***
Любопытство привело Дазая мимо череды фонарей прямо в логово Чуи. Похоть удержала его там. С концом сентября листья стали малиновыми. Океан выбрасывал черные воды и пузырящуюся белую пену на берег, и холодный ветер тянул пропитанный солью и пахнущий водорослями воздух до самого дома. Дерево энгавы становилось липким на ощупь и отдавало влагой. Чуя держал шторы открытыми, позволяя ветру и песку хлестать его по лицу. Иногда он играл на кото для Дазая. Он больше не упоминал о своей сестре, но музыка его не принадлежала миру людей. Сначала он просто тонкими пальцами перебирал струны, но вскоре незамысловатая мелодия перерастала в головокружительный вихрь. Дазай сидел с чашкой сакэ и слушал, подергивая ушами от высоких звуков, и лицо его морщилось в улыбке. Он не солгал в тот день в заливе: несмотря на острую потребность в свободе, которая умоляла его покинуть дом, ему нравился Чуя. В отличие от лис, призраки были честны. Они, верные голоду, который удерживал их привязанными к миру живых, не имели в масках нужды. Поэтому, одним утром, когда лето начало переходить в осень, Дазай сел на татами перед Чуей и поставил на пол между ними шкатулку. Обычная черная лакированная шкатулка. Обманчивая простота с легкостью могла обмануть любого, если бы не сочащаяся изнутри сила. То, что было внутри, казалось, пульсировало, жи́во и тепло, и мало чем отличалось от человеческого сердца. Чуя ахнул, распахнув глаза, стоило ему увидеть шкатулку. — Это… Дазай кивнул. — Мое сердце, — сказал он. — Оно твое. — Нет. Ни за что, блять. — Чуя начал подниматься на ноги, качая головой, но прищуренные глаза и острый взгляд Дазая заставили его сесть на место. — Осаму, я не могу. Ты знаешь, я не могу его принять. Его сердце, источник его силы. Отдать его Чуе на хранение казалось верным решением — оставить свое сердце в руках того, кто впервые свел на нет решимость Дазая покончить со своей бессмертной жизнью. Призрак украл у смерти привлекательность. Он придал его жизни новый смысл. Пришло время взять на себя ответственность. — Нет больше никого, кому я бы доверял, как себе, — протянул Дазай с улыбкой на губах. — Я прошу тебя позаботиться о нем для меня. — Нет. — Да, Чуя. Сказав это, Дазай, не поднимаясь с колен, двинулся к призраку. Зашелестел шелк, когда он скользнул вперед и поймал Чую в свои объятия. Призрак позволил лису утянуть себя на колени. — Я могу предать тебя, — сказал Чуя. — Я доверяю тебе. — Почему? Молча, он поцеловал Чую в лоб, в трепещущие веки, в щеки. Лис заколебался на расстоянии вздоха от его губ, и на лице призрака промелькнуло нетерпение. Дазай доверял Чуе так, как никогда никому не доверял, и все же сейчас правильные слова ускользали от него. Поэтому он в нежном поцелуе прижался к губам призрака. Скользнул губами вниз по шее, к бескровной яремной вене и холодной коже. Проследил каждую веснушку, каждый маленький шрам, каждый признак прошлого человеческого существования. С молчащим сердцем тело Чуи было таким тихим. — Потому что это ты, — Дазай потянул ворот кимоно, одним движением сдвинув слои малинового шелка. Они соскользнули с чужого плеча, обнажив море молочной кожи. — Потому что ты другой, чиби. — Чуя тихо ахнул, когда Дазай откинул его волосы на спину, касаясь ключицы. — Потому что ты верный и чистый. Потому что когда-то ты был человеком, а я никогда им не буду. — Он прикусил плечо Чуи, прижимая призрака к своей груди. — Потому что мне нужно, чтобы ты ждал меня. Забудь своего прошлого возлюбленного. Чуя выгнулся и тихо застонал. Он был таким податливым под его языком, под его руками. Его бедра неуверенно прижались к бедрам Дазая, и все тело ожило, когда он устроился на коленях лиса. Дазай помог ему правильно оседлать его, вздрогнув, когда ногти Чуи вонзились в лопатки, жадно вцепившись в бинты под кимоно. Жди меня, и только меня. — Я… — Просто скажи "да", — пробормотал Дазай. Чуя заерзал на его коленях, прерывисто вздохнув, когда рука лиса скользнула под ткань и коснулась его обнаженного бедра. Дразнящее, трепещущее прикосновение. Достаточное, чтобы заставить Чую вздрогнуть. — Ублюдок, — прошипел призрак, но в голосе его слышалась отчаянная нужда. Для ушей Дазая его слова звучали так же сладко, как признание в любви. — Я не… твой, ах… твой телохранитель. Дазай удовлетворенно промурлыкал. Пальцы коснулись ноги Чуи, двигаясь вверх по внутренней стороне бедра. Он наслаждался ощущением, как под его прикосновением кожа покрывается мурашками. — Да, — согласился он. — Ты мой хранитель. Чуя испустил гортанный, хриплый вздох. — Это одно и то же. Нет. Нет, о нет, все совсем иначе. — Ты бы хранил мое сердце. Оно твое, если хочешь, — сказал лис. — Ты сделаешь это для меня, ягненок? — Не спрашивай так, — взмолился Чуя, и его голос надломился и превратился в стон, когда Дазай погладил его член — и на этот раз в его действиях не было ничего застенчивого или дразнящего. — Черт. — Сухие зубы и влажный язык терзали кожу, пуская по телу дрожь. — Черт, — снова сказал он, поджимая пальцы. Дазай ухмыльнулся. Его большой палец скользнул по члену Чуи, чувствуя, как тот становится тверже под его рукой. Затем он провел пальцем по крайней плоти, смачивая подушечки первыми сладкими каплями. Он двигал бедрами вперед медленными, глубокими рывками. Несмотря на то, что Дазай все еще был в одежде, он уже чувствовал, что сам становится все более жестким и нетерпеливым. Удовольствие бурлило в животе, как ленивый зверь, когда Чуя откинул голову назад и застонал — глубоким и душераздирающим звуком — и качнул бедрами, прижимая их эрекции друг к другу. Они разделили один судорожный вздох на двоих. А затем Чуя обхватил лицо Дазая ладонями, затягивая его в долгий поцелуй. — Хорошо. Ты будешь в безопасности, — сказал он, прижимаясь своими губами к чужим. — Обещаю, что сохраню твое сердце. Большего Дазаю было и не нужно. Он притянул Чую к себе, все ближе и ближе, и сбросил кимоно призрака со спины. Поймал губами розовый сосок, наслаждаясь тем, как Чуя выгнулся дугой и зарылся руками ему в волосы, прижимая костлявые колени к бедрам. — Подожди, — выдохнул Чуя, осторожно отталкивая его. Немного, ровно столько, чтобы расстегнуть одежду Дазая и должным образом распахнуть свое кимоно. Призрак нетерпеливо отбросил оба пояса в сторону. Дазай ухмыльнулся. Тонкая фигура, обтянутая малиновым шелком, как мантией, и каскад рыжих волос — Чуя был прекрасен. Он был красавцем, достойным всех сокровищ мира, и он принадлежал ему. Он снова усадил Чую к себе на колени — яростно, настойчиво, поглощенный приступом ранее не испытываемого голода, и проник пальцем внутрь. Чуя вздохнул, приспосабливаясь к вторжению и заглушая дискомфорт в ненасытном поцелуе. Ты будешь в безопасности. Слова продолжали звучать в голове Дазая, и вместе с ними пришло ощущение, что данная ему клятва была гораздо больше, чем он мог бы заслужить. Забытая шкатулка стояла на полу, когда Дазай брал Чую — его Чую — до тех пор, пока призрак не заплакал от удовольствия, их руки были сцеплены вместе, а тела покрыты укусами и царапинами. Теперь Дазай тоже принадлежал ему, до самого конца человечества. Пока их голоса не сорвались, а слова не потеряли свой смысл, и вечер не превратился в утро.***
С того момента, как Чуя согласился хранить его сердце, Дазай начал искать подходящее время, чтобы уйти. Они лежали в постели. Свет единственной свечи расцвечивал их тела янтарными цветами и бросал длинные тени на раздвижные двери, отделявшие спальню призрака от остального особняка. Они могли услышать звуки леса, если бы совсем не двигались. В чреве дома Дазаю впервые за шесть столетий удалось без пробуждения проспать всю ночь. Теперь его пальцы скользили по изгибам обнаженного плеча и руки Чуи. — Чиби? Чуя пошевелился под прикосновениями, как ленивый кот — вытянул ноги и обвил лодыжками голые икры Дазая, прижимаясь к ним холодными ступнями. Дазай скользнул пальцами вниз по руке возлюбленного, очертив дорожку зеленых вен. Робкие веснушки покрывали кожу Чуи, будто его тело окунули в звездную пыль. — Как ты умер? Все еще лежащий полубоком к Дазаю и скрытый от его пронзительного взгляда, Чуя прикусил нижнюю губу. Нерешительность сделала его голубые глаза темнее. — Я позволил себе умереть с голоду, — сказал он. Прикосновение прекратилось. Дазай понял, что задержал дыхание, только когда Чуя повернулся к нему, уткнулся лицом в изгиб шеи и глубоко вдохнул. — Не печалься обо мне, чертов Дазай, — пробормотал он сухо и сурово. Приказ вибрировал в мозгу Дазая, в душе, дрожью отдавался во всех шести хвостах. — Все в порядке. «Не печалься», сказал Чуя. Дазай не печалился. Он был удивлен, как такое маленькое существо могло так изящно принять что-то столь большое, как вечное страдание. Его тело содрогнулось, когда Чуя придвинулся ближе и просунул ледяную ногу между его бедер и вонзил ногти Дазаю в лопатки. — Скажи что-нибудь. Твое молчание напрягает. — Я не знаю, что сказать, — ответил Дазай. — Наверное, я тебе завидую. — Не надо. Смерть убога. — Смерть означает освобождение. Чуя усмехнулся, даже не пытаясь скрыть свой невеселый смех. — Я выгляжу свободным? Не найдя лучшего ответа, Дазай лишь прикоснулся губами к макушке призрака. Он мог бы возразить, что злоба и жадность были тюремщиками Чуи, а не смерть, но что бы изменилось? Смерть все равно смотрела на Чую — заглядывала в глубину его глаз, таких голубых, таких отчаянных — и отказала ему. Смерть все равно подвела его. Лис, который жаждал смерти, и призрак-самоубийца. Как поэтично. Напевая себе под нос, чувствуя, как Чуя шевелится в его объятиях, все еще жаждущий контакта, Дазай издал задумчивый звук. — Хм. Как неприятно, — пробормотал он. — Теперь мы не можем умереть вместе. — Я бы все равно не умер с тобой, глупый лис, — сказал Чуя. Дазай притворился, что ему не больно. «Я позволил себе умереть». Почему мысль о том, что Чуя оставил свою человечность ради другого мужчины, так беспокоила его? Неужели он действительно влюбился? Произошло это до или после того, как приятный секс превратился в занятия любовью, а ложь — в отчаянную правду? — …Чуя счастливчик. Меня никогда не любили так, как тебя. Я люблю тебя, и это пугает меня больше, чем сама смерть. Чуя усмехнулся, переплетая их ноги. — Неправда, — сказал он. У Дазая по спине пробежали мурашки, и что-то теплое заворочалось где-то внутри. — Ты любим. — Ты только что сказал, что не умрешь за меня. Чуя прижался губами к забинтованной грудине Дазая. — Сейчас я бы не согласился умереть ни за кого, — пробормотал он, кончиком носа касаясь чистой марли, покрывавшей тело лиса. — Это больно, понимаешь? Чувствуешь, как сжимается желудок, жжет и разъедает желчью горло и зубы. Дазай сморщил нос. Он крепче обнял Чую, зарывшись носом в его волосы. — Звучит болезненно. Мне не нравится. — Я был гребаным идиотом, когда думал, что он вернется. Он был уже мертв. — голос Чуи понизился до кислого фырканья. — Я думаю, часть меня надеялась, что я снова увижу его в посмертии. Ты скучаешь по нему? — хотел спросить Дазай. Ему нужно было знать, что Чуя не скучал по человеку, чье имя никогда не слетало с его губ, но память о котором не меркла в его глазах. Безымянный любовник жил в каждом жесте призрака, в каждом его притворном вздохе, в его стонах, когда он прикасался к себе — и у Дазая не было над этим никакой власти, кроме попыток запечатлеть свои укусы на каждом дюйме чужого тела. Он мог только убедиться, что Чуя не будет спать в одиночестве, когда ему приснится этот человек. Он приоткрыл губы, готовый к вопросу, но Чуя заговорил прежде, чем он успел спросить. — Но вместо того, чтобы встретиться с ним, я оказался здесь в ловушке. И я никогда больше не увижу ни его, ни свою сестру, так… зачем была вся эта боль? Они все оставили меня. Его голос дрогнул, когда он снова уткнулся лицом в плечо Дазая, вдыхая аромат благовоний и трав. Бинты промокли от холодных слез. Чуя задрожал в его объятиях — он плакал, и его сильное тело под пальцами Дазая походило на драгоценное стекло, и внезапно лис понял, почему его возлюбленный мог походить на скорбящую вдову. Мягкое создание, убитое горем. В своей лучшей попытке казаться ласковым, Дазай погладил Чую по голове. — Все в порядке, — пробормотал он. Он бы сказал больше, но Чуя оттолкнулся и поднял голову. Медленно, неестественно медленно, и рыжие волосы, как занавеси, закрывали его веснушчатое лицо. Он уставился на Дазая круглыми васильково-голубыми, переливающиеся в полумраке глазами. Они разрывали его на части, заглядывая прямо в душу. — Если ты уйдешь, я убью тебя. Дазай ухмыльнулся и убрал рыжую прядь с его лица. Чуя не испугал его. Хотя, перспектива быть прикованным к нему навсегда… — Конечно, чиби. Но это был его намек на уход. Дазай растворился вместе с утренним туманом. Он не попрощался — думал об этом, но никакие слова не казались достаточно хорошими. Все останавливалось на мысли о том, что он покидает дом, оставляя обиженного на него Чую в одиночестве. Поэтому он исчез, не оставив после себя ничего, кроме холодной постели и лакированной шкатулки. У Чуи было его сердце, так что он, должно быть, знал, что Дазай вернется. Я люблю тебя, и я в ужасе. Надеюсь, ты понимаешь, почему я должен уйти.***
Снова Дазай начал искать фонари с началом зимы, долгие годы спустя. Он не хотел. Часть его надеялась, что он найдет в себе силы никогда больше не входить в дом Чуи — что он сможет найти в себе силы держаться подальше от царства сожаления и тьмы, где воздух застревал в легких и вонял пеплом. Лисы должны быть умными, верно? Самое умное, что он когда-либо сделал, — это ускользнул из объятий призрака, прежде чем слишком опьянел от счастья, прежде чем начал верить, что у них может быть будущее. Что все может получиться. Тем не менее, с тех пор как он ушел, всем, что он мог видеть сквозь сомкнутые веки, когда пытался заснуть, было лицо Чуи и его похожие на бусины нечеловеческие глаза. С каждым выдохом он вдыхал воспоминание о запахе Чуи. Сорок лет ему удавалось не приближаться к Суме. Он путешествовал по всей стране, держась на безопасном расстоянии от галечного берега, океана и Вдовы. Сорок лет он боролся, мечтая о том, что оставил позади. Оглядываясь назад, Дазай мог сказать, что вернулся в объятия Чуи не по собственной воле. Его привела судьба.***
— У тебя хватает смелости показывать здесь свое лицо, ублюдок. Дазай плюхнулся на пол, скрестив ноги, шесть хвостов лениво виляли в такт движению. Он просто вошел без приглашения, и Чуя оказался с неприятным сюрпризом в виде проклятой дикой лисицы, ворвавшейся в его дом. В добавок ко всему, утащившей его миску с персиками. — Ах, я тоже рад видеть Чую. — Прошло сорок лет, Дазай. Лисьи хвосты замерли. Почему, из-за внезапного перехода на фамилию или, может, из-за самого времени? Почему, потому что Чуя вел счет дням в течение сорока лет? — Я знаю, — пробормотал он. Обычно Чуя понял бы и отступил, но сейчас простое признание не могло его остановить. Не в этот раз. — Ты просто, блять, ушел. — Я знаю. Проблема была не в том, что Дазай ушел. Проблема была в том, что он ушел в ту ночь, когда Чуя признался, что умер потому, что его бросили. Дазай сбежал, и это вполне походило на попытку убить Чую второй раз. Извращенный опыт: может ли призрак скончаться дважды? — Уходи. — Нет, — протянул Дазай. Просто дай мне гребаный перерыв, подумал Чуя. Он переступил с ноги на ногу, не зная, как поступить. Он и не думал, что лис вернется; спустя месяц ожидания Чуя просто смирился с вновь обретенной вечностью одиночества и охоты. Следовало догадаться, что Дазай привык только брать, брать и брать, будто имел на то право, будто Чуя существовал только для него. Идеальное дополнение, недостающая половинка. Едва ли верилось, что они прожили столетия, не зная друг друга. Но, может быть, все эти столетия они друг друга искали. Однако от кожи и одежды Дазая исходило нечто такое, что даже больше, чем его исчезновение, ранило Чую. Запах. Неизвестный, но достаточно сильный. Достаточно, чтобы задеть гордость Чуи. Его возлюбленный вернулся, но… он пах кем-то другим? Это что, шутка? Чуя бросился на лиса, обхватив его руками за шею. В мгновение ока он оказался сверху и толкнул его на пол, низко зашипев. Волосы разметались по татами, воздух отяжелел от едва сдерживаемого гнева. Пальцы впились в нежную кожу, ногти вцепились в повязки, покрывавшие шею. — Как ты смеешь. Дазай улыбнулся — мягкой улыбкой, несмотря на едва уловимую боль, охватившую его. — Здравствуй, Чуя, — пробормотал он. Нежно. Чуя задрожал, прожигая его горящими от накатившей ярости глазами. — Как ты смеешь заявляться сюда, — сказал он. Его голос стал ниже, а глаза сузились. — И вонять смертной женщиной. Ублюдок. — …Ну, технически это мальчик. Чуя крепче сдавил перемотанную шею, сжав коленями чужие бедра. Ожидавший этого Дазай улыбнулся. Все по плану, подумал он. Ревность жгла его прекрасного маленького призрака. — Пошел ты… — Не надо, чиби, — сказал он. — Я взял ученика. Тигра-оборотня. — Он наслаждался тем, как Чуя вытаращил глаза от удивления. — Знаю-знаю. Он пришел ко мне, когда ему больше некуда было идти. То, что ты чувствуешь, — это обыденная, скучная совместная жизнь. Я и пальцем его не тронул. Глаза Чуи сузились. — У тебя есть кто-то другой. Это звучало так побежденно, так пусто, что Дазай не смог подавить прокатившуюся по телу дрожь. Словно ледяная рука схватила лиса за сердце. Это «у тебя есть кто-то другой» звучало ужасно похоже на «ты меня бросил». Дазай заставил себя улыбнуться, несмотря на накатившее чувство вины. — Не глупи, — сказал он. Понадеялся, что звучал достаточно убедительно, но, конечно же, ошибся. — Тогда не лги. — Я не лгу, Чуя. Мне не нужно искать тебе замену. Чуя заколебался. — Но ты должен заботиться о нем, — пробормотал он после недолгого молчания. — Значит, ты не останешься надолго. Ты снова уйдешь. Дазай покачал головой, чувствуя затылком твердый пол. Рука Чуи все еще сжимала его шею. — Мы не останемся. Но сейчас я сказал Ацуши-куну найти поблизости место, где можно остановиться. — сердце Чуи подпрыгнуло. Должно быть, удивление было очень уж ярко написано у него на лице, потому что Дазай ухмыльнулся. — Не делай такое лицо. Я хочу остаться с тобой ненадолго, чиби, если ты позволишь. Чуя нахмурился. — Я тоже скучал по тебе, — настаивал Дазай. Чуя сморщился, но не стал указывать, что никогда Дазаю этого не говорил. Приняв молчание призрака за добрый знак, Дазай заправил непослушную прядь рыжевато-каштановых волос за ухо своего возлюбленного. По губам его скользнула та улыбка, что появлялась только тогда, когда рядом с ним был Чуя. Легкая, как молоко, сладкая, как мед. Подобно летнему моросящему дождю, он позволил прощению Чуи обнять его, окутать, убаюкать столь необходимым чувством цели. Медленно, Чуя вздохнул. И когда он вновь заговорил, в голосе его звучало поражение. — Почему ты здесь, Дазай? — Я хотел тебя увидеть. Призрак надул губы. — Ты мог бы прийти раньше. Мог бы. Но чувствовал, что вернись он раньше, и долго бы не протянул. Оставаясь на одном месте, лис задыхался. Каждая минута, проведенная с Чуей, приближала бы его к разрушению того, что было между ними. Поэтому он ждал, пока не начал зацикливаться на последнем разделенном с Чуей воспоминании, пытаясь ухватить ускользающие из памяти интонации и ласку прикосновений. Дазай ждал, пока не стало слишком больно. — Теперь я здесь, — пробормотал он. Единственный ответ, который он мог дать Чуе — и Дазай боялся, что звучал он не слишком убедительно, — но он был правдой. В масштабе вечности посмертия на этот раз у них было не так много времени, и с наибольшим удовольствием Чуя проводил его, сидя на энгаве с Дазаем и расчесывая пушистые хвосты, пока мех не засиял, как свежий снег. При тщательном расчесывании каждый хвост превращался в пышную массу серебряных нитей, переливающихся под лучами солнца. Дазай одобрительно завилял хвостом, заставив Чую рассмеяться. Призрак снова погрузил щетку и расчесал мягкий мех, наслаждаясь мягким звуком, исходящим от возлюбленного. Звук завибрировал в воздухе, как кошачье мурлыканье, но громче. Проник Чуе под кожу, сердцебиением отдаваясь в пустой грудной клетке. — Я думал, лисы кричат, — тихо пробормотал он. Дазай только лениво мурлыкнул в знак согласия. — Это было бы неудобно, да? — Наверное. — Нам нужно смешаться с толпой, — добавил Дазай. Слова сонно, лениво растягивались, и Чуя улыбнулся. — Мы не сможем обмануть людей, если будем кричать, как настоящие лисицы, когда счастливы. — Хм. Да. Секс был бы неловким. Дазай оглянулся через плечо, его профиль был едва виден между хвостами. — Я знаю одного чиби, который тоже любит покричать, хотя и не является лисой. Чуя почувствовал, как румянец затопил щеки и расползся до самых ушей. Он, конечно, себя не видел, но знал, что стал алым, как маковый цвет. Все его лицо, казалось, горело огнем. С тихим стоном призрак спрятал лицо в прохладном меху. — Идиот, — пробормотал он. Хотя Чуя был почти уверен, что голос его затерялся в густом меху, он все же услышал восхищенный смешок — легкий, искренний и все еще немного сонный. Наверное, так звучало счастье. Однако счастье было недолгим. Дазай снова ушел с зимой. Ушел, не сказав ни слова, хотя теперь Чуя знал: все потому, что Дазай просто не знал, как попрощаться. Он просто исчез, забрав с собой часть сердца Чуи. По крайней мере, на этот раз призрак был предупрежден с самого начала. «Я хочу остаться с Чуей на некоторое время», — сказал Дазай. Не навсегда. Теперь Чуя хотя бы был уверен, что его возлюбленный вернется — если не ради него, то хотя бы ради своего чертового сердца. Легче от этого ему не стало.***
— Привет, ягненок. Чуя скрестил руки на груди и прижался к деревянной панели почти машинально. Часть его желала захлопнуть дверь и навсегда закрыть для Дазая вход в этот дом, позволив несчастному пьянице вернуться в свою нору. Но, черт возьми. Он был прекрасен. Прошло двадцать лет, и ничто в них совершенно не претерпело изменений. — Ты пьян, — заявил он. Двадцать лет ни словечка, и Дазаю хватило наглости заявиться к нему на порог совершенно пьяным. Дерзость. — Я выпил с несколькими парнями в баре. Они называют себя коммунистами. Презабавнейшие ребята, а мне бы не помешал кто-нибудь веселый, прежде чем вернуться в… как бы выразиться? Этот унылый дом. — Ты неблагодарный ублюдок, — сказал Чуя, нахмурившись. В пьяном виде Дазай был в лучшем случае непредсказуем и чаще всего небрежно жесток. Широкие хвосты, белые как снег и раскрытые веером, лениво извивались за его спиной. Он даже не пытался скрыть их, как и заостренные уши, которые подергивались у него на макушке. — Да, — пожал плечами лис. — И дикий зверь. Я когда-нибудь упоминал, что я демон? Чуя закатил глаза. — Я догадывался. — И все же — если я демон, почему я люблю тебя как человек? Я люблю тебя, чиби. Чуя. Ягненок. Я люблю тебя, я люблю тебя. — как заведенный, повторял он, закрыв лицо руками, и и без того румяные от алкоголя щеки краснели еще сильнее. — Я люблю тебя. Глаза Чуи расширились. Он не ожидал… боги. За более чем столетие, большую часть которого они провели порознь, он заставил себя поверить, что Дазай все это время играл с ним. Что он обманом заставил его охранять свое сердце. Чуя заставил себя отмахнуться от признания. С чего бы ему верить чужим пьяным бредням? Дазай просто хотел потрахаться. — Кто-то дал тебе забродивших персиков, глупый лис? Дазай издал неприятный гортанный звук. — Я люблю тебя, — снова сказал он. На этот раз жестче. Почти с сожалением. — Я бы умер без тебя. Чуя неуверенно сглотнул. Я тоже, но это не значит, что я тебе доверяю. — Что случилось? Глаза Дазая остановились на Чуе — одна, две, три секунды, — обжигающие, кровоточащие и такие, такие пустые. А затем голова его низко опустилась, и темная челка закрыла верхнюю половину лица. Дазай что-то пробормотал сквозь стиснутые зубы, но Чуя не мог разобрать слов. Он наклонился ближе, затем хмыкнул и сошел с веранды, поспешно потянувшись к возлюбленному. Через несколько шагов Чуя был достаточно близко, чтобы коснуться Дазая. Его голос смягчился. — Что случилось, милый? Голова Дазая бессильно склонилась набок, словно игрушечная, когда рука Чуи обхватила его лицо. — Жизнь бессмысленна, — снова слабо пробормотал он, не поднимая взгляда. — Я облажался, чиби. — Невеселый смешок сорвался с его губ. — Жизнь мучительна, и я не могу этого вынести, Чуя. Ты должен мне помочь. Ты обещал. Я облажался, а ты… ты обещал, что позаботишься о моем сердце. Оно твое. Я твой. Ох. Чуя резко вдохнул, неохотно вдыхая запах сакэ и пива, исходящий от лиса. — Осаму… — Но быть живым больно, Чуя. Сердце призрака сжалось в груди. Судя по тому, как завязаны были бинты на Дазае, он очень, очень долго пил. Затем он, скорее всего, оказался в чьей-то постели или ввязался в драку. Не исключено, что и то, и другое. Общение с людьми всегда помогало ему. Отвлекало. Но когда Дазай терял волю к жизни и смысл существования, казалось, ускользал у него из рук, он всегда шел к Чуе. Когда ему надоедало овладевать молодыми девушками, чтобы доставлять им неприятности с родителями, надоедало заманивать мальчишек на другую сторону леса, он всегда находил дорогу к красным фонарям. Он пил с тануки и читал, читал, читал каждую рукопись, до которой мог дотянуться своими жадными лапами, и рассказывал о них Чуе. Но на этот раз… На этот раз, понял Чуя, все было по-другому. — Все в порядке, — пробормотал он, проводя рукой по волосам Дазая. — Все в порядке, ты в безопасности. Осторожно он повел лиса к энгаве, благодаря всех богов за готовность Дазая следовать за ним и доверять ему, несмотря на слабые протесты. Он сел, утягивая Дазая за собой и укладывая его голову себе на колени. Когда янтарные глаза посмотрели на него, Чуя понял, что они блестят от слез. — Я думал, что потерял тебя, — пробормотал Дазай. — Я не мог найти дорогу к тебе. Чуя вздохнул, проводя рукой по мокрым кудрям. — Ты нашел меня, Осаму. Я здесь. А теперь отдыхай. — Я не мог найти фонари. — Ты пьян, любимый. Дазай сухо всхлипнул, глаза до краев наполнились непролитыми слезами, и Чуя улыбнулся ему — мрачно растянул губы. — Все в порядке, ты здесь. Я здесь, Осаму. Лис испустил вздох — что-то среднее между смешком и влажным воплем — прежде чем спрятать лицо в животе Чуи. Он потерся носом о тяжелый шелк, и Чуя не стал говорить ему про сопли и слезы. — Почему Чуя прятался от меня? — сокрушался Дазай тяжелым голосом. — Ты меня не любишь? — Конечно, я люблю тебя, — сказал Чуя. Слова слетели с губ в бесстрашной уверенности, что назавтра маленькое признание будет успешно забыто. — Тогда почему ты не убьешь меня? — Потому что я хочу, чтобы ты был со мной, глупый лис. — Но было так темно, чиби. Я хотел умереть. Ты всегда хочешь умереть, хотел сказать Чуя — только на этот раз слова Дазая казались жутко искренними. Впервые, продолжая расчесывать волосы Дазая и ласкать его лицо, призрак понял, насколько глубоко встревожен лис. — Я же говорил тебе, Осаму. Если ты бросишь меня, я выслежу тебя и переломаю каждую кость в твоем теле. — Дазай нахмурился, сосредотачивая на нем блестящий взгляд. — Чиби такой жестокий, — заскулил он, и Чуя одарил его натянутой улыбкой. — Я думал, что никогда больше не увижу Чую. Главное в любви к лису было то, что такие существа должны быть свободны. Чуя никогда не обманывал себя. Лисы были вольны уходить и столь же вольны возвращаться обратно. Дазай всегда исчезал, такова его природа. Но теперь Чуя увидел, что, лишенный пути назад, он словно сходил с ума. Возможно, то был первый знак, что Дазаю не плевать. Он наклонился над мужчиной и нежно поцеловал его в лоб. — Иди в кровать, Осаму. Ты можешь встать? — Мы можем спать здесь? Море, — пробормотал он, снова поворачиваясь лицом к животу Чуи — прижался, как кошка. — Мне нравится шум моря. Чуя улыбнулся. — Конечно. Проспись, идиот, подумал он почти лениво. Он поправил голову Дазая так, чтобы его бедра служили подушкой. Если в мыслях его при этом мелькнула искренняя забота, Дазаю это знание было совершенно ни к чему. На следующее утро Чуя обнаружил себя в собственной постели, под белым хаори Дазая. Лис исчез. Солнце уже несколько часов согревало его кожу, и соль липла к волосам, склеивала влажные ресницы, когда Чуя моргнул, просыпаясь. Дазай снова ушел. Только на этот раз он оставил записку.«Не скучай по мне слишком сильно, ягненок. Я вернусь раньше, чем ты заметишь.»
Чуя прищелкнул языком, пробормотав: — Кто это скучает по твоей раздражающей заднице, глупый Дазай? Дом казался таким большим теперь, когда он снова был один, и таким тихим. И хотя в нем не было никого, кроме него, Чуя все же съежился от заливающего щеки румянца. Большой палец скользнул по изящной каллиграфии, которая составляла послание, и он поднес бумагу к губам. Дазай благодарил его смехотворно окольными путями. Впервые с тех пор, как он встретил Ширасе, Чуя позволил себе задаться вопросом, что бы подумала Кое о его вкусе в мужчинах. Что бы она подумала о Дазае? Призрак представил себе другую жизнь, лучшую, где его сестра знала бы Дазая и могла бы увидеть, как сильно Чуя любил его. Как они были преданы друг другу. Он надеялся, что этой фантазии будет достаточно, чтобы сделать отсутствие Дазая более терпимым до его следующего визита.***
Удивительно, но впервые после их расставания Чую упомянул именно Ацуши, когда они с Дазаем обедали в рекане на Токайдо, во время одного из их многочисленных путешествий. Почти пятьдесят лет прошло с тех пор, как Дазай в последний раз навещал призрака. Часть его была слишком пристыжена своей пьяной выходкой, чтобы появиться перед ним снова. — Как Чуя-сан? Вы что-нибудь слышали о нем? Дазай, оставив вопрос без ответа, закинул ноги на стол. Ацуши неодобрительно нахмурился, но лис лишь продолжил жевать свой персик, будто сладость его перекрывала ощущение забурлившей при одном лишь упоминании Чуи крови. — Не знаю, мне все равно. Ацуши нахмурился. — Когда мы вернемся? — настаивал он, следя за реакцией наставника. Дазай на нее сегодня, впрочем, был предельно скуп: — А почему должны? Это место ужасно угнетает. — Вы скучаете по нему. — Насколько я знаю, нет, — солгал он. Облизал пальцы, капая сладким соком. — Дазай-сан, мы всегда возвращаемся в Суму, когда вы такой. — глаза Ацуши заблестели в свете ламп, и Дазай выгнул бровь. Какой, казалось, спрашивал он, но Ацуши только покачал головой. Они оба знали, что он прав. — Почему мы не возвращаемся? Дазай пожал плечами и осторожно поднес чашку с сакэ к губам. Спиртное, за которое он не собирался платить, по какой-то причине всегда было вкуснее. К тому времени, когда владельцы рекана заметят, что им заплатили кучей листьев и камней, он и Ацуши будут уже далеко. Но Чуя… одна лишь мысль о нем, и сакэ начинало отдавать уксусной горечью. — Чуя силен, — пробормотал Дазай. — Намного сильнее, чем я когда-либо буду. С ним все будет в порядке. — Но с вами — нет, Дазай-сан, — возразил Ацуши, не теряя ни секунды. Звучал он так яростно, что Дазай чуть не выплюнул свой напиток, засмеявшись. Боги милосердные, Ацуши даже не пытался спорить с утверждением о том, что чиби сильнее его. Ему было шесть веков, шел седьмой, он поглотил сотни людей и разрушил тысячи жизней — и все же его сила бледнела по сравнению с глупым, изголодавшимся по любви призраком. Хотя на самом деле Дазай не мог сказать, что не согласен со своим подопечным. — Видишь ли, Ацуши-кун. Если я пойду сейчас к Чуе, боюсь, он сотрет мои кости в прах за то, что я покинул его на столь долгий срок, — протянул он, изобразив лучшую свою улыбку. — Не то чтобы вы это не заслужили, — пробормотал Ацуши себе под нос и заглушил комментарий полным ртом отядзукэ. Дазай рассмеялся, надеясь, что его подопечный не уловит дрожи в, казалось бы, беззаботном смешке. Черт возьми, он определенно заслужил. Его смех вызвал застенчивый румянец на лице Ацуши, и маково-красные щеки выглядели еще более забавно по сравнению с его белоснежными волосами, но Дазай подозревал, что тигр понятия не имел, насколько на самом деле был прав. — Но я так же думаю и о Чуе-сане. Разве он не в ловушке? Должно быть, скучно жить в полном одиночестве. «Я люблю тебя, глупый лис». На мгновение с лица Дазая соскользнула беззаботная маска, и он вперил взгляд в дно своей чашки с сакэ. — Хорошо, — сказал он, с силой выталкивая из себя каждое слово. — Какой ты заботливый, Ацуши-кун. Мы можем нанести визит Вдове Сумы, если ты так настаиваешь. — Он подмигнул. — Делаю это ради тебя. — Но я только для вас и просил… — пробормотал Ацуши, выглядя как олицетворение усталости. Дазай его, разумеется, проигнорировал. Он радостно допил свое сакэ, потянувшись за еще одним персиком из вазы с фруктами, которую хозяин оставил за их столиком. Отогнал мысли о призраке, пытаясь насладиться ночью. Едва ли кто-нибудь из них знал, что следующий раз, когда Дазай появится в доме Чуи, окажется последним.***
Мобильные телефоны решили бы множество проблем. Дазай в который раз с огромным разочарованием отметил, что энергия вокруг дома не принимала большинство новых технологий, замораживая поместье в безвременье на грани эпох. — Очень, блять, вовремя. Дазай ухмыльнулся, окончив свой путь по дороге из фонарей. С момента их последней встречи прошло пятьдесят два года, половина человеческой жизни, и Чуя поприветствовал его весьма резко. — Смотрю, ты не в настроении. — Да, потому что ты солгал мне. Снова. — Я кицунэ, я всегда лгу. Вот уж новость, — промурлыкал Дазай. Когда Чуя в отместку швырнул в него деревянным половником, он грациозно отступил в сторону. — Ого, полегче. Не начинай сейчас разбивать об меня тарелки, чиби. Это было бы ужасным клише. Чуя закатил глаза. — Очень смешно. Современная эпоха изменила Чую — она изменила все вокруг них, — и Дазай находил в этом свое очарование. Однако дом остался тем же: одиноким особняком стоял в конце цепочки красных бумажных фонариков, заманивающих незнакомцев в объятия призрака. Лес со временем превратился череду домов, но океан все еще омывал берег рядом с садом. Все те же татами покрывали весь дом, но кухня теперь была современной. Старое кимоно Чуи, драгоценное и пропитанное кровью, теперь было выставлено в гостиной, еще более алое на фоне белой стены. Одиноко слоняясь по кухне, Дазай теперь ждал не чай, а бокал сухого красного. Где-то на стыке тысяча восьмисотых и девятисотых лис обнаружил, что Чуе нравится вино. Оно было единственной вещью мира смертных, заставляющей Чую улыбаться с осторожным детским восторгом. Так что вполне очевидно, что оно было первым, что Дазай выбрал для примирения с возлюбленным. Он купил ему самую дорогую бутылку во всем магазине и надеялся, что это сработает. — Милая дама сказала мне, что оно называется Петрюс, — объяснил Дазай, протягивая Чуе бутылку. Все, что входило в дом, становилось частью мира духов и могло быть принято Чуей как подношение. И чем дороже и роскошнее оно было, тем более утоляло его голод. Персики мало чем помогали — честно говоря, Дазай не понимал почему, — но его сердце и случайное кимоно или спиртное поддерживали Чую в течение нескольких месяцев. Брови Чуи взлетели вверх, стоило ему изучить непрозрачную, похожую на пергамент бирку. — Петрюс? — медленно повторил он. — Кажется, я слышал о нем. Дазай пожал плечами. — Возможно, не знаю? Это красное вино, французское. Дорогое. Звучит так же безвкусно, как и ты, так что я уверен, тебе понравится. Чуя нахмурился. — Тебе не нужно делать дорогих подношений, чертов Дазай. Я не бог. — Нет, — согласился лис, склонив голову набок. — Но я хочу. — Ты думаешь, простого подкупа будет достаточно, чтобы компенсировать твою дерьмовую личность и проблемы с соблюдением обязательств? Дазай покачал головой, махнув в сторону бутылки. — Попробуй, а потом мы снова поговорим о том, как сильно ты обожаешь мои взятки. — Ты невероятен. Он ухмыльнулся. — Но ты любишь меня. Это был первый раз, когда слово «любовь» было произнесено между ними более чем за пятьдесят лет. Оно вибрировало в воздухе, пугающее своей простотой и мнимой обыденностью. В признаниях не было нужды, они и так все знали — если пьяных любовных излияний Дазая было недостаточно, то их многократные воссоединения после долгих лет разлуки говорили о многом. Неприкаянные, свободные от долгов и обязательств, они все еще продолжали находить свой путь друг к другу. Да, они и так знали, что Дазай любит Чую и что Чуя тоже любил лиса. И знание это они с успехом игнорировали. — Я начал сомневаться в этом, когда ты не пожелал возвращаться, чертов Дазай, — ответил призрак. — Я всегда буду возвращаться. Чуя владеет моим сердцем. Чуя в легком отвращении прищелкнул языком. — Ты имеешь в виду, что я охраняю твое сердце, пока ты бегаешь со своим кошкомальчиком и преследуешь случайных женщин. Нет, хотел ответить Дазай, я имею в виду именно то, что я сказал. Но это привело бы к ссоре, а он не хотел ссориться с Чуей — не тогда, когда все его тело и душа жаждали вернуться к нему. Слова Ацуши тоже помогли, хотя Дазай никогда бы в этом не признался. Он пожал плечами, прислонившись к (пустому) холодильнику и засунув руки в карманы бежевого плаща. — Как скажешь, Чуя. — Я не прав? — проворчал призрак, заглядывая ему за плечо. Шум воды в раковине делал все таким… обыденным. Человеческим. — С каких это пор тебя волнует, чем я занимаюсь? — Я не прав? Если я не прав, то почему ты появляешься один или два раза в десятилетие? Почему ты игнорируешь отблески красных фонарей, горящих для тебя, зовущих тебя внутрь? Зовущих тебя обратно ко мне? Дазай вздохнул. В тишине он встал, прошел через кухню и обхватил руками тело Чуи. Он все еще был маленьким, но леггинсы и черный топ делали его еще меньше. Дазай уткнулся носом в пучок, аккуратно стягивающий волосы Чуи, и призрак вздохнул. — Извини, я не в настроении. На этот раз было трудно, — признался он. Они так замечательно сочетаются друг с другом, как две части одной головоломки. Как две части одной трагедии. — Мне очень жаль, чиби. Я не понимал, как тебе здесь скучно. — Не понимал или тебе было все равно? — спросил Чуя, хотя все еще таял в руках Дазая. — Думаю, немного того и другого. — Ты чертов эгоист. — Хм. — утвердительно промычал он, поцеловав, а затем прикусив кончик уха Чуи. — Скажи мне то, чего я не знаю. — Нет ничего, чего бы ты о нас уже не знал, Осаму. Я думал, в этом и был смысл… — голос его затих, перейдя на шепот. — В том, что между нами. В месте, где мы могли бы быть свободными, чтобы быть честными. — Ты прав. Прости. — Я скучал по сну рядом с тобой. Сердце Дазая екнуло. — …Я скучал по пробуждению рядом с тобой, — признался он. Посветлевший взгляд, которым наградил его Чуя, и сладость поцелуя, который он приложил к его губам, стоили долгих лет ожидания. В ту ночь Дазай взял за правило поклоняться каждому дюйму тела Чуи. Великим достижением современности был свет. Он позволил Дазаю увидеть каждую мельчайшую деталь, запомнить, как бледные следы появляются на коже, когда он раскрывает Чую языком. Позволил увидеть, как напрягаются мышцы, когда Чуя сжимает ягодицы в ответ на игривые пожатия и шлепки Дазая. Позволил узнать, как стекленеют глаза Чуи, когда он кончает с именем Дазая на устах, пойманный в ловушку, лицом к лицу. Возможно, это была его любимая деталь. Заниматься любовью с Чуей ему нравилось на свету. В этом было что-то поэтичное, в них, двух созданиях тьмы, пришедших к свету. Той ночью, когда они лежали в постели Чуи и призрак пробормотал его имя, как молитву, Дазай уже догадывался, о чем он собирался спросить. Однако он обнаружил, что на еще не заданный вопрос у него нет ответа. — Осаму… Дазай перекатился на бок, вытянув руки, чтобы схватить Чую за бедра и притянуть к своей груди. — Да, ягненок? — Останься. Сегодня. Навсегда. — Я не могу, — сказал он. Губы Чуи дрогнули. — Я не говорю это легкомысленно, понимаешь? Я серьезно. — На самом деле ты этого не хочешь. Ты возненавидишь меня. — Почему ты так уверен? — спросил Чуя, его тело напряглось, как это было, когда он готовился к прощанию. — Я не могу сам решить? На этот раз Дазай не ответил — все еще боясь уязвимости, которая приходит с любовью, но теперь осознавая глубину своих чувств. Он никогда не мог убежать от них, независимо от того, как далеко заходил или как мастерски лгал самому себе. Ему потребовались столетия, чтобы признать, что он влюблен в Чую, но лучше поздно, чем никогда. — Саму… — снова пробормотал Чуя, придвигаясь ближе. Прижался щекой к глухо стучащему в груди сердцу. — Останься. Пожалуйста. Он с трудом сглотнул, почувствовав на себе вес Чуи. — Моей сущности претит верность, чиби. Я не знаю, каково это. — Это просто. Ты можешь идти, куда пожелаешь, бери с собой своего мальчишку-тигра, если хочешь, но я… здесь, по крайней мере, я буду знать, что не буду ждать вечно. Что ты не забудешь меня. Он поджал губы, проводя языком по кончику клыка. Выигрывая время, пытаясь убедить Чую, что тот не знает, о чем просит. — Я бы никогда не забыл Чую. — Но я этого не знаю, — сказал Чуя тяжелым голосом. — Могу я напомнить, что у тебя мое сердце? Тот напрягся. — Значит, ты возвращаешься не из-за меня, — пробормотал призрак. — Так еще хуже. После всего, через что он прошел, ему, вероятно, нужна была определенность. Дазая медленно выдохнул. — Ты действительно хочешь, чтобы я остался. — Хочу, — сказал Чуя. Для Дазая это прозвучало как признание в любви. Он улыбнулся. — …Прекрасно. Не говори мне, что я не предупреждал тебя, ягненок, — вздохнул он.***
В тишине их спальни Дазай снова подумал о том, чтобы уйти — на этот раз навсегда, забрав с собой свое сердце.
Однако он решил этого не делать.
Ни один другой кицунэ не согласился бы добровольно остепениться, но Ацуши был прав: он не был в порядке, не без Чуи. Они оба были одиноки, он и Чуя, сломаны. Они знали, как позаботиться друг о друге.
Потому что одного вида Чуи, засыпающего в его объятиях, как человека, как мужа, ему было достаточно.
Красные фонари привели его к Чуе. Ветры Сумы нашептали на ухо секреты — принесли весть о призраке, вдове, наложнице.
В доме Дазай встретил человека с таким разбитым сердцем, что ему пришлось есть чужие, чтобы утолить свой голод. И его сердце, как только он увидел Чую, сказало ему, что он нашел кого-то, ради кого стоит жить.
Когда Чуя заснул в его объятиях, он, казалось, вернулся в свой человеческий облик: хрупкий, сложный и так отчаянно нуждающийся в любви.
И там, где закончился день и растворилась человечность, в беззвездном небе висела бледная и ясная луна.
Какая прекрасная ночь, чтобы наконец погасить красные фонари, подумал Дазай.