Холод

      Раз. Два. Три. Я — свидетель лишь тех событий, которые выпали на тот временной отрезок, который был отведён под моё существование. Нет никаких оснований полагать, что в моих силах увидеть события давно минувших лет. Время — абстрактное понятие, придуманное людьми, для удобства выполнения собственных бытовых потребностей. Время не может быть объективной единицей измерения. Вселенной безразлично время, её не волнуют ни стрелки часов, ни цифры на настенном календаре. Вселенная — вечна. Нет ни прошлого, ни будущего. Я даже не уверен, что во вселенной есть понятие — сейчас.       Раз. Два. Три. И всё-таки мне кажется, есть некое измерение, схожее по своему значению с термином «время». Я уверен, по этому измерению можно двигаться, его можно потрогать и увидеть. Равно, как вы можете измерить расстояние или вес, есть возможность объективной оценки этого измерения. И оно, куда более многогранно, нежели мы способны себе вообразить. Дело не только в стрелке на часах и цифре на календаре. Дело в самой человеческой природе. А если быть точнее, в сознании.       Раз. Два. Три. Сознание, собственно, как и разум — вещь эфемерная. Доказать существование этих двух вещей, также сложно, как и пресловутого времени. Я — разумен. Так можно сказать. Хотя в некоторых случаях, подобное заявление может быть подвергнуто сомнению, чаще всего никто этот факт оспаривать не станет. Однако, разумность может подтвердить только тот, кто сам обладает разумом и, что естественно, сознанием. Но, откуда мне знать, что вы разумны? Что вы — нечто большее, чем проекция моего собственного сознания?       Раз. Два. Три. Более того, я сам не могу доказать собственную разумность. Вот ведь парадокс — я не могу доказать собственную разумность, потому как вы, не можете доказать мне свою. И в таком случае, я могу прийти к выводу, что весь мир не более чем проекция некоего существа, которое, может для развлечения, а может и по каким-то более возвышенным целям, придумало всё то, что мы называем вселенной.       Раз. Два. Три. В таком случае, у этого существа, есть все ресурсы для того, чтобы создавать любые единицы измерения и делать их объективными. И если такая картина мира действительно имеет место быть, то можно смело заявлять, что время — объективно и осязаемо. А раз мы пришли к такому выводу, то можно сказать, что двигаться вдоль времени — возможно. Но, природа этого движения, даже для меня, на данный момент, ужасная тайна.       Раз. Два. Три. К тому же, всем известно, что движение во времени создаёт временные парадоксы. Это не секрет, и много кем обыгрывалось. В одном и том же промежутке времени не могут существовать два абсолютно идентичных человека. Конечно, это однозначно приведёт к тому, что вселенная начнёт работать неправильно. Будет сбоить.       Раз. Два. Три. Вот только, что из себя представляет вселенная? И что самое главное, одна ли она? Мультивселенные — также не новость. Теория давно обросла обширным количеством фанатов. И вполне вероятно, что появилась она не на пустом месте. Как я и говорил выше: перемещение по условно названному нами временем измерению — это не просто движение назад или вперёд, по страницам календаря. Такое путешествие, влияет на саму природу путешественника. И что более важно, на природу вселенной. Одной из многих.       Раз. Два. Три. И с какой уверенностью мы можем сказать, что «я» существую во всех вселенных? Ведь, есть огромная вероятность, что такого человека, банально, никогда не рождалось в тех реалиях, куда мы перемещаемся. Мы лишь заполняем пустующую нишу самих себя, и не более того. В таком случае, мы можем перемещаться только туда, где нас никогда не было.       Раз. Два. Три. И всё же, несмотря на сказанное мною выше, есть одна фатальная проблема. При таком перемещении с треском рушатся все причинно-следственные связи. И дело даже не в том, что в новой реальности появляется человек, не имеющий ни отца, ни матери. Дело в сознании, как самого путешественника, так и всех окружающих.       Раз. Два. Три. Можно представить себе сознание, как одну огромную паутину, связывающую всё множество вселенных в единую сеть мыслей, воспоминаний и форм. Паутина эта невероятно запутанна, и соединяется только там, где сходятся общие элементы, общая память, общие образы. Там же, где общее отсутствует, связи нет. Думаю, чувство дежавю можно объяснить этой паутиной. Когда в ней случается некий сбой, и приходят ложные воспоминания о том, чего никогда не происходило.       Раз. Два. Три. А теперь представьте, что в вашей жизни появляется человек, которого не должно было существовать в этом мире, но который был с вами знаком в другом. В гигантской и сложной паутине случится коллапс, который она будет изо всех сил пытаться залатать. И безусловно, для вас подобные процедуры будут катастрофичными. Какой бы окрас ни несло это слово. ​

***

Хорошо бы положить под пресс воспоминания и выжать из них истину. Абэ Кобо

      — Раз. Два. Три. — Сухо раздался голос психолога. — Открываем глаза, дышим полной грудью, думаем о хорошем.       Тьма рассеивается, и передо мной появляется он — молодой мужчина с бритой головой и лицом словно из пластилина. Его улыбка выглядит так неестественно и жутко, что становится даже смешно. Я не уверен, что это лучший из тех психологов, которых мы так долго выбирали. Однако, мне это было неважно.       Лена вынудила меня пойти к специалисту, хотя я и протестовал изо всех сил. В конце концов, я понимал, что он не поможет мне. Безусловно, тешил себя надеждами, что я смогу всё забыть, но надежда — просто защитный механизм, и не более того. Мой случай был совсем не рядовым, и уж точно дело было не в перегорании на работе.       Я не мог рассказать этому человеку всю правду, потому как если бы я себе это позволил, смирительная рубашка была бы мне обеспечена. Путешествия во времени. Мультивселенные. Правительственные заговоры. Ноосфера. Подобное я мог бы транслировать на конспирологических форумах, но никак не в кабинете у психолога.       Да и со всем этим я давно смирился. Человек умеет приспосабливаться ко всему, пускай даже и к самым невероятным факторам. Проблема состояла в ином. С недавних пор, я начал вспоминать то, чего не было. События, в которых я никогда не участвовал, слова, которые никогда не произносил. Сперва я просто сваливал это на дежавю. Но, когда я стал путать то, что было, с тем чего не было — это начало мешать.       — Скажите мне, Семён Иванович, когда вы… ну… вспоминаете эти несуществующие события, они связаны логической цепочкой? То есть, я имею в виду, они логично подводят ваше прошлое, к вашему настоящему? Или же, они бессвязны и противоречат сами себе?       — Скорее бессвязны.       — Вы любите читать? Может, часто смотрите фильмы? Играете в видеоигры?       — Не чаще других.       — То, что вы описываете, очень похоже на криптомнезию или какой-то вид фантазма. Ваши ложные воспоминания, по-вашему же собственному описанию, больше походят на эпизоды из каких-нибудь художественных книг. Возможно, какая-то идея, сюжет или что-то в этом роде, были вами увидены или прочитаны в момент, когда сознание находилось под влиянием стресса, и теперь ваш мозг считает это вашим личным опытом.       — Возможно, — я отвечал сухо, понимая, что всё это, лишь его догадки. — Вы можете мне помочь?       — Я не думаю, что медикаментозное лечение сейчас необходимо, — он провёл ладонью по бритой голове. — Мне бы хотелось понаблюдать за вашим состоянием. Думаю, если мне удастся выявить причину, то мы с вами справимся с этими ложными воспоминаниями.       — Рассчитываю на вас, — я вяло кивнул.       Сеанс мы закончили через минут десять. Он ещё некоторое время спрашивал меня о сюжетах моих воспоминаний, о действующих лицах, об обстановке. Я рассказывал ему всё в точности, как то возникало в моей голове. Однако, конечно, не говорил ему, что всё это могло иметь место на самом деле. Учитывая то, что я узнал в тот день.       Я рассказал ему про овраг, который оказался безвременьем, ловушкой. Про проект «410», про дневник, про КГБ, и прочие вещи, что творились… не со мной. Что самое страшное, я прекрасно осознавал, что все эти события происходили с другим Семёном. Тот Семён погиб. Погиб в здании проекта за номером «410». И я никак не мог помнить эти события.       И всё же, я помнил. Я смотрел на мир его глазами, чувствовал всё то, что чувствовал он. Это пугало меня. Когда казалось, что все ужасы, связанные с Совёнком, подошли к концу, он всё равно напоминает о себе. Не отпускает меня.       Моё сознание начинает превращаться в сборную солянку, реальность всё больше путается, становясь более многослойной. Жутко становится от того, что в один прекрасный момент я не смогу отличить своё «я» от его. Я начну терять связь с собственным разумом.       Поздняя осень — тоскливая пора. Мир превращается в некое подобие нуарного фильма или чего-то в этом духе. Россыпь жёлтых листьев, холодный ветер, низкие тучи, приглушённые краски. Даже звук, и тот, казалось, становится более отстранённым, тягучим, вялым. Мир ещё не замер в ледяных оковах зимы, но уже не так молод и беззаботен, как летом.       Мрачный спальный район, высокие монолитные здания, построенные очень давно. Их так много, но все они выглядят одиноко, тоскливо, завораживающе. Каждый из этих домов давным-давно мёртв, ушёл в забвение. Они — напоминание о чём-то более далёком, о чём-то забытом, потерянном. Точно древние египетские пирамиды, эти монолиты становятся лишь отголоском своей эпохи.       Некогда опрятные, нагреваемые тёплым ярким солнцем, теперь обшарпанные и холодные, дома эти стоят в абсолютном безмолвии. Плотным кольцом они окружили детскую площадку, на которой от налетевшего ветра, скрипя, покачивались металлические качели. Звук отталкивался от серых стен, и уходил куда-то в неизвестном направлении, чтобы раствориться в какофонии мегаполиса.       Я изменился. Не сказал бы, что раньше меня не терзало одиночество и чувство отчаяния, но я изменился. Меня намного сложнее вывести из себя, задеть за живое, вызвать во мне хоть бы какие-то эмоции. Я повзрослел. Неизбежная фатальность этого заявления, сама по себе должна страшить. Но, я ничего не чувствую.       Некоторые говорят: «Не переставай быть ребёнком», «Не взрослей», или что-то в этом духе. И долгое время мы соглашаемся с подобным. Ребёнок видится нам более честным и любознательным, чем зачерствевший взрослый. Однако, взрослое одиночество, эта меланхолия, окутывающая тебя во время твоих бесплодных попыток осмыслить происходящее вокруг, рано или поздно настигнет даже самых закостенелых ненавистников взросления.       Ты даже не заметишь, как то, что раньше вызывало у тебя бурю эмоций, неожиданно станет серым и бесформенным. Тебя уже не удивят заголовки новостей, новые фильмы и книги. Ты начнёшь ловить себя на мысли, что жизнь — бесконечный цикл повторяющихся событий, лишь слегка изменяющих свою форму.       Наивные почитатели детства считают главным достоинством ребёнка возможность удивляться всему новому, и беззаветно отдавать себя какому бы то ни было делу. Но проблема лишь в том, что ребёнок слишком мало прожил, чтобы перестать удивляться. Нет опыта, нет собственных мыслей, нет ничего. Удивление новому, восторг от чего-то ранее неизвестного — признак незнания. Человек перестаёт удивляться тогда, когда наконец понимает, как работает мир. И в этот самый момент он окончательно меняется.       Когда лагерь умер, издав свой последний предсмертный вопль, я оказался в автобусе, среди других пионеров. Все те, кто умер, снова оказались живы. Но я знал, что как минимум один — не выжил после тех жутких событий. Я носил в своей голове такие вещи, о которых никто и помыслить не мог. Стал единственным хранителем секрета под названием «Совёнок».       И не было ни трепета, ни волнения, ни страха, ни удивления. Я принялся жить, как ни в чём не бывало. Будто бы не было перемещений во времени, жестоких убийств, холодных рук и лезвия ножа, не было ни поездки в психбольницу, ни встречи с самим собой, ни ноосфер, ничего. Я так спокойно принял все эти вещи, что, задумываясь об этом теперь, мне кажется этого и не существовало вовсе.       Я взял за привычку считать, что события до моего пробуждения в автобусе — сон. Хотя, понимал, что это не так. В какой-то момент, я действительно убедил себя забыть, и перестать забивать себе этим голову. Жизнь шла своим чередом. Самая обычная, повседневная семейная жизнь, полная хлопот и тяжёлых будней.       Вот только, я не был обычным человеком. Я не должен был существовать в этом мире, не должен был видеть этих людей. Этот город, эти дома, эти лица — всё чужое. Я приходил на то место, где жил когда-то… в другое время. Пытался увидеть сам себя, понять, как работает этот мир. Но, сколько бы я не ждал, никого не появлялось.       Ночами я уходил в собственное подсознание, хотел достучаться до того, настоящего Семёна. Тешил себя мечтами, что он остался жив. Но в ответ на мои запросы, ничего не приходило. Холодное, тёмное сознание молчало. И вот, я оказался здесь, одиноко сидящий на лавочке, среди пустого детского дворика.       Один во всей бескрайней вселенной, я мог лишь вспоминать, пытаться осмыслить, давать бесконечное множество трактовок произошедшему. Но, это ничего не изменит. Я не мог ни смириться, ни начать действовать. Небо разразилось первым снегопадом. Лёгкие, тающие на лету снежинки, едва коснувшись земли, превращались в чёрные пятна.       — Эй, — раздался знакомый голос. — Ты чего тут сидишь-то, не заходишь?       Может быть она, как и другие, действительно захотела переехать сюда. А может, это моё присутствие заставило всех этих людей действовать подобным образом. Я не знаю. Как бы там ни было: Славя, Алиса, Ульяна, Женя и Мику — все они оказались рядом со мной. В этом городе.       Девушка стояла позади меня, одетая в утеплённую осеннюю ветровку и узорчатую вязаную шапку с помпоном. Забавно, но никто из моих знакомых почти не поменялся со временем. Нет, наверняка все они сильно изменились. Но моё сознание, затуманенное и запечатавшее их образы, отказывалось видеть эти самые изменения.       — Я… случайно пришёл сюда, — я развернулся к ней. — Сам не знаю, зачем.       — Может, всё-таки зайдём? — Славя указала в сторону своего подъезда. — Уже холодает. Простудишься.       — Если ты не против.       — Пошли-пошли.       Старый обшарпанный подъезд, расписанные стены, реклама. И, несмотря на всё это непотребство, я находил подобную атмосферу в некотором роде душевной. Было во всём этом бардаке какое-то неповторимое тоскливое очарование.       Славя жила на шестом этаже. Мы могли бы поехать на лифте, однако девушка, видимо, даже не рассматривала такую возможность. Она бегом преодолела один лестничный пролёт, за ним второй, и так до самой двери квартиры.       Я плёлся неспешно. Уже и не вспомню, когда я в последний раз куда-то торопился, бежал сломя голову. Реальность моя стала тягучей, медленной, и я полностью отдавался этому течению. Не видел смысла чему-либо сопротивляться. События в Совёнке вообще сильно перевернули мой взгляд на время.       Лязг ключей. Квартира Слави, как и ожидалось, была невероятно ухоженная. Всё было на своих местах, в воздухе приятный запах недорого освежителя, нигде не было ни пылинки. Множество старых вещей: часов, фотографий, значков и прочих безделушек.       Перейдя по небольшому коридору на кухню, я уселся за стол. Славя включила чайник и облокотилась на кухонный гарнитур. Длинная белая футболка не по размеру, и широкие зелёные спортивные штаны. Но, даже в такой одежде она смотрелась эффектно. Кажется, когда-то я уже подмечал, что ей к лицу любой наряд.       Не знаю, был ли у неё кто-нибудь. Мне было бы сложно поверить, что у Слави нет человека, с которым бы она была близка. И всё же, какой бы ухоженной ни была её квартира, в этом месте всё было пропитано миазмами одиночества. Как бы она ни пыталась замаскировать это, поддерживая в квартире уют, всё здесь кричит о невероятной тоске Слави.       Видимо, все мы повзрослели. Нет уже той Слави что, выпятив грудь вперёд, первой бежала на субботник. Из бойкой помощницы вожатой она превратилась в самую обыкновенную жительницу самого обыкновенного российского мегаполиса. И пускай она сохраняла вид уверенного в себе человека, на деле я чувствовал ту же пустоту, которая терзала и меня.       И этот подостывший чай в моей кружке, и старое печенье, и ящичек кухонного гарнитура, неправильно вставленный в пазы. Всё, что окружало меня в последние дни, выглядело как никогда ранее пусто и отрешённо. Словно я попал в мир, где не осталось больше никаких иных чувств, кроме мокрой скребущей тоски.       — Давно ты не заглядывал, — она улыбнулась мне. — Как у вас, всё в порядке?       — Живём понемногу, — я рассматривал кружку с нарисованным на ней львом. — Хлопоты по дому, дела. Сама понимаешь.       — А я с работы уволилась, — она села напротив.       — Случилось что-то?       — Да так… — она сделала небольшую паузу, во время которой, казалось замолк весь мир. — Надоело.       — А работала ты…       — Геодезист. Столько проучиться, а в итоге всё бросить, — она печально усмехнулась. — Не знаю, что теперь и делать.       — Может оно и к лучшему, — я отпил чай, совсем уже остывший.       — Может и так. Может, пойду снова учиться. На ветеринара.       — Хорошая идея.       Я не чувствовал скованности в общении со Славей, однако разговор был каким-то холодным. Будто бы мы оба понимали, что не хотим сейчас ни о чём разговаривать. Наверняка, у Слави есть свои проблемы, которыми бы она не хотела делиться. Даже со мной.       А собственно, кто я ей? Конечно, с той, другой Славей, мы через многое прошли. Она даже признавалась мне в чувствах. А сейчас... передо мной сидит совсем другой человек, у которого и воспоминания обо мне иные. И хотя нас можно было назвать близкими друзьями, я понимал, что Славя не будет делиться со мной всем, что у неё на душе.       Откровенно говоря, я тоже не стану рассказывать о своих походах к психологу. Лишнее беспокойство ей ни к чему, а мне не нужна огласка. Вот и получается, что остаётся нам говорить лишь о ерунде. О пустяках, которые не имеют никакого значения в реальности. Работа, учёба, отношения, здоровье. Всё это пустое, ненужное. И обсуждается лишь затем, чтобы показать собеседнику, что ты с ним откровенен. А на самом деле, это не так.       — Ты Алису давно видел?       — Алису? Двачевскую Алису?       — Её самую.       — Давненько. А что?       Славя взглянула в окно, что расположилось позади меня. Погода разошлась не на шутку. Всё замело белым мокрым снегом. И монолитные дома стали ещё более мрачными и далёкими чем прежде. А в холодном свете уличных фонарей, двор выглядел как-то зловеще.       — Я говорила с ней, где-то дня четыре назад, — она вновь вернулась к разговору. — Мне кажется, у неё проблемы. Мы с ней не такие уж и близкие подруги, но я беспокоюсь. В конце концов, Алисе сложно прижиться на новом месте.       — Хочешь, чтобы я проведал её?       — Ты человек домашний. Я уверена, Лена не любит находиться одна… но, мне кажется Алисе нужна поддержка. И я знаю, что она тебя очень ждёт.       — Думаешь?       — Сам знаешь, я не то чтобы сильно совала нос в ваши дела в лагере, — Славя пустым взглядом смотрела на почти пустую сахарницу. — Но, все были в курсе, что ДваЧе пытается как можно больше времени провести с тобой.       Это правда. Есть вещи, которые, кажется, не меняются несмотря ни на что. Чувства Алисы — были именно такой вещью. Я начал задумываться об этом совсем недавно, но Алиса никогда не отрекалась от этих самых чувств. Даже понимая, насколько крепко я привязан к Лене, она находилась рядом. Даже не представляю, каких усилий ей стоило подобное поведение.       От размышлений об Алисе, мне стало неприятно.       — У тебя есть её адрес?       — Да, подожди секунду, я напишу.

***

      Когда-то, я искал ответы. Пытался понять, что со мной произошло и где я оказался. Моё искорёженное случившимся сознание пыталось найти смысл в вещах, которые совсем не нуждались в рационализации. Жаль, что я понял это так поздно. Жаль, что мы все поняли это так поздно.       Сколько Семёнов было до меня? Сколько их существует сейчас? Что стало с теми, кто так и не нашёл ответы? Я не был против узнать об этом, однако не могу сказать, что эта информация, является для меня первостепенной по важности задачей. Я бы сказал, что в мой список дел, поиски ответов я занёс карандашом на полях. Они волновали меня лишь потому, что их отсутствие начало мешать моей жизни. И я рад забыть обо всём. Но это всё, настойчиво лезет мне в голову.       Я не общался с Алисой с позапрошлого нового года. Тогда весь наш отряд завалился к нам на квартиру. Было весело. Было тепло. Но затем, мы всё больше отдалялись друг от друга. Иногда встречались где-нибудь в кафе, болтали минут пять, и снова разбегались. Но, только не с Алисой. В какой-то момент, она совсем пропала с моих радаров. Вошла в режим радиомолчания.       Я не знал где она, не знал, как она, не знал о ней ничего. Ни о её работе, ни о её отношениях. Алиса медленно растворялась во времени, и превращалась в отзвук.       А помнишь, была такая — Алиса?

Алиса?

Ну, рыжая такая, с хвостиками.

Рыжая?

Что с ней сейчас?

Сейчас?

      Я зашёл в ларёк, купил сигарет. Достал одну, поднёс ко рту зажигалку и задымил. Рука потянулась к телефону, палец пролистал список контактов. Алиса. Медленные гудки. Один, второй, третий. Никто не брал. Связь оборвалась.       Стоял напротив её дома. Такой же мрачный монолит, как и все остальные. Разве что, фасад раскрасили в зелёный. Но, цвет нисколько не способствовал радостной атмосфере. Он выглядел фальшиво, словно на труп надели клоунский костюм.       Я проскочил в открытую дверь, из которой выходила какая-то бабка. Она что-то хотела мне сказать, но я даже не стал останавливаться. Взобрался по лестнице на третий этаж и встал у двери, что вела в квартиру Алисы.       Хотел было позвонить в дверной звонок, но за секунду до того, как мои пальцы прикоснулись к большой чёрной кнопке, в моём кармане завибрировал телефон. Женя. Не знаю, что ей было от меня нужно. Мы и в лагере-то общались редко.       — Да? — я приложил сотовый к уху.       — Я хочу поговорить. Это важно.       — Очень важно?       — Это касается Лены и… — Она оборвалась. — В общем, ты должен меня выслушать.       — Слушай, давай встретимся завтра, хорошо? Мне сейчас не очень удобно.       — Завтра в три у меня дома, — Женя повесила трубку.       Женя довольно плотно общалась с Леной. Наверное, именно поэтому я прекрасно знал, где она живёт, кем работает, чем увлекается. Жизнь Жени сложилась вполне успешно. Электроник работал на престижной работе, и безмерно любил свою вторую половинку. Иногда мне казалось, что семья Сыроежкиных была многим крепче нашей.       Наконец, я позвонил в дверь. Раздался неприятный кряхтящий отрывистый звук, но никто не открыл. Я позвонил ещё раз. И в этот раз дверь осталась на замке. Я вдавил кнопку звонка, и этот ужасный звук взвыл долго и протяжно. Захлёбываясь и прерываясь время от времени, он настойчиво звал хозяйку квартиры.       И когда я совсем отчаялся, донесся звук защёлки. Некоторое время я слышал лишь металлический скрежет. Спустя пару минут, дверь медленно открылась и передо мной предстала она. В чёрной измазанной майке, в трусах. Бледное тяжёлое лицо и покрасневшие глаза. Единственное, что напоминало о прошлой Алисе — два рыжих хвостика.       Она смотрела на меня так, будто бы всё ещё не могла понять — реален ли я. Алиса повисла на ручке двери, и всматривалась в мои глаза. Не улыбалась, не плакала, просто смотрела на меня, как на привидение. На губе ссадина, крошки еды в уголках рта.       — Я пройду?       Она молча отошла от двери. Ноги её совсем не держали. Алиса едва не завалилась на пол, хватаясь за стены. В квартире, от самого порога творился сущий бардак. Обувь раскидана, верхняя одежда частью лежала на полу, у входной двери с десяток бутылок из-под самых разных по крепости напитков, а на ковровую дорожку в коридоре было что-то пролито.       Алиса не говорила мне ни слова, она лишь пропустила меня дальше по квартире. В гостиной, как и следовало ожидать, дела обстояли абсолютно также. Бутылки, контейнеры из-под покупной еды, пустые упаковки презервативов, какие-то журналы, гитара, потерянно стоявшая в углу. И пыль, пыль, пыль. Одиночество здесь не просто чувствовалось, оно выло нечеловеческим голосом.       — Почему ты не звонила?       Алиса молча села на диван, который тут же издал неприятный скрип.       — Тебе нужны деньги? За квартиру платила?       А в ответ ничего.       — Работу нашла?       Она опустила взгляд на свои ноги.       — Иди в душ, — я поднял бутылку из-под пива. — Как освежишься, поговорим.       Алиса послушно поднялась и скрылась в коридоре. Через минуту послышался звук льющейся воды. Я же принялся за уборку. Было ясно, что провести полную чистку квартиры мне не удастся, но хотя бы вынести скопившийся мусор должно получиться.       Собрав всё, что удалось выгрести из самых потаённых углов Алискиной берлоги, я утрамбовал это в два чёрных мусорных мешка. Пока я, гремя бутылками, и шурша коробками, сантиметр за сантиметром вычищал квартиру, на глаза мне попалась одна единственная книга. «Унесённые ветром». Страница была загнута где-то посредине книги.       Подняв чтиво с пола, я аккуратно положил его на столик рядом с телевизором, и продолжил уборку. На это предприятие у меня ушло не меньше часа. Но, даже когда я вынес оба мешка на улицу, вода в ванной не перестала бежать.       Дверь оказалась не заперта. Алиса сидела в ванной, и лила на себя воду. Прозрачные струйки скатывались с её бледного лица, и также спешно убегали в канализацию. Она смотрела в одну точку, и даже не обратила внимания на моё вторжение.       У Алисы всегда было красивое тело. Даже сейчас, когда она находилась в столь ужасном состоянии, её грудь, бёдра, плоский живот, ровная спина, и выступающие, точно не выросшие крылья, лопатки — всё выглядело притягательно. Одно только лицо Алисы не давало мне возбудиться. Оно было похоже на лицо психбольного, который только-только осознал, что мир в его голове — лишь проекция израненного сознания. И это выражение её лица мгновенно перебивало всё вожделение.       Я отобрал у неё душ, поднял на ноги и принялся вытирать полотенцем. Некоторое время она стояла спокойно, даже не пыталась сопротивляться. Когда же моё лицо оказалось на уровне её лица, она наконец заговорила.       — Трахни меня.       — Да неужели, — я отложил полотенце в сторону. — Соизволили заговорить?       — Семён, — голос её звучал ровно также, как и звонок её двери. Хрипло и скрипуче. — Просто выеби меня. Как хочешь. Хочешь, в рот, хочешь, в задницу. Мне не важно.       — Что ещё мне сделать? — я кинул ей одежду.       — Если боишься, у меня резинки есть. И противозачаточные я пью, — она не спешила одеваться.       — Прекращай нести чушь, и одевайся. — я вышел из ванной. — Жду тебя в зале.       Одному оставаться долго не пришлось. Алиса пришла практически сразу, как только я сел на диван. Надела застиранную на сто рядов рубашку и длинные камуфляжные шорты. Она встала в дверях и не двигалась.       — Рассказывай, почему в таком состоянии.       — Дашь сигарету?       — Сначала рассказывай, как жила.       Алиса прошла в зал, и села рядом со мной. Она осматривала комнату, словно не узнавала её, рыскала взглядом по углам. И когда удостоверилась, что всё нужное лежит на своих местах, кажется немного расслабилась.       — У тебя есть деньги?       Она отрицательно покачала головой.       Я достал из кармана джинсов небольшой кошелёк и извлёк пятитысячную купюру. Она долго смотрела на бумажку, крутила её в руках, а после отложила в сторону, ничего не сказав.       — Это не на бухло, Алиса. Купи себе нормальной еды.       — Вот как… — голос её едва заметно вздрогнул.       — Что ещё?       — Нет, ничего.       — За квартиру не волнуйся, я заплачу.       Она снова принялась играть в молчанку.       — А теперь рассказывай, как до такого докатилась?       — Знаешь, Семён, мне всегда было интересно, как я выгляжу в твоих глазах, — она не смотрела на меня. — Почему ты не выбрал меня? Ты всегда был рядом с Леной. Понимал её лучше других. Будто бы всё знал наперёд. Я считала, что это Лена никогда не найдёт себе близкого человека. Думала, что она навсегда останется девственницей, будет жить в одиночестве в окружении своих книг.       — Причём здесь Лена?       — Вчера я трахалась сразу с двумя. Так, по-грязному, жёстко, с унижениями. Я даже не знаю, кто это был. Они ушли почти сразу после того, как кончили. И, после этого, я совсем ничего не почувствовала. Лежала вот здесь, на полу, и смотрела в потолок. Стало так тошно. Неприятно.       Теперь наступила моя очередь отмалчиваться. Я, как и любой другой человек в подобной ситуации, не мог представить, что ответить Алисе на подобные заявления.       — Права была Ольга Дмитриевна, ничего путного из меня не выросло. Шлюха и алкашка. Слышал бы меня покойный папаша, помер бы во второй раз.       — Успокойся, — я видел, как постепенно краснеет её лицо, как набухают глаза и голос становится всё более рваным. — Тебе просто надо прийти в себя. Это не та Алиса, которую я знаю.       — А вот... ты бы меня трахнул, Семён?       — Да что ты заладила, а?! — я вскочил с дивана. — Окончательно крыша слетела, да?!       — Ты со шлюхами не спишь, — она попыталась выдавить что-то навроде улыбки. — Уверена, Лена делает всё намного лучше. Так всегда было.       Что-то внутри меня щёлкнуло, и, навалившись на Алису всем телом, я придавил её к дивану. Судя по расширившимся глазам и замершем дыхании, она совсем не ожидала подобного. Моё лицо было так близко к её, что я ощущал горячее дыхание.       — И что? Как ты хочешь? По-собачьи или хочешь снизу быть?       Она попыталась что-то ответить, но едва ли смогла открыть рот.       — Ещё раз я услышу что-то подобное, за себя не отвечаю. Не смей больше заикаться ни про шлюху, ни про алкашку, поняла?       Она нервно закивала.       — Алиса Двачевская, которую я знаю — дура и гадина, но никак не шлюха. Сейчас я поднимаюсь, и ты рассказываешь мне всё с самого начала.       Алиса молчала. Десять минут, пятнадцать, а она так и не проронила и слова. Мы сидели в тихом, освещённом тёплым светом электрической лампы зале и ждали чуда. Но, чуда не происходило. Алиса ничего не говорила.       Солнце за окном село окончательно, и на город опустился ночной мрак, разбавляемый лишь светом уличных фонарей, который отражаясь от свежего мокрого снега, казался немного ярче, чем есть на самом деле.       — Ладно, — я поднялся с дивана. — Я пойду.       Когда я оказался почти у самого выхода, Алиса наконец заговорила. Её глухой голос донёсся из-за стены, точно бы она и не хотела, чтобы я её услышал. Может, ей было намного легче говорить, когда она не видела меня? Я прижался спиной к стене и принялся слушать её.       — Если я расскажу тебе всё как есть, ты не посчитаешь меня сумасшедшей?       — Не посчитаю.       — Что бы я ни сказала, ты правда поверишь?       — Поверю.       — А я бы не поверила… — послышался звук скрипящего дивана, затем её шаги. Голос стал звучать ближе. — В последнее время, мне чудятся вещи, которых никогда не было.       — В смысле?       — Недавно, проснувшись утром, я чётко вспомнила один день из лагеря… — она на мгновение осеклась, но тут же продолжила. — Вернее, из похода. Да, точно. Мы с тобой оказались на каких-то болотах, ругались… и…       — И?       — Глупости, — с другой стороны стены, послышалось шуршание, будто кто-то медленно опускается по ней. — Ничего этого не было.       — Почему ты так считаешь?       — Потому что, ты всегда был рядом с Леной. Не бери в голову, что я тут наговорила. Это всё — мои фантазии.       — Может и не фантазии, — я тоже опустился на пол. — Тебе нужно собраться с мыслями. Запиши, всё что помнишь, и как будешь готова, позвони мне.       — Ты выслушаешь?       — Обязательно.       Алиса замолчала. Просидев так ещё минуту, я поднялся с пола, накинул куртку, зашнуровал ботинки и вышел обратно в подъезд. Я уже хотел было спускаться вниз, как дверь в очередной раз открылась. Алиса выглянула на лестничную площадку.       — Я позвоню тебе завтра. Слышишь?       Я обернулся, но ничего ей не ответил.       — Я не сумасшедшая. Правда.       Сдержанно кивнув, я отправился домой.