Метаморфоз

Мне было два года, когда я впервые увидел балет, и это было подобно сну. Девушка так красиво и изящно двигалась на своих пуантах, что я и не знал, что нечто такое вообще возможно. И после для меня ничего не существовало, кроме танцев, первое мое воспоминание из детства, как я танцую в бабушкином саду. Не было такого, что я сразу научился танцевать, или у меня был какой-то прирождённый талант, нет, просто у меня был достаточно скверный характер, и максимальная упертость быка. Бабуля называла меня цветочком, но не тем красивым, что растёт в саду под надзором тысячи садовников, я был тем цветком, что пробивался через асфальт где-нибудь в центре Нью-Йорка. Ведь именно так я учился танцевать в Алабаме в маленьком городе, я был единственным парнем, что танцевал, и это сказывалось. Но когда я падал, я поднимался, мне не нужны были помощь или носовые платки, мои колени были всегда в ссадинах, синяках, все было не важно, ведь я учился танцевать, а в моем детском понимании это было подобно полету птиц. Но когда мне было семь, бабушка умерла, отец уже тогда много пил, и он заложил ферму бабули, и нам всем троим пришлось уехать в большой город, это был Нью-Йорк. Это не было как в кино, и я не мог воспевать этот прекрасный город, живя в нищете. Моей матери приходилось работать на двух, иногда и сразу на трех работах, лишь бы прокормить меня и отца-алкоголика, который вообще не работал. Ну а я ходил в школу, после в библиотеку и домой, мы жили бедно, от слова очень, и о танцах речи идти не могло. Все, что я мог в первые месяцы в школе, это учиться лучше всех остальных настолько, чтобы меня переводили из класса в класс. И это не потому, что я был чертовым гением, нет, просто я был упертым и домой мне было идти омерзительно, и я пропадал в библиотеке, ведь учить квантовую физику было интереснее, чем убирать рвоту отца. А в выходные, когда школа была недоступна, я также шёл в библиотеку, честно, меня там даже запомнили и выделили кресло, в семь лет я состоял в книжном клубе, где самыми молодыми членами были я и моя учительница литературы, ей было тридцать восемь. В пятнадцати кварталах от моего дома, была шикарная балетная студия за большим стеклом, где можно было видеть, как девушки порхали на своих пуантах. Я мечтал так же, как они, танцевать, но все, что мне было позволено, так это любоваться на них за стеклом. И то, периодически выходила леди с палкой, что гнала меня, подобно грязной собаке. Без балета мне пришлось жить год, ведь все, что мне было дозволено, так это вступить в школьный клуб «Бирючи», там танцевали танго. Мне нравилось танцевать, пускай то было и не балетом, я привык к своей партнерше, хотя она была крупней меня. У меня получалось лучше всех, ведь в отличие от других детей я занимался и раньше танцами, учительница была очень доброй, она часто цитировала Нильссона: «Танец — это любимая метафора мира». И мне нравилось танцевать хоть так, пусть это был парный танец, и я был самым мелким из мальчишек и самым тощим из девчонок. А на мой восьмой день рождения все круто поменялось, ведь мама, которая работала невыносимо много и так редко бывала дома из-за трех работ, подарила мне мою мечту. Она купила мне годовой абонемент в самую лучшую школу танцев на курс балета, я был невообразимо счастлив. Так же мама купила мне мои первые настоящие пуанты, и было не передать словами какое было счастье у восьмилетнего ребенка. Но каково было моё удивление, когда я проснулся утром после дня рождения, а мама, которую я боготворил, которую безмерно любил. Женщина, которая подарила мне свои гены, из-за чего я был точной её копией, та единственная, что знала точную дату моего рождения и помнила мое имя, ушла. Да, моя мама, когда я спал, а отца алкоголика в очередной раз не было дома, ушла, бросила меня, оставив после себя лишь три сотни на первое время и записку: «Прости, моя любовь, без меня тебе будет лучше, но знай, ты все, что я так любила в твоем отце, мне жаль, люблю тебя, мама». Эта сука даже не пообещала вернуться, вот тварь. Уже тогда в восемь, когда ты просыпаешься совершенно один, на старой квартире, где вечность пахнет плесенью, и нет ни единой вещи твоей матери, ты понимаешь, ну вот пора стать взрослым, ведь больше о тебе некому заботиться. Мне приходилось воровать у родного отца, лишь бы были деньги на еду, он бил меня, а я снова крал, это было как будто ритуалом. Я делал что угодно, лишь бы из студии не выгнали, мне приходилось учиться как одержимому, потеть до двадцатого пота, браться за любую работу, которую мог сделать ребенок, лишь бы я только мог танцевать. И пока за других детей платили родители, чтобы они могли танцевать, я в той же студии драил полы, мыл туалеты, делал мелкие поручения, что угодно лишь бы снова каждый вечер вставать на пуанты, танцевать в паре, лишь бы на короткий миг летать. И если бы не жалость владельца студии, я бы уже давно себя бы убил, но я этого не делал, все было ради танцев, того самого мига, когда моё тело летало. Я сделал танец своей жизнью, танцевал где только мог, как мог и сколько, пока сознание от усталости не терял. И только так из мальчишки, которого били ногами кредиторы отца, что голодал и спал в мороз на полу, прижимаясь спиной к старой батарее, я сумел дойти до международных соревнований. *** Когда я снова открыл глаза, то оказался в больничной палате, где лежало моё бренное тело, все в трубочках. В палате стоял сладкий запах ирисов и горьковатый аромат черного кофе, солнце слепило глаза, и я едва мог те держать открытыми. И казалось, что в этом мире я остался совершенно один, не считая сотни букетов вокруг меня, это было приятно. Тогда у меня не получалось на чем-то одном сфокусировать взгляд, все отвлекало и казалось таким ярким. Я помнил все случившееся накануне, девушку, машину и даже глаза цвета виски, они четко осели в моей памяти. В то ясное утро я четко запомнил, как сильно удивился, что у меня не было переломов, ведь казалось, что в то столкновение меня всего переломало подобно ребенку, что неаккуратно обошелся с фарфоровой куклой, и та, упав, разбилась. Прошло около пяти или даже больше минут, прежде чем в мою палату вошли врачи, сказать, что те были удивлены это, как если бы я вообще ничего не сказал. Так я узнал, что был в коме два месяца, но чувство было такое, словно просто поспал лишь пару часов после тяжелой тренировки и безумно ныло тело. Первые недели после чудесного пробуждения, меня долго и мучительно обследовали, катали на коляске, и честно я даже кулаки нормально сжать не мог, не то что встать или заговорить. Врачи талдычили о том, что это нормально, ведь я два месяца лежал в кровати без единого движения. У меня были пролежни и атрофировались мышцы, приходилось заново учиться ходить, даже держать чертову ложку. Когда я сумел снова начать говорить, мне было больно, словно в горло лили раскалённое железо, а легким в тот момент не хватало кислорода, это была адская боль. Но я не мог не спросить то, что меня волновало с первой секунды, как я пришел в себя, смогу ли я снова танцевать. - Мы знаем, господин Миднайт, что вы занимались профессиональными танцами, и от всей больницы мы искренне сочувствуем вашему горю. – Пока это говорил врач с седыми редкими волосами, он смотрел мне прямо в лицо, но при этом словно и не видел меня, просто говорил то же, что и всем. Чертову речь заготовленную за ранее, мне даже казалось, что пока он говорил со мной, то думал о том, что хочет посрать, ведь у него было такое омерзительное лицо. – Вы поступили к нам с многочисленными переломами, и у вас была повреждена тазобедренная кость, и открытый перелом левого колена, мы не уверены, сможете ли вы ходить не хромая, разговоров о танцах идти и не может. – Лучше бы я умер. Это было первым, что посетило мою голову, ведь, если я не смогу танцевать, для чего тогда мне жить? Все, что было мной, то, кем я всю жизнь стремился стать без устали учась, тренируясь до седьмого пота, буквально живя в студии танцев, неожиданно захлопнулось перед моим носом, подобно двери в метро. Я не плакал, лишь молча смотрел на свои ноги, они выглядели абсолютно здоровыми, если, конечно, не брать в расчет розовый шрам в пять сантиметров от колена вниз. Моё тело не знало как это, не танцевать, ведь не было ни дня, чтобы я не танцевал, и все ждали, что я буду плакать, а я просто хотел сдохнуть. - И что мне делать? – Врач не нашел ответа на мой вопрос, лишь мягко посоветовал обратиться к психологу, ведь мне явно нужно было поговорить. Но сил у меня не было, все словно обрушилось, подобно лавине, у меня ничего не осталось, и я днями мог сидеть и смотреть на свои бесполезные ноги. По заключениям врачей у меня было ПТСР, а я даже не знал, что это такое, просто чувствовал себя так, словно я рыба, и меня выбросило на берег. Я лежу, задыхаюсь, барахтаюсь, стараясь дышать, но мне нечем, и я снова задыхаюсь, и так миллиарды раз в секунду. Я продолжал лечение, на него ушел целый сезон, учиться заново ходить было сложно, больно, и я много падал, скорее только падал. Но спустя два месяца я мог снова ходить, пусть и с костылями, но хотя бы не с тремя медбратьями, и на том спасибо. Так же до меня дошли все же слухи о том, что в моем чемпионате победила Канада, серебро забрала Россия, а бронза была как раз таки у Америки. Но свою минуту славы я тоже получил, ведь вместо того, чтобы вызывать скорые и многое другое, что обычно делают люди, они стояли и снимали видео, как я отталкивал девушку, как меня сбивала машина, а после я лежал в луже собственной крови, а та самая девушка рядом с моим телом билась в истерике. Кто-то из этого даже мем сделал, этот кто-то приклеил ко мне ярлык героя. Но я помнил все до последней детали, особенно как лежал на том асфальте, и не было чувства, что я чертов Бэтмен. Медперсонал рассказал, что Сьюзи, так зовут ту девушку, которую я спас, приходила ко мне каждый день первого месяца, но после родители отправили её к родственникам, чтобы она перестала себя винить. И честно, я не винил девушку, даже себя не смел винить, ведь, по сути-то, я поступил правильно, виноват был тот, кто сел за руль пьяным и на запрещённой скорости сбил меня. Ко мне приходил тренер, говорил, как ему жаль, и что он и его семья желают мне скорейшего выздоровления. Но старик даже и не заикнулся о том, чтобы я мог вернуться в танцы, когда он ушел, мне казалось, меня снова сбили. Катарины не было видно, моя девушка даже не писала, а вот Габи, лучший друг, писал, но приходить он не мог, почему – так и не сказал. Так же ко мне толпами ходили адвокаты, ведь, как оказалось, меня сбил не последний человек, и ему было даже жаль. Но что мне до его жалости, ведь она не вернет мне ноги, не вернет мне способность танцевать, возможно, я всю свою оставшуюся жизнь проведу на чертовых костылях. Отец так и не пришел, что удивило, ему, конечно, никогда не было до меня дела, но семья второй стороны предлагала большие деньги за подписание мирного договора, об этом говорили даже в новостях. Поэтому странно, что Уильям не прилетел на деньги, как муха на говно. Ну а я хотел, чтобы тот сукин сын, что сбил меня, умер в тюрьме от оспы. Дни в больнице сменялись один за одним, я научился ходить без костылей, лишь с тростью, а когда я только подумал о танцах, то упал настолько больно, что медсестре пришлось вколоть мне морфий. Каждое утро для меня теряло смысл, я лишь вел жалкое существование, хуже того, когда мне приходилось отмывать сортиры, работать по вечерам в закусочной, где до меня домогался босс. Когда ты лежишь и медленно понимаешь, что мечты, которой ты жил, которой дышал, более нет, все начинает меркнуть. И тогда, вечером одного такого серого дня, ко мне в палату зашел молодой мужчина, который даже отдаленно не напоминал тех, кто навещал меня раньше. Чаще всего это были адвокаты, которые изо дня в день всеми правдами и неправдами настойчиво пытались заставить подписать договор, помогающий без шума и лишних проблем для заказчика уладить недавно произошедшее событие, сломавшее меня как физически, так и морально. По договору, все мои больничные счета берет на себя сторона, причинившая мне серьезный ущерб. Если я, конечно, правильно понял то, что мне втолковывали, чередуя знакомые слова с юридическими терминами, виновник попросту хотел откупиться от совершенного преступления. И, если судить по сумме материального возмещения за причиненный вред, мужчина, что сбил меня, до неприличия богат. Из чего следовал неутешительный вывод - даже если я каким-то образом умудрюсь все-таки довести дело до суда, то наглецу ничего не будет стоить подкупом убедить в своей невиновности судью. Да чего там, те же адвокаты, мозолившие мне глаза каждый божий день, как бы тяжело не было это признавать, знали свое дело и им не составило бы труда оправдать виноватого, выставив все так, словно я сам бросился под колеса с целью вытрясти денег с хозяина дорогой машины. От осознания ситуации и невозможности добиться справедливости, мне становилось только хуже. Чувство отчаяния, злости и обреченности посещало меня все чаще на протяжении последних дней, пока наконец-то не пришла апатия, а вместе с ней долгожданный хрупкий покой, грозившийся сейчас треснуть и сломаться от одного взгляда на нежданного гостя. Незнакомец же в свою очередь окинул меня полным заинтересованности взглядом, но, столкнувшись с моими глазами, потерял интерес. Казалось, тот был даже разочарован. В палате я лежал в одиночестве, а это говорило о том, что или мужчина попросту ошибся дверью, или же он адвокат, что навряд ли, или же журналист, что совсем не состыковывалось с внешним видом гостя. Мужчина был одет неброско, но со вкусом. Темный приталенный костюм и рубашка выгодно выделяли его широкие плечи и крепкое телосложение. Аккуратно зачесанные назад волосы, лакированные туфли и часы, судя по всему, стоящие столько, сколько Уильям не сможет заработать за всю свою жизнь, создавали типичный образ богатого сноба. То, что мужчина имеет несносный характер, выдавал его хмурый взгляд, блуждающий по моему лицу. Людей с таким взглядом я старался избегать или вести себя максимально незаметно, чтобы не стать жертвой придирчивого взора, убивающего на корню всю самооценку. Но, к сожалению, контактировать приходилось, ведь балет забава для богатых. - Здравствуй, Миднайт. – Голос незнакомца был бархатным, такой обычно бывает у дьяволов, притягательно опасный. Посетитель сделал пару шагов навстречу к койке, на которой сидел я, что позволило более подробно разглядеть новоприбывшего. В процессе знакомства друг с другом, представляющим из себя взаимное рассматривание в тишине, меня охватил мандраж. Было что-то в этом мужчине такое, что не давало расслабиться и рождало желание спрятаться и убежать подальше от опасности. Весь его статный вид кричал о том, что вот он, венец творения природы, стоящий выше всего в этом мире. Складывалось впечатление, словно передо мною стоял не живой человек, а статуя, вышедшая из под руки знаменитого мастера, настолько была первозданной красота, которой одарила природа этого мерзавца. У меня сразу сложилось негативное впечатление об этом кадре. Известность и внимание портит многих. Оставалось надеяться, что богатей ошибся дверью. Но надежды были несбыточными, ведь ранее он назвал мою фамилию. – Ты меня помнишь? - Это ты привез меня в больницу. – С очевидным безразличием проговорил я, по крайне мере мне хотелось звучать именно так. Не хотелось показывать этому богачу, насколько он разбил меня, поэтому я взирал на него без особого интереса. А вся моя храбрость, хотя скорее глупость, была вызвана всеми теми цветными пилюлями, что мне горстями приходилось принимать каждый божий день. Улыбнувшись из банальной вежливости, мужчина прошел оставшееся между нами расстояние, при этом параллельно расстёгивая свой пиджак лишь для того, чтобы с удобством расположиться в кресле возле моей койки. - Это замечательно, что ты меня помнишь. – Искренне в словах мужчины не было ни грамма, скажи я ему, что не помню его светскую задницу, он бы очевидно поспешил бы поведать мне, кто он такой и какой он чудесный. А вся так называемая авария - нелепая случайность, которая сломала жизнь не только мою, но и его, оставив на его душе неизгладимую рану. Такой вот бред я слышал достаточно часто, отчего в данный момент мне хотелось познакомить гостя со своей настольной лампой. – Как твое самочувствие? Вижу, уже сняли гипс. – Честно говоря, мне были совершенно не интересны слова этого человека, а про гипс я и не знал, ведь тот сняли ещё пока я крепко спал. – Слышал от медперсонала, ты уже начал ходить без костылей, это очень похвально. – Мужчина говорил это с максимально скучающим взглядом и прикрывал указательным пальцем свой нос, словно ему был невыносим запах, что стоял в палате. – Тебя же выпишут через две-три недели? У моих родителей есть дом в Швейцарии, он рядом с пансионом, могу тебя туда устроить на реабилитацию, и к следующему году сможешь уже снова танцевать чечётку. – Это был мой первый смех с того момента, как я пришел в себя. Меня поистине рассмешила речь этого сноба. Ведь он пришел сюда едва ли не по листочку читать заранее написанные для него слова, и при этом даже не удосужился узнать, каким именно танцем я занимался. – Я сказал что-то смешное? - Нет, слова скорее глупы, а смешон ты… – Скинув одеяло, я продемонстрировал свои перебитые ноги, где красовался огромный шрам. Ведь помимо потерянной жизни, я так же утратил и мышцы, которые наращивал годами, из-за чего мои ноги выглядели максимально отвратительно. И лишь самый больной извращенец мог смотреть на мои ноги и не отводить взгляда. – Я действительно похож на того, кто танцует чечётку? – И мой гость лишь пожал плечами, и тем самым он словно говорил: «А почему в общем-то и нет». Опустив босые ноги на пол, я встал, не сказать, что это было просто или же хотя бы не больно. Каждый мой даже самый маленький шаг отдавался адской болью, такой, что даже слезы к глазам подступали, но я отказывался браться за трость. Мне претило выглядеть жалким инвалидом, и не важно, что я был на грани инвалидности. — Это был балет, не чечётка. Знаешь, что говорят о балеринах, они умирают дважды, в первый раз, когда перестают танцевать, а во второй раз, когда останавливается их сердце. - Мне жаль. – Это звучало чистым вопросом, я же уверено прошел до мужчины, вглядываясь ему в глаза, и могу сказать точно, в тех карих глазах было что угодно, но жалости уж точно не наблюдалось. - Это был сейчас вопрос? Потому что тебе уж точно не жаль. – Я был до невозможности зол, ведь пока адвокаты пели мне в три глотки о том, как господину Беару жаль за случившееся, я им даже верил. В действительности он был лишь богатым высокомерным ублюдком, у которого и вовсе отсутствовал эмоциональный диапазон. – Зачем вы пришли? – Он было вобрал воздух в легкие, для очередной порции лапши, которую спешил навесить мне на уши. Когда я мягко сел к нему на колени, словно издеваясь, и при этом я ловил каждый его глубокий вдох и выдох, каждый пронзительный взгляд на своей персоне. В тот миг я все же заинтересовал мужчину. – Знаете… Беар, верно же? – Мужчина сдержано кивнул, казалось, он был крайне заинтересован, что же я мог ему такого сказать, при этом столь удобно устроившись у него на коленях. – Я далеко не котенок, которого вы сбили на машине, меня не нужно забирать себе, выхаживать, притворяясь, что вам не все равно, чтобы в глазах общественности не выглядеть аморальным ублюдком. Не поверите, но со своим выздоровлением и возвращением в балет, я справлюсь и сам. – Говоря с мужчиной, я водил кончиком своего пальца по его пиджаку, при этом облизывая губы и смотря в глаза собеседнику. Интерес к себе у меня получилось вызвать, и тем самым я словно заряжался, и вновь возвращал себе тот самый прескверный характер, который не давал мне опускать руки после всего, что было в моей жизни. Мужчина не сводил своих карих глаз с моих губ, переходя лишь изредка на мои худые ключицы, что виднелись из-под спальной рубашки. – Я все думаю, зачем вы пришли ко мне. Думаете, я упаду к вашим ногам за то, что вы предлагаете мне деньги? Хочу расстроить, но медальку за доблесть вам никто не даст, особенно учитывая, что именно вы меня и покалечили. – Пока я продолжал водить пальцем по пиджаку мужчины, чей взгляд по-животному начинал темнеть, словно хищник, что нашел свою жертву. Рука богача скользнула ко мне под рубашку, начиная ощупывать мои выпирающие кости. Чувство было не из приятных, поэтому, извернувшись, я театрально упал перед мужчиной на колени, ведь мы оба в курсе, что я омега. А как известно, омеги на большее, чем секс, и не способны. - Что ты делаешь? – Мужчина явно не мог понять, что за тараканы были у меня в голове, честно говоря, и я сам давно потерял связь со своими тараканами. Единственное, что сейчас вело меня, так это злость, и такое детское желание сделать пакость. И лишь поэтому я недвусмысленно стал оглаживать пальцами выпуклость на брюках мужчины. - А на что это похоже, вы же, Беар, столь любезно соизволили откупиться от меня, как от какой-то залетевшей от вас шлюхи, вот и решил отблагодарить. Минетика будет достаточно? – Мой тон сквозил желчью, единственное, от чего я отдернул себя, это не схватить альфу за его мошонку так, чтобы он взвыл, как маленький ребенок, у которого отняли конфетку. - Прости, но мне ЗППП не нужно, причем накануне свадьбы. – Мужчина оттолкнул меня, но так, чтобы не навредить, и таким образом я заимел два довольно интересных факта. Во-первых, этот богач трахнул бы меня за душу добрую, и каменный стояк в брюках альфы сам за себя говорил. А во-вторых, мой анти-герой скоро выходил замуж, и это было бы так мило, если бы я всей душой не желал этому ублюдку сгнить в тюрьме. - Как жаль, а я хотел тебе невинность отдать. – Поднявшись с пола, я стал отряхивать несуществующую пыль, при этом медленно, слегка хромая на левую ногу, двинулся в сторону кровати. Было все так же адски больно, словно я шел по битому стеклу, но плакать или кричать я был не намерен. Ведь я намеревался оставить свою драму для драмкружка. – Мне показалось, раз ты у меня все забираешь, то и невинность тоже возьмешь, или переломанных ног достаточно? – Мужчина не стал как-то реагировать на мой выпад, вообще ни на один из моих выпадов, он как сидел с каменным лицом, так и продолжил сидеть. – Но раз мы закончили с прелюдиями, то… Владимир Беар, прошу вас сердечно подготовить свою задницу, ведь в ваш медовый месяц вам жопку в тюрьме неплохо так разработают сокамерники. – Все так же изящно мужчина поднялся из кресла, поправляя на себе пиджак, вновь застегивая тот, меня вновь окатили внимательным взглядом, после чего альфа все же ответил. - Я так понимаю, мировая откладывается, я с радостью передам твои слова своим адвокатам, Миднайт.