Компромисс не для нас

В ноябре в Питере особенно серо. Сыро, холодно и промозгло. Деревья уже станцевали для ветра последний в этом году стриптиз и, обнажённые, кольями ребристых веток жалобно упираются в низкие тучи. Крупные крошки перебитого асфальта вонзаются в хлипкие подошвы дешёвых ботинок и в ссадины на щеках и кулаках. Бетонный поребрик под спиной мало похож на старый сплющенный матрас, но Мишка не спешит подниматься. Он устал от беготни, суеты, бешеного угара и драк. Мише хочется просто уснуть и забыться. Потому что на сегодня — хватит. В просвете между притёршимися друг к другу стенами ещё не скоро забрезжит поздний тусклый рассвет, и Мишка всерьёз закрывает глаза, чтобы уснуть прямо здесь. Какая к чертям разница. Он теперь самый что ни на есть бомж, человек-конфликт без определённого места жительства. — Вставай-вставай, — кто-то бесцеремонно тянет его за руку. Перед глазами мелькает панковский ирокез и размытое кровавое пятно на щеке. — Отвали, никуда я не пойду. Мне и тут хорошо, — Миха ёжится и поджимает к груди колени, пытаясь одной рукой натянуть поудобнее куртку. — Замерзнёшь нахуй. После отрезвляющего удара в нос, его помимо воли тянут куда-то вверх, в относительное тепло. Миха резко дёргает головой и покоряется. Панки, они такие… Творят добро кулаками. Не церемонятся. Ни за что не дадут подохнуть в одиночку. — Я просто устал. Чё докопались? — он моргает, чтобы разглядеть в чернильной темноте вокруг хоть каплю света. — Пей давай, — рядом со ртом оказывается армейская металлическая кружка. Миша глубоко вздыхает, надеясь, что за матовыми стальными стенками плещется не чай, и угадывает: в нос бьёт запах крепкого алкоголя. Зрение наконец фокусируется и привыкает к полумраку. Вокруг полуразрушенная лестница чёрного хода, печка-буржуйка прямо посреди лестничной площадки и человек пять пацанов, которых он почти не знает. — Как звать? — спрашивает тот, кто сидит ближе, и протягивает ему самокрутку. — Миха, — он в несколько глотков принимает в себя очень горькую самопальную водку и шумно переводит дыхание. — Горшок. — Ты хорошо махался там, со скинами. — Да я… Боксом занимался, на самом деле. Кого хочешь, уложу. — Наш человек, — к нему одобрительно тянутся сразу несколько ладоней. — Ещё чё делаешь? Играешь ведь? — Обязательно. Песни пишу. — Dead Kennedys знаешь? The Clash? Разговор оживляется вместе со встрепенувшимся Мишей. На самодельном столике, с ролью которого успешно справляется перевёрнутый пивной ящик, появляется скромная закусь и ещё одна бутылка спирта «Рояль». Парни разбавляют его водой и болтают без умолку. Миша, окосев окончательно, расслабленно рассуждает о панке и крутит головой в разные стороны, поддерживая разношёрстную беседу. — Батя гитару разъебал в хлам, — пьяные слёзы одного из панков мешаются с общим смехом и клубятся над обломками грифа, от которого торчат во все стороны струны. — Не гунди, мы же панки! — кричат из угла, но Миха понимающе кивает: — Я бы свою ни за что не позволил так. Хотя мой отец тоже… Плакаты разорвал, пластинки. Но инструмент — нет. Она ж такая… Хрупкая и нежная, и звучит, как надо, лишь в умелых руках. Её беречь надо. Понимаешь, да? — Я-то понимаю. А вот они… — Стопудово, ты прав, братан, — Миша придвигается ближе и кладёт руку на плечо такого же, как он. — У меня всё то же самое, поэтому я из дома свалил. — И где живёшь? — Нигде, — Миха захлёбывается нервным смехом. Как бы он ни хотел показать, что ему всё похуй, на душе скребут кошки. Мир вокруг враждебно клацает зубами, скалится, рычит. Миша не готов стать грязью под его бездушными подошвами. Но вокруг один мрак. Безнадёга и тоска. Он молча встаёт и уходит из заброшенного парадняка на мокрую улицу. Маршрут предельно прост и долог — в Купчино. К Андрюхе. Именно в этом человеке для Мишки сосредоточился вдруг весь свет мира. Нет, есть ещё, конечно Шурик Балунов, верный друг и соратник, но Князь… Это немного другое. Яркое светлое пятно в жизни. Портал в сказочные миры, которые оказались такими живыми и настоящими, что быстро затмили серые бесконечные будни. Даже музыка Мишкина расцвела с этими стихами, и заиграла совсем новыми красками. К нужному дому он приходит под утро. Скребётся в окно, благо Князь живёт на первом этаже, но не получает ни ответа, ни привета. Тогда мокрый, грязный, совсем истрепавшийся за эту ночь Миха садится на ступеньки и закуривает последнюю сигарету. Что делать дальше, он представляет слабо. И тут на удачу из-за угла выплывает то самое светлое Княжеское пятно. Вусмерть пьяное и грязное, хлеще, чем Мишка, раз в десять. — Андрюха, ё-моё! Здорово! — Миха? — Андрей чуть отцепляется от школьного друга, который тащил его на себе, и прикладывает руку к голове в приветственном жесте. — Салют! Витёк, ты иди, всё, доставил до места. Больше же не осталось ничё? Ну всё, вали тогда. Мишка, сигаретку дай. — Держи, алкаш. Не, лучше я сам, уронишь нахер, а она последняя, — Миша, весьма протрезвевший за время своего путешествия по городу, придерживает сигарету у губ Андрея, пока тот вольготно затягивается. — Что за повод? — Да, товарищ один из армии вернулся, вот и… Отмечали, это самое, — язык Андрея заплетается, еле двигаясь, и он тяжело виснет на Михе. — Горшочек… Ты чё пришёл-то? — Да… Пусто без тебя. Херово, — Миша сам не сразу осознает, какую искреннюю чушь только что сморозил, но Князь лишь кивает, роняя тяжёлую голову на грудь. — Я думал, мы это… Посочиняем что-нибудь вместе. А ты в дрова, ё-моё. — Мишка… — Андрей резко вскидывает мутные глаза и набирает воздуха для длинной речи. — А знаешь, какая фигня? Я вот пишу, рисую, пью… И всё время о тебе думаю. Рисую Шута — получаешься ты. Песню пишу — опять про тебя. На пиво гляну — сразу представляю, как ты его пьёшь, и это… Как оно бежит по подбородку, это самое, туда, к шее… Живу тобой, блять… С каждым словом он всё ближе сдвигался к Мишкиному лицу, и теперь дышит совсем рядом, опасно облизывая губы. Воздух наполняется алкогольными парами и готов взорваться. Всё кажется до жути правильным и притягивающим. Пьяный разоткровенничавшийся Андрей, его холодные руки на щеках, его горячий лоб… Сильная хватка и заливистый смех. — Миха, не смотри на меня так, я не баба. Я баб! Баобаб! Ба-о-баб! Он, шатаясь, как камыш на ветру, поднимается, и пытается прыгать вокруг Михи, совершая ритуальные танцы африканских племён. Предсказуемо падает прямо в слякотную лужу и лежит в ней, раскинув руки, будто это джакузи. Миха размашисто хлопает себя по лбу и смеётся до колик в пустом животе.