Холод

Ведь нет более естественного доказательства невиновности, чем желание наблюдать несчастье другого человека. Абэ Кобо

      Совёнок — живой организм, вечно функционирующий и донельзя капризный. Более того, для него не существует понятий человечности, морали и нравственности. Он способен творить с собственными обитателями такие ужасы, на которые не будет способен ни один хоррор-писатель. Это то, что мне удалось уяснить из своего прошлого знакомства с лагерем.       Солнечному фасаду доверять нельзя, всё это лишь уловка. Никто не знает, когда Совёнок захочет добавить в размеренную и тихую жизнь разнообразия. Однако, несмотря на все мои измышления, есть одно «но», которое вносит существенные коррективы в моё понимание этого места. Совёнка больше нет. Как заворожённый я продолжал из года в год повторять себе, что он никогда более не сможет нас достать, что он мёртв окончательно и бесповоротно.       Сейчас я стоял напротив кружка кибернетики. Вот его металлические двери, потрескавшиеся бетонные ступеньки. Над головой палит летнее солнце, хотя ещё недавно снаружи начинался снегопад. Нет ни единого повода сомневаться в том, что я нахожусь именно в Совёнке.       Более того, я идеально помню этот день, хотя никогда не отличался хорошей памятью. И помнил я его до мельчайших подробностей. Помню, как играл с Леной в волейбол, как помогал украшать площадь, помню, что на завтрак был куриный суп с макаронами, помню, как Ульяна стащила у меня какао. Эти воспоминания были настолько чёткими, что мне стало казаться, будто вся моя жизнь была лишь туманным сном.       Недолго постояв у кружка кибернетики, я прошёлся на главную площадь. Генда. Кто это, чёрт возьми, такой? Никогда не задумывался об этом серьёзно. Я не помнил ни одного партийного деятеля с таким именем, хотя его лицо было мне знакомым. И почему тут не стоит старый и всем знакомый дедушка с залысиной да с протянутой рукой, как во всех других лагерях?       У основания памятника я пересёкся взглядом со Славей. Она никогда не изменяла себе, и каждую минуту своего летнего досуга посвящала общественно полезной работе. Сейчас она выглядит довольно счастливой. Ей определённо приносит удовольствие быть полезной, знать, что она помогает обществу. Однако, в будущем излишняя активность и инициативность начнут медленно ломать её. Как бы сильно она не лезла из кожи, чтобы быть всем полезной, люди будут сторониться её. Вероятно, напор и лишняя энергия отталкивали всех, с кем она пыталась строить хоть какие-то отношения.       Она некоторое время молчала, продолжая мести и без того чистую площадь, а затем всё же решилась со мной заговорить. Я уже и забыл, насколько её жизнерадостный и звонкий голос мог доставать. Не в обиду Славе, но временами от её оптимизма хотелось спрятаться. Не каждый способен выдержать такой напор радости и позитива.       — Семён, тебя вожатая искала.       — Да знаю, встречался с ней, — и второй раз видиться желанием не горел.       Мне было сложно подбирать слова. Я старался выглядеть как можно более естественным, но скрыть собственное волнение оказалось мне не по силам. Уверен, что мой голос звучал донельзя подозрительно.       — М-м, — многозначно протянула Славя. — Тебе может помочь чем? Какой-то ты потерянный слишком. Стряслось чего?       — Ты Алису не видела? — как на автомате выпалил я. — Двачевскую.       — Алису? — Славя задумчиво обвела меня взглядом. — Слонялась тут недавно. Тоже, странная какая-то… — неожиданно лицо её помрачнело. — Вы ничего не натворили случаем, а?       — Нет-нет, — естественно мы ничего не натворили, но голос мой звучал так фальшиво, что я и сам стал сомневаться. — Просто, нужно кое-что ей передать…       — Меньше бы тебе с ней водиться, — Славя снова принялась мести. — Я не хочу сказать об Алисе ничего дурного… но, сам же понимаешь.       — Да всё в порядке, Славь, — я же продолжал отыгрывать абсолютную невозмутимость. — Ничего мы не натворим.       Больше она ничего не ответила. Я хотел было уходить, но по мозгам резко ударила въедливая мысль. Если я нахожусь в лагере, в собственном прошлом. Если все мои знакомые сейчас здесь, не может ли быть и так, что и Лена сейчас где-то рядом?       Я должен был спросить об этом раньше, это должно было первым прийти мне в голову. Но, отчего-то, мысль о Лене проходила мимо меня. Хотя, до этого, я никогда не переставал о ней думать.       — Славь, — я снова привлёк её внимание. — А Лену ты не видела?       Девочка пристально на меня смотрела, но ничего не отвечала. Да и взгляд её был какой-то странный, совершенно ей несвойственный. От её глаз захотелось тут же сбежать, но от волнения я не знал, что вообще мне нужно делать.       — Славь?       — Не водись ты с этой Двачевской, — она снова отвернулась.       — Лена. Я тебя про Лену спрашиваю. Ты её видела?       — Тебе бы нормальную подружку найти, — она в упор игнорировала мои слова. — Заботливую, прилежную, весёлую. А не этот… — она на мгновение задумалась. — цирк на ножках.       Добиться от Слави хоть чего-то вразумительного не выйдет. Она не слушает моих вопросов, и беспрестанно твердит о Двачевской. Это выглядит подозрительно, но само то, что я оказался в Совёнке уже звучит, как какой-то бред. И то, что, Славя не хочет рассказывать мне про Лену, самое безобидное из того, что может меня здесь поджидать.

***

      Попытка проверить домик Лены так же ничем не увенчалась. Домик был закрыт, окна занавешены, и в целом строение выглядело каким-то заброшенным, словно им не пользовались уже несколько смен подряд. От него так и веяло чем-то зловещим, как от домика с привидениями.       Мимо меня прошли двое пионеров, мне незнакомых. Какой-то невысокий паренёк со своим полноватым другом, они живо что-то обсуждали. Раз уж я оказался в этом лагере снова, надо обрисовать ситуацию. Вроде бы, всё выглядит так, как я это помню. Однако, чем больше проходит времени, тем чаще я замечаю разные странности.       — Эй, — я окликнул незнакомцев.       Оба заинтересованно на меня посмотрели.       — В этом домике… — я ещё раз оглянулся на дверь. — Кто в нём живёт?       Парни молчали. Также, как и Славя, смотрели на меня в упор ошалелыми глазами, и не произносили ни слова. Это начинало меня бесить.       — Глухие что ли?! — уже более раздражённо произнёс я. — В домике говорю, кто живёт?       Они лишь пожали плечами, развернулись и медленно поплелись по своим делам, продолжив что-то обсуждать. Время от времени, они оборачивались на меня, но как только замечали, что я всё ещё смотрю им в спины, тут же прибавляли в скорости.       А может ли быть так, что Лены просто нет в этом лагере? Может ли случится, что я попал сюда один, без неё? В прошлый раз я попал сюда именно из-за Лены, она была центром всего того сумасшествия, что творилось в лагере. Однако, сейчас всё могло измениться.       Я в очередной раз бросил взгляд на её домик, надеясь, что что-нибудь изменится. Но домик Лены стоял всё в таком же безмолвии, как и прежде. Я тяжело вздохнул, и уселся на его ступеньки, которые неприятно скрипнули под моим весом.       Если я не могу найти здесь Лену, то должен убедиться, что Алиса в порядке. По крайней мере, о ней обитатели Совёнка не забыли. И если она, так же, как и я, помнит о произошедшей на дороге аварии, для неё всё происходящее должно было стать ужасным стрессом.       Понимая, что не имею больше морального права сидеть здесь, и ломать голову над вещами, которые всё равно не смогу осмыслить, я отправился на поиски Двачевской. Так или иначе, я даже предположить не мог, куда способна направиться Алиса.       Мест, где она любила проводить время в лагере, было весьма и весьма много. Она часто околачивалась возле столовой, мучила сценическое оборудование, часто сидела на пляже или пинала мяч в пустые ворота. Но, то была Алиса, которая не попадала в смертельные аварии, и не напивалась непонятными таблетками, мучимая ложными воспоминаниями. Где же она может быть сейчас?       День медленно клонился к вечеру, но обитатели лагеря ко сну не торопились. Дискотека не обещала быть особо выделяющейся, но для местных это было едва ли не единственным массовым развлечением. Так что, пропустить это событие было никак нельзя. Это усложняло мне поиски Алисы.       Одно дело найти потерянную рыжую девчонку, что шатается по пустому лагерю в ночном мраке. Другое, найти такую же, но в толпе галдящих подростков. Однако, что-то мне подсказывало, что Алиса забилась куда-то под лестницу, и прижав колени к груди, трясётся от каждого шороха. По крайней мере, именно так себя вёл в первый раз я сам.       Я слонялся по лагерю, заглядывая за каждый угол, но где-то в глубине души понимал, что пока Алиса не захочет, я не смогу её найти. На улице становилось всё темнее, дневная жара сменялась лёгкой вечерней прохладой. По небу неспешно плыли большие пушистые облака. Закатное солнце изо всех сил старалось осветить погружающийся во мрак Совёнок.       Если забыть про все ужасы, то это место действительно было прекрасным. Да что уж там, я любил этот лагерь. Все самые хорошие воспоминания связаны у меня именно с этим местом. Даже когда я оказался здесь впервые, даже когда встретился лицом лицу со своими страхами, Совёнок был мне ближе любого другого места.       Я свернул к музыкальному кружку. Мику не было. Наверняка она крутится у кружка кибернетики, выжидая Шурика. Равно как и Электроник, тарабанит в дверь библиотеки. Тогда мы и представить не могли, куда заведёт нас жизнь. Всё вокруг казалось лёгким, решения мы принимали не думая, а проблемы решались по мере их появления.       Лишь с возрастом я начал замечать, что решиться на какие-то серьёзные изменения в этой жизни мне всё сложнее. Даже самые простые бытовые проблемы стали казаться мне нерешаемыми. Я уже не мог так просто выражать свои чувства, попытки наладить семейный быт с треском проваливались.       Я стал забывать, как легко мне было с Леной в лагере. Как беззаботно проходили дни, как легко мне давались комплименты, подарки. Мне не нужно было сто раз думать, прежде чем пригласить её куда-то, не нужно было ни в чём сомневаться.       От этих мыслей мне стало тяжело. В памяти всплыли последние моменты общения с Леной, я снова вспомнил, что она сбежала. Почему всё так повернулось? Я снова задаю себе этот вопрос, но ответа как всегда нет.       Немного поискал я и на спортивной площадке. Там ошивалась Ульяна, всё ещё расстроенная утерей своего мяча. Но, меня девочка, кажется, совсем не замечала. Или делала вид, что не замечает. В прошлый раз я тоже не вернул ей мяч, и всё как-то забылось.       Ульяна не из тех людей, кто будет держать злобу из-за таких пустяков. После лагеря, я мало с ней общался. Она вообще находилась поодаль от общей компании. Какое-то время общалась с Алисой, но, видимо, когда жизнь последней скатился в кромешный ад, та оборвала с Ульяной все контакты.       Я толком и не знал, как сложилась судьба этой девчонки. Лишь краем уха слышал, что она училась в каком-то ВУЗе и жила в съёмной квартире, где-то в спальных районах. Помню, кто-то из знакомых рассказывал, что время изменило Ульяну. Мол, стала она куда серьёзнее, и даже печальнее, что ли.       Рядом со спортивной площадкой Алисы не было. Как не было её и на пляже, как не было и у столовой. Солнце окончательно исчезло, а небо всё так же было затянуто облаками. Не было видно ни звёзд, ни луны.       — Знаешь, где я была в этот день? — раздался знакомый тяжёлый голос.       Я стоял напротив домика Алисы. Того самого, с пиратским флагом на двери. У меня не было идей, куда мне пойти, и я не придумал ничего умнее, чем прийти к её берлоге. Видимо, Алиса также не блистала оригинальностью.       — Я не пошла на дискотеку, а сидела дома, — она кивнула в сторону своего жилища. — Кажется, я вообще ничего не делала.       — Тебя ничего не удивляет? — глупо спросил я.       — Путешествия во времени, имеешь в виду? — она слегка заметно усмехнулась. — Нет, нисколько. Меня уже вообще ничего не удивляет.       — Могу тебе только позавидовать, — я уселся на ступеньки.       — Все в этот день танцевали, музыку слушали, общались. А я провела его в одиночестве. Даже не пила, представляешь?       Она достала из нагрудного кармана пачку сигарет, и не предлагая мне, закурила. Хотя, Алиса помолодела, на её лице всё ещё сохранялась эта гримаса отрешённости, что делало её в несколько раз старше. Двачевская некоторое время смотрела на меня, а затем спросила:       — А чем вы с Леной занимались в этот вечер?       — Танцевали, где-то поодаль ото всех. Потом ели мороженое на пляже, пытались выловить Ульянкин мяч из воды. Я ночевал у неё. Мы вместе читали.       Алиса грустно улыбнулась, и снова глубоко затянулась. Только сейчас я заметил, что рубашка на ней надета самым обыкновенным образом, как у всех пионеров. Помнится, раньше Алиса любила подвязывать её на груди, чтобы отличаться от остальных. Может быть, она действительно повзрослела?       — Можешь почитать со мной? — она выкинула недокуренную сигарету, и придавила её ногой.       — Сейчас?       — Да, — она кивнула. — В домике.       — Может, сперва разберёмся…       — Не буду я разбираться, — она сняла с ног балетки, и как-то отстранённо посмотрела на свои ноги. — Давай представим, что ничего особенного не произошло. Сейчас зайдём в домик, возьмём книгу и будем читать до тех пор, пока не уснём.       Я понимал, что она права, хотя всё моё естество и было против. Нет никакого смысла искать ответы, разбираться в чём-то. Нужно просто пустить всё на самотёк, и отдаться течению. Больше мы ничего сделать не в состоянии.       Мы вдвоём — барахтающиеся в луже жучки, которые ничего с этой лужей сделать не могут. Так зачем я бегу сломя голову? Зачем всё это? Я устал сопротивляться, устал сражаться с этой самой лужей. Мне не вычерпать её, не выхлебать.       — Пойдём, — коротко бросил я, поднимаясь со ступенек.       Алиса нашла какой-то потрёпанный томик Дюма, с улыбкой показала его мне. Устроившись на кровати, Двачевская улеглась сбоку, и положила голову на мою грудь. Её нисколько не смущала вся эта ситуация, ей не было страшно. Она мирно водила глазами по строчкам в книге, и молчала.       Странно, но это молчание было таким же, какое заливало мир, когда я находился один на один с Леной. Тревоги уходили, и становилось спокойно. Не было никакого желания нарушать этот покой, разрушать тёплую тишину, повисшую вокруг. Я даже не помню, что была за книга у меня в руках.       Я чувствовал, как глубоко дышит Алиса, чувствовал её тепло, запах её волос. Они и вправду очень похожи. Даже удивительно, насколько могут быть похожи два человека. Я в жизни не мог подумать, что Двачевская может быть настолько спокойной и приятной, как сейчас.       Как она умудрялась прятать всю эту теплоту на протяжении стольких лет? Я не мог её разглядеть, почувствовать. А ведь Алиса постоянно крутилась рядом, постоянно старалась быть ближе ко мне. Но, разве я мог это заметить?       — Смог бы меня полюбить? — тихо, почти что шёпотом спросила Алиса. Единственную лампу мы выключили, и теперь просто лежали вдвоём в темноте.       — Тебе честно?       — Хоть как.       — Смог бы.       — А Лену разлюбил бы? Бросил бы её?       Я промолчал.       — Ну, скажи, Семён, — Алиса аккуратно толкнула меня. — Бросил бы её?       Но я не мог ответить. Просто не получалось.       — А если это наш с тобой второй шанс, м? — её лицо было так близко к моему. — Если Лены в этом мире просто не существует? Будешь меня любить, Сём?       Я молчал.       Алиса прижалась ещё сильнее и начала тереться об меня, целовать, дышала прямо в ухо. Но я не реагировал, я всё ещё обдумывал её вопрос. Он занял всё место в моей голове. А смог бы я бросить Лену? Смог бы жить в мире, где её нет?       — Я тебя люблю, Сём, — продолжала шептать Алиса. — Сильно-сильно. А ты?       Что?! Что я должен отвечать? Почему всё стало так сложно, куда исчезла та простая жизнь, когда мне не нужно было ничего выбирать? Когда всё было ясно? У меня была одна женщина, которую я любил. У меня была одна жизнь, по которой я спокойно себе брёл, позабыв о всей этой паранормальной жути. Почему сейчас я должен что-то выбирать? Кто-нибудь, остановите этот спектакль. Я больше не хочу в нём участвовать.       — Полюби меня, Сём, прошу. — Алиса замерла. — Соври хотя бы.       — Весь этот Совёнок… нет, все эти… декорации, — неожиданно, в голову что-то ударило. — Это ты сделала?       — Полюби, — она крепко сжала мою руку. — Я же такая же!       — И Лены здесь нет, потому что ты этого захотела… — я попытался встать, но она мне не позволила.       — Что? Что, я блять, делаю не так?! — тёплая тишина с жутким дребезгом разлетелась во всё стороны. — Что?! Почему ты даже теперь не хочешь меня полюбить?! Почему, Сём?! Мы молчали, читали эту сраную книжку, всё было так мило… — она едва ли не рыдала. — Что я делаю не так?!       — Не в книжках дело.       Алиса уселась на меня сверху, навалившись всем телом, и крепко сцепила руки на моей шее. Её заплаканное лицо, с каждой секундой становилось всё мутнее и мутнее. Это уже случалось? Я это помню.       — Что я делаю не так?!       Это было последним, что я услышал. За этими словами снова последовала темнота. Уже знакомая. Конечно, это случилось со мной не в первый, и даже не во второй раз. Теперь я начал вспоминать.

***

      Комната. Голые бетонные стены и большое окно с широким подоконником. Несмотря на то, что вокруг лишь бетонная коробка, место казалось мне очень знакомым. Разве что, не хватало каких-то деталей. Вот только я не мог вспомнить, каких.       На подоконнике, мечтательно смотря в окно, сидел некто. Вытянутая фигура, облачённая в потёртую кофту с капюшоном и джинсы. Парень не поворачивался ко мне лицом, но я чувствовал, что знаю его. Хотя, не могу сказать наверняка.       Я сидел у стены, горло всё ещё побаливало, и до сих пор ощущался этот запах мыла и сигарет, что исходил от Алисы. Самой Алисы нигде не было. В этой пустой комнате находились лишь двое. Я и эта странная фигура на подоконнике.       — Полюби меня, — Фигура насмешливо копировала голос Алисы. — Сём! Что я делаю не так?!       Отвечать этому не хотелось. Отчего-то мне казалось, что если сейчас я прерву его, то упущу важную информацию, упущу что-то, что поможет мне.       — Полюбил, Сём? — вопрос был обращён ко мне, однако ответ на него был не нужен. — Или что? Запутался, да? Как всегда.       Фигура повернулась ко мне лицом, однако как бы я не вглядывался, разглядеть его у меня не получалось. Черты его были настолько незапоминающимися, что вылетали из памяти, стоило мне лишь моргнуть. Складывалось ощущение, что смотришь на помехи в экране старого пузатого телевизора.       — Ты ведь... ищешь ответы? Давай, я дам тебе их все. Только ты спрашивай. Спрашивай, Сём. Я отвечу на каждый твой вопрос. Вообще обо всём.       Оно может мне ответить. Оно не шутит. Я чувствовал это. Сложно описать это чувство, оно просто было. Я знал, что у этого были ответы. Знал, что это не утаит от меня ничего. Но, ровно так же, я чувствовал, что задавать вопросы очень опасно.       — Хочешь знать, где Лена? Спроси. Что делать с Алисой, как поступить с её чувствами? Я отвечу тебе, ну же. Или что? Хочешь узнать, почему тебя мучают все эти ложные воспоминания? Всё, что твоей душе угодно, Семён. Задавай свои вопросы.       — Кто? — я медленно поднялся с пола, и подошёл ближе к фигуре, безуспешно пытаясь запомнить его лицо.       — Кто я? — оно также встало, и подошло ко вплотную. — А ты знаешь. Догадываешься, как и все вы догадываетесь. Знакомая фраза, а?       — Где?       — Где ты? Дома. В одном из множества.       — Я хочу уйти отсюда. Мне нужно найти Лену.       — Нет, — оно покачало головой. — Не Лену тебе нужно найти. Тебе понять нужно. Что происходит с тобой, и с миром.       — Как?       — Осмотрись по сторонам, — оно развело руки. — Прислушайся к словам тех, кто тебя окружает. Ты очень скоро найдёшь ответ, который тебя так волнует.       Я понимал, что оно пытается донести до меня. Понимал слишком хорошо. Настолько, что осознание его слов начало пугать меня. Мне начало казаться, что оно буквально загружает свои данные в мой мозг.       — Нам с тобой недолго осталось, так что дам тебе совет. Так, от чистого сердца, — фигура снова уселась на подоконник. — В следующий раз, когда она решит поговорить с тобой по душам, поинтересуйся у неё вот о чём, — оно ненадолго замолчало, а затем продолжило. — Что случилось после того, как она посетила Лену в лечебнице. Докопайся до этого воспоминания, не жалей её. Рви её сознание в клочья, пусть она мучается, пусть рыдает, пусть молит тебя на коленях. А ты копай, Семён. Вгрызайся в её память.       Оно неприятно усмехнулось, и снова уставилось в окно на отсутствующий пейзаж. Свет из окна бил всё сильнее, медленно заливая комнату. Совсем скоро, держать глаза открытыми стало почти невозможно, и я изо всех сил зажмурился.

***

      Я не хочу открывать глаза. У меня больше нет сил это делать. Мысли — обрывки чего-то бессвязного, они едва состыкуются друг с другом, создавая неполный пазл, в котором отсутствуют целые пласты картинки. Некоторые части этого пазла стоят неправильно, не в тех местах, где они должны быть. Некоторые дублируются.       Пытаюсь вспомнить себя, но не могу определиться, когда я появился. Когда мои глаза увидели этот свет? Такого момента просто не существует. Ощущение, что я всегда был. И мир, который меня окружает был всегда. Всегда таким, каким я его видел. Люди вокруг меня тоже существовали всегда. Да, их истории — выдумка.       Лена, Алиса, Славя, Мику, Ульяна, Женя, Ольга Дмитриевна, Виола — все эти люди не могли родиться, не могли умереть. Они лишь плод сознания, частички пазла, который невозможно собрать. Я давно потерял большую часть набора, и пытаюсь нарисовать собственные картинки, заместо потерянных.       И если я сейчас открою глаза, то снова нарисую ненужный кусок, который не сможет вписаться в общую картину. А я больше не могу этого терпеть. Сколько раз повторяется этот отрывок моей жизни? В плане, сколько на самом деле я ищу Лену? Пару недель? Месяц? Год? Мои ложные воспоминания, превратились в абсолютно сюрреалистичную картину.       Был такой художник, Босх. Иероним Босх. Было время, когда я совсем не понимал его картин, находил их излишне вызывающими, и скорее отталкивающими. Но теперь, когда мой мир стал похож на одно из его полотен, я начинаю понимать, что творилось в голове у этого человека.       Безумно бредовый калейдоскоп событий, обрывки фраз, мыслей, воспоминаний, лиц, имён. Я потерялся во всём этом, утонул. Скажите мне, что было вчера? А что было в моей жизни час назад? Это абсолютно алогичные вопросы. Моей жизни не существует. Меня не существует.       Кто-то жестоко обманул меня. Мне дали выбор, которого никогда не существовало. Я был обречён на этот ад с самого начала. Нет никакого хэппи-энда, нет никакой тихой семейной жизни. Нет никаких походов в кино, тихих вечеров в обнимку, приятных бесед за бокалом дешёвого вина, нет прогулок по парку возле дома и попыток спрятаться от её сурового отца, который застукал нас целующимися у входной двери.       Всё это выдумки! Враки! Кто-то сделал для меня всё это, кто-то придумал мне мир, стеклянную банку, аквариум. Не существует никакого Питера, никакого Совёнка, никакого Райцентра, никакой психушки. Ничего этого нет! Всё это обрывки, лоскутки реальности!       Мне открыть глаза? Снова обмануться? Позволить этому миру делать из меня дурака? Конечно-конечно, я так и сделаю. А что ещё я могу? У меня никогда не было выбора. Выбор — такая же концепция, которую придумал человек. Выбор, как и религия, существует лишь для того, чтобы успокаивать человеческую душу. На деле, всё, и давно, предрешено. ​       Серый потрескавшийся потолок. По комнате разносится резкий запах приправы, какую высыпают в лапшу быстрого приготовления. Слышится аппетитное чавканье. Небо за окном мрачное, и солнца за бесконечными серыми тучами, можно полагать, просто не существовало. Если я не вижу его, значит его нет.       — Ужас, — раздался голос Двачевской. — Как с тобой Лена живёт? Ты во сне так ворочался и выл, что я всю ночь уснуть не могла. Думала уже подушкой тебя придушить.       Я с трудом заставил своё тело принять горизонтальное положение. Конечности не слушались, голова была тяжёлая, а в ушах стоял какой-то противный высокий свист. Я с трудом добрался до ванной, и, ополоснув лицо холодной водой, взглянул на своё отражение. Лицо было бледное и осунувшееся, в правом глазу лопнул сосуд, и он налился красным. Во рту я чувствовал неприятный привкус. Меня тошнило.       — Эй, — дверь в ванную открылась, и в проёме появилась Алиса, вытирающая рот рукой. — Может скорую вызовем?       — Не надо никакой скорой, — я отошёл от умывальника. — Ничего больше не надо. Сейчас мы сядем и будем говорить.       — Говорить? — Алиса нервно улыбнулась. — О чём это?       Я вышел из ванной, и задёрнул шторы. Вид из окна начинал меня раздражать. Всё вокруг казалось мне фальшивым и ирреальным. Мне нужно было разобраться хотя бы с чем-то, нужно было внести в весь тот хаос, что творился в моей голове, подобие порядка.       А что для этого нужно? Правильно. Я хочу понять, какую роль в этой идиотской трагикомедии играет Двачевская. Она существует не просто так. В этом блядском мире вообще ничего не существует просто так. Всё в этом мире связано или со мной, или с Совёнком.       — Итак, — я вернулся на свою кровать. — Сейчас я буду задавать тебе вопросы. Ты же, будешь отвечать на них чётко и ясно.       — Что за допрос? — Алиса скорчила странную физиономию. Что-то среднее между усмешкой и раздражением. — Моча в голову ударила, Персунов?       — Чётко и ясно отвечаешь на мои вопросы, — я повторил более настойчиво. — Не увиливаешь, не шутишь своих дебильных шуток, не пытаешься увести тему, и не лезешь ко мне в штаны. Сейчас ты садишься, и слушаешь меня в оба уха. Тебе всё понятно?       — У тебя точно проблемы с башней, — она резко засобиралась. — Нахер я вообще с тобой куда-то поехала. Сразу же было понятно, что по тебе психушка плачет.       Я не мог не отметить, что реакция Двачевской была чересчур резкой. Она определённо занервничала сильнее прежнего. Поэтому я решил не останавливаться, а давить на газ до последнего.       Поднявшись с кровати, я подошёл к Алисе, вырвал из её рук одежду, забрал дорожную сумку и откинул это всё в противоположный край комнаты. Мои действия определённо шокировали девушку ещё сильнее, и она не на шутку испугалась.       — Ты отвечаешь. Чётко и ясно.       Осознав, что сопротивляться бессмысленно, она с большим усилием кивнула, аккуратно усаживаясь на свою кровать. Алиса прекрасно понимала, что я не намерен шутить, играть в её игры и отступать от озвученного плана.       — Когда именно ты поняла, что с твоей памятью не всё нормально?       — Я… — она осеклась. — Не знаю.       — Чётко и ясно, Алиса.       — Правда, — голос её дрожал. — Месяц назад? Два? Такое ощущение, словно я всегда помнила эти вещи.       — Мы целовались на болотах?       — Не знаю…       — Знаешь, — я закрыл глаза и тяжело вздохнул. — Ещё раз. Мы целовались на болотах?       — Да, — неуверенно ответила Двачевская.       — Подземелья. Длинные и пустые коридоры, проект «410», дневники — было?       — Было.       — Мы с Леной, уходящие из деревни, моя смерть. Лена сперва попадает в психушку, а затем впадает в кому. Было?       Алиса промолчала.       — Было?       Она всё ещё молчит, пытается спрятать лицо, отводит взгляд. Я подскакиваю с кровати и хватаю Алису за голову. Смотрю чётко в её глаза, заглядываю внутрь её сознания.       — Было?!       Она кивает. Двачевскую трясёт, она побледнела и едва держалась, чтобы не отключиться. Её сковал страх. Нет, не страх. Ужас. Нечеловеческий, первобытный ужас.       — Лена выходит из комы, ты наведываешься к ней в палату, вы общаетесь. Было такое?       Алиса через силу кивает. Казалось, будто этот кивок приносил ей невероятную боль. Тело её обмякло, и единственное что удерживало её в вертикальном положении — мои руки, держащие её за голову.       — А потом, Алиса? Что было потом?       — Не помню… — она закрыла глаза. — Не помню.       — Ты ушла из палаты и не появлялась дома. Шлялась по улицам. Но что случилось после?       — Страшно, — лицо её было уже не бледным, а отдавало синеватым оттенком. — Было очень страшно. И холодно. Мокро.       — Почему тебе было страшно, Алиса? Почему тебе было холодно?       Она заплакала. Просто расплакалась в моих руках, и ничего не говорила. Однако, эти слёзы не вызвали у меня ни малейшей жалости, ни на йоту не заставили меня отступить. Сейчас нужно идти до последнего.       — Тебе холодно, страшно и мокро. Что с тобой случилось?       Она не переставала плакать навзрыд, пытаясь высвободиться из моей хватки. Алису лихорадило во все стороны, она извивалась в моих руках.       — Отвечай мне, Алиса.       — Больно! — выдавила она из себя. — Вот здесь больно. — дрожащей рукой, она прикоснулась к шее.       — Тебе было страшно, холодно, мокро и больно. Почему?!       — Темно!       Я тряхнул её, вынудив открыть глаза. Сложно передать словами, какие это были глаза. Такими глазами смотрит животное, которое понимает, что его ведут на убой. Безумный взгляд, в котором не осталось и толики сознания.       — Ты умерла, Алиса, — буквально прошипел я. — Ты умерла. После встречи с Леной, тебя не стало.       Двачевская до крови прикусила губу, продолжая смотреть на меня этим животным взглядом.       — Расскажи мне, Алиса. Почему так случилось? Почему?!       — Почему? — она разомкнула трясущиеся губы. — Я расскажу. Да. Расскажу тебе. Да-да, надо рассказать.

***

      Спасите меня.

      Помогите, кто-нибудь.

      Я кричала, но кому было меня услышать?

      В одночасье, у меня не осталось никого. Умер человек, которого я любила. И единственная подруга, что была для меня последним утешением. Ты спросишь, почему она умерла? Ведь, она вышла из комы, и всё обещало стать как прежде. Но, Лена уже была мертва. То существо, что сидело передо мной на больничной койке, было лишь эхом настоящей Лены.       Никто этого не понимал, никто этого не видел. Ни её отец, ни Ольга, ни Славя. Только я могла заметить, что Лены уже нет. Мир рушился у меня на глазах, всё теряло смысл. Я больше не находила утешения нигде. Я пила в два горла. Пила так, как никогда до этого. Надеялась, что алкоголь поможет. Но всё становилось лишь хуже.       Я начала ширяться. Пускала по вене всё, до чего могла дотянуться, закидывала в рот любые таблетки, которые попадали в руки. На что я надеялась? Да ни на что, Семён. Ни на что я уже не надеялась. Когда я поняла, что Лены больше нет, подо мной словно пол провалился. Сорвало стоп-кран. Понимаешь?       Я сбежала из дома. Потому что, если бы осталась, то убила бы своих предков. Честное слово, я бы завалила их, забрала деньги, и накачала бы себя водкой и крокодилом до смерти. Мир вокруг уже до того потерял все очертания, что я не отдавала отчёта своим действиям.       Последнее, что помню, какой-то гараж. Мужики. Много-много водки. Очень много её было. А потом… всё рывками, неясными, полуреальными клочками воспоминаний. Кто-то мной пользовался, не один раз, и не один человек. Долго. Очень долго. Было очень сыро, темно и грязно. В голове только шум, всё плывёт и теряется. Только чувство стыда с трудом пробивается в мозг.       Не знаю сколько это тянулось. Время тоже стало размытым. В какой-то момент, стало страшно. Мимолётный проблеск сознания, едва различимый. Когда я почувствовала чьи-то руки на шее, стало очень страшно.       А затем, страх уступил место боли. Было очень больно. Последнее, что я помню, как на уровне рефлексов, я попыталась вырваться. Но, там уже всё было бессмысленно. Стало темно и холодно.       Это последнее моё воспоминание, Сём.       После него, все эти странные воспоминания обрываются, как недописанная книга. После них идёт уже совсем другая жизнь, совсем другие чувства. Но, если бы всё было так просто, вероятно и проблем бы не было. Иногда, я начинаю путать, что было в этой жизни… а что в той.       У тебя ведь тоже такое есть? Я знаю, Сём, знаю это чувство, когда ничего не складывается, когда перемешиваются мысли. Мне очень страшно вспоминать что-то из своего прошлого. Некоторые воспоминания очень жуткие. В них я делаю вещи, от которых становится плохо.       Но вот, я сижу перед тобой, и рассказываю о том, что совсем не хотела вспоминать. Ты рад? Узнал, что хотел? Или всё это бессмысленно? Зачем ты так издеваешься надо мной, Семён? Что я сделала, чтобы заслужить такое? ***

Что ты сделала, Алиса?

      Абсолютно ничего. Я всего лишь хотела жить заурядной жизнью, как все обычные люди вокруг. Я хотела любить, хотела, чтобы меня любили. Разве это преступление? Разве я заслужила, чтобы надо мной так издевались? Нет, я ни капли этого не заслуживаю.       Я боролась за своё счастье, как могла, изо всех сил. Старалась вылезти из своей ямы к людям, хотела быть рядом с ними. Я же тоже человек, я тоже заслуживаю хоть немного счастья. Скажешь, что я не права? Почему, кому-то достаётся всё, а кто-то должен умереть в одиночестве?       Дайте мне немного покоя, немного радостей, немного тепла. Я же заслужила всё это. Мне это нужно больше, чем некоторым. Я не хотела быть героиней второго плана, не хотела смотреть на всё из-за кулис. Я хочу жить. Жить полноценной жизнью полноценного человека.       Она исчезла, потому что не может быть двух главных героинь. Нельзя любить всех одинаково, нельзя сделать счастливыми всех. Мир забрал её, потому что у меня должен быть шанс. Каждый человек должен иметь вторую попытку. И мне дали её.       Лучше я умру, чем отпущу эту возможность. Снова видеть, как она наслаждается всеми красками этой жизни? Наблюдать, как крепнет их быт, как они встают на ноги? Наблюдать за этим из своей ямы, в которую я попала не по своей воле! Меня не спрашивали, какую я хочу жизнь. Никто и никогда меня не спрашивал.       И я тоже не буду давать кому-то выбор. Теперь мой черёд быть обласканной и любимой, мой черёд строить крепкую семью и дом, полный радости. Пусть она смотрит за этим со дна, пусть она погружается в это отчаяние.

Каждый заслуживает второго шанса.

***

      Алиса подняла на меня покрасневшие от слёз глаза, и смотрела так несколько минут. Я тоже смотрел чётко в её глаза. Мы оба улавливали, что перешли Рубикон, и что дальше кто-то из нас должен сделать решающий шаг, чтобы поставить точку в этой истории, раскрыть все карты, и рассказать всё, что доселе не было рассказано.       Но никто из нас не хотел делать этот шаг, никто не хотел сдавать свои позиции. И потому, мы молчали, пытаясь взглядом вытравить душу друг из друга, заставить сломаться. Атмосфера в комнате стала невыносимой, казалось, вот-вот — и вся гостиница рухнет. Теперь я понимал, что единственным режиссёром этого спектакля была Алиса.       Она с самого начала знала куда больше, чем показывала. Вся эта история: поиски Лены, приезд в Райцентр, этот день в Совёнке — всё это было не каким-то случайным стечением обстоятельств. Думается мне, что главный ответ всё это время был передо мной. Но, я никогда не отличался умением находить эти ответы.       — Лена не вернётся, да? — в горле пересохло.       — Нет, — уверенно ответила Двачевская. — Не вернётся.       — Почему?       Алиса промолчала, отведя взгляд в сторону.       — Что мы будем делать теперь, Алис?       — Давай забудем, — она натянула отстранённую улыбку. — Будем жить.       — Жить?       — Мы вернёмся в город, я соберу свои вещи и перееду к тебе. Буду готовить тебе по утрам, ждать вечерами. Возьмём за привычку читать перед сном. Размеренная жизнь, Сём. С чистого листа.       С чистого листа? Мир без Лены? Мир, в котором всё будет совсем иначе? Мир, в котором счастье достанется совсем другим людям? Я не знал, как реагировать на это, не понимал, что я должен отвечать.       — И ты сможешь так легко всё забыть? Сможешь себя простить?       — Я не должна себя прощать, — она отрицательно покачала головой. — Я не сделала ничего преступного. Просто, хочется немного пожить, Семён.       — Хорошо. Ладно. Прекрасно. — я поднялся с кровати. — Хочешь жить, Алиса? Давай. Я согласен. Мир без Лены, мир без Совёнка, мир без всех этих жутких воспоминаний. Мир абсолютного спокойствия и равновесия. Мир, где будет царить вечное счастье, где каждый день будет наполнен одной лишь любовью и теплом.

Давай, Алиса! Давай, сделай этот мир!