Quo vadis?

В хрупкой суете закатов и осин, под бледною Луной, Не собрать лица у треснувших витрин, что празднуют со мной Проводы земли, холодно душе от этой ерунды. Вымерший вокзал. Я бы всех послал, если бы не ты. ДДТ

Короткий промежуток обманчивого и хрупкого счастья был смят, словно лист бумаги. Легасов был готов сожрать сам себя живьём после конференции в Вене. Больше не получалось убедить себя в том, что он поступает правильно, потому что дело обстояло ровно наоборот. Людям свойственен страх, и Валерий не был исключением. Несмотря на постепенно проявляющиеся признаки лучевой болезни, ему хотелось жить, как никогда прежде. И перспектива получить пулю в затылок его ничуть не прельщала. Да, её удалось избежать, однако лучше не стало. Ещё и Хомюк вжилась в роль голоса совести. Господи, думал профессор, отводя взгляд и сжимая зубами сигарету. Она знает, что я не смогу отказать. Иначе бы не приехала. Упрямая до жути. Удивительно, что её до сих пор не убили. В глазах Хомюк отчётливо читалось: кто-то должен пожертвовать собой. Несомненно, она бы с радостью сделала это сама, но её не послушают, даже не дадут открыть рот. В отличие от него. — Я в вас не сомневалась, Валерий Алексеевич, — едва заметная улыбка, полная благодарности и сожаления. Спасибо и на этом. За ошибки приходится платить, рано или поздно. И, если быть честным, Легасов был в какой-то мере рад, что козлом отпущения будет не Борис. Он и так сделал всё, что мог, и даже больше. Для общего блага и лично для него, Валерия. Садясь в чёрную Волгу, Легасов старался сохранить невозмутимый вид, чтобы Щербина не догадался раньше времени о задуманном. Скрывать мысли от самого близкого человека тяжело, но Валерию удавалось и не такое. Главное, не утянуть за собой больше никого, жертва должна быть единственной. В зале суда началось тщательно отрепетированное с одобрения КГБ выступление. Вот только никто не подозревал, какие именно в него были внесены коррективы. Какое-то время Легасов сомневался, хотел отступить, запнулся… Но заходящийся в приступе мучительного кашля Борис и кровь на его губах вернули Валерия в боевое расположение духа. Это всё не напрасно. Как говорил в своих показаниях Акимов, мы всё сделали правильно. И в данном случае будет правильным прервать бесконечный поток лжи. Слова давались легко. Чужие взгляды будто жгли сквозь костюм, в воздухе чувствовалось напряжение. Главное, чтобы ему поверили. Главное, чтобы удалось что-то изменить. Хотя, судя по скептичному лицу судьи, его воспринимали как свихнувшегося шута. Ну и плевать. Ничего уже не остановить, как тогда, ночью двадцать шестого апреля. Внимайте, товарищи, крутите пальцем у виска, насмешливо хмыкайте, доставайте припасенные за пазухой камни. Закончить речь, а там хоть гори всё синим пламенем. Тишина не была долгой. Загрохотали торопливые шаги конвоя, железная хватка с двух сторон сковала надёжно, не вырвешься. «Зачем, Валера?» Борис, кажется, побледнел и сжал руки в кулаки. «Так надо было. Не беспокойся, всё хорошо. Я сделал свой выбор» Щербина отвернулся, чтобы скрыть злость и отчаяние. Валера, Валера, снова пошёл наперекор всем, прекрасно зная, что за этим последует. А он снова не смог защитить этого упрямого самоотверженного идеалиста. Порочный круг, черт подери. Легасов устало потер виски, поерзав на стуле. Адреналин постепенно отступал, и важно было поймать момент, чтобы купировать страх. Те, кто к нему придут, не должны его почувствовать. Чего же ожидать? Пыток? Методичного избиения? Классического расстрела после признания во всех возможных грехах? Чарков лучился превосходством и одновременно яростью. — Ну и цирк вы устроили, Легасов. Я даже на секунду подумал, что вы сошли с ума. Потом вспомнил, что вы просто идиот, — глава КГБ угрожающе навис над Валерием, пристально на него глядя. — Ваше геройство никому не нужно. Все, кто выйдут отсюда, ничего не будут помнить о произошедшем. Потому что ничего не случилось. Понимаете, о чем я? — Вы не можете залезть в чужую голову, — фыркнул профессор. — Ошибаетесь. Я и не то могу, — елейно произнёс Чарков. И Легасов был готов поклясться, что на мгновение его зрачки стали вертикальными, как у рептилии, а в издевательской улыбке очертились клыки. — Я вас не боюсь, — Валерий скрестил руки на груди. — Как и смерти. Я тяжело болен, сами знаете. — Иногда смерть — не самое страшное, Валерий Алексеевич, — оскал главы КГБ стал ещё шире. — Точнее, ваша собственная смерть. Как насчёт смерти того, с кем вас связывают нерушимые узы, м? Легасова прошиб холодный пот. Чарков не может этого знать. Нельзя увидеть чужую метку. — Вообще-то, у меня нет такого человека. К тому же, по закону… — Закон для людей написан, Легасов, — усмехнулся Чарков, и профессор в ужасе понял, что по полу стелется огромный змеиный хвост. У меня галлюцинации, подумал Валерий. Они чего-то подмешали мне в воду, всё из-за этого. Да, именно. Но в следующий момент из лёгких выбило весь воздух вполне реалистично. — Как я мог забыть… Вы же нелюди, — прохрипел Легасов, и его сжали до хруста в рёбрах. — Не надо меня злить ещё сильнее, вы не в том положении, — прошипел Чарков. — Если заткнетесь, я оставлю в живых Щербину и ваше ало-зеленое недоразумение не дойдет до широкой публики. Валерий с трудом кивнул, спустя секунду рухнув на пол. — Неужели вы думали, что управление страной доверят простым смертным? — Чарков снова был человеком, только исчезающая чешуйка на его щеке говорила о его истинной сущности. — Поздравляю, Легасов, теперь вы никто. И для зампреда Щербины, и для товарища Хомюк, и для всех остальных. Надеюсь, вы довольны результатом. Бросив последний взгляд на стоящих вдалеке Бориса и Ульяну, Легасов еле заметно улыбнулся. Они справятся, в этом можно быть уверенным. А большего и требовать нельзя. *** На вокзале не было ни души. Случайность ли? Легасов уже не отделял свою паранойю от реальности. Тот факт, что его выпустили из города, не мог не поражать. Слыханное ли дело — отправить опального учёного за пределы области, да ещё под таким благовидным предлогом, как отдых в санатории. Выдумали же, ишь ты! Впрочем, они не могли ударить в грязь лицом после того, как в газеты попала новость о том, что он пытался покончить жизнь самоубийством. Кто-то неизвестный умудрился обойти цензуру, и вуаля — его отправили поправлять душевное здоровье. Точнее, его остатки. Мерзкий фарс, пронеслось в голове, пока он затаскивал чемодан в вагон. Нравится издеваться над побеждённым противником, ясное дело. Это в них в крови. Ну ничего, мы ещё посмотрим, кто действительно властен над человеческой судьбой. Вагон тоже был почти пустой. А несколько пассажиров — соглядатаи, очевидно, хотя старались выглядеть обычными работягами. Уткнувшись в книгу, профессор постарался абстрагироваться от остального мира. Ничто не утомляло сильнее, чем постоянное чувство, что за тобой наблюдают. Заказав у проводника стакан чая, Валерий уставился в окно на умирающие ноябрьские леса и поля. В какой-то мере этот пейзаж отвечал его внутреннему состоянию. Холодно, звенящая пустота и лёгкая изморозь по грудной клетке. Сложно строить непробиваемую стену от того, кто тебе дорог, однако вперёд толкает чувство ответственности: так он будет в безопасности. Поэтому с последней встречи Валерий видел Бориса только во сне несколько раз. Тот, кажется, пытался что-то сказать, но слова эти оставались за невидимым барьером. О, как бы Легасов хотел его разрушить, пару минут побыть рядом, прикоснуться… Несбыточные мечты, не стоит о них, только зря будоражить и так еле работающее сердце. Оно больше напоминает бесполезный комок искалеченной плоти, чем функционирующий орган. Из-за радиации или чего ещё… Почесав через повязку незаживающую язву на предплечье (побочный эффект от блокировки связи душ), Валерий сполз на подушку и зажмурился под мерный стук колёс. Ничего хорошего от поездки он не ждал, разве что теплилось нечто где-то внутри, еле живое, неужели надежда? Давно забытое чувство, впрочем, от этого не менее приятное. Москва хищной птицей сгинула в припорошенной первым снегом дали, и многотонная бетонная плита, давившая будто бы на всё тело уже второй год, словно стала легче. Снов не было, взамен — путаное забытье с обрывками воспоминаний, приведшее Легасова на конечную станцию. Неизменные наблюдатели куда-то подевались, и он в одиночестве добрел до санатория, к которому вплотную подступал лес. Тут меня и закопают, меланхолично подумал профессор, расписываясь в документах на въезд. Вряд ли, конечно, хотя кто знает? Номер был достаточно уютным, насколько это возможно для такой глуши. Выяснив расписание и приняв первые лекарства, Легасов пришёл к выводу, что тут не так уж и плохо. Свежий воздух, в конце концов. Надо прогуляться. Неторопливо следуя по асфальтовым дорожкам и пиная опавшие листья, Валерий то и дело оглядывался, ожидая привычной слежки и заодно запоминая маршрут. В какой-то момент он свернул к деревьям и постарался скрыться, ступая как можно тише. Что-то вело его прочь, в чащу, да так резво, что он даже запыхался. Пройдя ещё немного, он прислонился к дереву, переводя дыхание, и вдруг явственно ощутил чужое присутствие. У него при себе не было ничего, чтобы защититься, а в рукопашную он бы не стал даже пытаться. — Только давайте побыстрее, без прелюдий, как вы там любите. Вот сюда стреляйте, — Легасов ткнул себе в лоб. — Да, Валера, жизнь тебя потрепала, — заметили откуда-то справа, и профессор впал в ступор. — Невозможно… — он судорожно протёр очки платком и изумлённо уставился на… — Возможно, как видишь, — Щербина развел руками. — Да, было сложно, врать не буду, но оно того стоило. Или ты мне не рад? — Борис… — выдохнул Легасов, неловко переминаясь с ноги на ногу, а потом всё же приблизился, прижался всем телом. — Тебе нельзя здесь быть. — Какое мне дело до их запретов? Завтра я подам в отставку по состоянию здоровья, — хмыкнул зампред. — Генсеку не очень приятно, когда я заплевываю кровью стол. — Ты на обезболивающих, — догадался Валерий, встретившись с ним взглядом. — Боже, Борис, зачем в такую даль… — Ради тебя, — строго ответил тот. — Почему ты перекрылся от меня? Я уже не знал, что и думать. — Я не мог тебе объяснить раньше. Лучше посмотри, — пробормотал Легасов и передал жуткое, фантасмагоричное воспоминание про Чаркова. — Я боялся, что они придут за тобой. — Валера, — его сгребли в охапку. — Нельзя вечно воевать в одиночку. — Я давно проиграл, — Легасов с большим трудом подавил рвущуюся наружу истерику. — Я так устал… — Они не дали тебе уйти дважды, — с ненавистью прошептал Щербина. — Хотя, наверное, и я приложил к этому руку, я не смог тебя отпустить. — Пообещай, что в следующий раз не будешь меня останавливать, — попросил Валерий. — Пожалуйста. — Хорошо, — скрепя сердце произнёс зампред. — Я… Не буду мешать, — его голос предательски дрогнул. — Спасибо, — Легасов смотрел благодарно, не пытаясь утереть скользнувшую по щеке слезу. Оттого и последний поцелуй был с терпким привкусом соли. Когда Борис проснулся ночью двадцать шестого апреля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, он смотрел на расцветающий на коже кровавым цветком ожог и задыхался от невыносимой тоски. Когда ему с утра сообщили о смерти Легасова, он лишь коротко ответил «знаю», натянув пониже рукав рубашки.