппарате, но… Может быть, я отведу тебя до раздевалки, ты переоденешься, а потом мы с тобой сходим на барбекю в Гокан-Манзоку? Придется, конечно, прогулять пару занятий… — я охнула, — Я действительно голодна. — Гокан-Манзоку? — девочка повторила за мной эхом. Мое приглашение пообедать в кафе сбило её с толку, иначе, мне кажется, Юзуха не удосужилась бы мне ответить. — У них безлимитный тушеный кимчи. Можно взять, сколько душе угодно, за символическую плату. Вместо сахара они добавляют в него сливово-грушевое пюре, и никакое покупное с их кимчи не сравнится, — я выдержала паузу. — Соглашайся, Шиба-сан. Я угощаю.

***

      Вытопившийся из разложенных ломтиков мяса жир шипел на раскаленной решетке. Я подцепила палочками зарумянившийся на гриле слайс мраморной говядины, макнула его в соус, опустила в чашу, захватывая для полноты ощущения риса, и, наконец, отправила еду себе в рот. Прожевав, я сморщила нос от удовольствия. Вкусно.       Я убрала палочки на подставку. — Шиба-сан, тебе не нравится наша школа?       Лицо семиклассницы омрачила тень. Из пестрящего позициями меню она выбрала тривиальные курицу по-корейски и сладко-острые ттокппоки: по сути фастфуд, который дешевле купить в уличных киосках, чем в кафе с японским барбекю. Её выбор я не оспорила: главное, что ребенок сытый, а, по моей точке зрения, откормленная за мои деньги разомлевшая Юзуха будет более открытой к душевным разговорам, нежели голодная остервенелая Юзуха. — Мне не нравятся квакеры, — девочка сердито стрельнула глазами. — Я слышала, — я кивнула. — Ты отказываешься молиться, пропускаешь уроки по чтению Библии и не поешь вместе со всеми школьный гимн, и не носишь школьный значок. Это из-за того, что ты не веришь, или из-за того, что заставляют? — Меня просто раздражают фанатики. — То есть квакеры, — я взяла металлические щипцы и, подавшись вперед, перевернула на гриле слайсы говяжьего языка. Юзуха неопределенно повела плечом. Я вздохнула. — Ты знаешь, почему выпускницы нашей школы поступают в ведущие университеты Японии и за границу? — Неужели… Бог? — В нашей школе сбалансированная подготовка к экзаменам, квалифицированные преподаватели, прошедшие жесткий отбор, а ещё всех нас учат налаживать связи, — я натянуто улыбнулась. — Я имею в виду… Понимаешь, Шиба-сан, ценности квакеров на самом деле же не плохие. Они проповедуют равенство, честность, простоту. Им чуждо насилие. Они даже выступают против обязательной военной службы, и многие поддерживают однополые браки. — Это важно? — Юзуха скривила губы. Детские лица не пригодны для ярких отрицательных эмоций. На них выражения отвращения, насмешки или ненависти передаются грязно и искаженно, из-за чего возникает желание поднять ладонь и смазать. Выражение брезгливости на лице семиклассницы смотрелось именно таким. — Я не христианка, Шиба-сан, — поборов неловкость, я приосанилась и снова улыбнулась. — Мои бабушка и дедушка верят в духов, демонов и семерых богов счастья, мать в астрологию и непостижимую космическую энергию, а отец — в экономику и прогнившее правительство. Если для того, чтобы безупречно сдать все экзамены и поступить, мне нужно по утрам складывать ладошки, жмуриться и считать до десяти, я сложу ладони, закрою глаза и посчитаю. То, что ты не веришь, не оправдывает нарушение порядка и, тем более, не дает тебе права обижать чувства тех девочек, которые верят. О, сок несут, — краем глаза я заметила официанта. — Кампай!       В Гокан-Манзоку мы с Юзухой вернулись на выходные. И на выходные через неделю. И на каждые выходные следующих полутора лет, пока Шибу-сан не отчислили.