Quo vadis?

Легасову редко снились сны. Чаще всего он засыпал, едва коснувшись головой подушки, а в следующее мгновение уже было пора снова отрывать непослушное тело от постели и выползать в совершенно иную, беспокойную реальность. В этот раз все было иначе. Со всех сторон давило нечто незримое, угрожающее и несомненно опасное. Ноги будто вязли в вязком зеленом тумане с красноватыми отблесками, то сзади, то спереди возникали силуэты, перешептываясь и снуя. Из неприятного забытья Валерия вырвало дребезжание телефона. Ничего приятного настолько ранний звонок не сулил. Либо ошиблись номером, либо руководство спешит «порадовать» новостью. Помедлив с надеждой, что разговора удастся избежать (нет, неизвестный не отступил), учёный все же снял трубку. — Алло? — Валерий Легасов? — Да — буркнул тот, пытаясь припомнить голос человека на том конце провода. Не вышло. — Тот самый Легасов, первый заместитель директора Курчатовского института атомной энергетики? — Именно, — нехорошие подозрения крепли с каждым словом. Точно какая-то партийная шишка. — Хорошо. Я Борис Щербина, министр нефтегазовой промышленности и зампредседателя Совета министров. На Чернобыльской АЭС произошла авария. Замечательно. Просто великолепно. — Серьезная? — идиотский вопрос, на самом деле. Не стоит надеяться на откровенность со стороны… Чиновников. Да, это самое цензурное слово, которое пришло Легасову в голову. Конечно же, ему сказали, что не стоит беспокоиться. 3,6 рентген в час, подумаешь, ерунда какая. Этому Щербине подобные цифры вообще ни о чем не говорят, он от них отмахнулся, как от назойливой мухи. Будь ты хоть сто раз экспертом в атомных реакторах, тебя все равно мягко, но настойчиво заткнут и отодвинут, чтобы не лез, куда не просят. Ну спасибо и на том, что добавили в чрезвычайную комиссию. Да, день легким не будет. После короткого, но выматывающего диалога Валерия передернуло. Ополоснув лицо ледяной водой, он постарался отогнать странное ощущение, зарождавшееся где-то на периферии сознания. Ощущение того, что его вовлекло в водоворот неизбежных событий, из которого выбраться будет проблематично, а то и невозможно. Позже, после долгих и не особенно удачных приготовлений к появлению среди сильных мира сего, читая доклад о произошедшем, Легасов прямо-таки почувствовал, как волосы встают дыбом. Если он не ошибся, то ситуация создалась крайне опасная. Как там в шутке про теорию вероятности? Пятьдесят на пятьдесят: либо тираннозавр пройдет по Красной площади, либо нет. Так и здесь, только совсем не смешно. Лишь бы удалось донести до остальных членов комиссии… …Щербина был в своей тарелке в полном смысле этого фразеологизма. Все шло как нельзя хорошо. Ответы на вопросы получены, дальнейшая работа скоординирована, скоро суета закончится. — Подождите, — тихий, но уверенный голос и стук кулака на другом конце стола заставили замереть даже Горбачева. — Мы кое-что не обсудили. Чертов ученый, раздраженно подумал Борис, уже предвкушавший, как справится с недоразумением на ЧАЭС за какой-нибудь условный месяц без вмешательства лишних людей. — Слушаю, — сказал генсек с толикой уважения, вмешанной в удивление. — На третьей странице доклада, да, вот здесь, — Легасов судорожно зашуршал бумагой, отыскивая нужное место. Щербина наблюдал за ним с нескрываемым неудовольствием и отчасти презрением. Такой… нелепый. Да, именно этим словом можно было описать Легасова, смотревшегося на фоне остальных белой вороной, чужеродным элементом. Торопливый, хаотичный, неловкий. Забывает, где находится и с кем говорит, сбивается с мысли, неуместно повышает голос… Борис еле подавил в себе желание встряхнуть за лацканы пиджака человека напротив, когда тот в очередной раз перебил его на полуслове, продолжая нести чушь про высокий уровень опасности. — Профессор Легасов… — в голосе зампреда проскользнули стальные нотки. Обычно люди после этого приёма сразу затыкались и стушевывались. Но не Легасов. Он даже не отвел взгляд. — Борис, — Горбачев смотрел осуждающе. — Продолжайте, профессор. Удивительно. Генсек не поставил его на место, принял сбивчивые извинения и даже поддержал, дав слово! — У меня большие сомнения в ваших предположениях, так что нам необходимо удостовериться в их, надеюсь, ошибочности. Итак, товарищ Щербина, вы отправитесь в Чернобыль и лично выясните, в каком состоянии реактор. — Нет проблем, товарищ генеральный секретарь, — Щербина уже почувствовал вкус победы. — И возьмете с собой профессора Легасова, — на этих словах только поднявшееся настроение упало к самому центру земли. Борис был готов поклясться, что на лице Горбачева промелькнуло подобие ухмылки. — Но, товарищ генеральный секретарь… — Вы знаете, как работает атомный реактор? — Горбачев прищурился. — Иначе как вы поймете, что с ним что-то не то? К великому сожалению Щербины, генсек был прав. Отвертеться от компании взбалмошного учёного не вышло. Отставая на пару шагов от зампреда, от которого прямо-таки исходили волны с трудом сдерживаемой ярости, Валерий пришёл к выводу, что этот раунд вышел в его пользу. К нему хотя бы прислушались, уже достижение. Другой вопрос, удастся ли втолковать непробиваемому самоуверенному Щербине, что нужно предпринять серьёзные меры как можно скорее, или же его пошлют к черту с очередными непонятными объяснениями для далекого от науки человека. Или того похуже — зашедшие в вертолет военные доверия не вызывали. Некоторое время летели молча. Казалось, взгляд Щербины скоро прожжет дыру в спине — Легасов нарочито не смотрел на вынужденного напарника. — Как работает ядерный реактор? Начнем с методички для студентов специальности ядерная физика? Или же лучше с школьного учебника физики? Учёный посмотрел на собеседника как на идиота. Хотя почему как?.. — Если не расскажете, я прикажу сбросить вас с вертолета. С козырей зашел. Легасов обернулся сначала на одного солдата, потом на другого. Их лица не выражали ни одной эмоции. Блефует или говорит всерьез? Расслабленная и самоуверенная поза зампреда свидетельствовала скорее в пользу второго варианта. И не поморщится. Легасов помедлил пару секунд, собираясь с мыслями и отчего-то вспоминая свою педагогическую практику. У него бывали разные студенты: как прилежные и понятливые, так и упрямые и плохо воспринимающие информацию. Возможно, стоит посмотреть на Щербину, как на нерадивого ученика, смириться и объяснить на пальцах. — Ладно, — Валерий сделал глубокий вдох и заговорил спокойным голосом, не повышая тона и подбирая предельно ясные аналогии. На автомате зашарил по карманам, потом вспомнил, что пиджак парадный и ручки, соответственно, нет. Щербина молча протянул ему свою, наблюдая за возникающими на бумаге рисунками и схемами. В целом принцип работы РБМК стал понятен. — Вы мне больше не нужны, — сухо произнес он и отвернулся. Что может быть неприятнее, чем показать свою полнейшую неосведомленность в какой-либо области? Только снисходительное отношение по этой причине. — Подлетаем к реактору, — крикнул пилот. Легасов встрепенулся, закончив протирать очки с толстенными линзами, прищуренно вгляделся в сияющую голубую даль с вкраплениями темного дыма и схватился за голову. — Ну что там? — нетерпеливо поинтересовался зампред. — Графит на крыше. Активная зона обнажена, — кажется, учёный даже слегка побледнел. Неужели он настолько в себе уверен на таком большом расстоянии? — Лети к реактору, не то получишь пулю в затылок, — рыкнул пилоту Щербина. Вот он ещё на слово не верил. — Борис, не стоит… — начал было Легасов. — Вы забываетесь! — Щербина огрызнулся. Да что он себе вообще позволяет! — Хотите сдохнуть в муках через неделю? Тогда вперед и с песней, — парировал учёный, глядя на него сверху вниз. После такого заявления пилот резко свернул в сторону от АЭС, и Легасов, потеряв равновесие, завалился на бок прямо на оппонента. Щербина, скрипнув зубами, поставил его на ноги. Упрямый, как стадо баранов, и в очередной раз добился своего. Отвратительно. Ещё и это покалывание в запястьях… Сунув руки в карманы пальто, зампред вышел из вертолета. Его совсем не радовал будущий разговор с непосредственно ответственными за реактор людьми. Наверняка будут выгораживать друг друга, как это бывает при чрезвычайных ситуациях. При виде этих двух нарочито невинных лиц Щербина убедился в своих подозрениях. Все в порядке, они справляются… Список виновных даже предоставили, ишь какие сноровистые. Держат его за ещё большего идиота, чем Легасов. Хотя… Оглянувшись на стоящего чуть поодаль учёного, Борис отчего-то подумал, что тот все же на его стороне. В отличие от Брюханова и Фомина, откровенно издевающихся над профессором и уверенных, что им все сойдет с рук. Не сойдет. Щербина нахмурился. — Почему я видел графит на крыше? — верный ход. С рож подельников тут же сползли глумливые улыбки. Легасов же воззрился на него с изумлением, но тут же вернул себе невозмутимый вид. Неожиданно, правда? Причем для всех участников. И ещё пару выпадов, чтобы окончательно разрушить их оборонную стену из гладких фраз, приправленных полуложью-полуправдой. Нет уж, господа хорошие, отличить бетон от чего-либо другого труда не составит. Как вы выкрутитесь теперь, а? Используя емкие формулировки учёного, Щербина чувствовал некое подобие торжества. Ну и кто теперь идиот? После результатов вылазки Пикалова с дозиметром можно будет расписать более четкий план ликвидации последствий аварии. Время в палатке тянулось невыносимо медленно, будто патока. Брюханов и Фомин еле сдерживали панику, и это было заметно по их подрагивающим пальцам, по бегающим глазам, по сгорбленным спинам. Легасов внешне был спокоен и сидел, уставившись в одну точку. Просчитывал вероятности, возможности, предполагал дальнейшие шаги. Мельтешивший перед носом зампред несколько отвлекал, но нельзя было его винить в излишней нервозности. Тяжело справиться с потерей уверенности в том, что ты всё делаешь правильно. Кто знает, что случится дальше — счастливый исход или же смерть сотен тысяч и даже миллионов. Пикалов утешительных новостей не принёс, и учёный, пожалуй, не удивился. Неприятно быть всегда правым, это не дар, а проклятье. — Как потушить этот чертов пожар? — в глазах Щербины застыли мрачная решимость и усталость. — Песок и бор. Иного выхода я не вижу, — Легасов пожал плечами. — И все же необходимо эвакуировать… — Сколько? Хотя бы примерно, — перебил его зампред. — Пять тысяч тонн, не меньше, — ответил Валерий, прищурившись. — Вы не можете увезти людей подальше от радиации, так? — Мне запретили, — рыкнул Щербина. Очередная вспышка гнева, которую Легасов проигнорировал. — Куда вы? — поинтересовался учёный, глядя напарнику вслед. — Доставать вам песок и бор, — сварливо произнес зампред, плотнее запахивая пальто. Когда тебя считают всесильным, количество минусов заметно превышает количество плюсов. Особенно такие наивные и идейные люди, как Легасов. От этой мысли Щербине стало совсем тошно. Гостиница, к счастью, была полупустой, но все же избежать чужих взглядов не удалось. Они цеплялись за затылок, за воротник, стекали по щекам и плотно въедались в кожу. Стараясь ни на кого не смотреть, учёный попросил водки и выпил залпом первый стакан и мелкими глотками второй, стараясь отвлечься на неприятные ощущения в горле. Что-то было не так (если не считать всей ситуации в целом). Будто камешек в ботинке или чужая тень за спиной. Зайдя в номер, Легасов скинул пиджак и ботинки и в полнейшей прострации рухнул на кровать. Мысли роились в голове, смешиваясь, обрываясь, исчезая. Оно и немудрено — день начался в полседьмого утра, сейчас за полночь, организм утомлен. Заснуть, ясное дело, вряд ли получится, хотя два-три часа покоя не помешали бы. Расстегивая рукава рубашки, Валерий с удивлением заметил в полумраке зеленые отблески на руках. Почудилось, подумал он и зажмурился, отгоняя наваждение. Оставшись в брюках, он снова посмотрел на руки и впал в ступор. От сгиба локтя до запястья вились причудливые линии разнообразных оттенков, от травяно-зеленого до бордового, складываясь в неповторимый узор. — Не может быть… — учёный только сейчас ощутил жжение на участках кожи, захваченных вязью. — Мне это снится. Я просто уснул над очередными расчетами, и мне снится сон. Да, все именно так. Нужно только проснуться. Как он ни пытался вырваться из дикой реальности, прочно вцепившейся в него щупальцами необратимых последствий, как ни вызывал боль в теле, ядовитая зелень не желала пропадать. Оставалось смириться с тем, что у него появилась чертова метка соулмейта. В сорок девять, мать их, лет, когда он уже решил, что просто не вписался в картину мироздания со своей неправильной сущностью. И кандидатур не сказать, что было много. Точнее сказать, она была одна, и это осознание прелести жизни не прибавляло. Зажмурившись, Легасов прислонился к стене. Минутная слабость, не более. Надо отдохнуть, чтобы продуктивно работать дальше. Есть гораздо более важные проблемы, чем не вовремя проснувшаяся магия. Хотя посмотреть, как выкрутится второй участник сложившейся ситуации, будет крайне интересно. Щербина не подвёл. Снова держался уверенно, как и полагается хорошему руководителю, когда рухнул вертолёт — и ухом не повёл. Учёный ощутил холодок где-то в груди, представляя, что почувствовали лётчики в последние секунды своей жизни, оборвавшейся среди радиоактивного дыма и обломков. И ведь они не последние, кто погибнет, следуя приказу. Как спят по ночам люди, отдающие эти самые приказы, и спят ли вообще? Судя по зампреду, совсем нет. Впрочем, он скорее исключение из правил. Суровое, вспыльчивое, но исключение. Он влетел в номер взбудораженный, радостный, на время вышедший из образа сдержанного чиновника. — Делаем успехи — уже двадцать заходов, — не без самодовольства сообщил Борис. — Хорошо, — одобрительно кивнул ученый. — Нет никаких подвижек с эвакуацией? — Мне эксперт сказал, что всё нормально, не стоит беспокоиться. Мы же здесь, — отмахнулся Щербина. — Мы умрём через пять лет, — не особо раздумывая, парировал Валерий и замер, поняв, что переборщил с откровенностью. Зампред смотрел на него обескураженно, недоверчиво, с маленькой толикой обиды. — Простите. Зря я так, в лоб, — вздохнул Легасов. — Я же говорил, пятнадцать тысяч рентген в час… — Я помню, — Щербина тяжело рухнул в кресло, чувствуя, как голова пустеет. Он периодически задумывался о смерти, но так, отвлеченно, а теперь, когда её неизбежность стала настолько явной… Да, это вносило определённые коррективы в картину мира. Остервенело проведя ногтями по зудящему предплечью через рукав, он постарался вернуть контроль над телом. Словно снова тридцать девятый, и животный страх перебивает даже преданность идее, пока молчаливый лес давит обманчивой тишиной, скрывая за каждым деревом по снайперу. Так сложно погасить злость на собственное бессилие, прокатывающуюся горячей волной по коже. Видимо, придётся отдать самого себя без остатка опасной, непредсказуемой стихии, грозящей уничтожить не только УССР, но и весь континент, как сказал Легасов. А ему верить следует. Причём только ему, ну, может, еще Пикалову. Остальные лгут, лгут беззастенчиво, от страха или по привычке. Нельзя сказать, что сам Щербина предельно честен, в том числе с собой. Иначе бы он уже давно признался, скинув хотя бы один камень с души. Легасов в глаза не смотрит, избегает. Неужели ему в кои-то веки стыдно? Невозможно. Самая абсурдная вещь за последнее время. Сидит вон, что-то строчит на очередном листе бумаги, размашистыми движениями вырисовывает схемы, зачеркивает, снова пишет, бормочет себе под нос и закатывает рукава, обнажая ту самую зелень, что обнаружил зампред на своих руках, прилетев в Москву с отчетом о проделанной работе. Правило неизменно — метку видит только те, кого она коснулась, для остального мира она скрыта. Теперь всё точно разрешилось. Дело за малым. Самым сложным. — У нас ещё есть время, — Легасов снял очки и потер усталые глаза. — Но нужно спешить. Я мог не уточнить какие-либо… Параметры. — Я учту, — Щербина глянул на часы. Полночь. Снова просидели допоздна, обсуждая детали, возможные решения, необходимые ресурсы. Какой-то замкнутый круг: военный лагерь — зал собраний в Москве — номер в гостинице. Расчёты, расчёты, расчёты, книги и справочники неуклюжей грудой на столе, мятый пиджак на стуле (помнится, учёный говорил, что у него закончилась парадная одежда, и этот комплект — последний), и сам Легасов в окружении этого хаоса, будто рыба в воде. — Пожалуй, на сегодня все, — он поднялся со стула, хрустнув суставами и поморщившись, и только потом заметил пронизывающий взгляд зампреда. — Что? — Ничего особенного. Разве что почему именно зелёный и красный? Думаю об этом ещё с тех пор, как появилось, — непринуждённо произнёс Щербина, наблюдая, как меняется выражение лица коллеги. — Не понимаю, о чем вы, — ушёл в глухую оборону Легасов, не зная, чего ожидать. Да и установленные по всей комнате жучки не усиливали желание откровенничать. — При солнце было бы лучше видно, но можно и сейчас посмотреть, — зампред кивнул в сторону двери. — И правда, — учёный кивнул, решив, что недолгая прогулка поможет хоть немного расслабиться, да и побыть вдали от постоянной слежки весьма полезно для психического здоровья. Ночной воздух приятно освежил разгоряченную голову, немного смягчив пульсирующую боль в висках. Легасов шёл чуть позади Щербины, по привычке, поскольку тот в их паре в общении с людьми всегда выступал ведущим. Это было удобно — в большинстве случаев к словам учёного прислушивались. Он был не настолько горд, чтобы отвоёвывать первенство, главное, чтобы был результат. — Совсем себя не жалеете, — зампред посмотрел через плечо на спутника. — Нет такой возможности, товарищ Щербина. Либо я, либо миллионы невинных людей, даже не подозревающих, какая угроза над ними нависла, — развёл руками Легасов. Ишь, сплошной официоз, подумал Борис. Сколько они уже бок о бок? Достаточно долго, чтобы отбросить формальности. Ясное дело, было приятно его выдрессировать в плане обращений, но это уже пройденный этап. — И всё же не стоит доводить себя до изнеможения, Валерий, — зампред специально выделил голосом его имя, наслаждаясь произведённым эффектом. — А то расстроите наших соглядатаев, — кивок в сторону, чтобы Легасов увидел держащуюся на расстоянии пару из мужчины и женщины. Одеты как гражданские, в толпе сложно было бы заметить. Специально показались, значит. Что ж, мы тоже в стороне не останемся, ухмыльнулся сам себе Щербина. — Совсем обнаглели, — учёный поморщился. — Согласен, — Борис прищурился. — Дайте вашу руку. Сравним кое-что. Легасов замер на секунду, затем как-то отстранённо выполнил просьбу. Зампред по-хозяйски оттянул рукав его рубашки, и узор вспыхнул, переливаясь всеми оттенками зелёного с вкраплениями алого. — Долго ещё молчать собирались? — чуть насмешливо поинтересовался Щербина, показав свою метку, светящуюся не менее ярко. — Я думал, вы сделаете вид, что этого не было. Как и все остальные, кто был не удовлетворён выбором, — пробормотал Валерий, не зная, куда деваться от железной хватки коллеги. — С чего вы взяли, что я не удовлетворён? — приподнял бровь зампред. — Если бы это было так, я бы уж точно не оставался рядом с вами дольше положенного и не переходил рамки рабочих отношений. — Это ради общего дела, разве нет? — Легасов всё ещё сомневался в происходящем. — Какой же вы…ты иногда… Упрямый, — закатил глаза Щербина. — Одно другому не мешает. Мы с тобой за эти недели стали близки, насколько возможно. Мы оба влипли, и если справляться с этим всем, то только вместе. Учёный не поверил своим ушам, потому стоял и молчал, не в силах произнести ни слова. Если это был очередной кошмар, то он явно затянулся и принял неожиданный оборот. — Неужели я настолько ужасный напарник, что тебе нечего сказать? — криво улыбнулся Борис. — Э-э-э… Нет, — за пределами научной сферы красноречивость Легасова иссякала, и он не мог подобрать слов. — Просто странно. Я ожидал иного. — Решать тебе, — Щербина хмыкнул. — Разойдёмся мы сейчас как незнакомцы или… — Или, — Валерий почувствовал себя полнейшим идиотом, уцепившись за Щербину, словно тот вот-вот исчезнет. Жжение на коже, затронутой узором, наконец прошло. — Хорошо, — снова эти властные, покровительственные нотки в голосе, но теперь они воспринимались совершенно по-другому. От того, кто неимоверно бесит, до того, кто невероятно важен. Тернистый путь, надо сказать. Легасова утянули из-под тусклого света фонаря в мягкую гостеприимную темноту. Не очень-то надёжное укрытие, впрочем, того и добивался зампред, балансируя на грани и отчаянно наглея. Он знал, что за ними до сих пор наблюдают, хоть и с некоторыми затруднениями, и доставить слежке ещё больше неудобств очень хотелось. Пусть смотрят, изо всех сил напрягая глаза — всё равно не различат в сумраке, как Легасов первым с молчаливого согласия сокращает расстояние между ним и собеседником, как он неловко касается чужих губ своими, как яро ему отвечает Щербина, отодвинув на задний план здравый смысл и оставив лишь шалость и непривычное ощущение в сердце — тянущее, отчасти болезненное, отчасти приятное. Вбить бы навеки в память бесконечные несколько секунд с смущенным Валерием, не знающим, что вообще нужно делать и действующим по наитию, таким искренним и в своём обыкновении неловким. — А я думал, что только у меня отсутствует инстинкт самосохранения, — Легасов перевёл дыхание, нехотя отстраняясь. — Чернобыль меняет людей, — Щербина ухмыльнулся. — Пойдём, холодает. Августовские ночи весьма коварны. Август? Учёный и не заметил, как пролетели всё эти месяцы напряжённой работы и лавирования в опасном море политических интриг. Сколько тяжёлых судьбоносных решений было принято, сколько смертей принесла авария и сколько ещё предстоит… Всё слилось в один болезненный водоворот, расцвеченный особенно запомнившимися картинками ситуаций. Много ли надо, чтобы окончательно захлебнуться? — Валера, ты как? — встревоженно, с непременными нотками строгости. О нём беспокоятся. Непривычно до жути. — В порядке. Честно, — звучит совершенно неубедительно. Особенно для того, кто буквально видит его насквозь. — Ты так и не научился врать, — Борис вздыхает. — Оставайся на ночь. Ты совсем не спишь. — Пойду выпрошу снотворного, — хорохорится Легасов, пытающийся не казаться навязчивым и слабым. — Забыл, как тебе было плохо с этой дряни в прошлый раз? — Щербина морщится. — Сегодня со мной будешь. Это приказ, если тебе хочется конкретики. — Ты злоупотребляешь полномочиями, — ворчит Валерий, но не спорит. Он возражал скорее для приличия, потому что, если быть честным, от всепожирающего чувства одиночества тревожными ночами в пустой гостинице ему хотелось выть волком. А когда рядом Борис, всё хоть немного становится лучше. Неловкость, ясное дело, присутствует. Легасов довольно долго возится, складывая одежду в идеальном порядке. Зампред молча наблюдает, приподняв бровь. Отринуть идиотские установки не так уж легко, знаете ли. Ну вот, теперь никаких препятствий не осталось, придётся делать следующий шаг. Учёный медлит ещё некоторое время и укладывается на свою половину кровати, оставив очки на тумбочке. Вытянув ноги и глядя в потолок, он замирает. Борис ворочается рядом, затем поворачивается спиной и, вроде бы, засыпает. Последовать бы его примеру… Валерий закрывает глаза. Как ни странно, тепло человеческого тела умиротворяет. Липкая, тяжёлая дрёма накатывает сплошной волной. Видимо, всё дело в чувстве защищённости. Рядом с зампредом спокойно. Даже с храпящим. Отгонит всех, даже кгбшников. Тихо усмехнувшись этой мысли, Легасов наконец-то падает в сон. Борис просыпается от того, что солнце бьёт в глаза. Щурясь, он оценивает обстановку и обнаруживает, что Легасов спит, уткнувшись лбом ему в ладонь. Ну вот, думает зампред, дождался. Скорей умру, чем двинусь. Так сложно было утянуть его из вязкой пучины тёмных, неприятных сновидений. Присматривать приходится даже во сне, что поделать. Роль хранителя вовсе не претит Щербине, даже наоборот. Валера невероятно сильный и справляется со всем на высшем уровне, однако многих вещей он не понимает, оттого становится весьма уязвимым для некоторых… Личностей. Отогнав навязчивый образ, зампред закрывает глаза, решив подремать ещё несколько минут. Легасов, конечно же, смутился образовавшейся ситуации, но после нескольких совместных ночей свыкся с тем, что границы дозволенного гораздо шире, чем он предполагал. Что будучи наедине можно не прятать свои эмоции. Что он получит поддержку, хоть и довольно часто бессловесную из-за прослушки. Что всё (возможно) будет хорошо.