До последнего лепестка ромашки

      Ева давно охладела к всяческим праздниками, даже, кажется, к своему дню рождению. Не то чтобы она разочаровалась единожды в жизни или потеряла интерес к суточным поводам для радости: просто ничего не ёкает в груди, когда глаза натыкаются на дату либо кто-то об этом целенаправленно напомнит. Или ненароком, неважно.       Ничто, никто её огорчил. Не появилось презрение, не растворилось счастье, подпитываемое обыденными мелочами. Возможно, просто возраст такой. Взрослая. Взрослая-я-я. Тридцать четыре. Ни туда, ни сюда: показаться может, что ещё молодая, да только морщины начинают всё ярче и ярче проявлять себя на лице, седина потихоньку проявляется га отдельных прядях. Словно дразнит, намекает, что её прекрасный век подходит к концу. Даёт привыкнуть — как, однако, благородно. Ева смеётся про себя, думает, что глупа. Старость, старость — да и что? Как часто можно про себя это твердить? Это бессмысленно, поэтому она возвращается к работе вместо того, чтобы в который раз поправлять пучок на голове. Ей нравятся свои волосы и в цвет, который она их окрашивает, — бордовый. Яркий, сочный цвет. К тому же — её любимый. Не хватает, разве что, и помады такого же цвета, да в месте, где она работает, это будет чересчур не к месту.       В Балтиморской психиатрической больнице для душевнобольных преступников. Скромность, незаметность, а в случае всего — максимальная тактичность.       Но с одной стороны… сегодня же Международный женский день! Даже если нет любимого мужчины, что поздравит, да и повода иного тоже нет, дабы нанести свою любимую помаду, то отчего же нет? Ничего не должно случиться. И поэтому Ева снова отвлекается и вытаскивает из сумочки главный элемент её праздничного макияжа, после чего легонько касается чуть измазанного помадой колпачка мысленно огорчается, что помада заканчивается, и принимается аккуратно наносить, посматривая на висящее на стене зеркало. Что-то в себе ей нравится, несмотря ни на что. Хотя чаще всего Еве хочется взять стирательную резинку и провести по лицу, после чего тщательно проходясь по некоторым местам. Возможно, сегодня ещё и будет неплохой день.       Но когда Еве передали, что её вызывает доктор Чилтон, надежды как-то резко осыпаются тяжким осадком на дно. С Фредериком тяжело, а ещё тяжелее улавливать его нотки флирта и кокетничества, вовремя различая их от сарказма.       Фредерик Чилтон порой та ещё принцесса. Угодить почти невозможно, подступиться ближе — мазохизм, ибо придётся вынести его неприятный нрав до того, как что-то выйдет.       Перед кабинетом Ева уже и жалеет, что накрасила губы. Чилтон слишком к ней внимателен и никакие изменения не обделяет комментариями.       — Мисс Ли, доброе утро, — Фредерик слишком резко оживляется, когда его работница решается зайти внутрь, из-за чего та поспешно отводит взор, не в силах вынести такого резкого наплыва энергии.       Однако знакомый запах и выразительное пятно, замеченное боковым зрением, берут верх. Ромашки. У доктора Чилтона на столе, в простейшей на узор вазе, увесистый букет ромашек. Ну и ну! — и для кого же?       — И Вам, доктор Чилтон, — выдавливает из себя Ли и едва улыбается. — Чудные ромашки.       Ах, да. Праздник. Похоже, Фредерик нашёл себе пассию. Неудивительно ведь: среди персонала в основном женщины и меньше сорока. И красивые ведь.       — Не люблю ромашки, — брезгливо морщится Чилтон, но тут же его лицо смягчается. — Простые, абсолютно скучные цветы, которые при желании можно найти на любой полянке. Однако мне проболтались, что Вы, мисс Ли, от них без ума, поэтому мне пришлось впервые в жизни на них потратиться. Если Вы довольны…       — Это что, подарок на праздник? — словно бы испуганно выпаливает Ева, сжимая с силой медицинский халат.       — Неужели мне соврали и Вам не нравятся ромашки?       Ли начинает глупо моргать. Не зря, получается, накрасилась?       — Я их обожаю. Просто… неожиданно.       — Насколько мне не изменяет память, я не в первый раз дарю Вам цветы, мисс Ли, — в наигранной задумчивости протягивает Фредерик и подходит столу, чтобы взять букет в руки.       И возвращается: подходит почти что вплотную, из-за чего запахи смешиваются в одну невообразимую смесь — строгий одеколон и нежные ромашки. Как ни дивно, Еве это необычайно нравится. Она неловко принимает подарок, покусывая окрашенные в кричащий цвет, и улыбается куда смелее, кажется, вовсе голову занесло не туда. Чилтон, безусловно, мужчина привлекательный, хоть и сложный, непонятный и невыносимый. Голова работает. Речи красноречивые. Кажется, и можно потерпеть. Иногда даже слишком уж добрый, к примеру, как сегодня.       И, в конце концов, Ева действительно очень любит ромашки, которые ей дарили всего-то родители на день рождения, что прекрасно осведомлены о вкусах своей младшенькой дочурки. Остальные, которым Ли рассказывала либо с особым интересом, либо упоминала вскользь, не особо, как кажется, любят дарить цветы. Скорее, им просто плевать. Но кто-то же сказал Чилтону, — значит, помнят! А для Фредерика можно и подобреть. Чмокнуть в щёку, например…       — Это были розы. Банально, — растягивает слова Ева, словно объясняя это ребёнку. — А в этом году Вы однозначно постарались гораздо больше.       Она проводит руками по белым лепесткам, наслаждаясь лёгкой щекоткой. Даже на душе щекотно.       — А Вы, значит, дама требовательная, не так ли? — прищуривается, возмущаясь в игривой манере, Чилтон.       — Только по отношению к Вам, — позволяет себе больше Ли и прижимает букет к груди.       Фредерик не может не улыбнуться. Ева ему и впрямь симпатична, чему он и сам удивляется, ведь чаще всего персонал или же раздражает его, или же не вызывает ничего, что можно назвать хотя бы отношением коллег. Откровенно говоря, ему просто на большую часть из них плевать — он даже и половины из них не запомнил. Зачастую Чилтон занят собой, включая основные обязанности в роли управляющего психиатрической больницы. Иногда ради этого даже приходится запоминать имена подчинённых. И калечить людей.       Ли, на самом деле, чем-то многих неосознанно привлекает. Либо причудливым цветом волос, либо добрым отношением, что и заслужить не оставить труда, что у Фредерика уж точно так не выйдет. Временами он позволяет себе зависть, что кричит ему о снижении эго, ведь кто-то же может это сделать.       И, что важно, у кого-то имеется нечто дивно тёплое, к чему Чилтон неосознанно тянется. Он ведь всегда почти один. Или не почти уж, чего мелочиться…       — Что ж, мисс Ли, с праздником, — Фредерик прячет руки за спину, дабы нечаянным образом не проявить лишней касаний, выражающих открытую привязанность. — К слову, Вам очень идёт эта помада.       А больше всего застрянет в памяти Фредерика эта чёртова помада, что делает тонкие губы как никогда желаемыми.       — Благодарю, — едва слышно говорит Ева и тянется к щетинистой щеке. — Премного благодарю.       Целует… и впрямь целует. В щёку, правда, но не менее приятно. И оставляет этот чудный цвет.       Они как-то обязательно вспомнят этот неловкий день, возможно, будут отмечать годовщину: и как ведь романтично, что это было весной....       Однако Чилтону всё же придётся стереть отпечаток чужих губ.