***
Сентябрь протекает грязными потоками дождевой воды мимо Ричи, пока он все чаще прогуливает школу, разъезжая по округе. Ему интересно, что находится за пределами Дерри, на юге и севере штата Мэн, но и через сто, и через триста миль вокруг все такие же невзрачные городишки, старые бензоколонки и полузаброшенные фермы. Ричи начинает казаться, что выбраться отсюда невозможно. Он много думает о будущем, о своих крошечных шансах переехать в Нью-Йорк или Лос Анджелес, но все это так далеко и призрачно. Ричи не знает, как и когда найдет свое место в жизни. Он не представляет себя ни брокером на Уолл-Стрит, ни восходящей звездой, ни кем-либо другим. Ему не свойственно планировать наперед, — родители говорят, что он инертный, а Ричи понятия не имеет, что это значит. Он просто хочет жить, вот и все. И ему совсем не кажется, что мать и отец понимают смысл такого простого слова. Сегодня дорога домой слишком быстрая для вялотекущих мыслей. На парковке у крыльца, выделяясь насыщенным бордовым цветом, стоит его тачка. Этим летом Ричи заработал на потрепанный жизнью, но все еще восхитительный Форд Мустанг шестьдесят девятого года, и теперь сдувает с него пылинки и намывает каждые выходные покрытые коррозией бока. Он действительно гордится собой, потому что ни у кого из Неудачников нет машины, а значит, все они после уроков едут по домам с ним. Эдди всегда садится рядом, на переднее сидение и сам выбирает музыку. Ричи радует, что хотя бы в отношении машины они придерживаются абсолютно схожих мнений, — он заботится о порядке в салоне так же, как Эдди Каспбрак заботится о порядке во всем. Ричи вспоминает, как настойчиво Эдди пристегивает его ремнем безопасности, попутно рассказывая, сколько людей в год погибают в авариях, и у него теплеет на душе. Это, должно быть, так смехотворно и жалко, что единственная причина для искренней радости в его жизни — лучший друг-ипохондрик, помешанный на статистике и не упускающий ни одного шанса поспорить. Однако это так уже на протяжении нескольких лет. Эдди. Эдди, который ничем не отличается от среднестатистического американского подростка. Эдди, абсолютно уникальный. Эдди, который понятия не имеет, что он на самом деле такое, и даже не догадывается, что от одного случайного взгляда его внимательных черных глаз где-то погибают и рождаются вселенные. Пришлось бы нагло соврать, сказав, что Ричи не засыпает с его образом в голове, и что он не влюблен в него так, как бывают влюблены только дураки в художественных фильмах. Но, будьте уверены, Ричи готов врать даже о таких очевидных вещах. Ничего не предвещает беды. Осенние дни бегут, обгоняя друг друга, и кажется, что уже зимой никто не вспомнит, чем они были заполнены. Но в один из таких дней появляется она, — Грейс Ллойд, отличница из класса Ричи по математике, которую Эдди ведет едва ли не под руку к школьной парковке. Бен протирает глаза, а Стэн спрашивает: — Вы ведь тоже видите это? — Не может быть, — шепчет Бен. С девчонками никто из них не общался с тех пор, как уехала Беверли. А это было еще в средней школе. — Возможно, это массовая галлюцинация, — говорит Ричи, поправляя очки. — Вам не показалось, что ветчина сегодня была странной? Эдди вытянулся за лето и стал носить пиджаки, как ученик частной британской школы где-нибудь в графстве Суррей. Принадлежность к свободному народу выдают только красные кеды и рубашка навыпуск. Грейс Ллойд тоже носит пиджаки, а еще теннисные туфли и ободки. У нее мягкие черты лица и идеальные, как будто кукольные волосы. Такие девчонки, как она, как правило, пахнут конфетными духами; их волосы всегда аккуратно собраны, в руках какой-нибудь учебник, а в пенале огромное количество всевозможных разноцветных ручек и фломастеров. Короче говоря, птица не их полета, думает Ричи, и его самооценку в это мгновение можно искать где-то в опавшей листве на обочине. — Рич, Грейс стало плохо на уроке, у нее аллергия на цветение. Ты ведь не будешь против подвезти ее до дома? — Конечно, без проблем, — Ричи машет рукой и, не растерявшись, галантно жмет руку Грейс. — Мадемуазель, прошу, садитесь в машину. Он хочет пропустить ее назад, но Эдди сажает Грейс на пассажирское сидение и всю дорогу не сводит глаз со светло-русой головы. А Ричи молчит, что для него невероятная редкость, и, возможно, испытывает зависть к почти незнакомой девчонке. Через два дня Эдди приносит Грейс какую-то книжку, через три они мило болтают в коридоре, а через неделю идут после уроков в кафе. Стен рассказывает об этом на перемене, когда Ричи, сминая банку пепси, спрашивает: — И чего она так вьется вокруг Эдса? Походу я пропустил момент, когда он стал популярным у женского пола. — Да кто этих девчонок поймет, — вздыхает Стен и машет рукой. — Не такая уж она и красотка, — говорит Ричи, хмурясь. — Лора Палмер на минималках. — Завали, Ричи. Ты ни черта не понимаешь. Стен отчего-то выглядит раздраженным. Он закрывает книгу по орнитологии (уже третью за месяц!) и принимается тупо пялиться в учебник по физике. Ричи вздыхает, стараясь не смотреть на Эдди, улыбающегося ему с первой парты. Само собой, Ричи понимает, что Грейс Ллойд ни в чем не виновата, и на ее месте мог быть кто угодно (кто угодно все равно будет лучше Ричи), но она так подходит Эдди, что, скорее всего, ее бы одобрила даже миссис Каспбрак. Ричи хочется швырнуть помятую жестянку в идеально ровную спину Грейс. Он убеждает себя, что ему ни капли не больно, что он не в отчаянии от того, что это наконец произошло. Эдди пошел по нормальному пути, и это славно. Вероятность того, что он окажется таким же, как Ричи, и так была крошечной. Иногда ему кажется, что в Дерри вообще нет таких, как он. Что-нибудь подобное должно было рано или поздно произойти, но Ричи не предполагал, что так скоро. Ведь Эдди никогда не страдал по девчонкам так, как Билл, Бен или Майк, и он не обсуждает их и не спорит, кто лучше — Шэрон Стоун или Ким Бейсингер. Эдди, со своей болезненностью, нежностью и чокнутой мамашей нравится девушкам даже меньше, чем взбалмошный и откровенно придурковатый Ричи. Ну и к черту, говорит себе Ричи, натягивая улыбку. Только вот боль под ребрами разгорается каждый раз, когда он видит, что Эдди касается кто-то другой. Первый месяц осени истлевает быстрее дешевых поштучных сигарет, а Ричи медленно, но верно сгорает от ревности и прячет свою обиду за колкими шутками, — ничего нового. К концу сентября ситуация обостряется настолько, что Ричи, сам того не осознавая, решает зеркалить поведение Эдди. Он первым начинает разговор с Британи Максвелл, — она едва ли не первая красавица класса, но слишком язвительна, чтобы быть популярной у парней. А еще Британи достаточно умна, чтобы понять, что Ричи не заинтересован ей в романтическом плане. Они болтают на уроках, на переменах, пока Эдди проводит время с Грейс, и Ричи даже нравится, — Британи не лезет в душу, ее в принципе не интересует, что у него там в душе. — А Британи очень даже ничего, — с нотками зависти говорит Бен, когда та машет Ричи у ворот школы. И Ричи абсолютно согласен. Она ничего. Ничего. А вот справа к нему направляется Эдди. И он — всё. У Эдди на губах такая улыбка, что Ричи бы и внимания не обратил, принеси ему прямо сейчас оригинал Мона Лизы. Он за эту улыбку готов до конца своих дней притворяться кем угодно, пусть это будет еще больнее, чем сейчас. Ричи какое-то время думал, что не верит в Бога, но разве можно предположить, что улыбка Эдди — не Его творение? Ричи часто зависает на несколько минут, представляя руки Эдди в своих волосах, и его теплый взгляд, от которого так тяжело скрыть хоть что-то. Неважно, в школе они, среди друзей или одни в идеально убранной гостиной Каспбраков, — Ричи смотрит. И сгорает, совсем как в том стихотворении Бена, но не от углей в январском костре, а от выжигающего все внутри пламени собственного стыда и ужаса, что пришло вместе с осознанием — это чувство с ним навсегда. Никто даже не представляет, чего Ричи стоит хранить свою тайну. Никто не знает, как паршиво он чувствует себя вечерами, за запертой дверью спальни, когда наконец освобождается от масок и заканчивает спектакль одного актера. Пыльный бордовый занавес, жидкие аплодисменты, всем спасибо и до завтра. Ричи падает без сил, наконец-то чувствуя себя — собой, и только это позволяет сомкнуть веки и уснуть на блаженные шесть часов тридцать минут. Лучшие шесть с половиной часов за сутки, если, конечно, ему не будут сниться сны. А утром все начнется снова, по старому, проверенному сценарию. Поменьше настоящего Ричи Тозиера, побольше смешных голосов и несмешных шуток. Забавнее всего, что многие действительно верят, что вот это — и есть весь он. Ричи, кажется, и не знает, какой он на самом деле. Он старается не думать об этом, старается игнорировать голос Генри Бауэрса, притаившийся на самом дне памяти. Голос, который с отвращением выплевывает "пидор", стоит Ричи лишь взглянуть в зеркало. По правде говоря, "пидорской" Ричи находит абсолютно каждую свою часть. То, как он говорит, двигается и думает; но это, к счастью, можно замаскировать. Однако есть и то, что Ричи не может спрятать: слишком большой нос, слишком женственные губы и скулы, длинные, нелепые конечности, волосы, которые живут своей убогой и неконтролируемой жизнью, и, разумеется, глаза, — вполне обыкновенные, если бы не громоздкие очки-лупы. Ричи пытался измениться, еще давно, когда только начал замечать, что думает о своем лучшем друге слишком часто и, кажется, как-то неправильно. Он не понимал, в чем проблема, ведь еще недавно ему вроде бы нравилась подруга старшей сестры, Шерил. Он думал, что это временно, — в конце-концов, тогда у Ричи было мало друзей, и не удивительно, что к самому лучшему из них он испытывал особую привязанность. Но чувство никуда не ушло, наоборот, чем усерднее Ричи пытался выкинуть Эдди из головы, тем чаще думал о нем. Эдди был таким замечательным, и совсем не похожим на девочку. У него были острые мальчишеские колени, широкие темные брови, тонкие губы и удивительно красивые глаза, особенно когда в них вспыхивала злость или раздражение, — Ричи и сейчас шутит про его мамку, только чтобы посмотреть на это. Долгое время Ричи не мог признать, что влюбился в лучшего друга. Ему было всего тринадцать, он молча слушал пьяные шутки отца, нападки Бауэрса и его приятелей, редкие комментарии других старшеклассников и учителей в школе, и понимал, что лучше ничего не говорить. Раньше Ричи вырезал буквы их имен, теперь этого мало. Теперь все чаще хочется кричать во весь голос, потому что молчать больно, ужасно больно. Ему необходимо произнести вслух хоть часть мыслей, которые он обгладывает, когда остается в одиночестве. Но страх в одно мгновение потерять все, что у него есть, заставляет молчать. Ричи представляет, какой будет жизнь в Дерри, когда на нем выжгут клеймо извращенца, и думает, что хуже этого только ненависть во взгляде Эдди и такая знакомая брезгливость, на этот раз обращенная к нему. Нет, лучше молчать, пока хватает сил. В конце-концов, Ричи всю жизнь игнорировал свои чувства, — значит, сможет делать это и дальше.***
Звонок телефона заставляет Ричи лишь приподнять голову. Он читает, что уже удивительно, и читает вовсе не комикс, а «Шагреневую кожу» Бальзака. Что бы там не говорили про шутки Ричи, его личность точно не вписывается в строгие рамки. — Ричард, это тебя! — кричит с первого этажа мама. — Эдвард. — Иду! — отвечает Ричи и недоуменно пялится на портрет Полины Годен на обложке. — Ну и что ему надо? — Ричард Тозиер у аппарата, — бодро говорит он, взяв в руки трубку. Ричи нравится говорить с Эдди по телефону. Раньше его голос был писклявым и детским, что давало лишний повод для пародий, но теперь, когда он сел до приятного тенора, Ричи держит трубку у самого уха и растягивает каждый их телефонный разговор. — Привет, Ричи. Не хочешь прогуляться где-нибудь? Можно съездить на ту обзорную площадку. Говорят, ее отремонтировали. Ричи настолько удивлен его предложением, что даже не решается подколоть Эдди насчет Грейс, и говорит только: — Твоя мамка не расстроится, если я оставлю ее на один вечер? — Приезжай через десять минут, я собираюсь. Ровно через девять минут Ричи подъезжает к дому Каспбраков. Он успел расчесаться, переодеться и даже захватить из дома любимую газировку Эдди и пирожные Twinkie, которые миссис Кей строго запрещает есть дома, — именно поэтому Ричи и покупает их коробками. Эдди почти выбегает из дома, на ходу натягивая свитер, и громко хлопает дверью машины. — Воу, потише, Эдс. — Извини, я немного не в духе. Ричи молча протягивает ему банку Root beer (к настоящему пиву Эдди еще не готов) и целую коробку сладких до скрежета на зубах пирожных. Эдди посмеивается. Его улыбка, какой бы она ни была, — лукавой, насмешливой или снисходительной, заставляет что-то внутри трепетать. — Ты правда считаешь, что эта гадость поднимет мне настроение? — Нет, но я знаю, что она поднимет уровень дофамина. Эдди принимается за сладости, улыбаясь, а Ричи пытается вспомнить, когда начал действительно слушать его болтовню про здоровье. — Все дело в маме. Я сказал ей, что не хочу учиться на бухгалтера. — Боже мой, Эдс, такими темпами ты ее до инфаркта доведешь! Ты обо мне вообще подумал? С кем же я буду… — Ну ладно, Ричи, давай хоть один вечер проведем без твоих шуток про мою мать. Она и правда чокнутая. Сказала, что не станет оплачивать обучение, если я пойду не туда, куда ей хочется. Дело не в деньгах, разумеется, я же могу взять образовательный кредит. Просто… Я понял, что ей вообще нет дела до моих мыслей о моей жизни. И еще она сказала… Эдди берет паузу и делает еще один глоток из банки. Ему неловко говорить о матери и ее гиперопеке. Ричи привык смеяться над этим в компании, хотя нет ничего смешного например в том, что из-за миссис Кей у Эдди астма, мешающая жить как обычный подросток, или в том, что его травили до седьмого класса, потому что она приводила его в школу и забирала после уроков. — Она сказала, что я не способен сам выбрать, кем мне быть. И это звучит по-настоящему разбито. Не просто потому, что самолюбие Эдди очень легко задеть, но и потому, что несмотря на явные проблемы с психикой, деспотизм и стремление матери контролировать каждый его шаг, Эдди любит ее. И очень боится расстроить. — Ну, если она так думает, то это еще ничего не значит. Это все равно твоя жизнь и тебе решать, на что ее тратить. — Да, наверное, моя. Эдди поджимает губы. Они едут вверх на холм, едва возвышающийся над Дерри на востоке. За окном пожелтевший за несколько дней лес и редкие дома. Умиротворенная, обманчивая красота провинции, которую каждый из них рад бы променять на тесную квартиру в Бруклине. — Думаешь, мы в принципе можем что-то решать? Ты чувствуешь себя свободным, Ричи? Рот Ричи искривляется в ухмылке. Свободным. Это слово и его имя в одном предложении уже абсурдно. — Нет. — Я тоже. Но я бы хотел. Ричи не собирается спрашивать, на что Эдди потратил бы свою свободу, и благодарен, что тот не спрашивает его. Слава Богу, они уже почти приехали: не очень-то хочется продолжать разговор на эту больную тему. Обзорная площадка Дерри — это плоский склон холма и одинокая скамейка. Вид открывается весьма впечатляющий, особенно в ясную погоду, когда можно разглядеть ленту реки, разделяющую городок, и леса, что заканчиваются у самого горизонта. Отсюда особенно хорошо видно, насколько Дерри крошечный в масштабах окружающего мира. Как аквариум в сравнении с океаном. — Приятно возвышаться над этой дырой. Солнце сползает ниже и ниже, в окаймленные золотом серые облака. Ричи сидит на спинке скамейки, разрываясь между желанием покурить и заорать во все горло. Сколько раз он говорил себе, что не стоит проводить время с Эдди наедине, — так очень трудно продолжать следовать сценарию. Особенно сейчас, когда Эдди сидит по-турецки в домашнем свитере, приподняв острый подбородок, и едва заметно улыбается, скорее всего даже не замечая этого. Ричи разглядывает его, пользуясь возможностью не быть пойманным, и думает, что у него изначально не было никаких шансов не влюбиться в Эдди. Это тяжело, — годами находиться так близко, но заставлять себя увеличивать дистанцию. Ричи нервно кусает губы и отводит взгляд. Даже не мечтай, — вот что он слышит каждый раз, когда позволяет себе думать об Эдди слишком много. — Мы больше не разговариваем, — говорит Эдди так внезапно, как будто это всего лишь отрывок мысли, случайно произнесенный вслух. — Да ну? Вот только что… — Нет, я имею в виду, в общем. Мы не разговариваем так, как раньше. Это звучит так, как будто он и правда беспокоится, несмотря на то, что их разговоры слишком часто сводились к плеяде тупых шуток с обеих сторон или бессмысленным спорам. И все-таки ничего ценнее их в жизни Ричи не было. Вечерами он закрывал глаза и про себя повторял каждый их с Эдди разговор, цепляясь за любое невинное слово, в которое он вкладывал особый смысл. Теперь, когда их беседы неловко заканчивались на обсуждении учебы и взаимных оправданиях, почему они не смогут встретиться, Ричи чувствовал пустоту, еще более всеобъемлющую, чем обычно. — Почему ты избегаешь меня с тех пор, как я пошел гулять с Грейс? О, Эдди снова произносит это имя, и Ричи снова хочется врезать ему. Если бы он, конечно, мог. — Завидую, блять, что ты подцепил такую красотку. Эдди усмехается уголком губ. Он выглядит так странно сегодня, — будто повзрослел сразу года на два. Иногда так легко забыть, что ему уже семнадцать. — Не думаю, Ричи. — Что ты хочешь от меня услышать? — спрашивает он и отворачивается лицом к солнцу, чтобы как-то объяснить слезящиеся глаза. Ну почему всегда так? Почему он такой сопляк? Эдди смотрит ему не в глаза, но в душу, словно для него все всегда было очевидно, словно Ричи перед ним — открытая книга. Под этим взглядом становится трудно дышать и начинает казаться, что запасной ингалятор, лежащий на дне рюкзака, может пригодиться не только Эдди с его астмой. — Я хочу, чтобы ты сказал мне правду. Ричи опять ощущает, как отчаянно рвутся наружу слова, но предпринимает последнюю попытку защитить себя. Быстрым шагом он идет к машине, ища в ней укрытия, и долго пытается попасть ключом в дверной замок. — Я пожалею, если скажу. Давай не будем, давай притворимся, что этот тупой разговор даже начинался. — Но я не так хорошо притворяюсь, Рич. Где-то глубоко внутри начинает разгораться уже почти родной страх, который быстро заменяет злость. На кого именно, Ричи не знает, но сжимает кулаки, выдыхая в воздух облачко пара, и садится в машину. Скажи еще, что всегда знал, говнюк. — Нет, только неделю назад. Ричи со всей силы стучит по рулю. В нем намешано столько самых разных эмоций, от облегчения и эйфории до гнева и отчаяния. Он не знает, что именно должен чувствовать; что-то давит на грудную клетку, и Ричи глотает воздух, пока Эдди сидит рядом, на пассажирском сидении, спокойный и абсолютно не выражающий того, что должен, — ненависти. — Значит, я все проебал, Спагетти. Как всегда. Сердце колотится, но Ричи кажется, будто оно и не его вовсе. Глупое, слабое сердце, оно совсем не предназначено для того, чтобы любить кого-то так сильно. — Ричи, я хотел сказать, что… В общем, — голос Эдди дрожит, но это почти не заметно. Он удивительно храбрый, на самом деле, и это никогда не перестанет удивлять. — Мне тоже не нравятся девушки. Ричи ужасно хочется отшутиться, он даже открывает рот, чтобы начать, но не может издать ни звука. Его бросает в жар, и щеки стремительно розовеют, в отличие от Эдди, который не выглядит ни взволнованным, ни испуганным, ни даже бросающим вызов. Он продолжает спокойно, глядя прямо в глаза: — И еще, я думаю, что я влюблен в тебя. Что-то внутри с треском рушится. Никогда нельзя загадывать наперед, но Ричи уверен, что это лучший момент в его жизни. Что бы ни было дальше, какие бы трагедии ни ждали его в будущем, какое бы счастье не сулила жизнь, — ничего не будет ярче, прекраснее и волнительнее этого мгновения. Ричи тонет в нем, пытается растянуть и запомнить все: запах пыли в машине, последний луч солнца в волосах Эдди и отголоски старой музыки из коттеджа неподалеку. — Эдди, я… Это правда? Ричи пытается дышать. Он не думал, что это будет так, не смел надеяться. — Правда, — тихо говорит Эдди. И в его глазах Ричи видит то, что до этого видел только в зеркале. — Я должен был сказать это первым, но я бы не посмел… Я был уверен, что это все нахрен разрушит, и я так старался перебороть это, Эдс, чтобы ты не… Посчитал меня больным, грязным и все такое… — он то лепечет не пойми что шепотом, то почти переходит на крик, начиная паниковать. — Блять, Эдди. Эдди берет его нелепые обветренные руки в свои аккуратные, мягкие, но немного холодные ладони. Разглядывает молча, переплетает их пальцы. И слова снова рвутся наружу. — Я так люблю тебя, Эдди. Ты даже не представляешь, как долго. И как я боялся это сказать. Эдди как будто светится, Ричи разглядывает его улыбку и в миллионный раз думает, что совсем не заслуживает его. Что весь чертов мир не заслуживает этого человека. — Можно? — спрашивает Ричи тихо, обхватывая рукой коленку Эдди, и наклоняется вперед, надеясь, что его глупые очки не очень сильно все портят. Тот кивает, закрывая глаза, и Ричи подается вперед, как в ледяную воду окунается, второй рукой держа Эдди за подбородок. Сколько раз Ричи представлял себе поцелуй с Эдди? Кажется, он думает об этом каждый день на протяжении четырех лет, каждый раз, когда видит его, поэтому ничему не может удивиться. Но это оказывается не просто приятно, — это лучше, чем все, что Ричи когда-либо испытывал или воображал. Целовать Эдди, — это ощущать, как искрящееся счастье наполняет тело, как все мысли покидают голову и остается только бьющееся как волны о скалы раскатистое и свободное эдди-эдди-эдди. Это ощущается так, словно Ричи может страдать хоть всю свою жизнь, только бы коснуться его губ снова. Эдди отстраняется на несколько секунд, чтобы снять с Ричи очки, и последнее, что тот видит, прежде чем Эдди сам целует его — раскрытые в удивлении черные глаза. Ричи стоит огромных трудов не вскрикнуть или не застонать в голос, когда Эдди проводит языком по его нижней губе. Эдди, который боится есть ложками из школьной столовой, не пьет ни с кем из одной бутылки и считает безумцами тех, кто использует поцелуй в щеку как приветствие. Но Ричи не боится ответить тем же, хотя и абсолютно не знает, правильно ли все делает. Увлекшись, он даже слегка кусает Эдди. Тот вздрагивает и почему-то улыбается, и Ричи сцеловывает улыбку с его губ, забирает себе, чтобы она навсегда осталась у него внутри. — Эдди, Эдди, — шепчет Ричи, удивляясь, как многолетняя тревога может покинуть разум всего за несколько минут. Он откидывает голову назад и тупо смотрит на крышу машины, улыбаясь так искренне, как, наверное, никогда еще не улыбался. А Эдди наконец-то начинает выглядеть взволнованным, — запоздалая реакция, видимо. Он весь сжимается на своем сидении, его щеки горят, и он тоже отворачивается к окну, чтобы Ричи не увидел его полной абсолютного ужаса и счастья улыбки. — Отвезешь меня домой? — спрашивает Эдди спустя пару минут. Ричи смотрит на их все еще сплетенные руки и думает, что сделает для него что угодно. До дома Каспбраков ехать минут пять, но их не хватает, чтобы сердцебиение Ричи пришло в норму. Он чувствует, как старые установки и барьеры в голове рушатся, и мир вокруг собирается на части, как паззл. А причина всего этого сидит на расстоянии вытянутой руки и с серьезным видом сетует на плохой музыкальный вкус Ричи. — Серьезно, куда ты дел диски, которые я принес? — Я слушаю их дома. Все, что ты приносишь. Эдди улыбается, и на этот раз Ричи не должен прятать восхищение. — Знаешь, Эдс, я никогда не говорил этого, но ты должен знать. Во всем чертовом мире нет человека, красивее тебя. Не зная, куда деть смущение, Эдди смеется и краснеет. — Тогда ты должен знать, что я действительно считаю твои шутки смешными. Не те, что про мою мать, разумеется. — Что-нибудь еще, Спагетти? — Обожаю твои рубашки. И волосы. И то, как ты водишь машину. Я мог бы продолжить, но мы уже приехали. Они оба вздыхают с сожалением. Расставаться сейчас хочется меньше всего, но Эдди нужно быть дома до темноты. — Может, придешь ко мне на выходных? Мама уезжает к сестре. — Спагетти, а как же пять свиданий? Я и не знал, что ты такой нетерпе... Ричи не успевает договорить, — Эдди целует его, зарываясь пальцами в кудри, и внизу живота стремительно тяжелеет. Когда губы Эдди перемещаются на шею, он не может сдержать сдавленного звука, ужасно похожего на стон. Ричи шепчет имя Эдди, а его руки беспорядочно изучают мягкую и почти горячую кожу под свитером, но не успевают добраться до пояса брюк, потому что Эдди так же внезапно отстраняется, окидывает Ричи расфокусированным взглядом и медленно облизывает губы. — Спокойной ночи.***
Проснувшись следующим утром, Ричи в первую очередь думает: "Черт, это действительно было". А потом замечает часы, показывающие девять ноль три, и вскакивает с кровати, пытаясь найти очки. Ничего удивительного, — он с трудом заснул, когда за окном уже рассвело. Не успев даже выпить кофе и зашнуровать обувь, Ричи выбегает из дома в рубашке наизнанку и с вороньим гнездом на голове. Небо затянуто бесцветным полотном. Кажется, вот-вот польет дождь. Садясь в машину, Ричи поджигает сигарету и с наслаждением затягивается. Его собственные глаза глядят из зеркала заднего вида, — красные и невыспавшиеся, но впервые за долгое время горящие по-настоящему. Он едет в школу под любимый диск Green Day, тихо подпевая Джо Армстронгу, — дороги пустые, школьный двор тоже, ведь до конца урока еще две минуты. На крыльце, опустив кудрявую голову, стоит Стэн. Откуда-то с востока слышатся раскаты грома. — Стэнли, дружище, ты чего не на уроке? — кричит Ричи, завидев друга издалека. Он тянет руку, но Стэн вдруг хватает его за плечо. — Ричи, не ходи туда. — О чем ты? Я, знаешь, никогда не против прогулять, но все-таки… — Лучше иди домой. Ричи обращает внимание на всклоченные волосы обычно предельно аккуратного друга, тревогу в его глазах и тонкую линию губ, сжавшихся в напряжении. И внутри у него скручивается плотным комком липкая тревога. Как будто что-то случилось. Но что может случиться теперь, когда все, абсолютно все встало на свои места? — Стой! — кричит Стэн, но Ричи уже не слышит его. — Ричи! Он идет по коридору, заполненному шумными школьниками. Кто-то позади свистит и восклицает его имя. Его подхватывают, тянут на разный манер, а потом на несколько секунд воцаряется абсолютная тишина. Ричи останавливается, озираясь по сторонам, и понимает, что все смотрят только на него. — Что, мать вашу, происходит? — сдавленно шепчет он, чувствуя, как слабеют ноги. — А то, что все теперь знают, чем ты занимаешься вечерами, пидрила — говорит кто-то, и коридор тонет в смехе. Они говорят что-то еще, кривляются и показывают друг-другу жесты, кто-то проходит мимо, толкая его в плечо, кто-то плюет Ричи под ноги и пытается снять с него очки. А Ричи стоит как вкопанный, и ему кажется, будто он в одном из своих обычных бредовых кошмаров. Это же не по-настоящему, верно? Он поднимает и опускает грудную клетку, не особо понимая зачем это нужно, — кислород он все равно не ощущает и вот-вот упадет в обморок. А потом среди слившихся в один поток «пидор» и «извращенец» вдруг слышит — «Эдди Каспбрак». — Ричи! Крик Стэна, вырывающийся из общей какофонии звуков, заставляет очнуться. — Что это значит? — спрашивает Ричи, и кажется, уже знает ответ. Стэн качает головой. На его щеке виден след свежего удара. — Мне так жаль, — только и может сказать он. — Я ничего не смог сделать. Это Тед Коннелли. Вспомнить невзрачного мальчишку с фотоаппаратом из девятого класса нелегко. Ричи ни разу с ним не общался и знает только, что тот пишет для школьной газеты и вечно получает от старшеклассников. — Что он сделал, Стэн? — Сфотографировал тебя с Эдди и принес фотографии в школу. — Меня с Эдди? — В машине, на холме. У Ричи кружится голова, он не чувствует пол под ногами и шумно дышит, пытаясь не заплакать у всех на виду. — Нам нельзя тут оставаться, — говорит Стэн, глядя на группу старшеклассников, направляющихся к ним. Он тащит едва перебирающего ногами Ричи в учительский туалет и закрывается на замок. Вокруг, кажется, все еще звенит чужой смех, искаженный, переходящий в оглушительный вопль, и единственная мысль, способная прорваться сквозь него, — это не может быть правдой. Сейчас прозвенит будильник, и Ричи проснется, как бывало много раз до этого. Но это слишком реально для сна. Ричи не осознает, каким образом вылетает из темной каморки и пересекает коридор, но в следующее мгновение он оказывается около шкафчика Теда Коннолли. Тот стоит в кольце из дюжины человек и скалится в улыбке, наверняка впервые получая столько внимания. Улыбка не задерживается на его лице надолго. С первым ударом спина Теда врезается в шкафчики, второй раз Ричи бьёт его в солнечное сплетение. Ярость едва ли не затмевает боль, а возможно, является лишь ее производной, — она настолько сильна, что заставляет Ричи позабыть о собственной слабости. После третьего удара слышится звонкий хруст, и Тед сползает на пол. Из его носа фонтаном бьет кровь, пачкая одежду багровыми пятнами. Стэн хватает Ричи за плечи и пытается оттянуть, но Ричи не обращает внимания ни на это, ни на крики, звучащие приглушенно, будто из колодца. Он видит только фотографию, выпавшую из шкафчика Коннелли. Фотографию, на которой он целует Эдди Каспбрака. — Зачем ты это сделал? — спрашивает он, наклоняясь к скулящему Теду. — Зачем?! — Думал, так они от меня отстанут. Ричи смотрит на капли крови, блестящие на его костяшках. Это сюрреализм, фантасмагория. Так не должно быть. Голова снова начинает кружиться. Ричи переводит взгляд на фотографию и хватает ее, сминая в руке. Стэн выталкивает его из кольца столпившихся вокруг шкафчиков школьников и говорит, заикаясь совсем как Билл: — Р-ричи, ну же, они с-сейчас набросятся на тебя. Но Ричи волнует только одно. — Где Эдди? Он знает? — Знает. Его матери позвонили, и она увезла Эдди после первого урока. Голос дрожит, когда он спрашивает: — С ним все в порядке? Стэн молчит. Его лицо расплывается, но Ричи заставляет себя сконцентрироваться на неподвижных светло-карих глазах. Пожалуйста, пусть с ним все будет хорошо. Из глубины коридора раздается цокот каблуков, и в нескольких метрах от них вырастает крупная фигура директрисы. Ричи не слышит, но видит, как она произносит его имя. За ее спиной, сгорбившись, прячется Тед Коннелли. — Ну же, Ричи, уходи, — шипит Стэн, толкая его к двери. Ричи не оглядываясь бросается вон, подальше отсюда, в безопасный панцирь машины, где можно дать волю чувствам. Но слезы, которые он так отчаянно сдерживал еще две минуты назад, теперь исчезли. Ричи кричит, сжимая зубами кулак, и с силой жмет на газ. Теперь важен только Эдди. У дома Каспбраков тихо, хотя криво припаркованная машина матери Эдди стоит у газона. Ричи со всей силы стучит в дверь кулаком, — он не знает, что может сказать сейчас, ему просто необходимо увидеть Эдди и убедиться, что никто не навредил ему. Дверь открывает Соня Каспбрак, грузная, тяжело дышащая и затянутая в алый спортивный костюм. Та самая женщина, шутки про которую Ричи мог придумывать вечно, хотя видел от силы раз десять-пятнадцать. — Извините, миссис Каспбрак. Могу я поговорить с Эдди? Она смеряет его быстрым взглядом из под очков, дергается и отходит на один шаг, все еще держа дверь полузакрытой. Кажется, она только что плакала, — лицо еще более одутловатое, чем раньше. — Нет. Я не позволю тебе разговаривать с ним. — Но... — Оставь моего сына в покое! — кричит миссис Каспбрак, и ее лицо искажает гримаса отвращения. — Как ты... Как ты только посмел и пальцем его тронуть? Нельзя было позволять Эдди общаться с тобой. Я всегда, всегда знала, что ты грязный извращенец. Ричи не реагирует на ее слова, хотя они болью отдаются в каждом уголке тела. Он продолжает говорить, надеясь, что Эдди услышит и выйдет. — Я просто хочу знать, что с ним все нормально. — Уходи сейчас же, иначе я позвоню в полицию. Ричи мотает головой, цепляется за дверную ручку и пытается оттолкнуть миссис Каспбрак, но она гораздо сильнее, чем кажется. Толстые пальцы хватают Ричи за воротник куртки, и Соня со всех сил толкает его со ступеней. Последнее, что он слышит, прежде чем дверь закрывается с громким хлопком, это полный яда крик миссис Каспбрак. — Никогда больше не смей здесь появляться!