Сорочьи перья

Глафиру хоронили. Пели, вздыхали, слезы лили настоящие, не кукушкины. Сгибались, будто кланялись и распрямлялись гибко, как молодые деревца под сильным ветром. Когда зарывали, все причитали, будто и правда грехи отмаливали, и Глафира тоже шептала, как и прочие девушки, закапывавшие под могучей старой яблоней свои маленькие травяные куклы. Она думала о том, как однажды ее будут хоронить, насыпая сверху землю, и что-то в груди в испуге дрожало, а в глазах темнело. Потом они кумились. Целовались под согнутой коромыслом березкой, подарки отдавали. Глафира всунула в руки подруге, Иришке, расшитый ей платок, улыбнулась робко, понадеявшись, что та не обидится на кое-где неровные стежки — хозяйка из Глафиры была не лучшая. В ответ ей отдали скромные бусы из древесных шариков, гладких, красивых, ловко перекатывающихся между пальцами. Жалко потом будет возвращать… От поцелуев и объятий кружилась голова, и Глафира потом отошла в сторонку. Праздники она любила, любила тесный круг подруг, в котором спрятаться можно от тоскливых дней. А дни и правда стали тревожные: войну объявила людям нечисть, пошла на их деревни и города, и вел их царь Кощей, и так странно Глафире было проводить старые обряды, когда на них надвигалось что-то жуткое. Даже татар она так не боялась — те, уж конечно, чудовищные безбожники, однако все же люди. Без клыков и когтей, с одними только мечами, как дядька Ратиша ковал, пусть и изогнутыми чуть иначе — у отца дома хранилось с прошлой войны с монголами. А вот нечисть… уволочет, растерзает, заживо съест. Глафира содрогнулась. Может, и могилы никакой не будет, потому что ни косточки целой от нее не оставят, все обглодают. — Ай, красавица, что сидишь тут у воды, пригорюнилась, — позвал ее молодецкий радостный голос. Глафира вскинула голову от водного отражения и посмотрела на какого-то парня. Красивый, сильный, у его пояса клинок висел, а улыбался так нагло и пронзительно, что Глафире захотелось взгляд отвести, словно это неприлично было. Проглядывалось в его чертах что-то такое северное, как будто его лицо вытесали суровые ветры, но поблескивающий янтарный взгляд все смягчал. Он поглядывал на Глафиру ехидно. — Откуда ты здесь? — оторопев, спросила она. На похороны кукушки только девушки ходили, и иногда парни прокрадывались подглядывать, хотя таинства были совсем не такие любопытные, но все равно их влекли. Однако этот не был из их деревни, чужой, пришлый. — Странник я, — сказал он. — Вольгой меня зовут. Хотел с вашим старостой поговорить, а тут смотрю — такие красавицы ворожат, колдуют. — Мы не ворожим! — испугалась Глафира. — Не ведьмы мы! Она вдруг подумала, что этот парень из чужой земли что-то не так поймет, не прознает простого безвредного ритуала и как-нибудь пожалуется на них священникам из ближайшего города. Теперь, когда война с нечистью шла, святые отцы становились суровее и даже такие девичьи дела могли счесть жуткой ересью. — Да разве я говорю, что ведьмы! — улыбнулся Вольга. — Нет, конечно! Так что, проводишь меня к старосте? Совсем дорогу не знаю… По тому, как он ее рассматривал, Глафира догадалась, что Вольга и сам бы прекрасно путь нашел, да только захотелось ему прогуляться с красивой девушкой. Это ей льстило, конечно, и она согласилась, недолго думая. Сбегала попрощаться с подружками — те издалека Вольгу разглядели, вздохнули завистливо… — А все же отчего ты такая грустная? — спросил он по дороге в деревню. Глафира прикусила губу. Вольга казался удивительным — совсем не как их парни, которые уже начали бы к ней приставать да пытаться в кусты утащить… да и не знала она, была б она против, реши статный красивый Вольга что-то такое вытворить. Но тот чинно шагал рядом да осматривал ее любопытно. — Снится мне дурное, — зачем-то призналась Глафира. Кому-то из знакомых вряд ли сказала бы, но Вольга был лишь путником, завтра его, глядишь, тут не будет, так что говорить было немного проще: — Как будто на нас нечисть нападет скоро, утащит, — сказала она. — Ты не смейся! Знаю, что сказки детские… — Да я и не смеюсь, — сказал Вольга, кивнув. — А еще снится мне, что я умираю, — прошептала Глафира. — Страшно это. Он покачал головой — показалось, печально. У него наверняка в жизни опасностей было куда больше, чем у деревенской девушки, потому что меч на его поясе выглядел старым, побывавшем в бою — быть может, доставшимся Вольге от отца. Ей стыдно было жаловаться на свои переживания, такие странные для молодой девушки, которой бы веселиться — пока не выдадут замуж. Со старостой Вольга и правда пошел говорить — за закрытыми дверями. Невольно Глафира обиду почувствовала, однако понимала: женщинам там делать нечего, наверно, они что-то серьезное обсуждают. У странников нередко бывали послания — даже от княжеского двора. Подстерегать Вольгу было бы как-то глупо, но тут Глафиру кликнул отец… Больше она чужака не видела. Наутро она узнала, что ближайший город выжгли дотла, что добралась до него нечисть. Обычно война оставляла пепелище, но за армией нечисти тянулся долгий след из крови. Все плакали и молились, понимая, что рядом прошла незаметно беда небывалая, и люди позабыли обо всем… Было уже не до радостей и старых ритуалов, и даже куколки девушек не пускали выкапывать под старую яблоню, боясь, что рядом еще бродят темные силы. Вскоре приехала княжеская дружина — допрашивали, искали нечисть. Глафира вместе со всеми была там, в центре деревни, у дома старосты, когда вперед выступил суровый воин, побряцывающий доспехами. И уж пришлось обо всем рассказать — и об ясноглазом хитром Вольге, что долго со старостой разговаривал. По толпе пробежал шепот, и у Глафиры нехорошо заныло в груди. Воины княжеские переглянулись мрачно — будто бы узнали Вольгу по сбивчивому описанию старосты. — Зачем же он приходил, человече? — грозно вопросил воевода. — Дорогу спрашивал, — всхлипнул староста. Его секли долго, едва оставили в живых. Воины прикрикивали на деревенских, не разрешали им уходить, но Глафира словно окаменела, не способная двигаться с места. Она уже и не думала о том, что будет с ней, коли кто скажет, что она проводила к старосте Вольгу… Нет, Глафира вдруг поверила, что и впрямь могла умереть, что все они могли умереть, но армия нечисти почему-то обошла их деревню стороной. Но потом она вспомнила, какой ценой, как темнели столбы дыма над Белгородом, и Глафире захотелось расплакаться, как маленькой девочке. Ее еще не хоронили — но сотни других девушек все равно положили в могилы, и их уже никто не спасет.