***
Где-то в июле, где-то во сне Джерарда… — Эй, Джи, я люблю тебя, ты помнишь? Ты забавно морщишься, когда я вновь пытаюсь ухватить тебя за бока, чтоб ты, наконец, перестал вертеться. Ты елозишь ни моих коленях, и всё вокруг такое мутное… Я точно сплю. — Помню, детка. Люблю тебя. Сильно-сильно. Сильнее вдыхаю аромат твоей одежды и судорожно пытаюсь продлить удовольствие, будто тебя вот-вот не станет. Так тревожно и страшно, Фрэнки. Я так люблю тебя; ты даже представить себе не можешь, милый. Я бы всё за тебя отдал, лишь бы почаще быть с тобой. Хотя бы быть. Я подскакиваю в постели. Одеяло норовит упасть, по вискам стекает ледяной пот, а половина кровати пустая и холодная. Ну конечно, черт возьми, что должно было поменяться. Даже через месяц. Даже через год. Я диким взглядом окидываю комнату: оранжевые утренние лучи заливают белоснежные стены, и я, кажется, всё ещё сплю. Мне кажется. Тебя нет рядом, никто не прижимается ко мне сбоку, и никто больше не мурлычет сквозь сон что-то о том, чтобы я спал и не беспокоился. Я вижу тебя каждую ночь. Сны лишь напоминают о тебе, самом счастливом и солнечном мальчике на свете. Тебя нет ровно два месяца. Нет в моей жизни, нет в школе, дома, нигде. Тебя больше нет. Просто экзамены. Проклятые экзамены, Фрэнки, тебя было так легко сломить. Что поменялось с твоего ухода? Поменялось всё. Твоя мама, в первую очередь. Я помню её глаза на похоронах, как она плакала и, шепча, умоляла тебя вернуться. Я не знаю, что представлял из себя в тот момент, но, когда твоё тело положили в гроб, а спустя минуты закрыли крышку, мне захотелось разбить всё: своё лицо, колени, руки, пальцы, шею и даже телефон. Всё, что связано с тобой каким-то образом. В те минуты кто-то тебя поцеловал, кто-то просто прикоснулся в последний раз. Я не сделал ничего. Я не смел подходить к гробу ближе, чем на метр. Действительно боялся, что, если сделаю это, то лягу рядом с тобой и попрошу закопать. Было страшно смотреть правде в глаза и осознавать — это последний раз, когда я смотрю на твоё тело, пусть уже и неживое. Я ждал, правда ждал, что вот-вот проснусь, и всё будет как прежде. Все ждали этого. Но ничего не случилось. Этот огромный ящик закопали, и никто не проснулся. Мы всё так же стояли и смотрели на землю, будто в ожидании чуда. Какое чудо можно ждать, если его только что закопали на твоих глазах? Много раз с того дня я думал о том, чтобы наложить на себя руки. Очень много. Перед глазами никак не исчезал твой образ, а в голове всплывало множество несказанных слов, и именно в этот момент думал, что лучше бы утром я не проснулся вовсе. Преследует непрекращающееся чувство безысходности, словно ты в тысячах километров от цивилизации, бродишь по бездушной пустыне, никому ненужный, и никто тебя больше не ищет и не ждёт… И ты в этом не виноват, Фрэнки. Ты всё тот же любимый мною мальчик. Я почти оправился после тех отвратительных дней и свыкся со многим. Замечаю, как идёт время; кажется, уже не так уж и плохо. Я всё ещё люблю тебя и буду любить всегда, с любым результатом и со всеми неудачами, кем бы ты ни был: человеком или пустым холодным телом, отдельным от души, лежащим в земле, на глубине около трёх метров. Меня на самом деле делает счастливым то, что сейчас ты в лучшем месте и тебе больше абсолютно ничего не грозит, и каждый вечер, глядя на небо, я верю, что одна из бесконечных звёзд — это ты, счастливый и, наконец, свободный.И ты навсегда единственная надежда для меня.
Гори, звезда моя, не падай. Роняй холодные лучи. Ведь за кладбищенской оградой Живое сердце не стучит. Ты светишь августом и рожью И наполняешь тишь полей Такой рыдалистою дрожью Неотлетевших журавлей.Сергей Есенин