Необратимый процесс

Ви смотрится в зеркало с опаской, боясь, что в обжигающем всполохе синего там мелькнет не ее лицо. Но в этот раз в старом стекле показывается всего лишь ее истощенная усталая физиономия, украшенная сбоку на скуле новой ссадиной — память от одного уебка из «Валентинос», с которым разобралась с утра. Она шагает ближе, едва не утыкается носом в холодное заляпанное стекло, все смотрит. Злобно, сердито терзает свое лицо взглядом. Сбоку раздается знакомое потрескивание; Джонни хмуро косится на нее, но ничего не говорит, и это охуительный аттракцион невиданной щедрости — обычно его не заткнуть. Но обстановка не та. Все не то. За стенкой шумит клуб, и смешанная память подкидывает отрывки о тысяче других мест, где выступали «самураи». Таких же темных, расцвеченных бешеной светомузыкой, полной орущих людей. Ви почти жаль, что она не пережила всего этого — ее жизнь по сравнению с ебанутыми турами рок-группы кажется пресной и ненасыщенной, как выцветшая пленка. Ей как никогда жаль умирать. А ебаный Сильверхенд волнуется — все сильнее, чем ближе выступление. Вместо покоцанного бронежилета, в котором он умер, на Джонни сегодня знакомая «самурайская» куртка — реплика валяется чуть поодаль, на раковине. В клубе адски жарко, и Ви не спешит напяливать тяжелую кожу. Только смотрит, как Джонни скрещивает руки — как будто ему вдруг стало холодно. Страшно. Он щурится, кусает губы — старательно изображает живого. В полутьме образ смазывается, кажется очень ощутимым, и у него почти получается обмануть, только глитчевые подергивания ненадолго возвращают Ви в жестокую реальность. — Джонни, подруби там свет, — небрежно бросает она. Он уже наловчился переключать прожекторы, помогая ей на заказах; умеет вовремя замыкать оружие противника, чтобы тот, долбоеб, с тупым лицом щелкал спусковым крючком, видя, как на него с выпущенными клинками-богомолами несется Ви яростным вихрем. Свет мигает; Джонни ненадолго проваливается в никуда, но быстро возвращается. Ви лезет в подсумок, достает старую подводку, молясь всем проебанным богам прошлого, чтобы та не засохла. Джонни издает сложное хмыканье, наблюдая за ней. Ви сама понимает, как это бессмысленно, почти болезненно — красить остекленевшие глаза с разодранными в хлам капиллярами. Усталые, красные, воспаленные. Пытаться скрыть то, что на глубине зрачка зреет медленная неумолимая смерть. — Ви, у тебя же, блядь, руки дрожат, как у моей пьяной мамаши! — одергивает ее Джонни, болезненно кривясь, как от зубной боли. Это бесполезно, глупо, но все же она пытается. Джонни пытается. Они вместе. — Я умею красить глаза подводкой, — говорит Ви на родном русском, едва дыша от усердия. Отражение пялится на нее широко распахнутыми глазами. — А я под водкой еще и не то умею! — торжествующе припечатывает она, заходится лающим резким смешком. Горло сухо дерет, но на губах не остается кровь. Сегодня все-таки хороший день. Джонни тихо смеется, кивает, трясет головой — ценит ее попытки. Ви улыбается безумно, видя, как тот скалится в усмешке, радуясь ее глупым древним шутками, и дрожь из пальцев пропадает ненадолго — как раз чтобы решительно отчеркнуть ровную стрелку у правого глаза. И у левого… Ви почти срывается, но справляется, выдерживает; можно гордиться собой. Как в лучшие времена, когда она не разваливалась на куски и не готова была рухнуть в обморок от слишком резкого движения, захлебываясь кровавой рвотой. Перед ее глазами вдруг проносятся обрывки воспоминаний — Джонни, который, грязно ругаясь, удерживает пьяного Керри, чтобы быстро подчеркнуть его глаза. Кер что-то бормочет, трясет головой, моргает, и голос Джонни срывается на натуральное звериное рычание, а железная рука безжалостно впивается в загривок. Воспоминание ядрено-пьянящее, пронизанное огненным ожиданием скорого концерта — там, за десятки лет от Ви, грохочет музыка разогрева. Ви ненадолго кажется, что она там, что она жива, свободна, что в груди не сворачивается нездоровый лихорадочный жар, а виски не сдавливает раскаленная боль. — Я всех их размалевывал, — хрипло говорит Джонни. Закуривает ненастоящую сигарету — пепел ссыпается синими искорками. — Даже Нэнси, у нее никогда не получалось ровно. Тупая сука… — он ухмыляется. — Керри хотел модные стрелки, но у него руки из жопы растут, ну, уломал меня как-то, а потом постепенно все остальные сели на шею. Теперь-то у него наверняка куча визажистов и всякого такого дерьма, но когда-то я тыкал ему в глаз линером… — У тебя неплохо получалось, — говорит Ви, радуясь этому заполошному проблеску веселости. — А как же! — гордо выдает он. — Джонни Сильверхенд все делает охуительно. Я бы и тебе что-нибудь приличное намалевал… — У меня и самой нормально получилось! — Ага, если ты хочешь пойти на свиданку со своей этой Джуди, — парирует Джонни. Сдвигает на нос темные очки, смотрит на нее, будто бы пытаясь лучше разглядеть. — А это, сука, рок-концерт! Тут стиль важен. — Ты, эксперт херов, ходил в чем придется и выглядел так, как будто за вот эти штаны пиздился насмерть с бомжами на помойке! — Ви гневно указывает на кожаные брюки, которые смотрятся на блядском Сильверхенде слишком хорошо. — Будет он тут мне про стиль заливать! Они замолкают, оба довольные перепалкой. Как будто это показывает, насколько они еще живы, что могут сцепиться, как брехливые собаки. Ви даже улыбается зеркалу, глаза блестят. Она надеется, что лихорадочный блеск получится выдать за радость и оживление. Притвориться хотя бы раз — ради исполнения мечты одного мертвого урода. Она должна Джонни за то, что еще жива — парадокс, но без этого уебка Ви давно упокоилась бы с пулей в черепе. Так что устроить прощальный концерт — это меньшее, что она может. Хотя ее, сука, тоже всю потряхивает от волнения. — Готов? — ухмыляется, на Джонни поглядывая, желая разбить его вновь вернувшуюся мрачную закрытость. Чтобы не выдавать тревогу и волнение, он молчит, но чужие чувства электричеством ебашат Ви по позвоночнику, выматывают. Она без раздумий достает таблетку, и Джонни подается вперед. Воображение Ви услужливо достраивает легкое покалывание кожи, как будто ее пронзают сотни крохотных иголок. Тело деревенеет, но в этот раз Ви ненадолго остается в сознании, улавливает мгновение, в которое меняется выражение лица их отражения. Ей кажется, что сейчас Джонни привычным движением наденет свои любимые авиаторы, зацепленные за майку. Но он медлит. Касается щеки, наблюдая за отражением, тоже глядит с опаской — как и Ви, пытается рассмотреть там что-то другое, но в то же время до ужаса этого боится. Подчеркнутые пронзительные глаза щурятся — взгляд совсем не ее, незнакомый, жестокий и голодный. — Ты же старалась, так? — бормочет он, небрежно подцепляя очки пальцем и возвращая их обратно на место. — Не так плохо получилось, как могло бы. Он небрежно накидывает кожаную куртку, поправляет отвороты с несвойственной Сильверхенду дотошностью и выходит к группе. В последний раз.