Сорочьи перья

— А-а, княжич, — протянула Сольвейг. Она наблюдала, как пленного Драгомира сгружают перед ней на колени. Он не слишком-то сопротивлялся: приходится убрать княжескую гордость куда подальше, когда перед лицом маячит столько обнаженных клинков. Разбойники тревожно озирались, оглядывали округу, словно боялись, что за ближайшим кустом Драгомир припрятал небольшую армию. Двух его провожатых скрутили вместе с ним, однако именно он удостоился внимания главаря грабителей — потому что уверенно назвал ее по имени. Сольвейг, судя по тому, как нахмурилась, его имя позабыла, однако лицо отдаленно помнила, и это удержало ее от расправы. То, что он пережил первую встречу с разбойницей, убедило Драгомира в том, что она была скорее милосердной — отнимала деньги и лошадей, но не жизни. — Меня зовут Драгомир Московский, — сказал он. — А ты Сольвейг-Соловей, — Драгомир чуть склонил голову, но рыжая разбойница выглядела не слишком-то польщенной, скорее — настороженной и хищной, как изготовившаяся к высокому прыжку кошка. Ладонь лежала на рукояти меча, она подозрительно оглядывала Драгомира. — Ты меня искал, — догадалась Сольвейг. — Из последнего ума выжил, княжич? Смерти захотелось? А может быть, мести? — усмехнулась она. — Тогда тебе стоило получше подготовиться. Он медленно кивнул. Вспомнил, как прибрел в стольный Китеж-град, больше похожий на оборванца, чем на посланника молодого княжества. Драгомиру пришлось долго доказывать, кто он такой, прежде чем его допустили в терем — и то повезло, что при китежском князе оказался один вояка, давний приятель отца Драгомира, Всеволода, который за него поручился. Но он не держал на Сольвейг зла. Напротив, даже иногда поминал ее в радениях Белому Богу, хотя едва ли успевал отмаливать новые грехи разбойницы. Она обошлась с ним и вполовину не так жестоко, как любой другой грабитель с большой дороги. — Я ищу убийц князя Игоря, — сказал Драгомир, прищурившись. — Знаешь такого? Правил тут неподалеку, в Твери, почти десять лет, а потом кто-то на дороге перерезал ему горло. Тверские хотят отобрать наши земли, и это отличный повод… — И ты решил, что это я убила князя? — гневно спросила Сольвейг, повысив голос. Она и правда выглядела оскорбленной. — Я не лезу в ваших глупые дрязги… Драгомир хмыкнул. Он отчасти тоже так считал, презирал всю эту непрестанную вражду, резню. Она возобновилась снова, как только пал Китеж-град и власти над княжествами не стало. Теперь они с Тверью боролись за ближайшие земли, а дальше… настолько далеко в будущее Драгомир не отваживался загадывать, чтобы не спугнуть удачу, однако мечты его отца простирались едва ли не до осиротевшей земли китежской. Но сначала, уж конечно, надо было уладить спор с соседями. — Нет, госпожа, но я подумал, что ты можешь знать, кто убил князя Игоря, — попробовал Драгомир, хотя это было странно — так почтительно говорить с разбойницей. Он был на своей земле, и по-хорошему княжичу полагалось схватить и вздернуть наглую девчонку. Видя, что он пришел не за дракой, Сольвейг приказала развязать Драгомира. И, хотя оружие по-прежнему держали наготове, он почувствовал себя свободнее. Даже смог улыбнуться — хотя бы бледной тенью улыбки. — Я узнал, что неподалеку от границы стоит на перепутье какой-то загадочный камень с пророческими надписями и сразу вспомнил про тебя, — признался Драгомир. Он следовал за Сольвейг, которая шла решительным шагом через разбойничий лагерь. Ее банда разрослась — или же в прошлый раз, несколько лет назад, Драгомир видел лишь горстку людей. Сейчас они миновали попросту построенные лесные шалаши — разбойников укрывала природа, высокие деревья, смыкающие кроны над головой. Пахло приятно — подлеском и какой-то нехитрой пищей, которая тут же напомнила Драгомиру о военных походах, в которых он бывал. Разбойники были заняты своими делами: кашеварили, разбирали какое-то добро, снося все в общак, тут и там Драгомир замечал людей, занятых оружием: кто-то натачивал клинки, другие делали стрелы… Какой-то упрямый мальчишка натягивал лук, который был едва ли не с него размером. Однако в работе их чувствовалась странная слаженность, какую Драгомир не всегда видел даже в дружине. Они дошли до шалаша, очевидно, принадлежавшего Сольвейг. Невольно Драгомир замер, когда девушка проскользнула внутрь, подумал, что это, должно быть, неприлично… Но тут же обратно высунулась голова сердитой Сольвейг и его втащили внутрь. Сольвейг обычно спала на простой подстилке, тут же валялись какие-то сумки с вещами, ящики… Как раз в одной из сумок она стала рыться, пока не выдала Драгомиру потрепанный листок. С одной стороны виднелись какие-то подсчеты — очевидно, когда-то берестяную грамотку отобрали у купца. Сольвейг увидела его удивленное лицо, выругалась совсем не по-девичьи и вручила другое послание. Оно и написано было аккуратнее… — Это Тверской княжич Андрей, их там… средний сын? — предположила Сольвейг. — Он хотел, чтобы я убила его отца, а потом подкинула тело на границе так, чтобы неясно было, кто его прикончил: разбойники или ты со своей дружиной, — она припечатала Драгомира тяжелым взглядом. Тот кивнул, пораженный наглостью княжича Андрея. С другой стороны, тот и представить наверняка не мог, что эта записка когда-нибудь попадет в руки Москве — ведь и в страшном сне не выходило представить, чтобы у гордого сына князя Всеволода объявилась такая странная подруга. — Как я и сказала, отказалась, — пояснила Сольвейг. — Мне не нужны неприятности… — Странно слышать это от той, кто промышляет разбоем. — Ну, вы не особо-то спешите меня ловить? — Сольвейг нагло ухмыльнулась и развела руками. — А вот если влезть в ваши княжеские свары — все, не жилец. У меня так отец погиб, он на старости лет в наемники подался, да вот… — Сольвейг сплюнула. — И кто бы мог приняться за такое мерзкое задание? — спросил Драгомир, желая чем-то отвлечь ее. Ему показалось, что рассказ об отце Сольвейг сильно ранил — и с чего она решилась на такую откровенность… — Знаю одного мужика, Тугарин, — сказала Сольвейг. — Узкоглазый и злой. Говорят, шаман — так у них называют наших ворожеев. Вот он достаточно безумен, чтобы в такое влезть. Да и видели его людей тут неподалеку. — Что-то серьезное? — встревожился Драгомир. Сольвейг скривилась. — Не поделили земли мы с ними. Одного моего парня покалечили — да так, что на всю жизнь. Мы его, конечно, не бросим, а все равно… Следим, чтоб не повесился. Так что Тугарина я бы с радостью прирезала сама, — сурово докончила Сольвейг. — Но воюйте уж сами, мужчины, — презрительно уронила она. — Мое бабье дело — грабить неосторожных путников, и я с этим отлично справляюсь. Она явно предугадала мысли Драгомира: люди Сольвейг были сильны, работали слаженно, готовы были драться за товарищей, и войско Москвы стало бы с ними гораздо крепче — особенно теперь, когда грозилась начаться война. Но Сольвейг была непреклонна, и Драгомир побоялся ее разозлить окончательно — и поплатиться головой. Запросто Сольвейг отдала ему грамоту от княжича Андрея и выпроводила вон. Там же нашлись его люди — целые и невредимые, но оскорбленно провожавшие взглядами разбойников, скрывавшихся в кустах. Сольвейг задержалась, похлопала Драгомира по плечу твердым мужским жестом: — Береги себя, княжич. Слабакам к Тугарину лучше не соваться, но я же не уговорю тебя отступиться… — Как и я тебя — пойти с нами. Сольвейг ухмыльнулась и кивнула. Из кустов раздался птичий свист — Драгомир чутко отличил в этом условный знак разбойников. Нетерпеливо махнув головой, Сольвейг поспешила к своим, тоже скрылась в зелени, словно лес поглотил ее и спрятал, дикое свое дитя. Драгомир устало вздохнул. Оглянулся на товарищей, на лошадей, которых им, к счастью, оставили… Ему почему-то казалось, что еще придется не раз сюда вернуться.