* St. Mary, Misdom - Blind *
Довольно глупо, наверняка, привыкать так быстро к чужому присутствию. Чонгук теперь без неё в собственном пространстве чувствует себя, словно в клетке. Теперь здесь будто все не так, в и без того пустой квартире стало невыносимо, веет сквозняком со всех сторон, хочется прикрыть все окна, а лучше вернуть ее на место, как и было. Он как уличный кот оглядывается все время, когда почудится что-то, будто шаги в коридоре или вздох чуть слышный из гостиной. Но нет, это лишь его фантазия и эхо недавнего присутствия Ким Юны. Она ушла всего-то пару часов назад, снова вывела его из себя своим твёрдым решением вернуться обратно. Туда, откуда, собственно, постоянно бежит. Чонгук вышел из себя, лишь проорав в своей голове тысячи матерных слов, и это тот максимум, который он себе рядом с ней позволил. Он с ней пытался вести диалог, как взрослый и пытающийся себя держать в руках человек. Он снаружи - само спокойствие, но видит бог, она его разжигает одним своим упрямством только. Она со всей серьёзностью придумывала аргументы, против которых у Чонгука был лишь один: «Я тебя никуда не отпущу». И все тут. Вот честно, взять бы и закрыть ее под тысячи замков здесь, в безопасности, чтобы она больше не рвалась туда, где плохо, больно, где воспоминания режут и бьют наотмашь с такой силой, что непременно рухнешь. Но чем же он будет тогда лучше Джиена? Чонгук позволяет ей выбирать, но даётся ему это решение невероятно тяжело. Каждый раз она выбирает неправильно, каждый раз сдает назад, когда должна нестись вперёд на всей скорости. Она своей детской душой все ещё ждёт, видимо, что брат ещё существует, что однажды Дракон исчезнет, что она его исцелит, только каким образом - непонятно. Он будто бы только звереет ещё больше с каждым днём и спасения не ждёт, не нуждается в нем совсем. Чонгук в какой-то момент почувствовал такое бессилие страшное, что вдруг сам испугался. Нет уж, он не сдаётся. Никогда не сдаётся и не отступает. Ким Юна, конечно, упрямая, но потягаться с ней в упрямстве Чонгук готов как никогда. Он смотрит в ночь, в небо, которое сегодня такое ясное, что видны все созвездия, они переплетаются между собой, наверняка что-то говорят, ведь видят больше, чем любой из живущих на этой земле и в этом городе. Если бы только звезды умели говорить, если бы только Чонгук умел читать их послания, тогда, возможно, он был бы чуточку внимательнее, немного более предусмотрительнее и, когда в дверь постучали бы, он бы не радовался так. Он бы не надеялся увидеть там ее, он бы не улыбался, его сердце не подпрыгивало бы к самому горлу и не душило в такой бешеной радости. Но звезды - молчаливые посланники, а может, они всего лишь наблюдатели? Смотрят с высоты своей на людей и лишь удивляются их глупости и отчаянию в какой-то степени, но как повлиять на то, над чем ты не имеешь власти? Лишь только обладать возможностью быть свидетелем чьей-то разрушающейся судьбы.* Mothica - buzzkill *
Дженни напилась. Она это ясно ощущает, но привычного покоя в голове не чувствует. Почему-то раздражает все: ее комната, что с этой неоновой подсветкой режет глаза и уже тошнит от розового цвета, если честно, ее отражение в зеркале, которое смотрит на неё с упрёком, даже мать, которая сегодня ведет себя необычайно адекватно. Приготовила ужин, улыбалась как припадочная, когда Джен показалась в коридоре, и даже не врывалась в комнату ни разу за вечер. Телефон ещё этот молчит так некстати. Написал бы хоть что ли один Ким Техен, чтобы потешить самолюбие одной пьяной мадам. Но ведь нет, он ведёт себя как чертов идеальный парень, даёт ей пространство, время и уважает в общем-то, что не делал никто абсолютно из ее бывших. И почему сейчас, лёжа поперек кровати, задрав ноги на стену и свесив голову с края, она думает только об этом кудрявом парне? Представляет его улыбку, глаза, что с таким теплом на неё всегда смотрят. Она даже чувствует кончиками пальцев его мягкие кудряшки, что выбиваются из пучка всегда и падают на лицо. Она бы их на палец с лёгкостью наматывала, смеялась бы от его шуток и нежилась в его руках. Она бы доверяла ему, честное слово, будь у неё хоть капля храбрости, будь она смелой хотя бы на какую-то долю больше. Но Дженни трусиха. Она в школе старалась слиться со стеной и затеряться в толпе, лишь бы он ее не увидел, лишь бы она его не увидела тоже. Ведь кто знает, сколько в ней самообладания, ведь кто знает, не станцует ли она на своих любимых граблях в очередной раз. Если бы точно знать, они ли это, знать бы, что путь, который такой заманчивый, который пахнет бензином и где слышен этот низкий заливистый смех, знать бы только, что он правильный, что нет вернее него. - Боже, Джен, прекрати, - она перекатывается на кровати, ищет ладошками телефон где-то на полу, а нащупав его, тут же тянет к себе ближе. Нужный номер набрать не сложно. Сложно собрать в голове нужные слова, чтобы получилось не слишком уж жалко. И это не выходит, Дженни просто не успевает, потому что мёдом разливается в трубке чуть сонное «Алло». - Знаешь, ты меня раздражаешь просто дико. Не надо быть таким, ясно? - она смотрит в потолок и считает на нем пластиковые звёздочки, что в свете неона расплываются в целые созвездия. - Ясно, - хрипит ей в трубку чуть слышно, а у неё под кожей зуд, хочется ему наговорить всякого, хочется наорать, сказать, что он придурок и ведёт себя отвратительно. Только вот это все будет неправдой ни в ее глазах, ни в его прекрасных - уж тем более. - Ты придурок, Ким Техен! - кричит ему, а сама улыбки своей сдержать не может. - Ладно, - шуршит там в трубке и выдыхает с шумом. - Соскучилась? - скрыть улыбку в голосе даже не старается, а ее пьяный мозг улавливает каждый импульс, каждый его сигнал, что даже на расстоянии попадает точно в цель. - Пошёл ты! Трубка летит снова на ковёр, а душа Дженни явно вне этой комнаты. Она сейчас скорее в той, что плакатами по всем стенам, там, где фото их, где шкаф с открытыми полками и старый шлем на одной из них прямо на уровне глаз. Ей до безумия хочется уткнуться носом в техенову шею, сделать вдох такой глубокий, чтобы задохнуться к черту от запаха его кожи. Он бы унёс ее за пределы галактики, за пределы сознания определенно, он бы совершенно точно стал ее космосом. Если бы только… Если бы только она не была такой трусихой. Штора чуть колышется от ночного воздуха, что врывается в комнату девчонки. Он гуляет по ней, как у себя дома, шныряет по углам, заглядывает под кровать любопытным зверьком, треплет пряди, раскиданные по подушке, пересчитывает ресницы на чуть подрагивающих во сне глазах и снова уносится прочь. Ее сон непривычно спокойный, может потому, что даже во сне она не остаётся одна, а может, действие алкоголя сегодня вкупе со звуком техенова сонного голоса в трубке возымело такой эффект. Легло пластырем на ее сердце, залатало, зашило, заклеило. Ночь прекрасна, когда успокаивается от метаний одна душа, пусть на время, но все же познав покой однажды, она снова, быть может, захочет вернуться туда. Ночь прекрасна, даже если оставила без сна одного кудрявого парня, который в свете луны не может сдержать улыбки, и который до сих пор прижимает к груди телефонную трубку. Техен думал много перед сном: о Дженни, о себе самом, о них вместе, он даже не понял, как уснул, но был так рад проснуться, когда в телефоне высветилось ее имя. Эти ее попытки оттолкнуть его все больше притягивают, он все больше убеждается, что Дженни сама вся погрязла в чувствах, но признавать этого не хочет. Пока что. А Техен терпеливый, у него впереди вся жизнь для того, чтобы убедить девчонку в своей честности и искренности, у него впереди дни, недели, месяцы беспробудной любви к ней, и он готов подождать еще немного. Это совсем не сложно. Пусть она только вот так звонит почаще посреди ночи, кричит на него, ругается голосом своим милым, пусть и пьяным, видимо, но зато она позвонила же. А значит определенно думала об одном Ким Техене, который, в свою очередь, не переставал думать о ней. Пусть она продолжает кидать на него взгляды в школе, когда считает, будто он ее не видит. Как он может не видеть ее? Как может не замечать? Как может упустить из виду длинные волосы, что волнами по ее спине раскиданы, как может не возмутиться хищным взглядам проходящих мимо парней, что во все глаза пялятся на нее, на ее ноги, что видны из-под короткой юбчонки, как можно не слышать ее смех во время обеда, что режет уши своей сладостью? У Техена на такие вещи чуйка особая, его радар настроен прямиком на Ким Дженни и всегда срабатывает как надо.* Vanish - Kerosene *
Все ещё странно просыпаться по утрам. Лежишь, смотришь в потолок, словно ищешь там ответы на миллион своих не заданных вопросов. Утро, которое всегда раннее, даже несмотря на то, что голова коснулась подушки далеко за полночь. Время на часах беспощадно мозолит глаза половиной шестого утра. Слышно, как сосед сверху собирается на работу, его шаги раздаются по комнате, временами затихая и появляясь вновь. Юнги не знает его, но много раз представлял, что там живет мужчина средних лет, работает где-нибудь в банке или, может, юристом. Он непременно без ума от своей работы и от коллеги, что оставляет ему свежесваренный кофе на рабочем столе. Он ее хочет позвать на свидание в один из самых красивых ресторанов Сеула, но все никак не решается, именно поэтому он всегда долго носится по комнате, решая, какой галстук сегодня надеть и думает, что сегодня он точно соберется с духом, подойдет к ней и скажет, а она вся засмущается, глазками захлопает, но точно согласится. Юнги представляет, как однажды вечером он увидит около дома грузовик и этих двоих. Они будут громко смеяться и грузить все его барахло туда, потому что наконец-то открылись друг другу и теперь собираются жить вместе в одном из тех домиков для парочек. Юнги думал о такой жизни: где будет работа легальная, где деньги будут зарабатываться не скоростью и ежедневным риском, где страх потерять друга в очередном испытании на трассе будет просто незнаком. Где в принципе не нужно будет кого-либо терять. Ещё тогда, несколько лет назад он точно знал, что это не для него. Он бы умер со скуки точно, может, запил бы и стал тем человеком, чьи мечты однажды не сбылись, и он решил, что алкоголь - это единственный верный выход. Медленная смерть или смерть на трассе в окружении единомышленников и под урчание любимой тачки? Определенно второе. Выбор был сделан, и теперь вся его жизнь - это лишь последствия того выбора. Был он верный или нет, теперь уже судить поздно. Его жизнь вне трассы - это его квартира, что набита воспоминаниями под завязку. Здесь каждая мелочь - как сундучок с сокровищами, который он старается не открывать. Не смотреть на полку с фотографиями сложно, поэтому он сложил их в коробку и убрал в шкаф. Но каждый раз сверлить взглядом закрытую дверцу задолбало, если честно. Перестал ли он это делать? Точно нет. Бывают такие дни, когда он просто сидит на диване и в полнейшей тишине пялится в выключенный телевизор, смотрит на постер, что висит на той же стене, на книжный шкаф, полный литературы еще со студенческих времен. Пялится и боится представить свою жизнь другой. Боится представить, что кто-то может открыть входную дверь и разбить тишину одним только своим "Я дома". Боится, старается не представлять голос, смех, что обязательно бы раздался, когда в глаза бросился бы очередной бардак, который устроил Юнги незадолго до этого. Его правда устраивают задернутые шторы, его, честное слово, не бесят скрипящие половицы и единственный экземпляр ключа от входной двери на тумбе. Он не хочет наливать кому-то чай или кофе, какао, не дай бог. Он не хочет вспоминать вдруг о внезапно забытом дне рождения и нестись за подарком с самого утра. Он не жаждет ощутить на себе спросонья тяжесть чьих-то закинутых на него ног, рук, запаха чужого тела, кожи, парфюма, геля для душа. Ему не хочется, правда не хочется, кого-то целовать, обнимать за шею, не хочется, ну честное слово не хочется, запускать пальцы в жесткие после множества окрашиваний волосы. Юнги зажмуривает глаза и мотает головой, потому что эта ложь помогает. Иногда. Порой и правда срабатывает и тогда он снова может спокойно прожить хотя бы день грядущий. А иногда, вот как сейчас, он уходит слишком глубоко, и тогда не может остановить свое сознание, которое без спроса начинает вырисовывать запретный образ. Настолько яркий, настолько четкий, что даже страшно. Он боится в такие моменты, что откроет глаза и правда увидит его перед собой, правда дотронется и почувствует сердцебиение, а если проведет выше, то наткнется на острые ключицы, что выглядывают из-под рубашки, а если еще выше, то нащупает сонную артерию и пульсацию, которая будет отдавать вибрацией в его пальцы. Мин вскакивает в кровати так резко, что в глазах сразу темнеет. Дышать так сложно, но это не от духоты, это от его собственной глупости и трусости. Он это знает. Не борется с ними, хотя должен был. Теперь вот получает свое наказание в малых дозах, страдает от этого безумно, но покорно всегда идет за новой. Добравшись до кухни и ткнув кнопку кофеварки, Юнги собирался было уже отправиться в ванную, но машина только коротко пикнув, отключилась и перестала подавать какие-либо признаки жизни. - Ну нет, ты не поступишь так со мной, - он снова давит пальцем кнопки, но та молчит, не оставляя и жалкого шанса на дозу утреннего кофеина. - Вот же развалина. Плевать. До ближайшей кофейни сходить не трудно и Мин обязательно этим займётся, а пока нужно дать шанс прохладному душу, под ним тоже так неплохо просыпается. Ноги леденеют, пока он доходит до ванной, и сам весь покрывается мурашками, пока настраивает душ. Что ему мешает съехать с этой чертовой квартиры? Давно бы мог уже снять что-то получше, с современным ремонтом и новой техникой, но Юнги - это синоним к слову верность. Он здесь живет уже лет сто, наверное, и съезжать не планирует ещё столько же. «Вид из окна хороший», - так он сказал Чонгуку на его очередное предложение переехать ближе к центру. Там ему нечего делать, Юнги там чужак, а здесь даже стены стали родными. Нельзя прикипать так к съемному жилью, но Юнги же верный. Душ бодрит. Не настолько, чтобы сразу же полюбить жизнь, но достаточно для того, чтобы выйти из дома и доковылять до будки с кофе на углу улицы. Он берет сразу двойной, утешая себя тем, что ударная доза кофеина успокоит его разум, слишком наивно для такого парня как Юнги, но кто не ошибается с выбором? Он уже готов развернуться и идти обратно в свою конуру, как телефон оживает сообщением. И в этот момент Юнги действительно думает, что он либо все ещё спит, либо сошёл с ума окончательно и бесповоротно, либо… Да ну, бред же! Не может быть, чтобы спустя года твоё прошлое стучалось к тебе противным пиликаньем в телефоне. Или может?* Billie Eilish, Khalid - lovely *
За что Юнги обожает Сеул, так это за широкие пешеходные мосты над ещё более широкими дорогами с мчащимися по ним автомобилями. По одному такому он раньше ходил в школу, потом он наблюдал с него за огнями города, что тонули в ночи, а сейчас он снова здесь, стоит на самой середине, а всего его трясёт так, будто он вернулся в прошлое, будто вся его жизнь стерлась и с какой-то стати дала ему второй шанс. Но стоит только поднять свой взгляд и устремить его вперёд, как все эти иллюзии тают, подобно туману, сгоняемого ветром. Призраки прошлого иногда совсем не призраки и даже прошлым больше не являются, вполне себе такое реальное настоящее. Высокий парень с волосами цвета жжёного сахара, словно прямиком шагнул из воспоминаний Юнги, только теперь он выглядит старше, ведь ему уже не двадцать. Он вон как раздался в плечах, держится ещё увереннее, чем раньше, и взгляд жёстче, профессия обязывает, как говорится. И волосы его теперь темнее, длиннее, чем несколько лет назад. Худое поджарое тело, прежде так тщательно изученное Юнги, теперь от него на расстоянии десяти метров и то лишь с возможностью незаметно подсматривать, когда тот отводит взгляд куда-то в сторону. - Что-то в этом мире никогда не меняется, да, Мин? - коп все ещё смотрит не на него, туда, где под ними гудит уже не спящий город, там, прямо под мостом, несутся машины, и никто даже не подозревает, что здесь наверху впервые за несколько лет встретились двое. - Это точно, - соглашается Юнги, хотя прекрасно понимает, что они оба сейчас имели ввиду абсолютно разные вещи. - Что за игру вы ведёте? - ветер играет с волосами Хосока и с сердцем Юнги, потому что оно трепещет в его груди так знакомо, как тогда, когда они встретились и ровно тогда, когда встречались каждый раз. - Вся наша жизнь - игра, разве не так? - губ Юнги касается легкая усмешка и тут же исчезает, когда Хосок буквально пронзает его своим острым взглядом. Можно порезаться, ей-богу, так он смотрит на него сейчас. - Ты, похоже, не понимаешь, - щурит свой взгляд, до боли родные глаза - такие темные, а ресницы, которых коснуться хочется до смерти, видно даже на расстоянии, что так ощутимо и так ненавистно. - Чонгука арестовали ночью. У него нашли свёрток с наркотой и если ты что-то знаешь, то советую сейчас же мне все выложить, иначе твой друг может надолго сесть за решетку. - Что? Какого черта? - Юнги буквально шипит от злости. - Чонгук никогда не притрагивался к наркотикам. Да это полнейший бред! - выйти из себя Юнги может только в двух случаях: когда дело касается того, кто стоит напротив и уже не выглядит столь грозно, как было с самого начала, его глаза теперь даже смотрят иначе, и Чон Чонгука, который по неизвестной причине попался копам с веществами, которые ненавидит до глубины души. В Тупике наркотики водятся. Это не является секретом среди его постоянных обитателей, Юнги обычно был тем, кто доставал их для остальных, но сам никогда не употреблял. Его манит адреналин, но никогда не манила глупость. По большому счёту, ему было плевать, кто там и чем балуется, лишь бы был порядок и дисциплина, которую Мин мог с лёгкостью обеспечить. Чонгук никогда не касался этой темы, он был против запрещенки, как и против Дракона и его компании, которые занимались всем этим. - Скажи, что ты не влез в это, Юнги-я, - голос копа теперь тихий, почти умоляющий. - Скажи, что мне не придётся тебя арестовывать. Хосок делает шаг навстречу, но одергивает себя, видимо, замирает на месте, поджав губы и сжав руки в кулаки. И что в этот момент Юнги ранит больнее: его шаг, что по инерции в сторону того, кто-в-самое-сердце, или осознание того, что хочется руки к нему протянуть, принадлежать целиком и полностью, но Юнги ведь себя растерял, раскрошил по кусочкам, положил свою душу и сердце на холодный асфальт и отдал на растерзание Господу богу, а может, и самому дьяволу. Давно ведь уже принадлежит горизонту и асфальту, который плавится под его шинами. Их разделяют вовсе не метры - года, что расстелились между двумя некогда любившими необъятной бездной, их жизни, что теперь текут в параллель и никогда уже не смогут найти точку соприкосновения. - Волнуешься за меня? - Юнги молится про себя, чтобы время замерло. Вот бы растянуть этот миг, что существует, вот бы украсть этот взгляд копа ещё на немного, вот бы остановить чертовы часы навсегда. Чтобы до конца жизни смотреть лишь в эти глаза, пусть и на ветру, пусть и на этом мосту посреди Сеула, лишь бы он не замёрз, лишь бы не отводил своих темных глаз от него. Пусть прожигает вот так само сердце, да саму душу пусть, лишь только не с презрением, не с упреком. Юнги готов даже вынести пустоту бездонных омутов, но только лишь иметь возможность вновь в них окунуться. - Ты же знаешь. Зачем спрашиваешь? - губы копа искривляются в полуулыбке совсем безрадостной, какой-то горькой, болезненной и хочется ее стереть с его лица, потому что не для него она совсем. Он должен от счастья светиться и смеяться от всей души, но не отражать страдания всего мира на своём таком милом и любимом лице. - Скажи, Хобс, - почти шёпотом, почти с мольбой в голосе, но чтобы вида не подать, не дать ему усомниться в силе духа, что напрочь сгинула под натиском этих глаз. Эмоции всегда было трудно сдержать, когда они напрямую касались этого парня. А сейчас, когда за плечами не только их совместное прошлое, но и года, что припорошили былое счастье своей пустотой, что-то поднимается в горле, что перекрывает всякий доступ кислороду. - Всегда. Есть такой прием, в психологии вероятно, Юнги не уверен, называется он "Глаза в глаза" и нужен для того, чтобы собеседник знал, чувствовал всеми фибрами души, что ты его слушаешь, что ты его понимаешь. Юнги вот в его глазах сейчас тонет и не спасет его ничего, кроме самого обладателя тех глаз, возможно. Но захочет ли он спасать его теперь, после всех тех лет, что легли между ними пропастью? Вероятно, что нет. Юнги падает. Несется в темноту на огромнейшей скорости камнем, но глупое сердце подпрыгивает только лишь от возможности снова его чувствовать, снова слышать его голос и ту нежность, что все равно слышится в его словах, видится во взгляде. И как бы тот не старался ее скрыть, Юнги все равно видит. Все равно замечает, потому что и в нем живет то же самое, буквально каждый день он чувствует, ощущает, но не произносит вслух. Скучает. - Тогда ты должен знать, что я этим никогда не занимался, и друга я не брошу, - говорит Юнги эту правду, а в голове кричит в истерике, долбится о черепную коробку и просится наружу совсем другая. "Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя". - Ну конечно, - маски сняты давно, они бесполезны, когда прямо напротив стоит вся твоя жизнь, такая далекая и одновременно самая близкая. Лицо копа каменеет, но глаза - это зеркало души, ведь так говорят? А в них буря сейчас бушует страшная. Он ладонями проводит по своему лицу, резко выдыхает и искривляет губы в подобии улыбки. Спрятал уже свою нежность под панцирем, едва ли показав. И это не вина копа. Конечно, нет. Юнги сам виноват в том, что тот от него на тысячи замков закрывается и удаляется на скорости двести километров в час. Отметит теперь в голове очередной свой промах и будет ненавидеть себя больше гораздо до конца своих дней. - Друзей ты не бросаешь, верно? - говорит с такой усмешкой, будто ему больно, нестерпимо больно слышать, видеть, ощущать и признавать действительность. Но при этом задирает подбородок вверх, словно пытаясь еще сохранить непробиваемый вид и удержать последние капли собственной гордости. - Хобс, - просяще так, руки сами собой тянутся к нему, вот же черт. Мин уже делает шаг вперед, когда тот отходит сразу на три. - Завтра можешь прийти за ним. Его отпустят под подписку, - металл в его голосе появляется из ниоткуда и бьет Юнги четко по голове, Хосок разворачивается и идёт прочь. У Юнги дикое желание рвануть следом, выкрасть его к чертовой матери, а ещё обнять и сказать все, что не мог сказать раньше, что он самом деле все ещё весь его, без остатка, без каких либо условий и «если», но кулаки сжимаются крепче, впиваясь ногтями в ладони, сдерживая то ли трусость, то ли его глупость. Уже дойдя до лестницы, Хосок останавливается и развернувшись, глядя Юнги прямо в глаза, говорит уже совсем другим голосом: голосом того самого парнишки, который остался далеко в прошлом, того самого парнишки, в которого Юнги однажды и безвозвратно, который до сих пор имеет власть над ним такую страшную, что даже неловко перед самим собой. - Береги себя. Жаль только, что он снова не может ему дать это обещание, и сам коп, похоже, это знает, потому что, не дождавшись ответа, уходит, оставив на мосту одно разбитое сердце, которое с годами уже и не надеялось на исцеление, но и не боялось больше быть уничтоженным, а теперь вот снова рассыпается на мелкие кровавые осколки.