* Fame on Fire - Without Me *
Из чего состоит победа? Десять процентов удачи, двадцать процентов мастерства, пятнадцать процентов концентрации и силы воли, пять процентов удовольствия, пятьдесят процентов боли. Выжимать педаль до упора уже так привычно, практически так же, как затяжка очередной горькой сигаретой - знаешь, что вредно, опасно, но перейти на что-то другое духа не хватает, а может, твоё тело настолько привыкло, что то ненормальное удовольствие, которое на грани с безумием, доставляет особенный и ни с чем не сравнимый кайф. Адреналин - он тоже своего рода наркотик, подсаживает и одурманивает, но Чонгук уже из тех заядлых, которые умеют держать в узде не только свои желания, но и тот кайф, который врывается в мозг, стоит только завести двигатель и рвануть рычаг передач. Быть специалистом в финансировании, в маркетинге, в юриспруденции безусловно круто и наверняка очень ответственно, но Чонгук совершенно точно является специалистом по части гонок, тактики, планирования, руководства, и для него всегда существовала лишь ответственность перед самим собой да перед Господом богом. Не верит, конечно, но желает думать, что существует что-то или кто-то, перед кем он непременно ответит за свои промахи. Только загвоздка в том, что промахов у Чон Чонгука как таковых не наблюдается за всю его такую ещё недолгую жизнь. Те, кто его знают давно, могут охарактеризовать Чона как человека справедливого, но не мягкого нисколько. Он в свои двадцать три стоит у руля уличной империи, а добрякам и малодушным там делать нечего точно. Чон не жестокий, но жёсткий, он не прощает ошибок и промахов, предпочитает все вопросы выносить на трассу, а вот тут уже будет решать либо госпожа удача, либо случай, либо мастерство, которого у Чон Чонгука через край. И если с удачей он на «ты», то контролировать случай не может никто, и это единственный шанс у того, кто решится посоревноваться с Чонгуком. Лишь один человек всегда мог бросить ему вызов. Мин Юнги - не правая рука Чонгука, он тот, на кого можно положиться целиком и полностью. Доверить жизнь? Чонгук, не раздумывая, сделает это, никаких сомнений. Как и прыгнет вслед за Юнги в самое пекло ада, в бездну, в крутой поворот. Доверие тут слепое и может граничить с безумием, но так уж вышло, что Юнги для Чонгука, как и Чонгук для Юнги, стал в свое время единственным спасением и верой в лучшую жизнь. Они всегда шли не друг за другом, а вровень: колесо к колесу, бампер к бамперу. Их жизни так тесно переплелись здесь, на трассе, что разрушить этот союз не представляется возможным. Такую связь найти удается далеко не всем, а уж разорвать не получится даже после смерти, кажется. Крутой нрав Чонгука резко контрастирует со спокойствием и сосредоточенностью Юнги. Он всегда, будучи более эмоциональным, несдержанным и импульсивным, зарабатывал проблемы на задницу с завидной регулярностью, но Юнги был словно тем старшим братом, которого Чонгук никогда не имел. Он терпеливо, но твердо, без малейшего сомнения или снисходительности со своей стороны наставлял Чона на путь истинный, словно и правда был старше его раза в два, с необъятным багажом жизненного опыта и мудрости. А Чонгук слушался. Впитывал как губка каждое слово своего драгоценного друга, ведь тот стал для него авторитетом, каким в свое время не стал отец. И это странно, что друг заменил ему родителя, стал тем, кем быть не обязан совсем, взял на себя роль того, кто поправит, объяснит и поддержит. Но Юнги не против. Чонгук для него двигатель всего его существования, глядя на этого парня, Юнги все чаще, буквально с каждым днем все больше чувствует эту жизнь. Даже скорость не дает ему уже той силы, что дает один Чон Чонгук. Годы закалили обоих, и вот теперь в свои двадцать три они душой старше лет на десять, а может и больше. Они знают, что друг в друге нашли братьев и опору тогда, когда хочется все бросить, когда вдруг стрелка на спидометре начинает резко падать, и жизнь замедляется, когда хочется припарковаться у обочины и перестать ехать, потому что цели впереди не видно, лишь сплошной густой туман, а ехать вслепую сможет далеко не каждый. Но они - два друга, те, у которых из различий только тачки и цвет волос да взгляд, что у одного обманчиво невинный, а у другого - закаленная сталь. Поэтому достаточно только взглянуть на водителя в соседней тачке, чтобы воткнуть передачу и надавить на газ. Туман пугает, таит в себе неизвестность, но он теряет всякое свое темное и гнетущее, когда с тобой рядом едет такой же сумасшедший, такой же отчаянный немного и такой же влюбленный в то, во что так сильно верит. Когда Юнги пересел со своего Хендая на мотоцикл, он искал новых ощущений, нового потока энергии, взрыва, огня, но получил лишь ветер в лицо и шею, непривычное напряжение во всем теле и отсутствие рева любимого движка. Адреналин, как безусловный сопровождающий, конечно же, был, но Юнги не удивить уже такими выбросами в кровь, ему хотелось чего-то большего, чтобы снова, на какие-то минуты, но все же почувствовать себя живым человеком из плоти и крови и чувств, возможно, тоже. Мотоцикл не для него, он это решил уже после пары гонок, в которых ощутил себя максимально непривычно, будто был гостем на собственной трассе, а его мотоцикл, видимо, чувствовал, что хозяину не удается его приручить, да и желания у того уже не было как такового. Отсутствие любимых кожаных сидений, синей подсветки передней панели, педалей под ногами и рычага передач навевали тоску такую дикую, что мысли о том, чтобы пересесть обратно на свою любимую тачку, врывались в голову Мин Юнги все чаще и чаще. Дошло до того, что даже по ночам, просыпаясь и пялясь в потолок, он думал о том, как снова сядет за руль Хендая, как снова добавит газу и как снова сорвет хор довольных криков толпы. Они в своей страсти с Чонгуком похожи, словно братья-близнецы. Эта их жажда скорости - на грани с сумасшествием, и для других наверняка выглядит неким фанатизмом и лишь глупым способом игры со смертью. Отказаться от байка было сложно, ведь Юнги сентиментален всегда, когда дело касается техники, и хотя серьезных отношений с этим зверем не вышло, симпатией они друг к другу все-таки проникнуться успели. Видеть счастливого Техена было гораздо приятнее, быть тем, кто исполняет чью-то мечту, приятнее вдвойне. Юнги не пожалел о своем решении ни тогда, когда сверлил взглядом байк, сидя в гараже, еще раздумывая над тем, попрощаться со своим железным другом или нет, ни, тем более, тогда, когда вручал Киму ключи от него. - Самоуверенность может сильно мешать. А это Юнги не понаслышке знает. И ему было семнадцать, и ему хотелось доказать всем вокруг, а уже только потом себе самому, что способен, что талантлив в том, во что верит больше, чем во что-либо другое. Доказал, конечно, но какой ценой! Велика, паршивка, но заплатить пришлось, ведь, как уже всем известно: у всего в этом мире есть своя цена. Прайс для него самого оказался непомерно высок: Юнги потерял на этой трассе гораздо больше, чем все остальные, но и по этой причине именно не может оставить это место. Не только вещи хранят воспоминания, не только люди способны помнить. Места, где произошли события, способные поменять жизнь, способные сломать и покалечить ее, хранят в себе память ни меньшую, а порой и гораздо более значимую. Для Юнги горизонт - это память, для Юнги горизонт - это лишний раз вспомнить, попросить прощения и сказать как же сильно он скучает. Юнги потерял, и он жалеет в какой-то степени, что вся его жизнь целиком и полностью принадлежит асфальту, реву мотора и непреодолимой жажде скорости. Для Юнги это место единственное, что связывает его с прошлым, от которого отказаться он не в состоянии, да и без желания совсем. И не только смерть забирает любимых, сама жизнь делает это с завидной хладнокровностью, словно отрывая кусок живой плоти и заставляя жить дальше двух покалеченных. Разводит их пути, ставит по разные стороны баррикад и заставляет смотреть друг другу в глаза, словно они никто, словно чужие, словно не были одним целым еще какое-то время назад. - Для тебя в этой жизни нет фаворитов, кроме долбанной трассы, Юнги! Я хотел, чтобы такими горящими глазами ты смотрел на меня, а не на асфальт, не на дым из-под колёс, не на свой Хендай! Я хотел быть чем-то значимым для тебя, но меня всегда опережала твоя тачка. Юнги затягивается, наполняет легкие дымом, который, он чувствует, выжигает до тла все его нутро. Раннее утро всегда самое тихое. В промежутке между четырьмя и пятью часами даже птицы замолкают, ветра нет и не слышно ни одного звука в радиусе ста метров, как минимум. Здесь, на высоком холме, весь город как на ладони, спит ещё, но уже готов встречать новый день. У него после гонок всегда дикое желание наблюдать рассвет именно с этой точки, ведь обзор лучше и воспоминания слаще. Здесь когда-то давно он был счастлив. Не так как сейчас, а так как нужно. Он любил, обнимал того, кто любил его в ответ не менее горячо, он видел первые солнечные лучи на горизонте и думал, что так будет всегда. Что он всегда будет иметь возможность касаться, держать за руку, смотреть в дорогие глаза и слушать смех, что цветами распускался в его груди. Если прикрыть глаза, то можно даже вспомнить запах его кожи, можно снова уловить легкое шевеление рядом, будто он снова здесь, но это лишь игра воображения. Жестокая, беспринципная, но все равно столь желанная, что Юнги приезжает сюда снова и снова, год за годом, неделю за неделей. Мин часто слышит про себя: холодный, жёсткий, бесчувственный, бессердечный. У него на это всегда лишь один ответ: никакого. Он не собирается их переубеждать, наоборот даже, рад, что его считают таким. Рад, что не подаёт вида, рад, что люди не знают его слабостей, точнее всего одну. У него абсолютное отсутствие страха перед скоростью, перед поворотами и перед самой жизнью, наверное, потому что его единственный страх уже когда-то давно воплотился в жизнь, ну а бояться теперь ему больше нечего. Юнги выжимает педаль газа, чувствует довольное урчание где-то под капотом, видит стрелку спидометра, что плавно ползёт вверх, придерживает руль слегка совсем, потому что дорога в это время практически пуста. Ее заполняет лишь свет от первых лучей солнца и редкие авто, что плетутся, будто черепахи. Он поправляет зеркало заднего вида, ждёт, а потом ухмыляется, когда позади него, словно из ниоткуда, выныривает тачка с проблесковыми маячками. - Ну привет, детка, - он проводит большим пальцем по губам, бросает еще один взгляд на своего преследователя и поддаёт газу. Они оба здесь понимают, что один за другим никогда не угонится. И дело даже не в скорости, не в умении, дело тут скорее в жизненных приоритетах, в характере и в самом сердце, что начинает колотится как бешеное. Чувствует родное, видимо. Мин обгоняет одну машину за другой, что раскиданы по дороге, словно шашки, посматривает в зеркало и снова улыбается. Он так редко это делает, что щеки непроизвольно сводит с непривычки. А чёрная патрульная машина, словно приклеенная, выполняет манёвр за манёвром, точь в точь копируя стиль вождения Юнги. Парень откидывается на сиденье, убавляет звук в колонках, чтобы не слышать ничего, кроме звука своего грохочущего сердца и рева мотора, который взрывается с новой силой, когда нога сильнее нажимает педаль газа. И вот она зависимость, на лице у того, кто выкручивает руль Хендая на повороте, кто, свистя шинами, влетает в него аккуратно, не задев бампером фонарный столб. Вот она зависимость, что влетает в поворот следом, что не отстаёт, не сдаётся никогда и что так отчаянно хочет его поймать. В глазах Мина практически кайф, а на губах все та же улыбка, он влетает в очередной поворот в едва заметный проулок и резко тормозит, потому что перед ним вырастает препятствие в виде стены. Тупик. Его преследователь, словно зверь, крадётся медленно очень, знает потому что, нет выхода у того, кто был раньше ближе всех, роднее всех, за которым не нужно было гнаться, кто сам нёсся в его объятия, а теперь вот удирает от него, прячется по проулкам, хотя наверняка желает быть пойманным. У них двоих из общего буквально все, начиная от воспоминаний, заканчивая любовью к машинам. Но у одного эта любовь граничит с одержимостью, а у другого - со здравым смыслом. Один живет сегодня и сейчас, а другой предпочитает думать наперёд, строить планы и раскладывать свою жизнь по полочкам. Юнги часто дышит, не может отвести взгляда от того, чей силуэт вырисовывается в тонированном лобовом стекле патрульной машины. Даже его руки начинают дрожать, ведь зависимость, ту которую подавляют, ту, что гасят изо дня в день, вылезает наружу и достаёт все самое болезненное и счастливое одновременно. - Чего же ты ждёшь, детка? - Юнги облизывает пересохшие губы и сжимает крепче руль Хендая. - Ты же так давно этого ждал. Он нажимает разом педали газа и тормоза, и из-под колёс вырываются клубы дыма с запахом жженой резины, скрывая в дыму того, кто все еще медлит и все ещё не решается открыть водительскую дверь. Колёса шлифуют асфальт, прокручиваясь на месте и дразня своего преследователя, почти весь проулок уже в белом дыму, от стен отражается и оглушает дикий рёв мотора, который Юнги не жалеет. Он в последний раз посильнее давит на педали, а потом отпускает, и машина глохнет. Дышать. Дышать. Дышать. Закрыть глаза и дышать. Ловушка. Ты в ловушке, Мин Юнги. - Мне нужно так мало. Все, что я хочу, заключается лишь в нас двоих. Не в тебе и в твоих гонках, а во мне и в тебе, в нас обоих. Мне нужны отношения, Юнги, отношения двух взрослых людей, - парень с волосами цвета жженого сахара выглядит напуганным и одновременно невероятно милым. - Ты не ценишь свою жизнь, не ценишь того, что у тебя есть. Ты не боишься за себя и плюешь на мнение каждого, даже тех, кто любит тебя! - Это не так, - Юнги хватает парня за рукав, но тот вырывается и его лицо, ах, лучше бы Юнги никогда не видел его такого выражения. - Ты разочарован? - Да, черт возьми. Тишина. Ни звука вокруг. Там за поворотом город уже проснулся, спешит по своим делам, спешит жить ту жизнь, которую запланировал, а Юнги сидит в машине и не решается посмотреть правде в глаза. В какой-то момент ему кажется, что он слышит шаги - глухие, но ударяющие по его сознанию слишком сильно. Он весь сжимается в тугой комок и буквально заставляет себя распахнуть глаза и впиться взглядом в зеркало заднего вида. Что может разбить сердце? Слова и действия, безусловно, а ещё предательство, отсутствие эмоций как таковых, отсутствие взаимных чувств, возможно. Сердце Юнги уже разбивалось однажды, он знает, каково это, помнит это чувство и его послевкусие так ярко, словно это было только вчера. И вот сейчас он чувствует на языке снова этот горький привкус, снова хочется кричать почему-то - от отчаяния ли, от бессилия ещё быть может, потому что всё, что он видит сейчас, наполняет всю его жизнь последние несколько лет. Пустота.* St. Mary, Misdom - Blind *
Оставаясь наедине с самой собой, многие вещи видишь совершенно в другом свете. Смотришь в зеркало, и здесь уже другая ты, не та совсем, что была еще час назад, когда ты светилась, подобно включенной лампочке. Выключатель щелкнул, дверь за спиной хлопнула, и вот Дженни снова погружается в свой ярко-розовый мир. Розовые стены, розовые шторы, розовый плед на кровати и розовый медведь в углу. Смотрит на нее своими огромными невидящими глазами-пуговицами и вселяет не успокоение, а дикий страх. Рядом с Техеном тепло. Слишком мягко, уютно и спокойно. Безопасное место или "кокон", так окрестила она уже про себя то пространство, в котором находилась последние пару дней. Техен - это забота, это разговоры, где она вся, словно голышом перед ним, не прикрыться, не спрятаться, не сбежать. Сейчас, сползая на пол по закрытой двери своей спальни, Дженни чувствует смертельную усталость, будто все это время была не собой, а каким-то другим человеком. Она наблюдала, словно со стороны, за той, кто, не стесняясь, делилась своими страхами, кто смеялась так громко, что в какой-то момент казалось, будто можно оглохнуть от такого звонкого смеха. Та другая чувствовала себя защищеннее, мчась по трассе на скорости в сто сорок километров в час, чем эта Дженни здесь и сейчас, в собственной комнате. Волшебное действие Техена испарилось вместе с его уходом, и теперь Джен будто просыпается от дурмана, от того эффекта, что Техен на нее оказывал. Сейчас она, вроде как, и мыслить здраво может, не касаясь его, не слыша его дыхания, да и в поле зрения нет его улыбки, которая всегда такая до боли искренняя, что хочется кричать. В ее голове целый ворох мыслей, они валяются в беспорядочной куче, и нет смысла в том, чтобы пытаться со всем этим разобраться. Долбанное чувство дежавю наполняет каждую клетку ее тела и отмахнуться не удастся, ни в этом случае. - Такое уже было. Было не раз, - она зажмуривается сильно-сильно, так, что в глазах белые мушки летают, а нос начинает щипать. Каждый парень в ее жизни хоть на какую-то секунду, минуту, час уделивший ей внимание, моментально становился объектом ее "любви", обожания и привязанности. Каждый раз она думала, что это оно самое, то, о чем пишут в книгах, то, о чем поют в песнях, то, о чем постоянно твердит ее мать. И каждый раз любая ее история имела один и тот же финал: она оказывалась одна посреди своего розового мира. Никто не желал переступать порог, потому что возиться с таким ворохом проблем, что держит на своих плечах эта девочка семнадцати лет, никто не хочет. Выносить то внимание и всю привязанность, которой она одаривает - невероятно сложно и утомительно, и вообще, «они все не этого хотят». Но это Техен, тот самый Техен, который не стал ее лучшим другом, но однозначно стал кем-то, кто не чужой. Он говорит, что не ранит, он действительно волнуется и переживает, он… Ошибиться именно с ним до жути не хочется. Любой из тех других в итоге забывался, а здесь чувство такое, что он не забудется точно. Не так просто, не так, как со всеми. И лучше бы не переступать порог, лучше бы не обрекать себя на страдания, потому что они точно будут. Будет счастье, безусловно, будет чувство такое, какого не было, возможно, прежде, а в конечном итоге она останется здесь, за этой дверью, будет снова гонять мысли и искать причины, будет напиваться, закрываться от друзей, от себя и от всего мира. Так к чему тогда риски? Дженни не рисковая, она трусиха на самом деле. Не гоняется вслепую за мечтой, не мечтает о чём-то глобальном, ей бы выстроить в ряд мысли и следовать четкому плану, который не будет давать сбой, вот тогда она будет чувствовать спокойствие и уверенность. А в этом конкретном случае нет никаких гарантий, что в итоге не размажет, что в итоге все выживут, и сердца их останутся целыми. Поэтому нужно встать и снова выйти на сцену, нужно снова быть той собой, к которой все так давно привыкли. Минутную слабость она себе, конечно же, не простит, но дать шанс свернуть на иной путь точно сможет.* Smash Into Pieces - Broken Parts (Acoustic) *
Сны порой бывают настолько реалистичны, что проснувшись, лежишь и пытаешься понять, в какой реальности из возможных ты находишься. Сердце бешено несётся галопом, легкие работают на пределе, а глаза открыты так широко, будто первые хотят вынырнуть из того кошмара, что только что видели. В горле пересохло и саднит, хочется покашлять, но все тело будто налилось свинцом, руки и ноги отказываются подчиняться, даже странно, что есть возможность наполнять легкие воздухом, раньше и это ей было недоступно. Она задыхалась. Каждый раз, просыпаясь в агонии, Юна не могла сделать и вдоха, а теперь вот дышит, и это даётся ей легко. Так, как раньше не удавалось точно. Дверь резко открывается и Чонгук на пороге. Дышит тяжело и часто, смотрит на неё, брови хмурит и потом: - Ты кричала. Не кошмар точно. Взгляд его переживающий, взволнованный, глаза даже в темноте блестят, или это луна бросает на него свой свет. Но даже так он не выглядит угрозой, не выглядит тем, от кого нужно защищаться, а у Юн всегда первая реакция такая: оценивает, не представляет ли опасности тот, кто так старательно пытается войти в ее жизнь. - Просто сон, - тело снова подчиняется, Юна садится в кровати и подтягивает колени к груди. - Мне остаться? - он все ещё стоит на месте, не пытается приблизиться, не пытается с ногами залезть в ее сердце, но почему тогда она чувствует обратное? Почему ей кажется, что с каждым своим словом и действием он приближается к ней на сумасшедшей скорости? - Нет, все в порядке, - Юн делает вдох, но попытка прогнать свои страхи проваливается, как и всегда, собственно. Руки ходят ходуном, она сжимает пододеяльник в кулаки, пытаясь унять эту дрожь, абсолютно не нужную сейчас и такую явную, что парень перед ней все же замечает это ее «все в порядке». Чонгук усаживается на край кровати, поправляет одеяло, а будто всю ее жизнь. - Не нужно от меня прятаться. Если не доверяешь, я понимаю, дай нам обоим время. Но бороться со своими страхами в одиночку не обязательно. Знает ли он, что ее страхи, это вся она сама? Соткана из них, пропитана насквозь. Но зато сейчас он ее накрывает своей уверенностью и спокойствием, и это буквально заставляет ее зависеть. - Останешься? - улыбка касается лишь уголков ее губ, но для него это уже много. Он ей кивает и улыбается тоже - легко, обнимающе и так для него естественно, что никаких сомнений не остаётся в том, что и она сама нашла свою зависимость. И тут дело даже не в Чон Чонгуке, дело тут не в его словах или действиях, дело, скорее, в ее чувствах, таких непонятных, неизведанных, они распускаются в ее душе, подобно огненным цветам, так же сильно обдают ее своим жаром, и ещё не ясно как же приручить, как обуздать их. А что же скажет совесть, та, что крепко дремлет сейчас, когда Юна наплевав на то, что «должна», делает то, что требует от неё ее кукловод? Она чувствует на своих запястьях тонкие шелковые нити, которые натягиваются все сильнее, она чувствует, как эти самые нити давят на ее шею, и ведь от них никуда не спрятаться, ничем не разрезать, они способны ее убить, но никак не освободить из своего плена. «Трусиха», - проносится у неё в голове. Быть честной с ним - значит, сдаться Джиену; поддаться Джиену - значит, выиграть время для чувств, которые уже вот-вот. Плевать, что итог по сути будет одинаков. Мы все эгоистичны в своих зависимостях, ее наркотик смотрит на неё глазами, полными странных надежд и целыми мириадами звёзд. И нет разницы, когда она осмелеет: сейчас или чуть позже. Ей нужно время, чтобы насладиться, нужно время, чтобы побыть с ним ещё немного.