* Marshmello - Here With Me *
Придавать смысл обычным вещам - одно из проявлений сентиментальности? Или же желание сохранить, закупорить воспоминание, закрыть его в коробке или положить на полку есть ни что иное как проявление твоей эмоциональной привязанности к своему прошлому? К тем людям, что остались там или к тем, кто до сих пор находится с тобой рядом, к событиям, произошедшим год назад или всего лишь неделю назад, а, может быть, и десятки лет уже прошли. Хранишь билет в метро или фотографию, где нет ничего, кроме твоей руки и чьей-то ещё, того, кто был для тебя всем, кто дарил тепло, своё плечо, когда страшно, свои улыбки и свой смех, а потом ушёл и забрал это с собой. Но выкинуть фото рука не поднимается, как и помятый шлем, что на полке пылится уже несколько лет. От него и проку-то уже нет, но вот посмотришь, вспомнишь дорогие глаза, морщинки у глаз и сморщенный во время улыбки нос, и это уже не просто шлем, а то, что сердце заставляет чуточку сильнее сжиматься и электрическими импульсами прямо в мозг сигналы посылать. У Техена с отцом не было какой-то особенной связи эмоциональной, ментальной, неважно. Тот был отцом в том смысле, что совершал самые базовые действия по отношению к своей семье. И для Техена тогда это было вполне таким обычным делом, это уже потом он понял, что одна из причин развода его родителей была именно в том, что нежелание отца жить той семьей, которую они пытались построить, было слишком осязаемо. Это понимали все, кроме Техена. Из всех воспоминаний об отце, что греют техенову душу, лишь одно выделяется на фоне других и бережно охраняется. Один-единственный раз, когда его отец был папой. Он в тот вечер смеялся громко и прижимал сына к себе так сильно, что тот задыхался. То ли от смеха, то ли от сильных рук своего отца. Ким-старший рассказывал одну историю за другой, сидя на бетонном полу их гаража и закручивая гайки на своём Харлее. А Техен не мог оторвать от него взгляд. Он был героем для него в тот вечер, почти Капитан Америка и Тор в одном лице. В тот вечер он подарил ему свой старый шлем с кожаным ремешком и потрескавшейся краской, а для парнишки он стал чем-то вроде сокровища, а в дальнейшем и мечтой. Было так тепло в тот вечер. Обычный вечер, как и сотни других до этого. Отличался он лишь тем, что Техен проводил его в гараже с папой, а не, как обычно, лёжа на полу своей комнаты и читая комиксы. «Это лето будет одним из лучших», - подумал тогда Техен. Ему всего тринадцать, он недавно выиграл школьную олимпиаду, получил «Пять» за проект по биологии и «Четыре» за контрольную по математике. Он не силён в точных науках, но старается изо всех сил, потому что родители его хвалят за успехи. Ему тринадцать. Он ездит на велосипеде, рисует закаты в альбоме и хвастается бабушке новыми выученными словами на корейском; он обожает свои кудряшки и собирает комиксы с супергероями, развешивает рисунки на стенах в комнате, а самые красивые - над столом, чтобы смотреть на них, когда учит уроки. Техену тринадцать; ему бы наслаждаться детством, ругаться с родителями из-за порванных штанов, пробитых колёс на велосипеде и вновь забытом где-то рюкзаке. Но он стоит наверху лестницы в этот летний тёплый вечер, он только пришёл из гаража, помыл руки и переоделся, поставил папин подарок на самое видное место, чтобы смотреть на него и мечтать о собственном мотоцикле. Но он оцепенел, замер на месте и будто врос ногами в холодный пол, он смотрит, как отец выходит за дверь с огромным чемоданом и чёрной сумкой, что всегда сопровождала его в командировках, а мама стоит перед этой самой дверью, сложив руки на груди и опуская голову, как только дверь закрывается. Это был отличный вечер. Самый лучший из тех, что Техену приходилось проживать. Но реальность оказалась огромным чаном с ледяной водой, который только что перевернулся над его головой. Внезапно стало холодно. Холодно и страшно. Мамины плечи не дрожали, она не плакала. Ее глаза не были красными, когда она повернулась и посмотрела на сына, а он был растерян, напуган и брошен. Именно таким он себя почувствовал тогда. Брошенным. Это же был отличный вечер. Один из тех, о которых хочется вспоминать снова и снова. Но теперь вдруг такое ощущение родилось где-то в районе солнечного сплетения, что он был всего лишь прощальным подарком. Оставшись с собой один на один в комнате, что теперь неистово давила своими стенами, прижимала потолком к самому полу, Техен вдруг понял, каким глупым и наивным был все это время. Он пытался быть идеальным для тех, кому это было совершенно не нужно. Его родители варились в своих проблемах, в то время, как их сын лез из кожи вон, чтобы показать им, каким он может быть умным, прилежным и послушным. Он возненавидел все, что до этого так сильно любил. На пол полетели рисунки со стен, они опадали, как осенняя листва, измельчённые в мелкое крошево, кружились медленно и падали к самым техеновым ногам. Комиксы, что аккуратной стопкой были сложены на столе, летели в стену, мялись, рвались, уничтожались под всхлипы и вой своего хозяина. Но всю ярость и боль парнишки взял на себя старый отцовский шлем, что возвышался на полке, и уже успел запечатать в себе те воспоминания, которые в один миг стали и самыми лучшими и самыми ненавистными. Он швырнул его в стену, а потом ещё раз и ещё, а когда на его боку образовалась вмятина приличных размеров, Техен вытер слёзы и поднял его за кожаный ремешок. Он вновь положил его на полку, на самую середину на уровне глаз; протёр его ладонью, поправил ремешок и застежку. Ведь какой бы сильной сейчас не была его боль, она раз за разом врезалась в то, что все ещё жило в сердце мальчишки - в любовь к своему отцу.****
При самом рисковом и необдуманном раскладе, воздух сейчас хлестал бы его по лицу, раздувал волосы и не щадил глаза, они бы слезились и дорогу не было бы видно. Но Техен ответственный. Всегда таким был. Пусть и в последнее время он давал себе слабину в виде травки или бутылки крепкого алкоголя, но садясь за руль своего нового железного друга, он не забывает про защиту. Поэтому его плечи надежно обтянуты черной, совсем новой, кожаной курткой, а на голове покоится шлем, тоже черный, естественно. Он сжимает руль крепко, но не слишком, ведь главное в управлении мотоциклом - это чувствовать меру: в скорости, в силе наклона на поворотах, в маневренности, и, главное, в уверенности в собственных силах. Юнги был прав, когда говорил, что Техену нужно поумерить пыл. Когда несешься вот так, по абсолютно пустой трассе, где-то в окрестностях Сеула, невольно хочется добавить газу, крутануть рукой и услышать дикий рев зверя. Но Техен ответственный, всегда таким был. А теперь, когда его куртку крепко сжимают тонкие руки Дженни, что сидит сзади, Техен контролирует, кажется, каждую клеточку своего тела. Он не позволяет себе отвлечься на собственные ощущения, не позволяет отвлечься на ее руки, что ладошками лежат на его животе. Пусть и сквозь куртку, но, кажется, что он чувствует их тепло. Не может не улыбаться, не может унять свое сердце, что скачет в груди, как сумасшедшее, две его страсти сейчас с ним, а от этого можно улететь в сам космос, если, опять же, не контролировать себя и свои эмоции, а Техен, как мы уже знаем, ответственный. Он чуть сбрасывает скорость перед поворотом, легко входит в него, чувствуя, как руки девчонки крепче сжимают его талию. Боится, милая. Но кроме ответственности, у Техена еще сильны чувства к ней, он хочет заботиться, хочет показать ей весь мир и все, что за ним. Хочет показать, что опасности от него ждать смысла нет, что влюблен по уши, что не задушит он ее своими чувствами, а даст время привыкнуть и понять, и довериться, и самой влюбиться. Она со своими нарушениями эмоциональной привязанности уязвимая, боязливая, как кролик, ищущая тепло и безопасное место, а Техен и есть то безопасное место, где она может укрыться и не бояться больше. Рядом с ней он ощущает силу такую, что даже в глазах мутнеет, он дышит ей, чувствует кожей ее присутствие и главное здесь - не опьянеть, ведь она дурман, тот наркотик, что не найдешь больше нигде. Стрелка на спидометре указывает на сто пятьдесят, а сердце Техена - прямо на Дженни. "Вот бы сохранить это чувство навсегда", - думает он.Вкусив это впервые, ты больше не сможешь остановиться. Это как наркотик, понимаешь? Но тут немного другое. Ты будто взлетаешь. Чувство свободы опьяняет, Техен-и.
И ведь это совсем не про скорость. Это про то, что в груди пожаром и ярким пламенем горит. Про то, что не потушить ничем, не загасить и не обезвредить.* Sad Heroes - Sunny Side Down *
Ноги мерзнут, Юна притягивает колени к животу, накрываясь одеялом до самой макушки, в своих жалких попытках согреться. Голова болит и плечо пульсирует слабо, но даже это не способно развеять то спокойствие, что окутывает ее до самых кончиков пальцев. Это странное, очень странное и незнакомое ощущение, оно раскатывается теплом по щекам, по закрытым векам, по шее, пробегает мурашками по спине и заставляет съёжиться ещё сильнее. Вакуум, в который она попала, будто заглушает шум остального мира, создавая то пространство, которое незнакомое, но такое манящее. Здесь повсюду витает смесь сигаретного дыма, ментола и чуть сладковатого парфюма. Юн утыкается носом в подушку и вдыхает поглубже. Вот бы запечатать этот аромат навсегда в своей памяти, вот бы иметь возможность достать его из кармашка и вновь ощутить на своих волосах, на одежде, на пальцах. Как маленькое невесомое напоминание о том, что кто-то, кто не Джиен, кто-то, кто не Дракон, может относиться к ней иначе. Кто-то, кто заклеивает ее ссадины пластырем, кто-то, кто несет на руках до дивана, кто-то, кто подстригает ей волосы. Юн до сих пор чувствует ту легкость, которую она ощутила этой ночью. Глупо и странно, но ей правда стало чуть легче, когда на пол полетели черные пряди, когда звякали ножницы, когда Чон задерживал дыхание, потому что старался очень, когда он поглядывал на нее в зеркало из-под своих длиннющих ресниц и встречался с ее покрасневшими от слез глазами. Слезы сами собой прекратили литься, а руки дрожать. Это и правда странно, но то, как Чонгук действует на нее успокаивающе, она заметила. Его действия вчера, его слова - все было о том, что Юн не знакомо. Но все это омрачает лишь удушливое предчувствие кошмара, что непременно настигнет. Ее. Чонгука. Их обоих.- Ты должна сблизиться с Чонгуком. Залезь в его койку, в душу, мне все равно. Но он должен хотеть сдохнуть за тебя.
Дракон играет в свою сумасшедшую игру, где правила известны только ему. Что все они его пешки, Юна знает, и что по итогу он хочет получить, тоже понимает. Он втягивает ее в игру в качестве не игрока точно, его желание подобраться к Чонгуку слишком очевидно. А так же она понимает, что он не остановится ни перед чем. Он выбрал своей пешкой именно ее, ту, которую скрывал ото всех, ту, что ему по крови, но не по сердцу, ту, которая эту кровь самую ненавистью сжигает и всем своим существованием в целом. Он понял, видимо, что есть что-то, что точно существенно между ней и Чон Чонгуком, тем, кто Джиену поперек горла. А если и не понял, если просто кинул Юн, словно кость на съедение зверю, то это хуже во сто раз. Только вот Чон-то не зверь, он скорее тот, кто встанет между ней и хищником, хотя сам же им и является.- Но зачем тебе это?
- Затем, что империи нужен новый король.
Чонгука и Джиена связывает общая страсть - скорость, что на языке горьким привкусом адреналина, но различие, такое слишком явное и очевидное, даже для Джиена, есть, и оно погубит кого-то однозначно. И он ведь верит, что не его точно. Джиен жесток и безумен в своей страсти, он не пренебрежет самыми мерзкими способами достижения своей цели, Чонгук же на такое точно не способен. Ведь он тот, кто между ней и братом, тот, кто пластыри - на колени, тот, кто не осудил ее ни разу. В дверь тихо стучат, Юн выныривает из-под одеяла, но голоса не подает. Дверь не открывают, но и стука теперь больше нет, легкая тень, что виднеется снизу из-под двери ненадолго замирает, а потом исчезает. Солнце уже оказывается вовсю заливает комнату своими лучами, Юна тянется за телефоном, который лежит рядом на подушке, и экран высвечивает ей всего лишь половину девятого утра. И даже ни одного уведомления: ни от Джиена, ни от Джен сообщений нет, да и звонков тоже. Такого не было примерно... никогда. Брат всегда обрывал ее телефон, даже если она задерживалась на какие-то минуты, но сейчас не делает этого по понятным причинам, ведь это его трудами она вчера осталась на улице, а Джен в принципе до жути общительная, присылает Юн гороскопы каждый божий день для них обоих, мемы, прогноз погоды даже, неизвестно только, зачем, ведь сама всегда одевается так, будто живет где-то в Калифорнии, а потом ноет целый день о том, как ей холодно. И сейчас, когда от Джен нет ни единого сообщения, Юна очень удивлена. Не настолько, конечно, чтобы тут же ей звонить и спрашивать, не случилось ли чего, но настолько, чтобы позвонить ей чуть позже. В квартире тихо, слышен лишь приглушенный шум машин где-то на улице. Юна заворачивается в одеяло и касается пальцами ног холодного пола. Комната напоминает номер в отеле: слишком пусто и слишком чисто. Здесь будто никто не живет. Нет ничего, что могло бы рассказать о хозяине этого жилья: ни фото на тумбочке, даже самой тумбочки нет, большая кровать, шкаф из темного дерева напротив, с зеркалом на дверце. Зато по запаху можно легко определить присутствие Чонгука. У Юн в голове он так хорошо отпечатался, что уже, кажется, ничем его оттуда не выгонишь. Чонгук. Она касается пальцами волос, что теперь ей даже до плеч не достают, и почему-то улыбается. В гостиной никого. Юна заворачивается плотнее в одеяло, здесь оказывается даже холоднее, чем в спальне. Еще бы, окно открыто, прозрачные шторы чуть колышутся от ледяного осеннего воздуха. Юн закрывает створку, поворачивая ручку до упора, и вся ежится. Только теперь она улавливает чуть горьковатый запах с кухни. Не успевает она сделать и шагу по направлению к ней, как входная дверь открывается, и Чонгук, скидывая на ходу ботинки, буквально заваливается в прихожую, держа в руках сразу несколько огромных пакетов. Они оба замирают, глядя друг на друга огромными испуганными глазами, и все помещение моментально пропитывается чувством неловкости и стыда, Юна ощущает это липкое и противное, оно оседает на коже, на волосах, попадает в ее легкие при вдохе и заставляет отвести взгляд. Только тогда Чонгук отмирает и делает шаг в гостиную. - Извини за это, - он ставит пакеты на пол и указывает рукой на одеяло, в которое Юн зарылась по самый подбородок. - Я готовил. - Готовил? - Да, - он чуть улыбается, а его щеки слегка розовеют. Вот это номер, Чон Чонгука можно засмущать! От нового открытия у Юн даже что-то щекочет внутри и хочется засмеяться, но она с огромным трудом подавляет в себе такое новое и странное чувство. - Я сжег пару блинчиков, но остальные вроде ничего. Есть хочешь? - Эммм... нет, спасибо, - плечи Чонгука слегка поникли, а воодушевление, что до этого читалось на его лице, моментально стерлось. - Если только кофе. Я правда не голодна. Он снова слегка улыбается, а напряжение, вроде как, даже исчезает между ними. - Ну кофе, так кофе. Идем, - он снова подхватывает пакеты и несет их на кухню. Юн перетаптывается с ноги на ногу и в нерешительности следует за ним. - Когда ты успел купить все это? - Юна залазит с ногами на кресло, поджимая их под себя, все еще дрожа от холода. - Я слышала, как ты стучался в комнату минут десять назад, - Чон выкладывает продукты на полки холодильника, тщательно сортируя и даже закусив губу от напряжения. Юна и подумать не могла, что Чонгук из тех, кто любит порядок во всем. Странно, что он не шарахается от нее, ведь Юн - это самое разобранное создание в мире и ее жизнь далека от идеальной, в ней постоянный хаос и разруха. Посреди всего этого идеального порядка и самого идеального Чон Чонгука она чувствует себя мусором, той, кому здесь не место явно. - Доставка, - говорит он и с довольной улыбкой машет упаковкой салата перед собой. - Ах, действительно. - Итак, теперь кофе, - закончив с холодильником, Чон достаёт чашки для кофеварки и с удивительной ловкостью начинает колдовать над ней. - Ты хорошо с ней управляешься, - кивая на кофейный аппарат, говорит Юн. - Подрабатывал барменом после школы, - он бросает на неё короткий взгляд и снова возвращается к своему занятию. - Заметила ещё на вечеринке. Тот коктейль был и правда вкусный, - желание заполнить пустоту квартиры разговорами ни о чем, лишь бы он не спрашивал о том, о чем она говорить не хочет, о том, что внутри нее гниет и стонет противно. - Ну, я старался, - коротко пикнув и выплюнув последние капли кофе, машина шипит и выключается. Чонгук ставит перед девушкой две чашки и садится напротив. Он вмиг становится серьезным, складывает руки перед собой, и Юн знает, что это значит: он ждёт объяснений. И как бы она не хотела, как бы не старалась скрыть эту отвратительную часть себя и всей своей жизни, рассказать она должна хотя бы потому, что он оказался уже втянут во все это дерьмо. А потом и она сама ему позвонила, чтобы оказаться сейчас здесь перед ним, совсем беззащитной и даже не сбежать и не спрятаться за ложью, ведь он видит ее насквозь, каждую ее невысказанную мысль чувствует. В ней сейчас борьба идет, но кто за что воюет - не ясно. Страх перед Джиеном, что сковывает ее по рукам и ногам, и желание, дикое, внезапное и такое пугающее, защитить одного Чон Чонгука, что сидит перед ней и ждет откровений из ее дерьмовой жизни. - Я знаю, что ты хочешь, но я не могу тебе рассказать всего, - Юн обводит пальцем ободок кружки, снова, снова и снова, в попытках утихомирить свои накалённые до красна нервы. - Окей, расскажи то, что я должен знать. Я заслуживаю этого, не так ли? Он прав, черт возьми, но тяжело, очень тяжело кого-то впускать снова в свою жизнь, открывать запертую часть себя. А слова Джиена все ещё стучат в ее голове и презрительно напоминают ей о том, с какой целью она сейчас здесь перед ним, раскаленная живая приманка должна играть и изворачиваться, словно уж, словно ей все равно, словно он - Чон Чонгук - ничего не значит. А ведь значит почему-то. Хотя бы потому, что сильный, хотя бы потому, что ему отчего-то понадобилось спасать семнадцатилетнюю девчонку. Он сам еще не понимает, какую угрозу она для него несет, каким несчастьем и разочарованием может стать. Что ей нужно сделать для этого? Открыться? Или достаточно будет лжи? В другой ситуации Юна не стала бы и задаваться подобным вопросом, ведь выбор всегда был очевиден. Ложь всегда давалась ей легко, ведь иного варианта у неё попросту не было. Но он. Он так смотрит, будто знает, что она сейчас мечется из стороны в сторону, сомневается, рыщет в поисках верного решения. Он ей не помогает совсем, сидит и ждёт, когда она сама сделает этот шаг. А вот уже в какую сторону - это будет видно по тому, каким будет ее ответ. И невероятно сложно снова нацеплять одну из своих многочисленных масок, для того, чтобы сыграть на отлично, для того, чтобы просто остаться живой. Не собой даже, а просто живой, просто иметь возможность наполнять свои легкие воздухом, просто существовать. - Что ты хочешь услышать? Слезливую историю о том, как брат издевается над младшей сестрой? Ты и так это уже понял. - Это произошло из-за меня? Юн долго смотрит на него, на его брови, что чуть сведены на переносице, не так, будто он злится, и совсем не так, будто обеспокоен, скорее так, словно сосредоточен и собран; в его глаза, что всегда такие темные, но непременно обволакивающие и согревающие, словно черный кофе, что в ее кружке плещется. - Нет. Это бы все равно произошло, просто теперь... Все изменилось, - она вся сжимается будто, хочется сбежать, снова. Она это умеет, быстро бегает, особенно от себя самой, а уж от одного Чон Чонгука, что своим проницательным взглядом ее душу вспарывает, словно лезвием, и подавно. - Я сказала, что меня не нужно спасать, но там на пляже ты мне дал то, что в итоге заставило меня сомневаться. - И что это? - Надежда. - Но ведь надежда - это не плохо? - Это иллюзия. Иллюзия того, что все может быть лучше, чем есть на самом деле. Что есть шанс на лучшую жизнь. На свободную жизнь. Надежда лжет, а в итоге убивает. - Лжет не надежда, а люди. Люди же и убивают. Ты же здесь, а значит все-таки надеешься, что я действительно могу помочь тебе? Знал бы он, по какой именно причине она здесь, не был бы таким терпеливым и внимательным с ней. Знала бы она, что причина, по которой она сейчас смотрит на него, лживая, как и она сама в этот момент. - Я уже думаю, что было ошибкой позвонить тебе. - Ошибкой бы стало, если бы ты осталась с ним, - Чон отпивает из кружки, а его взгляд становится жестким лишь на мгновение, но Юн хватается за это мгновение, понимает - злится, от того знает, что на верном пути. Лживом, скользком, но верном. И Джиен, чертов братец, толкнул ее на этот путь, но она же позволила. Позволила себе вновь испугаться его угроз, позволила проникнуть страху в каждую клетку своего тела и сжаться в испуге. А теперь вот приходится делать то, что делать совсем не хочется. - Под ударом теперь не только я, но и ты. Разве не боишься? - Нет, - опять такой уверенный и ни грамма страха в глазах нет. "Вот бы и мне так", - думает Юн. "Вот и мне бы перестать дрожать от одного только вида глаз лисьих, что прожигают из раза в раз дыру внутри размером с кратор." - Ты сказала, что привыкла к боли. Привыкла к той жизни, которая у тебя сейчас есть. От плохих привычек нужно избавляться, знаешь? Позволь мне, и я покажу, что бывает по-другому. - Зачем тебе это, Чон? Чонгук хмыкает и смотрит на свои руки. Этот вопрос уже звучал. И сейчас, как и в прошлый раз, у него нет ответа. Есть чувство, которое даже свой облик определенный не приняло, оно лишь напоминает о себе, слегка кружа его голову, туманя мозг, но определенно существуя. Безымянное, но теплое, неопределенное, но живое. - Когда-нибудь я смогу ответить на этот вопрос, но пока что я сам не знаю. Глаза в глаза. Теперь даже неловкости нет. У Юн - страх, у Чонгука - уверенность. У нее очевидно неверный выбор, у него стойкое ощущение, что та, что напротив, наконец-то доверяет. Может, и не полностью, но она здесь, а значит, начало положено, значит, он смог протоптать дорожку к ней. Теперь бы не сбиться с пути, не свернуть. Обратно он не вернется, знает, но она может: захлопнуть двери, передумать, отвернуться. - Я сделала выбор. - Ты выбрала правильно. "Только вот ты пожалеешь о нем", - проносится у Юн в голове. И ведь оба сейчас лгут. Кто-то себе, а кто-то вслух, оба невольно приняли правила игры, оба согласились стать ее участниками или ее расходным материалом.* LOWBORN - I Want Out *
- Мне плевать, каким способом тебе придется сделать это. Ты должен еще в зародыше задушить его стремление быть первым, - лица говорящего не видно. Он стоит спиной в своем чертовски дорогом костюме, тут даже такому простому обывателю, как Джиен, понятно будет, что он стоит не один десяток тысяч вон. - А "Тупик"? Мужчина поворачивается и впивается взглядом в того, кто напротив него, кто пытается выглядеть спокойным, как минимум, кто старается спрятать свой страх поглубже, кто губы сжимает в тонкую полоску, будто и правда не дрожит от страха перед этим человеком. - Ты думаешь, меня волнует это сборище неудачников? Избавься от Чонгука, а этот клоповник можешь забрать себе. Небоскреб, который действительно подпирает собой небо, выглядит угрожающе в темноте ночи, подсвечиваемый сотнями огней, среди всех этих бизнес-центров, и только потому, что принадлежит лишь этому человеку, повернутому на своем безбожно дорогом шмотье и жажде мести. Но Джиену, собственно, все равно, кто он и почему мстит какому-то парнишке, возраст которого только-только перевалил за двадцать. Он скалится лишь от одной только мысли, что на его стороне теперь есть кто-то еще, кто так же сильно мечтает стереть с лица земли милую мордашку Чона. Квон вдыхает морозный воздух и выпускает пар изо рта, улыбаясь во все тридцать два. Он всегда был азартным, сколько себя помнит. И азарт никогда ему не мешал, он всегда был на высоте, ведь талант нужен во всем, даже в таких делах, а помимо таланта у него есть нюх на успех, на то, что называется победой. И он не скупится на средства для достижения своей цели, если надо, он переступит через любого, даже того, кого своей семьей называет. Азарт и месть, месть и азарт, два слова, что на языке перекатываются сладкой карамелью. Для Джиена нет причины сомневаться в своем успехе, особенно, когда средством его достижения является его милая сестренка. - Мы же семья. Поэтому должны помогать друг-другу.