я жду героя

      — Что значит, ты тыкнула в него пальцем? — раздражительно спросил Аркаша, все еще не готовый к новым сюрпризам со стороны сестры. Парень терпеливо — по крайней мере, он точно пытался — сносил все удары судьбы, падавшие на него в последние дни словно дождь из камней, и честно надеялся, что жизнь больше не готовила для него подстав. Но, кинув быстрый взгляд на растерянные глазки Кати, осознал: заставить эту девицу смотреться в девятнадцатом веке так, как того требовали правила, — задача из разряда невозможных. Кто-то из его друзей сказал ему давным-давно: вы можете вывести девицу из деревни, но не деревню из девицы. Знал ли он лет десять назад, что сегодня захочет подписаться под каждым словом? Очевидно, нет.       — Ну то и значит! Мы сидели с Машкой в Макдоналдсе, разговаривали про Ромку, про ее любовника женатого, — рыжая тараторила немыслимо быстро, все еще сжимая руку Аркадия крепко-крепко, как будто бы держалась за спасательный круг, кинутый ей жестокой судьбою, — а мне дуру хватило сказать, что я не такая — я жду трамвая, — последнее слово она прохныкала, ощущая стыд за собственную глупость и за то, что ей нужно сейчас все это рассказывать, — сказала, что жду героя, да и тыкнула пальцем в первого попавшегося в ее дурацком журнале. А там его портрет был, в белом костюме, со шлемом таким в руке.       — Я думаю, нам стоит вернуться в дом, — поспешил Петя, терпеливо выслушавший рассказ, и каждую секунду оглядывавшийся назад, чтобы — упаси Бог — никто не увидел его зареванную сестру, буквально кричавшую на всю улицу про Макдоналдс, трамвай и Великого Князя. Он изначально говорил брату: плохая идея выводить ее на улицу. Хоть обвиняй во всем предчувствие, но кто же знал, что именно в этот момент на Набережной окажется Николай Павлович?       — Подожди, — Аркаша остановил его вытянутой рукой, — каким шлемом?       — Ну, золотым таким, с двуглавым орлом наверху, — Вася неловко описала по памяти то, что сама она назвала “дурацкой каской”, пока братья испытующе глядели на нее.       — Слыхал? — Аркаша обратился к брату.       — Он член Императорского Ордена чуть ли не с рождения. Может, это просто дань уважения такая? — Петр все еще не хотел признавать очевидное, поэтому старался объяснить такой странный факт, — Просто портрет?       Брат смерил его неоднозначным взглядом, как бы подсчитывая в уме, насколько это может быть правдой, но отмахнулся от идеи родственника, продолжая расспрос.       — Были ли там еще какие-то ордена, ленточки? Может в руках был скипетр?       — Издеваешься? Я глядела на его портрет ровно три секунды! — психанула Вася, подавляя желание зарычать от беспомощности. Она хотела обратиться к Пете, чтобы они вернулись домой, и не стояли на глазах у всего Петербурга и не выясняли, кто будущий правитель.       Хотя Василиса прекрасно знала, что Николай Павлович был императором, но все равно тормозила: она не знала, каким образом повлияют ее слова на всю историю в целом.       — Василиса!       — Я не могу говорить об этом, — прервала она названного брата, истерично мотая головой. Осознание того, насколько рискованно ее присутствие в этом мире начало накатывать с головой только сейчас. Ладони вспотели, сердце забилось с такой скоростью бешеной, будто она только что пробежала стометровку на физкультуре, — я же не знаю, как мои действия повлияют на то, что происходит в двадцать первом веке.       Аркаша раздраженно рыкнул, вырывая свою руку из ладони сестрицы и отходя назад. Он уперся локтями в парапет, прижимая ладони к лицу и проклиная все, на чем свет стоит. Ему вдруг очень захотелось закурить трубку, а еще лучше — попасть в курительную комнату, в которой собирались все самые значимые для города мужчины и усиленно делали вид, что обсуждают политику, а не местные сплетни. От его привычной осанки не осталось и следа: парень провалился в плечах, чувствуя, что еще один такой день не выдержит, а ведь завтра приезжают родители!       — Ну, что тебе, жалко сказать? От того факта, что мы будем знать наверняка, кто следующий император, царь, правящий в твое время, не изменится, — протянул он.       — Да, ты прав, мой царь от этого уж точно не изменится, — произнесла Вася довольно задумчиво. Рассказывать им о социализме, коммунизме, демократии было бесполезно и, собственно говоря, бессовестно: у них еще крепостное право не отменено, а уж о правах человека и речи быть не могло.       — Пойдемте домой, если кто-то услышит вас двоих, то отправит в дом для умалишенных, — Петя не хотел продолжать этот совершенно страшный диалог. Он знал, какие последствия могут быть, если человек ведет разговор о наследниках при живом царе.       — И будет совершенно прав, — отмахнулся Аркаша, продолжая буравить взглядом Неву и не обращая совершенно никакого внимания на печальный взгляд сестры позади. ***       — Так, забери у него бутылку, и еще раз с самого начала, — скомандовал Аркаша, делая глоток сладкого вина. Он порядком успел захмелеть, однако обладал интересной особенностью: что трезвый, что пьяный, он отлично соображал.       — За столом стоит либо молчать, либо справляться о здоровье родителей, либо обсуждать последние сплетни. В политику, в дела отцовские и братские не лезть, ибо они мужчины и уж точно знают как лучше, — последнюю фразу она сопроводила закатанными глазами и кавычками в воздухе. На вопрос Петруши, что это означает, последовал незамедлительный ответ, — когда кто-то так делает, это значит, что он не верит в то, что говорит.       — Значит ли это, что я могу сказать матушке, что вышитый ею платок мне безумно нравится и сделать вот так, — Петя попытался в точности повторить движение сестры, но вышло не очень, поэтому Вася громко засмеялась с неловких стараний братца. Тот ее смех поддержал и даже надвинул очки еще глубже на нос, чувствуя как комната медленно закружилась вокруг.       — Нет, Петя, не можешь, — отрезал Аркаша, раздраженно делая еще один глоток напитка. Того порядком подбешивала напускное свободолюбие сестрицы, и ее желание приравнять мужчину к женщине.       — Жаль, — протянул в ответ брат, делая еще один глоток, — а расскажи мне, Вася, как у вас там в двадцать первом веке обстоят дела с крестьянами?       — Плохо обстоят дела, — ответила Васюша, совершенно не задумываясь. Она вернулась к изучению шкафа своей предшественницы, чтобы хотя бы чуть-чуть представлять себе моду того времени, — крестьян-то нет.       — Как это нет? — изумился Петя, в ту же секунду заставляя себя трезветь, — неужели туберкулез сгубил? Вася раздражено шикнула, вспоминая, насколько все тяжело в этом случае.       — Да нет же, просто… Забей.       — Что? — спросил Петруша, вскидывая свои светлые брови и честно не понимая речь сестры.       — Кого? — в ответ кинул Аркаша, ловя на себе удивленный взгляд рыжей.       Через пару секунд молчания в комнате зазвучал громкий смех Катерины, подхваченный ее братьями.       — Гордость древнего наро-о-ода, возродивша-а-аяся вновь, — пропел Петр своим баритоном, поднимая бокал с вином вверх. Брат его подхватил песню, продолжая уже вместе, — Здравствуй, го-о-ордая свобода. Здравствуй, эллинов любовь!       — Почему у вас, что не песнь, то о свободе? — спросила Вася, оглядывая счастливых братьев. Петр нравоучительно поднял вверх указательный палец, поясняя:       — Потому что свобода, дорогая Василиса, единственная блажь в мире, за которую стоит умирать! — еще одна бутылка оказалась открытой с подачи старшего брата, который во всю уже разливал, — А у вас в двадцать первом веке о чем романсы?       — О любви, конечно же, — девушка развела руками, считая, что в этом нет никакой тайны. К современной попсе она относилась с искренней и честной любовью, чинно посещая вместе с Машкой концерты в Москве. Воспоминания о родном доме согрели сердце и вновь разворотили свежую рану: как там эта Катька? Как она вписывается в современный мир? Как мама? А сестра?       — Спой нам что-нибудь, — предложил Аркаша, закидывая в рот кусочек соленого сыра. Вася рассмеялась в ответ, угрюмо мотая головой:       — Пела я только пьяной в караоке, а пить вы мне сами не даете, — Аркаша пропустил мимо ушей новомодное слово “караоке”, прижимая бокал с вином к себе, — тем более, на моем слухе не просто медведь станцевал, а весь цыганский табор!       — Можно подумать, у Петруши отличный слух, — недовольно пробормотал брат, в ответ получая порцию недовольства.       — Матушка сказала, что я замечательно пою! — возник Петруша, тут же подбираясь. Аркаша на это закивал головой, раскатисто посмеиваясь и иронично подмечая:              — А когда она это говорила, то случайно не делала вот так? — брат показал в воздухе кавычки, которым Вася их только что научила, на что получил в ответ заливистый смех сестры. Петруше оставалось только буркнуть “дурак”, — пой давай, пока мы не протрезвели. И так из-за тебя здесь сидим, а не в ресторане.       — Так уж и из-за меня, — проворчала Вася, откидывая огненные локоны назад. В голову как назло не шла ни одна нормальная песня — видимо, ВИА Гра и Меладзе, заслушанные в детстве до умопомрачения вместе с мамой, были не лучшим выбором для развития музыкального вкуса. И тем не менее, зеленые глазки Катеньки быстро распахнулись, вспоминая старую песню Пугачевой, под которую она еще в детстве танцевала вместе с сестрой. Петь у Васи действительно выходило худо, но она честно успокаивала себя мыслью, что Аркаша сам настоял на ее концерте.       — Только при людях такое не пой, — снова напутственно заявил долговязый, когда они закончили петь. Аркаша снова одарил ее улыбкой во все тридцать два белоснежных зуба, что Васе даже стало интересно: какие у них тут зубных дел мастера, что так замечательно справляются со своими обязанностями?       — Аркаша прав, — подхватил Петя, получая уничтожающий взгляд со стороны брата. Смех защекотал Васино горло, потому что Аркадию до безумия не нравилось, когда его красивое имя сокращали до крестьянской клички. Конечно, когда так делала матушка, он мог лишь стыдливо опускать глаза вниз, надеясь, что при людях Катерина Петровна себе такого не позволит, — просидишь за столом до десерта, — Петр закинул в рот темный виноград, — а после скажешь, мол, чувствуешь себя неважно. Попросишь у матушки благословения, подойдешь, поцелуешь ручку и откланяешься.       Вася все внимательно выслушала, думая, что жить в девятнадцатом веке не сложнее, чем сдать ЕГЭ в школе. Она снова бросила взгляд в зеркало, где более не видела высокой худощавой брюнетки, что вечно ставили дистрофию. В отражении на нее смотрела низкая рыжая девчонка с округлыми формами. Возможно, будь она в двадцать первом веке в таком теле, то ее не восприняли бы всерьез, но стянутая корсетом талия, разумеется, добавляла антуража. Если, конечно, упустить тот факт, что рыжей было безумно трудно дышать и ходить, особенно подниматься на третий этаж, сжимая все эти юбки и тяжелые ткани.       — Oh, oui, voilà. Dans la vie, il vaut la peine de ne parler que le français. Avec les serviteurs, vous pouvez parler russe.       — Что ты сказал? — растерянно переспросила она, надеясь, что братец повторит свою реплику. Петр усмехнулся, глотая парочку виноградинок, и медленно произнес по буквам всю фразу, уповая на то, что его дикция сегодня пьяна также, как и он сам.       Аркадий ощутимо напрягся, внимательно глядя на сестру. Он взмолился Богу, чтобы Катерина — его любимая нежная Катерина, знавшая и французский, и немецкий с детства, — не призналась, что не может говорить на своем любимом языке.       — Я не знаю французского, ты можешь спросить на русском? — Вася, казалось, не заметила неподдельного ужаса в глазах Аркаши, когда тот резко подобрался и вскочил с постели сестры.       — Как это не знаешь? — он прошептал свой вопрос тихо-тихо, потому что побоялся сказать это вслух. Как будто бы пока он не сказал это громче, то это не было правдой. Катя равнодушно пожала плечами, вынимая шпильки из прически и позволяя скрученным волосам упасть на плечи. Она не понимала все катастрофы, не понимала, почему Петя истерично закашлялся, давясь виноградом, почему Аркаша прошептал “немыслимо”, обреченно качая головой.       — Что-то не так?       Братья обменялись взглядами, не веря собственным ушам. Петя, вышедший из оцепенения первый, осмелился предположить вслух, что должно быть в школе Вася изучала немецкий. Но отрицательный ответ девушки поставил жирную точку в дискуссии: разговаривать в обществе она могла только на русском.       — А что с этим не так? — Василиса развернулась к братьям, упираясь мягкой точкой в небольшой комод, и даже сдержала в себе порыв прямо присесть на мебель, свесив ножки.       Неожиданно точка превратилась в знак вопроса, рискующий обернуться трагедией для всех.       — Ты не говоришь ни на французском, ни на немецком?       — Нет, да что с вами не так?       — Это катастрофа! Она не сможет и пяти минут просидеть за столом с родителями, не говоря уже о приеме у царя, — воскликнул Аркаша, подрываясь на ноги. Он принялся ходить по комнате и всплескивать руками, поднимая их к потолку, словно спрашивая Бога, за что такие мучения на его долю. Как такое может быть? Как?       — Аркадий, сядь, не все потеряно, у нас есть еще целая неделя, — воззвал к порядку Петр, который массировал лоб, надеясь, что опьянение вот так резко исчезнет, помогая ему решить проблему с сестрой.       Вася резко передернула плечами, ощущая, что холод, скользящий сквозь неутепленные окна, добрался и до нее.       — Неделя? Какая неделя, Петя! Ты ее видел? — он — разъяренный и уже кричавший во все горло — указал пальцем на сестру, — Да она за год не продвинется дальше чтения, а ты хочешь, чтобы мы за пару дней научили ее легко и непринужденно изъясняться.       — Аркадий, сядь, пожалуйста. Своими криками ты ничем не поможешь, — абсолютно спокойно заявил брат, складывая руки в замок.       — Да нам уже ничего не поможет, ты еще не понял это?       — Я знаю английский, если это чем-то улучшит положение, — Вася решила, что раз разговор в ее присутствии в третьем лице, то, очевидно, ей стоило бы вмешаться. Однако фраза эта Аркадия не остановила: тот лишь махнул на нее рукой, прикладывая ладони к лицу.       — Язык Новой Англии? — переспросил Петя, стараясь не гневаться и сохранять рассудок здравым.       — Какая разница, какой язык знаешь ты, если Катя знает и немецкий, и французский, а не англесский? — вскрикнул долговязый братец, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног. Он сжал зубы, выдыхая сквозь них с особым шипением, как будто бы уже кипел изнутри.       — Аркадий! Успокойся! Она в этом не виновата, — в ответ бросил Петя. Вася даже удивилась: раньше она думала, что в их тандеме главный — старший брат, но младший со своими спокойствием и рассудительностей в этот раз предстал перед рыжей в новом свете. Он медленно поднялся с кресла, оставляя бокал с вином на столе, было видно, что вставать ему тяжело — лишний вес упрямо тянул вниз, — нужно думать о том, как проблему решить, а не кричать направо и налево, да так, что вся прислуга за дверью подслушивает.       Петруша подошел к двери, надрывно пыхтя и проклиная все, на чем свет стоит, слегка отворил ее. Вася вытянула шею, пытаясь разглядеть хоть что-то, но при всем желании не смогла бы, потому что брат закрыл своим телом все то, что ей так хотелось увидеть.       — Что встали? — прохрипел он, громко хлопая ладонью по дверному косяку, — Терпежу нету получить от меня по шее? Работы мало? Так я вам прибавлю! Вон пшли!       Зазвучали торопливые шаги по лестнице и громкие оханья и вздохи.       Вася честно не сообразила, как братец ее названный узнал о том, что за дверью кто-то стоит и подслушивает, не смогла она даже поверить в то, что такой милый и скромный Петруша мог так грозно ругаться. Рыжая даже почувствовала, как что-то схватило ее за горло, потому вдруг стало безумно страшно: такое отношение к людям ей было непонятно, и хотя она благодарила Бога в этот момент за то, что Катюша — в тело которой она попала — была не крестьянкой и не обычной купчихой, но ужас этого времени все равно не отпускал.       — Зачем ты так с ними?       — А как еще? Хочешь, чтобы они рассказали обо всем этом Екатерине Петровне? Ни тебе, ни мне такого не надо, — махнул рукой Петя, снова возвращаясь к креслу.       — И что? Разве они заслужили такое отношение?       — Ты так щедра на непрошенные советы сегодня, — протянул Аркаша, вернувший себе самообладание и спокойствие. Он натянуто улыбнулся сестрице, на лице которой так и было написано: “не знаю зачем, но вмешаюсь в любую ситуацию”.       — Я завтра с утра французским позанимаюсь, а ты вечером, сможешь?       — Мне нужно вечером вернуться в полк, — Аркадий мотнул головой, накидывая на белую рубаху темный сюртук. Ему с трудом верилось в то, что Вася сможет отлично отыграть свою роль через пару дней, при этом не опозоря весь род.       — Поговори с отцом, может тот даст тебе пару дней? Мне одному не справиться, — взмолился Петр, снова становясь робким мальчишкой, а не грозным мужчиной, угрожающим собственной прислуге. В ответ брат лишь кивнул, обещая, что попробует. ***       — Правильно, дальше, — кивает Петр, наслаждаясь верным ответом своей ученицы. Та продолжала склонять глаголы, напрягая последние извилины мозга. Французский оказался намного сложнее английского — если в школе ей просто стоило запомнить одно окончание, то сейчас их оказалось просто немерено, и еще больше исключений. Вася пару раз психовала, оглашая брату свое решение более не заниматься французским, на что тот показывал ей свой большой кулак и приговаривал:       — Мать из Катьки всю дурь выбила, думаешь я из тебя не выбью?       И хотя подобные выражения Ваську пугали, заставляя поджимать коленки и вжимать плечики в себя, она упрямо продолжала говорить, повторяя картавость как в лучших французских комедиях.       Может, у нее и был дикий нрав, который Аркаша в сердцах назвал “разнузданной тягомотиной”, но сейчас она предпочитала молча впитывать в себя знания, лишний раз в словесную перепалку ни с кем не вступая.       Холодный ветер снова заставил ее сильнее укутаться в красную шаль, поспешно накинутую на плечи. Петр, видимо, питал особенную любовь к холоду и сквознякам, потому что, явившись в ее комнату на рассвете, он — уже полностью при параде — уверенно шагнул к окну, распахивая его и впуская сырой сентябрьский воздух в помещение. Васе оставалось лишь недовольно проворчать что-то вроде “это моя комната, вообще-то”, на что Петр лаконично заметил, что комната — его сестры, и к Василисе не имеет никакого отношения. Рыжая проглотила раздражение, поднимаясь с постели, лично братом было отдано белоснежное платье с золотыми вставками, а выбор был аргументирован простой фразой: “папино любимое”.       Брат оставался около окна, внимательно следя за проезжающими каретами. Он не хотел пропустить родителей, погрузившись в обучение сестры, поэтому терпеливо наблюдал за полупустой улицей, изредка поправляя нерадивую ученицу в окончаниях глаголов.       — Я устала, хочу спать, — протянула Василиса, сладко зевая. Она сидела в мягком кресле, забравшись в него вместе с туфлями и поджав ноги. Тоненькая тетрадочка у нее в руках, исписанная красивым островатым почерком, рисковала оказаться брошенной в голову брату через пару секунд, — и есть хочу!       — Встретим родителей вместе с Аркадием и пообедаем все вместе, — ответил он, даже не поворачиваясь в ее сторону. Он поправил полы коричневого сюртука, на секунду отвлекаясь от созерцания пасмурного Петербурга, — даже будет лучше — займешь свой рот едой, а не разговорами.       — Хам, — тихо пробормотала Вася, угрюмо глядя на брата.       — Ты уж нас с Аркадием извини, но мы не мечтали оказаться в такой ситуации, — в этот раз Петр все таки обернулся и даже подарил обнадеживающую улыбку, как бы извиняясь за вчерашние и сегодняшние слова, — Мы всего лишь пытаемся сохранить честь и репутацию сестры.       — Ну да, — цинично ответила Вася, специально пряча взгляд от Петра, — поэтому вы с братцем так отчаянно меня холите и лелеете.       — Аркаша не хотел тебя вчера обидеть. Он лишь жертва во всей этой ситуации: Катерина не разговаривала с ним целый месяц, а потом появляешься ты, а Катя пропадает. Я бы на его месте тоже был вне себя от ужаса.       — Но ты же остаешься спокойным, — резонно возразила рыжая.       — Не сравнивай меня с ним: он офицер Лейб-гвардии, а я лишь книжник. Поблагодари за то, что он не ругался, как делает это обычно.       — Не вижу повода для благодарности.       — Собирайся, родители прибыли, — Петр мгновенно подобрался, провел руками по сюртуку, словно поглаживая его. На Васю эти слова никак не подействовали, и только когда парень пару раз хлопнул в ладоши, вызывая из транса, его сестрица закатила глаза, спуская ноги со стула и насвистывая себе под нос:       — Самолет летел, колеса терлися, вы не ждали нас, а мы приперлися.       — Я думаю, что все-таки буду безумно счастлив, если ты займешь свой рот едой, — поспешно заявил Петр, когда они остановились около двери. Вася задумчиво еще раз кинула взгляд на то место, по которому буквально вчера вечером ее названный братец неплохо стукнул ладонью, а после приложила сложенный указательный палец к носу, делая вид, что восприняла его слова всерьез и теперь раздумывает над этим.       А после вынесла поистине Соломоново решение, сообщая его с особой важностью и решительностью:       — Индюк думал — в суп попал.       И резко дернула дверь на себя. ***       — Ты не представляешь, как там замечательно! Свежий воздух, природа, никого вокруг, — мечтательно протянула Екатерина Петровна.       — Да, только твоя мать, проедающая мне последнюю плешь, — равнодушно заметил Ефим Александрович, делая глоток сладкого чая. Василиса громко хохотнула на его замечание, за что тут же получила ощутимый тычок в ребра от Аркадия. Отец, заметив легкое настроение дочери тут же продолжил чередой шуток, — Когда-нибудь церковь признает меня святым за тридцать лет жизни с ней.       — Не обращай внимания на слова отца, Катенька, ему просто в голову ударил свежий воздух, вот у старика и мысли странные, — недовольно пробормотала мать, отправляя себе в рот кусочек паштета.       — Скажешь тоже, — ответил Ефим Александрович, утирая усы белоснежной салфеткой.       Стол снова погрузился в тишину, нарушаемую звоном столовых приборов. Аркаша и Петруша сидели по обе стороны от сестры, чтобы в случае чего совместными силами могли остановить этот сумасшедший поток информации. Круглый стол был заставлен огромным количеством деликатесов и вкусностей, которые Вася так и норовила достать себе: она не ела нормально вот уже несколько дней, а теперь, что называется “дорвалась”. Видимо, из-за того, что наложила себе самый большой кусок свинины, Аркаша сделал вид, что уронил вилку и, игнорируя все движения прислуги наклонился вниз сам, тыкая прибором в голень сестры, скрытую полами белого платья. Та лишь вздрогнула на мгновение, одаряя поднимающегося обратно брата лживой улыбкой и продолжила трапезу.       — Что же, Катерина, мне больше не придется наблюдать за вашей с Аркадием ссорой?       — Очевидно, нет, батюшка. Аркаша оказался таким добрым братцем, — нарочито вежливо ответила рыжая, делая глоток воды.              — Аркаша? Надо же, — хмыкнул отец, утирая указательным пальцем усы.       — Она просто за месяц заточения немного помутнилась рассудком, — ответил Петр, пытаясь исправить положение. Он говорил раз двести своей названной сестрице, что Катерина не называла их Аркашей и Петрушей, но та упорно продолжала делать вид, что этого не слышала.       — Это все неважно, главное, что наша Катерина снова с нами, — любовно произнесла мама, слегка подаваясь вперед, чтобы накрыть руку дочери своей. Аркаша, через которого был сделан сей маневр, раздраженно посмотрел на этот жест, закатывая глаза. Не скажешь же родителям, что их дочь не дочь вовсе.       — Благодарю, маменька, — ответила Василиса в тон родственнице. Долговязый братец снова подавил в себе тошноту.       — Сегодня, как только мальчики отправятся по своим делам, нас ожидает портниха, — мать вернулась к трапезе, сообщая эту новость. Троица детей Ефима Александровича обменялась ужасающими взглядами.       — Помилуйте, матушка, я еще плохо себя чувствую, —- начала было она, откладывая столовые приборы, потому что от волнения те уже сами выскакивали из рук.       — Никаких отказов, Катерина, я пообещала, что после всего этого мы отправимся в салон к Плетневой, чтобы она тоже убедилась, что ты, деточка, здорова.       — Боюсь, у вас ничего не выйдет, Екатерина Петровна, — возразил Аркаша, пытаясь хотя бы как-то взять ситуацию под свой контроль, — вчера я встретил Великого Князя и пообещал ему, что появление Катерины в зале Его Величества, будет их личной премьерой.       — Ну вот, а мы с голубушкой Плетневой уже обо всем договорились, — разочарованно протянула она. Екатерина Петровна никогда долго не могла обижаться, вот и сейчас она встрепенулась, раскрыла грудную клетку, опуская плечики, облаченные в золотое кружево, вниз, — ничего страшного, я думаю она перебьется — Александра Федоровна так любит Катеньку.              Вася слегка отвернулась от мамы, обращая взгляд на Петра и беззвучно спрашивая у него кто это, тот губами прошептал в ответ “жена”.       — В любом случае, нам нужно будет съездить к портнихе       — Я отправлюсь вместе с вами, — заявил Петруша, стараясь выглядеть как можно естественнее, — дома слишком скучно, а я так давно вас не видел, матушка.       — Дома еще насмотришься на нее, а к портнихе они поедут вместе. — отрезал отец, — Нечего по бабским рассадникам таскаться. Нам нужно сегодня в Петропавловский Храм, помолиться за здоровье Елизаветы Алексеевны.       Аркаша заметил, как побелела сестра его, как затряслась у нее нижняя губа, и если бы он сидел еще ближе к ней, то услышал бы даже как быстро заколотилось у нее сердце, принося невыносимую боль в грудной клетке.       Долговязый братец пытался выдумать в голове хоть одну причину, чтобы не оставлять названную сестру со своей матерью, но в такой стрессовой ситуации ни один разумный резон как назло не шел. У отца был тяжелый взгляд светлых, уже плохо видящих глаз, под которым даже дышать становилось сложно. Аркаша отлично помнил, как пару месяцев назад Катя — настоящая Катя — сказала ему, что он становится очень похож на отца своими фразами, движениями, жестами. Что когда он назвал Катеньку мямлющей бабой, которой стоит лишь пережевывать местные сплетни, и не лезть дела мужицкие, та назвала его неотесанным грубияном, дальше своего носа ничего не видящем. Тогда между ними только начинались споры, которые позже привели к фразе, которую Аркаша теперь видел в страшных снах.       Ты мне теперь не брат.       — Как скажете, отец, — Петр низко опустил голову, стараясь не сталкиваться взглядом с Васей. Та вдруг потеряла весь свой боевой запал и сама себе напоминала тургеневскую девушку: вот чуть-чуть, еще парочка слов и она точно упадет в обморок. И дело было даже не в ужасном отношении к ней как к женщине, а в четком осознании: ее слово больше не имеет никакого отношения. Она теперь может и спокойно говорить, и истерично кричать, и биться головой об стену, с пеной у рта доказывая свою правоту. Ее никто не услышит. Ее никто не спасет. Вся жизнь ее теперь в страшных светлых глазах отца. ***       — Вот, возьми эти перчаточки, они отлично подходят к твоим глазкам, — матушка протянула дочери зеленые шелковые перчатки с золотым узором. Васю честно начинала раздражать манера матери везде добавлять уменьшительно-ласкательный суффикс, создавалась ощущение, что Екатерина Петровна общается с трехлетней Катенькой, которая только-только в ясли пошла.       — Как скажете, — рыжая устало натянула тонкую ткань на пальцы, разминая сухожилия. Они стояли в огромном зале, готовясь к выходу. Вася еще раз прокручивала в голове основные моменты жизни Екатерины, которые еще только в тетрадь не записала для достоверности. Платье нежно фиолетового цвета с темно-зелеными вставками совсем не хотелось сминать под темной накидкой, но родительница настаивала на этом, любезно завязывая бант на шее.       Матушка спустилась к карете, поддерживаемая за локоть своей камеристкой — невысокой седой дамочкой лет пятидесяти. Вася осталась стоять около лестницы, будто бы ожидая, что эти две женщины забудут о ее существовании. Но когда внизу Екатерина Петровна окликнула ее, жестом призывая спускаться, Василиса очнулась ото сна, и по крутым ступенькам поспешила за ними.       Уже сидя в карете, камеристка, одаривая ее странным взглядом, набралась смелости спросить:       — Екатерина Ефимовна, вы в последнее время так часто запираетесь у себя в комнате, на улицу не выходите, — камеристка красноречиво глянула на Екатерину Петровну, тут же вернувшую все свое внимание к дочери, — Аглаю к себе не пускаете, что-то стряслось?       Вася равнодушно глянула в окно, стараясь ничем не выдавать свое волнение. Аркаша предупредил о том, что между маминой камеристкой и самой мамой секретов не было, и что та считалась почти полноправным членом семьи, а значит ожидать подобных вопросов было вполне реально. Но все равно у нее внутри все съежилось от страха и тревоги, но она нашла в себе силы повторить все то, чему учил ее Петр:              — Мое настроение продиктовано лишь погодой в Петербурге, не более.       — Что же, в Петербурге отличная погода, моя дорогая, не вижу поводов для грусти, — Вася проклинала саму себя: что для Москвы было ужасной погодой, то для Питера было манной небесной. Твою ж направо!       — Осень, матушка, пора печальная, — кажется, Вася своровала эту фразу у какого-то поэта, но это было сейчас не важно. Рыжая делала все точно по науке: говорила короткими фразами, везде вставляла “маменька” или “матушка” и в конце обворожительно улыбалась, опуская глаза вниз. Вот и сейчас она поспешила сменить тему, — вы уже думали над платьем?       — О да, конечно, — мать ее тут же расправила плечи, поймала взгляд Тамары и принялась во всех красках описывать платье для предстоящего выхода. Вася проматерилась про себя, расслабляясь и выдыхая: теперь снова можно было примкнуть к окну, всматриваясь в хмурые пейзажи, — это будет что-то готическое. Никаких рюшечек или цветочков: хватит! — сдержанно сообщила Екатерина Петровна Тамаре, а дочь ее такие суждения заставляют навострить уши, — пусть все знают: моя дочь пережила траур, справиться с которым не многим под силу. Пусть Воейковы выводят свою дочь в розовом и белом, у нас же будет темно-коричневая парча с изумрудным кружевом. Лиф будет островатеньким и глубоким, — матушка изысканно очертила грудь, выкатывая все прелести вперед, пока Вася свыкалась с одной простой мыслью.       Ей здесь уготована роль печальной Махидевран, а не счастливой Хюррем.       Когда с портнихой было покончено, Вася уже натягивала перчатки по дороге к карете. Маменька с Тамарой шли впереди, держась под локоть и обсуждая что-то между собой. Камеристка помогла Катерине подняться в карету и присесть рядом с матерью, не помяв платье, за что получила от девушки россыпь благодарностей. Екатерина Петровна задумчиво прижимала сложенный указательный палец к носу, глядя в одну точку. Василиса такого выражения лица не выдержала, опасаясь, что родственница придумала новое испытание для нее.       — Не переживай, Катенька, я просто думала, может и нам стоит заехать в церковь? Раз там уже будут твои братья, то почему бы нет?       — Мне все еще худо, мама, думаю, на сегодня хватит посещений, — жестко ответила рыжая, расправляя многочисленные юбки. Но женщина оказалась неумолима:       — Решено, Тамара, скажи извозчику пусть в Петропавловский везет, — приказала Екатерина Петровна, проигнорировав просьбу дочери. Василиса попыталась собраться с мыслями, успокаивая себя тем, что Аркаша и Петруша будут в храме уже ожидать ее. Она сильнее укуталась в темно-зеленую бархатную накидку, прикрывая глаза. Поддержки ждать было неоткуда и Васю посетило странное желание: хотелось оказаться в обществе братьев как можно быстрее.       Как только карета остановилась, прекратив тряску, от которой у Кати было бледное лицо, родственницы поспешили быстро спуститься вниз, вбирая легкими свежий прохладный воздух. И хотя солнце пару минут назад скрылось за горизонтом, погружая улицу в сумерки, возле храма было довольно большое количество людей. Большинство из них входили в церковь, и обе Екатерины последовали их примеру, протискиваясь между горожанами, изредка обмениваясь с ними приветствиями. Зайдя в храм, Катерина прикрыла глаза рукой, чувствуя как блеск золота ослеплял ее. Здесь было ужасно шумно, поэтому даже если маменька что-то и пыталась сказать своей дочери, то та все равно ничего не слышала. Вася привстала на носочки и вытянула шею наверх, пытаясь заметить среди такого количества народа знакомые макушки. Вернее, только одну. Темные волосы долговязого Аркаши можно было увидеть издалека, в отличие от низкого Петра. Заметив родственников почти в самом первом ряду рядом с иконами, Василиса поспешила к ним, совершенно забыв о матери, проталкиваясь между людей и рассыпаясь перед ними в извинениях.       — Что ты тут делаешь? — у Пети поползли вверх светлые брови при виде раскрасневшейся, но довольной сестры. Василиса была очень рада, что теперь она под защитой братьев, и дышала намного спокойнее, чувствуя как головокружение прекращается. Она протиснулась между парней, оборачиваясь к иконам и рассказывая историю:       — Маменька после портнихи пожелала прибыть к вам, вот мы и здесь, — она оглядывалась периодически то на Аркашу, то на Петрушу, ожидая их реакции. Люди неподалеку, недовольные тем, как громко разговаривали родственники, шикнули на них, призывая к порядку. Вася сдержала себя, чтобы не показать язык, и лишь довольно улыбнулась в тридцать два зуба старому джентльмену в синем фраке.       — Ты что, оставила маму одну в толпе? — прошипел Петр, оборачиваясь назад и пытаясь отыскать среди людей седую макушку матери. Аркаша беззвучно затрясся от смеха, скрывая улыбку ладонью. От Василисы это не укрылось и она игриво толкнула брата в бок, разделяя с ним веселье.       — Да ладно тебе, ничего с твоей мамой не будет. Не потеряется же она в церкви, в конце-то концов, — шепотом ответила Катерина, поправляя уложенные в высокую прическу волосы. Брюнет снова не сдержал смеха, но, получив строгий взгляд от батюшки в паре метров от него, успел замаскировать это дело в кашель. Петр кинул откровенно уничижительный взгляд на брата, призывая того к порядку, на что был получен вполне вразумительный ответ:       — Чего ты от меня хочешь? Она ответила тебе на все вопросы, вполне резонно.       — Где твой платок? — реплику брата парень пропустил мимо ушей, снова оглядывая довольную сестрицу. Небольшая шляпка тут же была резко сдернута вниз, распустив заколотые волосы, а капюшон бархатной мантии накинут на волосы. Вася пискнула, потому что вместе со шляпкой родственник вырвал у нее волосы, но толстый кулак брата заставил замолчать, а после поступил вполне ясный приказ, — голову вниз опусти и читай молитву.       Аркаша, глядя на местный цирк, махнул Васе рукой, чтобы та не принимала все это близко к сердцу. ***       В церкви было душно: толпа горожан, которая молилась о здравии Елизаветы Алексеевны, не становилась меньше вот уже несколько часов. Александр продолжил внимательно следить за поданными с небольшого выступа позади иконостаса, не боясь оказаться замеченным. Во-первых, он здесь сам молится за здоровье жены, а во-вторых увидеть его среди блестящего золота было невозможно. А вот для императора наоборот: все люди в церкви были как на ладони.       Мужчина обернулся к брату, намереваясь покинуть церковь и вернуться к государственным делам, но остановился. Внимательно проследил за взглядом Николая и улыбнулся, наткнувшись на объект пристального внимания Великого Князя.       — Должно быть Аристотель был провидцем, или они не используют свою красоту, чтобы совратить наши души? — Александр Павлович обратился к своему брату, стараясь задеть его за живое. Он видел, как мужчина встрепенулся, точно очнулся ото сна, отрываясь взглядом от толпы в церкви и возвращая все внимание Великому Императору.       — Иногда мне кажется, что в ней воплотился сам дьявол, чтобы я отвернул свой взор от Бога, — вымолвил Николай низким голосом, снова впираясь взглядом в рыжую, которая улыбалась своему старшему брату, никого не стесняясь.       Николай Павлович был властным и холодным мужчиной, не допускающим никаких улыбок и увеселений. И Александр знал, что именно на это повелась Катерина Ефимовна.       — Сколько вы уже не виделись? — поинтересовался Александр Павлович, тоже рассматривая девушку. Та, очевидно, выделялась среди других посетителей этого места: много мотала головой, словно выискивала кого-то, не стеснялась своей улыбки во все тридцать два зуба и не стремилась как можно быстрее натянуть слетевший капюшон на свой огненные волосы.       — Вчера я случайно встретил ее с братьями на Набережной, а до этого целый месяц.       В горле у Николая пересохло: вчера, когда он уже отъехал на приличное расстояние от них, то остановился, думая, что стоит вернуться и потребовать с нее объяснений: встряхнуть хорошенько за плечи и спросить, почему не отвечала на письма, почему не выходила из дома, почему не хотела его видеть. И наплевал бы он на братьев ее, на этикет и правила приличия. Он хотел получить ответы. Он хотел еще раз взглянуть на нее. Еще раз дотронуться до русской демонессы.       — Странно, что тогда она не прыгнула в твои объятия с просьбой остановить дуэль, — Александр поймал отчаянный взгляд брата, который уже и старался не вспоминать тот день. Николай проигнорировал реплику, вновь возвращая свое внимание к рыжей, — очень странно. Однако же, попомни мои слова братец: девка на то и девка, чтобы совращать своей распущенностью. Погреши с ней денек другой, раскайся, попроси у Бога прощения, а потом вспомни, что женат ты лишь на Александре Федоровне, — император развернулся к брату лицом, продолжая жестко отчитывать того, — а вскоре будешь и на государстве.       Николай упрямо продолжал делать вид, что внутри него не разгорается пожар любви и что языки пламени вовсе не рыжие волосы демонессы. Александра это все без малого забавило: видеть, как Великий Князь пытается уберечь Екатерину Ефимовну от того, во что сам втянул.       — Сделай ее фрейлиной Александры Федоровны, посели под боком во дворце и не мозоль мне больше глаза своими соплями, — почти приказным тоном промолвил Император. Николай сурово помотал головой, чувствуя, как сердце сжимается в тиски при виде того, как она счастливо запрокидывает голову, смеясь над шуткой брата. Тот снова поправляет ей капюшон, скрывая волосы. Великий Князь помнил, что волосы ее пахли сладкими апельсинами и тающим на языке шоколадом, что она называла их гривой, потому что локоны были до ужаса непослушными и что в свете яркого солнца они отливали настоящим золотом.       — Я не заставлю ее делать что-то против воли, — ответ был коротким и жестким, на что Александр даже удивился.       — Не уж-то любовь, Николай Павлович? Мне казалось, что Александра Федоровна...       — Честно выполняет свои обязанности супруги, обеспечивая род Романовых наследниками, — Великий Князь наконец оторвал взгляд от Екатерины, переводя его на брата, — ты на это рассчитывал, выдавая ее за меня, о любви речи не было.       — Чтобы, когда я вернулся из Таганрога, эта проблема была решена. Иначе я сам возьмусь за дело и выдам девицу за посла из такой далекой страны, что ты ее в жизни не отыщешь.

Ни опиум, ни хмель соперничать с тобой

Не смеют, демон мой; ты — край обетованный,

Где горестных желаний караваны

К колодцам глаз твоих идут на водопой.