Холод

      Мир схлопнулся. Все логические цепочки, вся эта бесконечная мозаика, огромный калейдоскоп событий, всё потеряло свой первоначальный смысл. Не знаю, кто задумал всё это мироздание таким образом, но этот некто допустил в своих расчётах фатальную ошибку, свидетелем которой мне пришлось стать.       Жизнь. Жизнь с Алисой. Поздние прогулки по ночным улочкам спального района, глупые разговоры ни о чём, просмотр старых боевиков и комедий, совместное чтение книг. Она держалась за эту жизнь изо всех сил, цеплялась за неё ногтями, вгрызалась в неё, боясь упустить хоть бы секунду.       А я поддался ей, я слился с Алисой. Ответы, как песок, стали ускользать между пальцев, пока я в конце концов окончательно не выкинул их из головы. Забросил эту таинственную карточку из психбольницы на дальнюю полку, стёр номер Лены из своего мобильника, порвал все контакты со старыми знакомыми, уволился с работы и перешёл на новую.       Я старался делать вид, что начал совершенно другую жизнь, стал абсолютно иным человеком. Месяц за месяцем, старался выкинуть из головы огромный пласт своей жизни, выкинуть лица и голоса, события, всё что было со мной хорошего, как и всё что было плохого. Изо всех сил я пытался убедить себя, что вся моя жизнь до этого времени была лишь сном. Очень странным, невнятным и спутанным сном.       И Алиса потворствовала этому, она так же старалась убедить меня в том, что существует лишь новая, наша с ней жизнь. Не было никакого Совёнка, никаких приключений, никаких ужасов. Ничего сверхъестественного. Ничего, что нарушало бы мерное течение обыденной серой жизни, в которую Двачевская погружала меня изо дня в день.       Я стал растворятся в этом запахе сигарет и хозяйственного мыла, в крепких и одновременно с тем нежных объятиях Алисы, её голос заглушал всю ту будничную суету, что тяготила меня. Она не отпускала меня ни на секунду, не давала усомниться в себе, не давала мне и шанса вспомнить о чём бы то ни было.       И всё же, каждый раз возвращаясь домой, притрагиваясь к ней, заглядывая в её широкие глаза я задумываюсь о том, насколько искренни чувства Алисы. Насколько она в действительности желает всего, что сейчас происходит между нами. К сожалению, ответа на этот вопрос мне найти не удаётся.       Алиса так долго и упорно стремилась к этой жизни, что была готова разрушить на своём пути всё, что угодно. И всё же, сейчас мне кажется, что чувства Алисы, её счастье пропитаны чем-то ещё. Алиса с таким остервенением стремилась любить, и что самое главное, быть любимой, что временами мне становилось не по себе.       Более того, я замечал, что временами Алиса впадает в ступор. Она может буквально застыть на месте, упорно вглядываясь в одну точку. Эта её непроизвольная медитация может продолжаться долгими минутами и более, а начаться в абсолютно любой момент. Хоть бы во время готовки, хоть бы во время прогулки, и даже во время секса. Алиса просто выпадает из реального мира.       Я пытался заставить сходить её к специалисту, однако она просто не видит в этом проблемы, постоянно отнекивается, делает вид, что всё нормально. Я ничего не мог поделать с этим, не мог никоим образом повлиять на Алису. Она упорно игнорировала всё, что так или иначе мешало повседневной жизни.       Каждый следующий приступ становился всё длиннее, а промежутки между ними короче и короче. Я заставал её замершую посреди коридора с наполовину снятой верхней одеждой; бывало Алиса замирала в ванной, подолгу стоя напротив зеркала. Особенно неприятным её ступор оказывался в людном месте. Несколько раз мы не могли выйти из автобуса, а однажды едва не попали в участок, когда Алиса застыла посреди пешеходного перехода.       И всё же, она упорно игнорировала саму возможность того, что с ней что-то не так. Я знаю, что она боится. Знаю, что прекрасно понимает проблему. Алиса боится отпугнуть меня, стать ненормальной, стать обузой. Она не хочет давать мне и повода вернуться к вопросам, вернуться к странностям этого мира, вернуться к Лене.       Да, даже исчезнув, Лена была для Алисы соперницей. Самым главным препятствием на пути к её личному счастью. К просторной квартире со всеми удобствами, стабильной работе, любящей семье, тёплой постели, тихим вечерам. Лена словно бы отняла всё это у неё, заставила погрузиться на дно одним своим существованием. И она, Алиса, не упускала возможности сделать на этом акцент.       И вот, однажды, когда я вернулся домой, её не оказалось дома.       Не было её ни на кухне, ни в зале, ни в спальне. Она не отвечала на телефонные звонки, никак не реагировала на сообщения в месседжере. Алиса редко выбиралась куда-то в одиночку, а подруги и вовсе были не в её стиле. Я боялся, что она могла в очередной раз замереть где-нибудь в опасном месте, с ней могло случиться всё, что угодно.       Однако, к счастью, всё обошлось. Я вскоре обнаружил её сидящей на крыше. Она выкурила уже далеко не первую сигарету, и меланхолично смотрела сквозь повисший над городом осенний туман. Алиса идеально сливалась с серым индустриальным пейзажем. Сливалась так сильно, что можно было и не заметить, что здесь кто-то сидит.       Как забавно, да? Раньше Алиса была самым ярким и громким человеком, которого только можно было найти в этом скучном и приевшемся мире. А теперь, яркий свет, который некогда разлетался от Алисы, словно от новенькой электрической лампочки, резко потух. Она давно уже не выглядела как полная энергии бунтарка. Теперь она стала обыкновенной измученной женщиной, которая в бесплодных попытках найти свой уголок уничтожила всё, что пыталась построить.       Вероятно, она считала, что, победив Лену, разбив оковы, которые связывал их, получив меня и спокойную жизнь в награду за свои старания, наконец обрела счастье. Но груз совершённых ей ошибок, раны, которые она получила в боях за эту жизнь, настолько сильно изранили тело и душу, что она боле не способна была наслаждаться своим призом. Победа стала пирровой, а желанная жизнь в безмятежности превратилась в потерявшую вкус жвачку, которая не приносила Алисе никакого удовольствия.       Она изо всех сил убеждала меня, окружающих и саму себя, что всё это не так, что она счастлива добиться своего, счастлива получить этот приз, счастлива победить Лену. Но, её обман вскрывался так же легко, как банка пива, которую она постоянно держала в руках. Достаточно было заглянуть в эти глаза, и было ясно всё.       Совёнок не отпускал её, Лена не отпускала её. Алиса могла быть гадкой, вредной и скандальной, но она никогда не была чёрствой и безжалостной. Предать свою подругу, бросить её растворяться в неизвестности, и наслаждаться жизнью? Алиса не была способна на такое, даже если бы сильно захотела.       И я, как никто другой, понимал эти чувства. Как бы сильно она не старалась отгородить меня от прошлого, как бы сильно не старалась превратить мой мир в иллюзию, я помнил. Я помнил всё до последнего. Такое не забывается, такое невозможно вырезать из памяти, как ни старайся. Так мы и жили, обманывая друг друга. Делая вид, что верим.       — Ты же любишь меня, Сём? — Алиса старалась не смотреть на меня.       — Да.       По её лицу расползлась отстранённая улыбка — будто бы рефлекс, в ответ на мои слова. Сложно сказать, что означала эта её эмоция. В ней не чувствовалось ни боли, ни радости, ничего. Это была предельно пустая и холодная улыбка, дежурная, обязательная.       — Это хорошо, — после очередной затяжки произнесла она. — Это правильно.       — А ты? Ты любишь?       — Себя? — с неба начало капать, и Алиса накинула тонкий тканевый капюшон.       Я промолчал.       — Не знаю, — она придавила брошенную на пол сигарету ногой. — Смотрю на себя в зеркало каждое утро, и не знаю.       — Ты добилась чего хотела. Абсолютно всего, что планировала. Можешь себя уважать за это, я думаю.       — Уважать? — У Алисы вырвался непроизвольный смешок. — Самому не смешно, Персунов? Меня уважать.       Она поднялась с небольшого кондиционера, на котором сидела всё это время, и подошла к краю крыши, слегка наклонившись вперёд, разглядывая огромную пробку, образовавшуюся прямо под нашим домом. Сотни, а мне казалось, что и тысячи, машин, выстроились в огромную очередь, и тянулись, тянулись, тянулись, уходя куда-то за грязно-серый, окрашенный лёгким розовым оттенком заходящего солнца горизонт.       Алиса долго молчала, просто повиснув на перегородке, размышляя над чем-то своим. Не стоит быть наивным, она прекрасно осознаёт, что весь этот мир, вся эта история, вся наша с ней жизнь это иллюзия. Ирреальное и абсолютно невозможное событие, которое она собрала, как Франкенштейна, сшила из кучи обломков, пытаясь выдать за истину.       Очередная её уловка, очередная попытка что-то кому-то доказать. «Это я решаю свою судьбу!» — хочет закричать Алиса, но вместо этого тихо плачет, понимая, что это не так. Она добилась этой жизни, не потому что сильная, а потому что я оказался слабым. Я поддался её желаниям, дал ей возможность собственными глазами увидеть мир, который она так жаждала.       — Однажды ты сказал мне, что я умерла, — Алиса всё так же стояла ко мне спиной. — Нет. Дело не в том, что ты сказал. Я чётко вспомнила это. Когда-то и где-то, я умерла. Мерзкая была смерть, убогая. Вот, я и думаю, Сём, может быть, так оно и должно было быть, а?       С какой лёгкостью человек увидевший свою собственную смерть, начинает рассуждать о её неизбежности и необходимости. Ни меня, ни Алису более не пугает забвение, уход в небытие. Потому что обоим стало ясно, что небытие — непозволительная для нас роскошь. Сколько раз мы переживаем всё это? Сколько раз мы играли в этот спектакль, надевая то одни маски, то другие.       Кто-то берёт на себя главную роль, кто-то уходит на второй план, кто-то и вовсе пропадает со сцены. В этом нет ничего необычного, потому как, таков закон. Так должно быть, и так будет вне зависимости от того, как хотим мы. Режиссёр редко прислушивается к актёрам. Кому-то хочется, чтобы мы играли эти роли, менялись местами, делали друг другу больно.       Совёнок ли этот режиссёр? Нет, я так не думаю. Совёнок — такой же актёр. Помнится, тот Семён, ещё одна пешка, сказал мне, что Совёнок по своей природе существо молодое и наивное, желающие развлечений. Однако, я уверен, что над Совёнком стоит что-то ещё, что-то более могущественное, непостижимое, не описуемое обыкновенными словами.       — Ты понимаешь, Сём, что со мной происходит? — Алиса наконец развернулась ко мне своим измученным бессонницей лицом. — Понимаешь же?       Алиса не хочет слышать мой ответ. Совсем наоборот, она желает, чтобы я отвергал её слова, чтобы продолжал делать вид, что наша с ней совместная иллюзия продолжается и будет продолжаться. Это то, что требует её сердце. И всё же, разум берёт над ней верх.       — Я превращаюсь в овощ, Сём, — голос её дрогнул. — Как говорил тот мужик. Эти таблетки, Сём… я продолжала пить их всё это время.       — Ради чего?       — Не хотела забывать, — тихо произнесла она. — Не хотела забывать, как ты целовал меня на тех болотах. Не хотела забывать, что чувствовала к тебе. Не хотела забывать Лену.       Память — корень её чувств. Любое воспоминание, даже самое болезненное, давало возможность Алисе осознавать себя в этом мире. Именно поэтому, когда я встретил её тогда, потерянную и заливающую своё горе алкоголем, она была так сильно напугана. Она впервые за долгое-долгое время увидела себя в этом мире.       Алиса предавалась всем видам порока, пытаясь утолить своё одиночество, она день за днём вырывала собственные воспоминания, подобно тому, как девочка-подросток вырывает постыдные страницы из своего дневника. Она делала это без оглядки, надеялась, что полное забытье сможет принести в её мир спокойствие. Однако, вместо этого, мир ответил ей обратным. Всё, что Алиса пыталась забыть, всё, что она пыталась сжечь, вернулось к ней в трёхкратном размере.       Вернулась память, а вместе с ней надежды и мечты, которые снова дали возможность посмотреть на окружающую действительность, что пожирала Алису. И теперь, сил барахтаться и защищаться у неё не было. Алиса оказалась беспомощной против себя самой.       — Я не хочу становиться обузой, — голос Алисы звучал чётко и уверено. — Не хочу, чтобы ты видел меня беспомощной.       Я молчал. Молчал, потому что не должен был ничего говорить. Моего участия в этом спектакле вовсе быть не должно. Я лишняя переменная, которая и привела ко всему этому бардаку. Я чётко осознавал это. Моё существование причиняет только боль окружающим, только страдания. Лена ли это, Алиса ли, неважно. Если бы я не появился в Совёнке, вероятно, судьба Алисы сложилась бы куда правильнее и счастливее.       Потому, любое моё слово есть ни что иное, как очередной нож в судьбу близкого мне человека. Постараюсь утешить Алису — снова создам для неё ложную иллюзию, которая рано или поздно уничтожит её саму. Скажу, как есть — погружу Алису в глубокую депрессию, заставлю чувствовать себя виновной во всём, что также приведёт к гибели.       Можете осуждать меня за слабость и нерешительность, но вы не были на моём месте. Есть моменты в жизни, когда человек должен решать свою судьбу сам. Каким бы близким для вас не был этот человек. Вы не сможете помочь ему, если он сам загнал себя в ловушку. Остаётся только надеяться на рассудительность и разум.       — Знаешь, Сём, — дождь становился всё сильнее. — Может я ошибалась. Может, эта жизнь… этот мир вокруг нас, всё отведённое нам время — одна большая ошибка. Моя ошибка.       — Ты отпустишь меня? — я внимательно посмотрел в её глаза.       — Нет, — она вновь рефлекторно заулыбалась. — Я не смогу, пойми меня. Не смогу.       Она закрыла глаза и села на край крыши, спиной в сторону города.       — Иди, Сём. — Она посильнее укуталась в свою промокшую до нитки кофту. — Иди домой.

***

Кто ты, Алиса?

Я — это я.

Грязная шлюха, пропившая все свои деньги и пустившая в свой дом неясно кого?

Нет — это не я.

Предательница, бросившая свою подругу одну, забравшая её мужчину?

Я не предательница, нет.

Шизофреничка? Ты сумасшедшая? Невменяемая? Больная?

Нет

. Неблагодарная дочь, не оправдавшая надежд своих родителей?

Нет.

Ты это я? А я, это ты.

***

      Внутри Алисы было два человека. Два «я», которые всегда боролись за контроль не только над телом, но и над всей жизнью. Эти два «я» сменяли одно другое, боролись за собственное существование, как два непримиримых врага.       Не Лена привела Алису к такой жизни, не Лена была виной её бед. Виной всему была сама Алиса, которая так и не смогла определиться, кто она есть. И лишь когда два этих «я» слились воедино, лишь когда она смогла прочувствовать жизнь от её самого начала и до самого конца, Алиса осознала себя, пришла к примирению.       Она легко откинулась назад, и преодолев несколько этажей, приземлилась на мокрый асфальт в нескольких метрах от меня. Я видел, как кровь её смешивается с ещё недавно прозрачной водой, как вокруг начинают собираться люди, как кто-то кричит.       А я стоял в этих нескольких метрах под навесом подъезда, и медленно курил сигарету. Любимые ароматические сигареты Алисы. Не подумайте, что мне было не больно, что я ничего не почувствовал. Как раз-таки наоборот, я прочувствовал всю бурю эмоций, которые только мог испытать человек.       Однако, вместе с тем я прекрасно понимал, что Алиса сделала этот выбор с чистой душой. Знал, что этот её акт был не попыткой сбежать от реальности, а актом смирения и осознания себя. Человек не способен осознать весь груз своих ошибок, и жить с ними, как ни в чём не бывало.       Когда ты понимаешь, что своими действиями разрушил всё, что мог бы спасти, возвратиться к старому уже невозможно. Все те люди, что, совершив тяжкие преступления, и раскаявшиеся в них, на самом деле так и остались в глубине души теми, кто они есть. Не представляю какой волей должен обладать человек, чтобы простить себя и жить дальше. Вероятно, то был бы вовсе не человек.       Я слышал с каким глухим звуком упало тело Алисы, видел, как люди в своих глупых попытках, пытались привести её в чувство, как вскоре приехала бригада врачей, а за ней полицейская машина. Как всех собравшихся вокруг принялись разгонять, как её грузили в скорую.       Я же всё стоял и курил. Оставшийся абсолютно один, я начал постепенно исчезать из этого мира. Превращаться в призрака, который вот-вот окончательно покинет эту временную петлю, и окажется где-то ещё…       Где? Какой станет моя новая реальность? Я задаюсь этими вопросами, скорее по привычке, нежели из желания действительно найти на них ответы. Все мои чувства, все эмоции, все переживания, моя боль, моя радость, тоска, всё превратилось в один невнятный коктейль.       Я закрою глаза, и снова открою их. Снова увижу перед собой лица близких мне людей, снова буду чувствовать, мечтать, бояться, мне снова захочется найти ответы на вопросы, что так назойливо роятся в моей черепной коробке.       Давай, кто бы ты ни был, отмотай плёнку, верни всё на исходные позиции. Продолжай издеваться надо мной. Я ведь знаю, что закончить этот театр абсурда невозможно.       Ты ведь, не думаешь, что у этой истории может быть финал? Что всё может закончиться хорошо? Этот порочный круг стал слишком большим, чтобы разорваться, чтобы подарить мне и окружающим меня людям свободу, чтобы позволить нам вздохнуть полной грудью.       Я смирился. Сделал то, что умел всегда и лучше остальных - приспособился. Я смог заставить себя прогнуться под действительность, в очередной раз убедил себя в том, что не способен ничего исправить, что моих сил не хватит.       Я докурил сигарету, бросив взгляд на место, где ещё совсем недавно лежало обмякшее тело Алисы. В последний раз вдохнул запах медленно рассеивающегося по холодному осеннему воздуху дыма, и закрыл глаза.       Перед глазами - ничто. Абсолютно чёрное первобытное ничто . Вот бы задержаться здесь подольше. Вот бы не открывать глаза, вот бы ничего более не видеть, не слышать, не чувствовать. Забыться. Потеряться. Исчезнуть.

Лена тоже мечтала об этом?

…

***

      Тепло чужого тела. Я чувствовал рядом с собой человека. Очень важного для меня человека. Она стащила с меня одеяло, и крепко прижалась к моей руке. Спали мы на не очень удобном раскладном диване. Было прохладно.       Я открыл глаза и взглянул на её лицо. Умиротворённое, будто ничего никогда не происходило. Будто всё в полном порядке. Опущенные веки, расслабленные губы, выглядывающие из-за распущенных волос уши.       Наша малосемейка. Старая, холодная, но уютная. Да, сейчас я вспоминаю это время, когда мы решили жить абсолютно самостоятельной жизнью и находились в постоянном поиске жилья. Трудное время, однако сильно нас сплотившее.       Мы перепробовали кучу вариантов, жили в общежитии, пытались снимать квартиру. И никак у нас не получалось остаться на одном и том же месте больше года. То общагу под снос отправят, то хозяин квартиры неожиданно решит, что её пора продавать.       В малосемейке мы прожили дольше — три с половиной года. Лена в те времена одновременно с учёбой репетиторствовала, подтягивала школьников по английскому. А я, метался с одной работы на другую: охранник, грузчик, продавец. С трудом совмещал свой универ и работу. Иногда, отец Лены выдавал мне на руки определённые суммы, как в старых шпионских фильмах передавали секретные документы.       В те времена мы решили, что жить за счёт сбережений отца Лены не стоит, и пора становиться независимой ячейкой общества. Свои силы мы переоценили, и очень скоро наш холодильник стал стремительно пустеть, долги расти, а о развлечениях пришлось забыть. Но, даже в такой ситуации, Лена наотрез отказывалась брать деньги отца. Запрещала делать это и мне.       Не нужно иметь сто пядей во лбу, чтобы понять, что дальше такая жизнь продолжаться не может. Мы почти не видели друг друга, пропадая сперва на учёбе, а затем на работе. Лишь по вечерам, обессиленные и раздражённые, вваливались в стены этой угрюмой малосемейки. В конце концов, в один из дней мне позвонил её отец, и своим огрубевшим прокуренным голосом приказал явиться к нему домой.       Он долго и во всех красках описывал, какой я бестолковый, раз не могу прокормить собственную семью. Пришлось всякого от него наслушаться. Однако, после всего этого, он протянул мне конверт, и попросил купить домой человеческой еды, и сводить Лену куда-нибудь.       Конечно, Лене я ничего не рассказывал. Доставал из таких конвертов относительно реалистичную сумму, и врал, что хорошо заработал. Не думаю, что Лена верила мне, но никогда не спрашивала, на какие деньги мы стали ходить по магазинам, и в кино.       Я прошёлся на узкую кухню, и наполнил алюминиевую кружку водой из-под крана. Отвратительная особенность этой малосемейки была в том, что после десяти часов вечера из-под крана лилась не холодная, а слегка тёплая вода, от которой ещё и хлоркой пахло.       Подошёл к окну, выглянул во двор. Пустой и одинокий, занесённый пожухлой осенней листвой. Тёплый оранжевый свет фонаря вылавливал из темноты слегка покосившуюся скамейку, которую изо дня в день чинил наш дворник.       Он каждый день приходил во двор, и подкрашивал её, убирал окурки, замазывал различные надписи. Видимо, важной она для него была. Мне всё время хотелось спросить, почему он так старательно ухаживает за этой скамьёй. Да всё времени не было.       — Сём, — раздался сонный голос. — Ты чего шарахаешься по дому? Чего не спишь-то?       — Да так, — я не поворачивался. Боялся. — Не спится.       — Тебе плохо, а? Давление померить?       — Нет, всё нормально. Просто, сна ни в одном глазу. Мысли всякие лезут.       Она подошла ближе, и обхватила меня со спины, положив голову на плечо. От неё и тогда пахло дешёвым цветочным парфюмом. Даже когда у нас появились деньги, Лена никогда не покупала особо дорогих вещей, на всём экономила. И на одежде, и на косметике, и на духах. Только на подарки никогда не скупилась.       — Лен, — я не знал о чём сейчас говорить. — Как думаешь, почему наш дворник… ну это, постоянно вокруг лавочки крутится?       — М? — она устало выглянула в окно. — И правда, он же каждый день с ней возится. Не знаю, странный он очень. Ни с кем не общается, сидит иногда на этой скамейке, и смотрит в стену. Жутко так от этого.       Я набрался смелости и повернулся к Лене. Взглянул на её сонное лицо, в ярко-зелёные глаза, провёл рукой по мягким растрёпанным волосам...       Почему ты сбежала? Не из-за воспоминаний, не из-за той проклятой больничной карточки. Нет, ты сбежала по другой причине. Но, какой?       Нет-нет-нет, совсем не тот вопрос я должен задавать! Вот она, ошибка! Не «почему», а «куда». Куда ты сбежала Лена? В Райцентр? В Совёнок? Нет, совсем не туда. Ты убежала не из дома, ты вырвалась куда-то вовне, куда-то, откуда всё это время смотришь на меня! Теперь я начинаю понимать.       Ты хочешь мне сказать что-то, что-то показать, дать почувствовать, каково это, навсегда остаться одному. Но я всё равно не понимаю. Не понимаю, какая у всего этого цель, какая причина всего этого бедлама. Ты что-то поняла? Поняла что-то, чего я не смог?       — Завтра спрошу у него.       — Тебе не страшно? — она посмотрела мне прямо в глаза.       — Нет. Не страшно.       Лена тепло улыбнулась, и снова прижалась головой к плечу.       Это обман? Ещё одно ложное воспоминание? Ещё одно временная петля, которая не разорвалась? Стоит ли и говорить, что вопросы были риторическими. Для меня уже не существовало ложных и не ложных воспоминаний. Я перестал стараться отличить своё от чужого, правду от лжи.       В этом не было никакой необходимости. Этот обрывок — сон. И стоит мне открыть глаза, как моя жизнь вернётся к своему изначальному состоянию. Но не хочу. Не могу. Вот она, рядом. Та, кого я ищу стоит вплотную ко мне. Если сейчас проснусь, если снова сделаю это, она исчезнет, растворится.       Просто, дайте мне ещё немного времени. Просто дайте ещё немного сил!

***

      Он ухаживал за скамейкой, потому что ему нужно было за кем-то ухаживать.       Он был одинок. Каждый день он просыпался в пустой узкой комнатушке, брал метлу и выходил во двор.       Он любил свою скамейку. Ведь, больше любить было некого.

Так он ответил мне тогда.

      Я долго не мог понять, почему он остался один. Почему не нашёл человека, с которым мог бы унять свою боль. Одержимость скамейкой казалась мне глупой и странной, а сам дворник виделся мне абсолютно пропащим человеком.       Но теперь, я кажется начал понимать, почему он так жил. Теперь, пережив всё это, я вижу смысл в чувствах этого человека и вникаю в смысл его слов. Такое довольно сложно прочувствовать, если ты никогда не сталкивался с одиночеством лицом к лицу.       Не с таким одиночеством, с которым встречается каждый из нас. Я не о том чувстве, которое возникает у вас вдали от родственников, или если вы не можете найти друзей или девушку, проводя сутками в четырёх стенах. Я говорю об абсолютном одиночестве, о нахождении в вакууме.       Я не думал, что когда-нибудь испытаю это чувство. Мне казалось, что моя жизнь была полной и относительно счастливой. Однако, на самом деле, это было совсем не так. Моя жизнь — сплошные декорации, театр. Не было никогда этой жизни. Вместо неё, всё это время, меня окружал лишь пронзающий насквозь холод.       Иногда в этот вакуум пробивались сигналы извне. Кто-то пытался сигнализировать, что всё это иллюзия, что всё это неправда. Но, я не видел и не хотел этого видеть. Меня устраивала жизнь в неведении, жизнь, которую мне кто-то придумал.       Мой пазл окончательно превратился в хаос, в котором невозможно было что-то разобрать. И теперь, глядя на него, я понял, что цельной картинки никогда не было. Все эти фрагменты, это части жизни каких-то других людей. Чужие эмоции, чужие слова, чужая история. А я? Кто я такой? Сторонний наблюдатель. Кто-то, кто бесцеремонно воровал чужие воспоминания, пытаясь присвоить их себе...       ...Наконец, я оторвался от своих мыслей. Серый потрескавшийся потолок гостиницы и запах лапши быстрого приготовления. За окном затянувшие небо холодные тучи, сквозь которые с трудом пробивается солнце, пытаясь достать до моего лица. Но, всё безуспешно. Доброе утро.       Сейчас Алиса, понурая, грубая и не выспавшаяся, подойдет ко мне и скажет, что разговаривал во сне. Сморозит очередную глупую шутку, на которую разозлюсь. Это повторяется снова и снова. Это моя точка сохранения, моя новая точка отсчёта.       Так уж вышло, что я не смогу закончить всё это безумие, не отыскав Лены. Не смогу исправить бардак и восстановить свой пазл, не найдя её. Она всегда была ключом ко всему, с самого начала, с самого моего попадания в Совёнок.       Я должен снова и снова открывать глаза, пока этот вселенский план не будет выполнен, пока я не найду её. Мы станем проходить один и тот же круг, станем произносить одни и те же слова, пока я в конце концов не смогу отыскать ответ на самый главный вопрос.       Я резко подскочил с кровати, однако никого вокруг не обнаружил. Рядом стояла открытая пачка с лапшой, но Алисы не было. И даже извечного запаха мыла и её любимых сигарет. Я находился в этой комнате в ледяном одиночестве.       На стойке регистрации не было той странной женщины, а на улице ни единой машины. Не было продавцов в ларьках и единственном на весь Райцентр магазине. Сколько бы я не стучался, не было и Якова Андреевича. Все исчезли? Или исчез я сам?       Вероятно, мир продолжает жить сам по себе. Алиса проснулась, заварила свою лапшу, а рядом с ней проснулся другой Семён, и вместе они направились на поиски Лены. А я остался здесь. В безвременьи. Как когда-то давно, когда мы втроём оказались в том злосчастном овраге. Только, теперь выхода отсюда не будет.       — Знаешь, почему она сбежала? — жуткую тишину разорвал не менее жуткий голос.       О да, я боялся её. Я не хотел верить, что она всё ещё существует, что она всегда рядом, что она следит за мной. Я боялся оказаться с ней один на один больше, чем собственной смерти. Я боялся услышать её пронзающий холодный голос, боялся увидеть её бледную до невозможности кожу и растянутую на пол-лица улыбку.       — Потому как на своей шкуре узнала, что нет мира, где смогла бы быть счастливой, — я не поворачивался, не мог себя заставить посмотреть в её глаза. — Ты бы всё равно ей изменил. Двачевская бы заставила тебя. Ты слабый, Сём. Слабый и наивный, как ребёнок. От тебя за версту несёт несобранностью и инфантильностью.       Я, не разворачиваясь к ней, постарался уйти, двинулся куда-то в неизвестном направлении, смотря себе под ноги. Однако, каждый мой шаг, сопровождался двумя её. Это был её мир, её замкнутая реальность, её дом.       — Но, ты не беспокойся, Сём, — она прозвучала почти под самым моим ухом. — Мы будем счастливы, как я и обещала.       Бежать! Эта мысль ударила мне в голову с неимоверной силой. Бежать и не оглядываться! Спрятаться где-нибудь, зарыться с головой и не показывать носа! С ней нельзя разговаривать, её нельзя слушать. Она не человек, даже не его подобие. Это что-то инородное, что-то чужое, что-то противное природе вещей.       Я понял это ещё тогда, когда в первый раз столкнулся с ней в Совёнке. Ещё в тот, первый раз, сознание отключалось от одного только её вида, от одного звучания её голоса. Она олицетворяет собой весь ужас и всю боль человека.       — Пытаешься убежать, а Сём? — голос её становился лишь насмешливее. — Как всегда жалкий и трусливый.       Я бежал, закрыв глаза, пытался не смотреть даже на дорогу. Просто бежал вперёд, не слушая ни единого её слова. Но, это нечто словно бы и не собиралось отставать. Словно, погоня доставляет ей большое удовольствие.       — Беги! Беги, Сём! Она, ведь, тоже убегала когда-то! Также трусливо и позорно бежала от самой себя! — она смеялась у меня под ухом. — И куда её это привело, Сём?! Хочешь узнать? Тогда убегай! Прячь свою голову, как самая последняя тряпка! Давай! Давай!       Голос её отдавался в голове чётко и ясно. Я даже не был уверен, что она находилась поблизости. Она была везде, в каждом уголке этого чёртового безвременья, в каждом камне, в каждом опавшем на дорогу пожелтевшем листе. Она не отстанет от меня до тех пор, пока я не встречу её, пока не приму её, пока не дам ей отпор.       И я замер.

Замер.

      На несколько минут повисла тишина.

Тишина.

      Мир потерял свои краски, и передо мной появилась она.

Она.

      Ту, которую я так боялся увидеть вновь.

Вновь.

      — Успокоился? — она смотрела на меня без присущего ей безумства, без злобы, без желания убивать.       Я не отвечал ей, захлёбываясь в отдышке.       — Здесь ты никуда не убежишь, Сём. Никто, никуда не убежит. Это мир выброшенных воспоминаний.       — Выброшенных?       — Да, ненужных. Как мы с тобой.       — Я не ненужный!       — Да? — она иронично усмехнулась. — А кому ты нужен?       Я замолчал.       — Кому, Сём? У тебя нет ни одного родственника, и никогда не было. Ты забыл всех своих друзей. Лена от тебя сбежала.       — А… Алиса, — неуверенно выдавил я. — Я нужен ей.       Раздался громкий и неестественный смех, похожий на перезвон стекла, ударяющегося о бетонный пол. Она изобразила двумя пальцами человечка, который целеустремлённо летит к земле. Видимо, это событие её очень забавило.       — Ты совсем потерялся да, бедняжка? — она утёрла выступившие от смеха слёзы. — Не понимаешь, что происходило с тобой, а что нет? Тебя так глупо обвели вокруг пальца.       — Что значит обвели?       — О-о-ой, — она наиграно закрыла руками свой рот. — Ты так и не понял? Ты не понял, что с тобой произошло в тот день?       Я пристально смотрел на её бледное лицо.       — Господи, — теперь она действительно была поражена. — Ты ведь, действительно, идиот.       — Скажи мне.       — С идиотами не общаюсь, — хмыкнула она.       — Скажи! Сделай хоть что-то!       — С какой такой стати? — Она нахмурилась. — Это из-за тебя я здесь. Из-за того, что никто не желал меня слушать.       — Что ты хочешь? Я всё сделаю.       Она замерла на несколько секунд, разглядывая меня с ног до головы, на её лице, вновь стала проявляться эта жуткая растянутая улыбка, обнажающая ряды белых-белых хищных зубов.       — Назови меня.       — Что?       — Имя. Скажи, как меня зовут, Сём.       — Я не знаю.       — Знаешь! — она подошла вплотную, и схватила за руку. — Ты знаешь, как меня зовут.       — Нет.       — Давай, Сём, — в её голосе чувствовалось невероятное возбуждение. — Если ты скажешь это, я так и быть, покажу тебе то, что ты хочешь.       — Я тебе не верю.       Её лицо приблизилось к моему уху, я чувствовал её холодное частое дыхание, а затем язык, который прошёлся по мочке и заставил меня вздрогнуть.       — Верь мне, Сём. Верь мне. Я сделаю для тебя всё что пожелаешь, если ты произнесёшь имя.       Этому нельзя было верить. Оно не могло сказать даже частицы правды, оно не могло ничего знать. Это существо порождено самыми отрицательными эмоциями, которые Совёнок собрал воедино, которые он воспитал, которые заставлял убивать.       Однако, отчего-то мне показалось, всего на мгновение, что это нечто знает ответы. Что, оно куда более честное нежели этот человек без лица, который только вилял хвостом под моим носом. Вероятно, она могла дать мне хотя бы направление, хотя бы маленькое указание, хотя бы что-то.       — Зачем тебе имя?       — Ох, Сём, — она обхватила меня полностью. — Я, правда думала, что ты умнее. Всем нужно имя. Чтобы существовать.       — И что будет, когда я назову тебя?       — Я буду.       — Будешь?       — Да. Если ты признаешь меня — я буду.       — И как ты хочешь, чтобы я тебя называл?       — Ты знаешь, Сём. Знаешь это имя. Подсознательно, ты хочешь назвать меня именно так.       — Ты — не она.       — Нет. Я — это я.       — Хорошо, Л… — мне было сложно выдавить это имя, глядя в эти полумёртвые глаза.       — Да-да, кто я, Сём?       — Лена, — словно выстрелив очередь из автомата, произнёс я.       Она глубоко вздохнула, и вся вздрогнула, словно получив от этого слова невероятное удовольствие. Глаза её блаженно закатились, хватка обмякла. Однако, отчего-то мне казалось, что я сделал что-то не так. Что, мне не следовало идти у неё на поводу.       Та, что просила дать себе имя, отошла от меня на несколько шагов, устало потянулась, и вновь посмотрела мне в глаза. На этот раз куда более пронзительно, и осмысленно. Около минуты мы играли с ней в гляделки, а затем она рассмеялась.       Она смеялась неестественно, обрывисто и как-то болезненно. Эта эмоция определённо давалась ей с некоторым трудом. И всё же, в этот раз, её смех был искреннем, словно она наслаждалась им, пыталась сделать это как можно ярче.       Её странный смех, эхом проходил по всему пустующему Райцентру, в клочья разрывая мистическую тишину. И всё же, как резко он начался, также резко и прекратился. Ещё недавно светившиеся от радости лицо Лены, вновь приобрело свой жутки вид.       — Как ты думаешь, Сём, — она подошла ближе на полшага. — Что такое Совёнок?       — Я не знаю.       — Ты знаешь, Сём. Просто, пока не понимаешь до конца.

***

      Однажды я проснулся в своей захламлённой квартире. За окном огромными хлопьями валил снег. Очередной день, который ничем не отличался от остальных. Моя жизнь медленно катилась вперёд, а я и не осознавал, что впереди только обрыв, и ничего более. Помню, как в тот день меня пригласили на встречу выпускников.       Помню, с какой неохотой, с каким нежеланием я одевался, с каким пренебрежением вспоминал о тех, с кем должен был встретиться. В конце концов, я ведь, просто завидовал, не так ли? У них была жизнь, у них были мечты и надежды, у них было всё, чего не было и не будет у меня. Я терялся в череде вечно серых и однотипных дней. Мои глаза, убитые сиянием монитора и мельтешением цветастых картинок на нём, разучились смотреть на вещи объективно.       И всё же, что-то заставило меня подняться со стула, и отправиться на остановку, дожидаясь автобуса маршрута «410». Помню, как в голове роились воспоминания о чём-то далёком, о чём-то померкшем и медленно исчезающем. Словно, это и не воспоминания вовсе, а какие-то неясные беспокойные сны, которые обычно забываются сразу после пробуждения.       Затем был красный автобус, его открывшиеся двери, тихая музыка на радио, тепло салона и медленно плывущий за окном город. Его огни, люди, снующие туда-сюда, поглощённые предновогодней суетой, машины всех форм и расцветок. Всё это убаюкивало меня до тех пор, пока я окончательно не провалился в сон.       Глубокий-глубокий сон, поглотивший меня полностью. Непроглядная первородная темнота, в пучинах которой зарождалось что-то новое, что-то совершенно мне незнакомое, что-то, что навсегда изменит мою жизнь, моё восприятие этой вселенной и себя самого.       Всё что со мной было, всё что со мной происходит, всё что будет происходить — зародилось именно там, в этом непроглядном мраке. И я сам, как мне казалось, являлся ничем иным, как порождением такой же бездны. Холодной, одинокой и очень, очень далёкой.

Ты пойдёшь со мной?

      Спрашивал меня голос, всякий раз, когда я закрывал глаза. И, всякий раз нужно было что-то отвечать… А нужно ли было? Подождите. Не происходило со мной такого. Не было этого. Я не ездил ни на какую встречу выпускников, и никогда не садился на автобус «410».       Это всё не обо мне. Это о том, другом Семёне. Семёне, которого заменил я. Я не могу помнить за другого человека, это неправильно. Я снова попадаюсь в эту ловушку, снова ломаю собственный пазл, снова пытаюсь осмыслить то, что не поддаётся законам логики.       Когда он сказал, что Совёнок умирает, был ли он с тобой откровенен?       Конечно был. Зачем ему было мне врать? Мы — две части одного целого. Конечно он должен был помочь мне. Иначе и быть не могло. Он спас меня, дал мне новую жизнь, новую надежду. Именно благодаря ему, я смог прожить такую прекрасную жизнь.       А с чего ты решил, что он — это ты?       Глупый вопрос! Я видел его лицо, я слышал его голос! Это был такой же Семён, как я сам! Да, из другого времени, да проживший другую жизнь. Но, у меня нет ни единого сомнения в том, что мы были откровенны друг с другом.       А, что если, он не был? Что если, он воспользовался тобой? Что если, все его слова были ложью? Может, это ты пытаешься меня обмануть? Может, ты хочешь, чтобы я запутался ещё сильнее? Пытаешься окончательно загнать меня в тупик?!       Подумай, Сём. Почему Совёнок крутится вокруг тебя и Лены? Подумай, почему всё изначально было с тобою связано?       Всё дело в эксперименте, в проекте «410». Когда-то, оригинальный Семён подписался на участие в нём. Именно поэтому всё и закрутилось. Это я знаю точно, это единственный ответ, который я знаю наверняка. Та опора, на которой всё и держится.       Скажи, Семён. Когда твой день рождения?       Что за глупый вопрос? Он… он… он должен быть. Зимой. Наверное. Может быть осенью. Я не помню. Но, это ничего не доказывает.       А, кто твои родители, Семён? Мама, Папа. Как их звали, как они выглядели?       Они у меня есть. Наверняка, есть. Человек не может существовать без родителей, это был бы форменный абсурд. Кто-то должен был породить меня на свет, кто-то должен был дать мне имя, я должен был унаследовать чьи-то гены, в конце концов.       Сколько тебе лет, Сём?       Где-то около тридцати… я не считал. У тебя нет дня рождения, нет родителей, нет возраста. Семён, а ты уверен, что ты человек?       Абсолютно не понимаю, к чему весь этот идиотский разговор. Конечно, я человек. У меня есть руки, ноги, голова и тело. Разум. У меня есть разум, как и у всех людей. Я помню, я чувствую, я осознаю всё вокруг.       Но, ведь, твоя память — пазл. Сборник воспоминаний других.       Аномалия. Последствия.

Сём, ответь сам себе — кто ты такой?