Держи меня запертой в твоём сломленном разуме

(бетой не проверено! исправления в ПБ приветствуются!) Имя Мэттью означало «Дар Бога». Небольшое количество слуг называли его «милорд Сальваторе», близкие друзья, коих было немного, звали просто «Мэттью». И только для Виктории он был Мэтт. Виктория встретила его весной 1551 года. Он был путешественником и оказался в Дании вскоре после того, как покинул родной дом, где навещал братьев и сестер. У него была большая семья: три сестры и два брата, и к тому времени, когда Виктория встретила его, у него было почти двенадцать племянников, и по его чистосердечному признанию он не помнил всех их по имени. Виктория в тот день сильно поссорилась с Клаусом. Она уже не вспомнила бы, что было причиной ― очередной скачок его настроения, ревность, или ее какой-то псих, но факт, что они разругались. Виктория была горда собой: она даже голос на Клауса не повысила, просто посмотрела в его перекошенное от ярости лицо, развернулась и ушла. Она вышла за пределы города, в котором они жили, отправилась в деревню, где из-за позднего времени не было ни капли света, и просто молча брела по улицам. Светлые волосы она спрятала под черный капюшон и просто шла, шла, шла… ― Простите, госпожа, ― крикнул кто-то, и Ардингелли не сразу поняла, что обращаются к ней, а потому продолжила путь вперед. ― Госпожа! В этот раз ей пришлось остановиться. Она обернулась и увидела, как молодой мужчина в дорожном серебристо-сером костюме быстро спешивается и спешит к ней. Виктория нахмурилась, но не испугалась ― молодая еретичка с жаждой вампира и силой ведьмы, ее никто не мог напугать, и никто не представлял для нее угрозу. Юноша подбежал к ней, чуть запыхавшись. Взлохматил черные волосы и улыбнулся. ― Простите, госпожа, не пугайтесь, ― как можно веселее и спокойнее произнес он. ― Я… глупость, но я потерял свою сумку с припасами. Лошадь испугалась змеи и понесла, обронил где-то. ― У меня еды нет, ― грубовато проговорила Виктория. У нее было ужасное настроение, и она явно не хотела помогать незнакомым людям. Более того, обычно злость на Клауса распространялась на весь мужской род, и она в принципе не хотела говорить с мужчинами, а сейчас ― даже видеть их. Юноша залихватски улыбнулся, видимо приняв ее злость за страх, и не обиделся. ― Извините, что так сваливаюсь вам на голову, но мне больше не у кого попросить помощи, ― с искренними извинениями произнес он. Виктория изогнула бровь. ― Не знаю, чем могу вам помочь, ― наконец неохотно произнесла она. Потом выдохнула и достала из кармана платья небольшой мешочек с несколькими золотыми монетами и протянула юноше. ― Езжайте прямо к южному концу города, обычно оттуда приезжают торговцы и там есть много постоялых дворов для них. ― Благодарю, госпожа, ― юноша глубоко поклонился. ― Сейчас я ничем не могу вам отплатить, но надеюсь, у меня будет возможность. ― Забудьте, ― Виктория скривила губы. ― Удачной дороги. Ей поклонились еще раз. Резкий порыв ветра скинул капюшон с ее головы, и золотые волосы рассыпались по плечам. Юноша молча посмотрел на них, и в его глазах Виктория отметила уже привычный восхищение и интерес. Раздосадованная, она вгляделась в него, думая: не убить ли прямо сейчас? Он был молодым. Выглядел ровесником Кола. За множество десятилетий Виктория почти перестала обращать внимание на мимолётную человеческую красоту, хотя Клаус со своими художественными вкусами зарисовывал каждую секунду этих мгновений, случайно выбирая людей из толпы прохожих. Но отрицать то, как был красив этот юноша Виктория не могла. Хотя, «красивый», вероятно, не совсем то слово, скорее… Виктория не смогла подобрать достойное описание. Высокий, черноволосый и голубоглазый, с длинными густыми ресницами. Его глаза смеялись, отражая улыбку на его губах. У него были высокие скулы, полные губы, юноша сам был мускулистый и хорошо сложенный, с широкими плечами и мозолистыми руками. При всем при этом, он выглядел таким юным, почти еще мальчишкой… хотя, возможно Виктории так казалось из-за груза собственного времени. Прелестный и красивый, но не стандартно красивый, а мягко привлекательный. От него шел чистый, теплый, человеческий запах. Запах весны, теплого солнца, молодости и красоты. Запах новой надежды, которая появляется, стоит холодной зиме смениться первыми весенними порывами. Виктория не смогла его убить. Юноша сказал, что его зовут Мэттью Сальваторе, и Виктории пришлось тоже назвать свое имя. На этом они распрощались. Вернулась домой она в смешанных чувствах. Не стала обращать внимание на сочувствие Ребекки, на попытки поговорить Элайджи, и тем более ― на зубоскальство Кола, который каждую ссору брата и его жены воспринимал как маленькое личное шоу. Что-то изменилось, но что она не могла понять. С этим парнем, казалось, она поговорила меньше десяти минут, но его запах, казалось, так плотно вошел в ее сознание. Виктория не понимала, что не так. Обычный человек, обычный юноша, которых она видела уже не раз и не два. Так почему… Клаус, разумеется, уловил ее настроение, но был все еще слишком зол на нее, чтобы разговаривать. Отметив ее спокойствие и какое-то внутреннее беспокойство, Клаус лишь одарил ее тяжелым взглядом, но допытываться не стал. Лишь в течение вечера смотрел на нее как-то задумчиво и анализирующее, будто пытаясь понять, что изменилось. ― Я уеду завтра с утра, ― объявил он, когда они готовились ко сну. В один из раз, когда они поссорились, Виктория легла спать в другой комнате, и Клаус чуть с ума не сошел, пытаясь нормально заснуть. Поэтому он не отпускал жену из их кровати, даже если она была обижена. ― Заберу кое-что из Копенгагена. ― Делай что хочешь, ― равнодушно проговорила Виктория, продолжая начесывать свои золотистые волосы до блеска. Капризные локоны не прощали ошибок, и если Виктория не распутывала каждый волосок, на утро эту гриву было почти невозможно привести в порядок. Клаус возмущенно рыкнул. Очевидно, он ожидал, что жена выскажет расположение и захочет поехать с ним, но Виктория отпустила его с легкой душой и не высказала ни малейшей заинтересованности во времяпровождение с мужем. Никлаусу пришлось проглотить гордость. ― Ты могла бы поехать со мной. Виктория замерла. С одной стороны, более чем разумно было бы пойти Никлаусу на встречу с его попыткой помириться, свести ссору на нет, поехать с ним и просто спокойно провести время, однако… Однако обида все еще скреблась глубоко внутри, и Виктория угрюмо поджала губы. ― Не хочу терять возможность лишние несколько дней не видеть твое лицо, ― заявила она, поднимаясь. Волосы были в идеальном состоянии…. Ровно до того момента, как Клаус вдруг вдавился в ее спину своей грудью, безжалостно спутав золотые пряди. Теплые руки, куда теплее, чем руки других вампиров, жадно обхватили ее талию. Никлаус приспустил рукав ее ночной рубашки, прижался губами сначала к плечу, провел языком выше, прижался губами к ее шее и стал целовать: сначала легонько, а затем настойчиво, самозабвенно, дразня влажным тёплым языком. На мгновение почва ушла у Виктории из-под ног. Она шумно выдохнула, закатив в блаженстве глаза, и громко сглотнула. Никлаус потянулся руками к ее бедрам, прижался ближе. ― Нет, ― яростно шикнула Виктория, вырываясь из крепкой хватки. Она упрямо посмотрела на Никлауса. Если он думал, что сможет уложить ее в постель и этим решить все проблемы, то он жутко ошибался. Глаза Никлауса опасно потемнели и сузились. ― Моя жена не может говорит мне «нет», ― заявил он, но внутри у него скрутилось все от другой мысли, не имеющей ничего общего с уязвлённой мужской гордостью. Виктория ушла и ничего не сказала, а вернулась спустя несколько часов, какая-то задумчивая и растерянная, и, и… и Никлаус мог поклясться что от нее пахло каким-то мужчиной! Не так сильно, чтобы подозревать ее в измене, но за эти часы она явно успела с кем-то переговорить. Просто поговорить, о чем-то неизвестном Клаусу, с каким-то юношей ― учитывая эстетические предпочтения Виктории, наверняка юноша был как минимум симпатичный, а как максимум — это был красивый мужчина. Неужели…? Неужели он все разрушил? Сам. Виктория больше не посмотрит на него с прежней нежностью и не будет чувствовать себя с ним в безопасности. И никогда впредь не сможет ему доверять ― О, еще как могу, ― злобно прошипела еретичка и минуя мужа, улеглась в кровать. Клаус выдохнул. По крайней мере, она не сбегала из их постели. ― Тронешь еще раз ― разорву. Хоть пальцем коснешься меня — я выпью из тебя всю магию, превращу тебя в древнего старика, и когда ты рассыпешься пеплом, развею тебя по ветру, ― клятвенно пообещала Ардингелли и затихла. ― Звучит как признание в любви, ― пробормотал Клаус. ― Но моя жена не может говорить мне «нет». Виктория ему ничего не ответила. Клаус стоял напротив ее зеркала еще пару минут. Да бред. Виктория в жизни не стала бы ему изменять. Они были соулмейтами — это все знали. Даже люди, простые люди, не видевшие метки, чувствовали, что человек перед ним принадлежит кому-то другому, и это знание было таким сильным, что против него нельзя было пойти. Так что Виктория не могла влюбиться в кого-то другого. Это немного успокоило. Следующим утром Виктория проснулась уже одна. Видимо, решив поддержать ее недружественный настрой, Клаус ушел до того, как супруга проснулась бы. Ардингелли невесело хмыкнула. Оба вели себя как испорченные, капризные дети, которые не могли первыми извиниться и закончить глупую ссору, но Виктория не почувствовала себя виноватой. Она часто первая шла мириться, смиряла гордость, чтобы просто сохранить мир в семье. По глазам супруга она всегда видела ― Клаус понимал, что к чему, но вот только это никогда не заставляло его мириться первым. Виктория не думала, что он воспринимает ее попытки помириться как должное, и он всегда относился к ним со всем понимаем, но… но может если она хоть раз не сделает первый шаг, и Клаус сам это сделает? Из своей комнаты Виктория вышла уже полностью готовой к новому дню. Прямое строгое платье с белой плиссированной юбкой, с едва заметным отделанным под змеиную чешую строгим верхом, а плечи напоминали капюшон кобры. Светлые волосы ее были собраны в шесть тонких косичек и обхватывали свободные локоны, формируя хвост. Или как погремушка на хвосте гремучей змеи. Виктория сегодня и выглядела, как человеческое воплощение змеи, и чувствовала себя так же, хотя не могла еще сказать, в чем состояло это ощущение. Ребекка перехватила ее на полпути. Виктория не знала, куда ей пойти и что делать, просто была полна решимости уйти из дома ― вездесущие Майклсоны пусть и не трогали ее, но Ардингелли не была уверена, что не подпалит Кола, если наткнется на его насмешки. Несомненно, верный Элайджа доложит, что жена Клауса покинула дом в тот же день, что и сам Никлаус, но Виктории было все равно. Но чего можно было ждать от Ребекки? По настроению она то поддерживала невестку, то брата, и понять сразу, в каком она настроение было нельзя. ― Мой братец укатил отсюда? ― спросила Ребекка, не скрывая надежды. Несмотря на то, что сейчас был момент довольно спокойных отношений Ребекки и Клауса, для Майклсон все равно отлучки брата были маленьким радостным праздником. Это означало, что Ребекка могла пройтись по своим ухажерам и от души повеселиться с ними и их кровью, не боясь наткнуться на осуждение или насмешку Клауса. ― Да, ― кивнула Виктория. ― Пару дней ты свободна. Ребекка довольно улыбнулась. ― Наконец-то, думала, он никогда не уйдет, ― вампирша накрутила светлый локон на палец, осматривая невестку, потом залихватски улыбнулась. ― Не хочешь пойти со мной? Клаус уже забыл, что значит ревновать. Погуляем по моим кавалерам, я с тобой поделюсь. Виктория хмыкнула, а потом довольно рассмеялась. ― О, щедрое предложение, ― сказала она, с ухмылкой глядя на Ребекку. ― Только если так случится, ваш благородный брат быстро доложит брату-гибриду, и все мужчины этого города умрут самой страшной смертью. ― Заведи себе любовника, ― сказала Ребекка, и Виктория к собственному удивлению не поняла, всерьез она говорит, или шутит. ― С братца это собьет спесь и… ― Ребекка, ― холодно и предупреждающе проговорила Ардингелли, и глаза ее сверкнули. ― Я не хочу тебя расстраивать, но другой мужчина у меня появится только в том случае, если Клаус сам мне изменит. И то, это будет уже не измена, потому что я убью его ко всем прародительницам, ― и тут же, чтобы смягчить довольно резкий отказ, усмехнулась. ― Поэтому наслаждайся всем мужским вниманием в одиночестве. ― Я хотела съязвить по поводу твоей верности моему брату, но фраза про то, что ты убьешь его, заставила меня передумать, ― Ребекка хмыкнула. ― Ладно, пойду отдыхать. Но не позволяй себе зачахнуть, ожидая Клауса. Повеселись тоже. Ребекка подмигнула ей и в следующее мгновение каблуки ее безумно дорогих туфель уже звучали на лестнице. Виктория чуть улыбнулась. Они с Ребеккой были двумя примерами того, как бессмертие влияет на людей. Ребекка пыталась сохранить свою вечную юность, юношеские полеты и мечты, горела ярко в своих попытках найти любовь. Хотя Виктория не обманывала себя, понимая, что Майклсон старше и сильнее ее, она полагала себя чуть более мудрой. Она уже горела не так ярко, напоминая скорее лунный свет при солнечной Ребекке, и казалась себе по-настоящему взрослой. От той девушки, которая когда-то танцевала с цветами в волосах уже ничего не было. Почти до обеда она избегала Кола, лишь пару раз натыкаясь на Элайджу. От неимения вариантов, спустилась в подвал, где хранился гроб Финна, и сидела там, читая книгу. Сюда обычно никто старался не соваться, потому что любезно приоткрытые другие гробы напоминали о том, что бывает с семьей, которая предает Никлауса. Поэтому Виктория частенько здесь пряталась, когда не хотела никого видеть. Комната создавала угрюмое настроение, предупреждала об опасности… и Виктория, почему-то, чувствовала эту опасность всеми фибрами души. Но после почти трех часов наедине с телом Финна Майклсона, сидеть на месте стало невозможно. Поэтому, вложив книгу в гроб Финна, она утешающе погладила его по волосам. Она не знала, что случилось в тот день, но почти семь лет назад, но сразу после их свадьбы Клаус уложил Финна обратно в гроб и никакие уговоры на него не действовали. Виктории было его невероятно жалко. Он хотел быть с семьей, членом семьи, быть частью «Навсегда и навечно», а по итогу… а по итогу частью всего этого была Виктория. Довольно неудачно, если быть честной. Она зашла в свою комнату, натянула укороченный простой темно-серый плащ, спрятав под ним свое бело-синее платье ― синий был редким цветом, но Клаус часто покупал ей вещи именно такого цвета. Синий цвет ― цвет Богоматери. Волосы она спрятала под капюшон и, никого не предупреждая, покинула дом. Без сомнения, ее пропажу быстро обнаружат, и Элайджа скоро доложит брату, что Виктория, после отъезда супруга, куда-то ушла. Ардингелли тонко мстительно улыбнулась. Возможно, ей стоит провести ночь, медитируя в лесу и напитываясь живительной энергией леса, чтобы по возвращению Клаус сошел с ума. Конечно, в большей степени достанется ей за то, что провела ночь неизвестно где, зато потом как весело будет наблюдать за метаниями супруга. Они жили в Оденсе, совсем рядом с Копенгагеном. При тяге Майклсонов к роскоши было удивительно, как они не выбрали своим новым домом роскошную столицу, где дворцы и богатства на каждом шагу. Но Оденсе, с мягким летом и не холодной зимой понравился Виктории куда больше. И довольно простой, но большой деревянный дом в лучшем скандинавском стиле пришелся ей по душе. Конечно, она бы не возмущалась, решив Клаус все-таки остановится на Копенгагене, но муж прислушался к ней ― и к Элайдже ― и они остались в Оденсе. Проходя по улицам, Виктория наблюдала за людьми. Спешившие туда-сюда, они не замечали спрятавшуюся под простым плащом аристократку и продолжали заниматься своими делами. То тут, то там раздавались какие-то крики и реплики, но Виктория пропускала все мимо ушей. Порой она просто останавливалась перед какой-то лавкой, чтобы рассмотреть украшение, или изготовленную жителями Дании косметику, или насладиться запахом маслянистых духов, и просто почувствовать себя свободной. В какой-то момент резкий порыв ветра опрокинул ее капюшон, и волосы взвились на свободу. Виктория поспешила их пригладить и снова спрятать, почему-то вспомнив вчерашнего юношу и его восторг, обращенный к ее волосам. Было в нем что-то, в том, как он смотрел на нее. Клаус, конечно, тоже восхищался ее красотой, и часто говорил об этом своей жене, но во взгляде Мэттью Сальваторе было что-то иное, его восторг был каким-то иным. Возможно, дело было в том, что Клаус уже привык к ее красоте, и, хотя она вдохновляла его, воспринималась как нечто само собой разумеющееся. А Мэттью видел ее впервые. У очередной лавки добрый на лицо старичок внезапно протянул ей длинную белую ленту, украшенную синими и фиолетовыми драгоценными камнями. Виктория мельком взглянула на нее, внезапно поняв, что простые, но изысканные украшения этого старичка были из настоящих камней. ― Вот, прошу, ― произнес он. ― Прошу, госпожа, берите. ― Благодарю, но я не намеривалась делать покупки, ― вежливо проговорила Ардингелли, собираясь направиться дальше. Как ведьма она понимала, что камни и украшения лучше покупать в хорошем настроение, иначе эти, первые эмоции хозяина, камни и металл запоминают. А ей, даже при том, что она собиралась изводить Клауса, не нужны были украшения-напоминания об этом день. ― О, нет, нет, благородная госпожа! ― зачастил торговец. ― Прошу вас, для вас это уже купили. Виктория совершено невежливо ― и крайне неблагородно ― уставилась на него. ― Что? ― недоуменно спросила она. ― Кто? Неужели Клаус вернулся раньше и увидел ее здесь, решив извиниться? Вполне в его духе. Не через постель, так через подарки, все как он любит. Торговец хитро улыбнулся. ― А вон господин стоит. Высокий такой, в голубом костюме. Новый порыв ветра снова добрался до ее капюшона, выпустив ее волосы, и Виктория обернулась, на несколько секунд запутавшись в собственных волосах, которые летели, будто колосья золотой пшеницы, унесенные ветром. Виктория откинула их назад, и осмотрела улицу, готовая увидеть Никлауса, с его очаровательной, дерзкой улыбкой, которая вместо него говорила: «Прости меня». Но это был не Никлаус. Мэттью Сальваторе улыбался ей. Он стоял в стороне, покручивая в руках новую мужскую шляпу с яркими, синими перьями. Увидев, что она нашла его, Мэттью элегантно направился к ней. Создавалось ощущение, что он едва-едва касался ногами земли, скользил по ней, а его красивый синий костюм делал его похожего на порыв ветра, который просто удачно сложил несколько сухих красок в полете. Поравнявшись с ней, Сальваторе поклонился и поцеловал ее в ладонь. ― Я же сказал, что найду вас и отблагодарю, ― сказал он хитро, но в его хитрости был лишь очаровательный флирт, который допускал каждый мужчина в компании красивой девушки. ― Вы искали меня? ― произнесла она севшим голосом, вглядываясь в его яркие, добрые, теплые человеческие глаза. ― Конечно, ― сказал он, не прекращая улыбаться. Ей казалось, что юноша улыбался ей откуда-то издали, и Виктория, совершенно неожиданно, улыбнулась ему в ответ. Клаус отсутствовал всего три дня, но Виктории этого хватило, чтобы крепко и сильно привязаться к Мэттью Сальваторе. Она сама не поняла, как это случилось. Юный человеческий мужчина был, казалось, физическим воплощением ее лучших мыслей и стремлений. От него пахло теплым ветром, что гуляет в пшеничном поле и свободой. Мэтт рассказывал ей о своих путешествиях, которые он начал, еще будучи мальчишкой, третьим сыном богатого графа, он водил ее по ярким ярмаркам и мрачным трущобам, в которых они каждый раз впутывались в какие-то безумные истории. Он писал ей стихи. Был совершенно плох в рисовании, но стихи писал прекрасные. Читал их, когда они гуляли по берегу реки. Мэттью был в совершенном восторге, когда выяснилось, что она ведьма ― конечно, без подробностей и особенностей ее магии, Виктория не стала грузить этим молодого человека, но ей казалось, что то восхищение, с которым Мэтт смотрел на ее простые заклятья, стоило всей жизни. Мэтт дарил ей подарки. Конечно, они отличались от пышности и дороговизны украшений, что приносил ей Никлаус, но зачастую простота подарков цепляла своей теплотой и искренностью. Мэтт приносил ей букеты из полевых цветов, в которых всегда был колокольчики. Сальваторе говорил, что эти цветы подходят к ее глазам, но Виктория знала, что колокольчики означает признание в том, что Мэттью думает о ней. Конечно, ее отлучки не остались незамеченными. Элайджа быстро сообщил брату, что происходит, но ни он, ни Клаус не смогли найти Мэттью ― Виктория позаботилась о сохранности нового друга. ― И как это понимать? ― обманчиво мягко спросил Клаус, когда Виктория, заплетая длинные волосы, готовилась к новой встрече. Никлаус все еще не извинился перед ней за ссору, но это уже не имело значение. Виктории казалось, что с появлением Мэттью у нее появились новые легкие. Клаус все еще был тем, кого она любила, но Мэтт... Мэтт был тем, кого она могла полюбить, живи они в другом мире. ― О чем ты? ― непонимающе спросила Ардингелли, туже затягиваю косу. Клаус окинул ее быстрым взглядом. Никаких украшений, кроме обручального кольца, только в золотой косе поблескивала лента, украшенная камнями. Довольно простоватая, на взгляд Клауса, но не лишенная какой-то своей очаровательностью. Это был явно не подарок Клауса, и он не знал, купила ли она это сама, или это было подарком от того, другого мужчины. ― Ты с кем-то встречаешься, ― все также опасно ласково и неправдоподобно доброжелательно проговорил ее муж. Клаус остановился за ее спиной темной тенью, и Виктория посмотрела на него в отражение. ― Не хочешь своего мужа представить своему другу? ― Не хочу, ― проговорила Виктория, поднимаясь и перекидывая косу на спину. ― Толку вам знакомиться нет. ― Виа-аа, ― игриво протянул Клаус, и жена узнала этот тон. Таким Клаус начинал говорить, когда сразу понимал, что угрозы и манипуляции с ней не пройдут. Он прижался подбородком к ее плечу и ласково обнял за талию. Прижал Викторию ближе к себе. ― Скажи мне, с кем ты встречаешься? Пожалуйста, ― его завуалированная просьба-приказ отразились на ее коже, когда Клаус прижался губами к ее шее. Бережно поцеловал, покусывая светлую кожу. Виктория стояла, позволяя Никлауса скользить руками по ее телу, в вырез платья, по бедрам под юбкой. Она почти не двигалась, и в какой-то момент Клаус уловил это. Принятие его ласки не было согласием, это было просто равнодушие. Он медленно убрал руки, и Виктория развернулась к нему. ― Я могу идти? ― спросила она ровным, спокойным голосом, в ожидание смотря на него. У Клауса потемнело в глазах. ― Кто он? ― прохрипел вампир, чувствуя, как черная ярость заполняет каждую клеточку тела. ― Кто он?! ― Клаус рванулся к ней и больно надавил Виктории на плечи, заставляя Ардингелли вдавиться бедрами в трюмо. ― Скажи мне, скажи! ― его лицо от ярости исказилось черными набухшими венами, а глаза налились кровью. На несколько секунд Ардингелли даже интересовалась. ― Никакого другого мужчины не будет, клянусь, не будет. Я убью его, Виа, убью, ― его руки вдавились в ее плечи почти до боли, но Ардингелли чувствовала, что они трясутся. ― Я убью того, из-за кого ты разлюбишь меня. Виктория зарычала на него и вцепилась в запястья. Несколько глубоких «глотков» заставили Клауса вздрогнуть и отступить. Его сильные руки посерели от потерянного вампиризма, и это позволило Виктории обойти супруга. ― Скажи еще раз это, Клаус, ― грубо кинула Виктория. ― Ты… такой эгоист, что я удивляюсь, как терплю тебя до сих пор. Ведь нет ничего важнее того, что надо тебе. ― Тебя, ― сказал он. ― Нет ничего важнее тебя, потому что ты ― все, что мне нужно, Виа. Моя жена, ― Клаус отвел взгляд. ― Можешь идти, но, когда я найду его, все закончится. Если я подумаю, что на тебя претендует другой мужчина, я убью его и ни капли не пожалею. Виктория кивнула, показывая, что она его услышала. ― Давай посмотрим, что ты сделаешь, ― сказала она. Мэттью сгубила ее самоуверенность. Во многом именно самоуверенность, а еще ― игнорирование легкого чувства тревоги. Виктория должна была чувствовать, знать, что одной единственной вспышкой Клауса не обойдется, а после этого вечера, когда он тряс ее и требовал назвать имя, Майклсон более и слова ей не сказал об ее друге. Виктория продолжала скрывать Мэттью заклятьем и заметать следы, и никто не мог найти ее графа Сальваторе. Никто. Клаус больше не плевался от злобы, не кричал, не подозревал в каждом лишнем движении измену, напротив, он стал обходителен и мил, не скупился на комплименты и маленькие сюрпризы, смеялся, целовал кончики пальцев, а по ночам мягко занимался с ней любовью, покрывая ее тело сотнями поцелуями, шептал о любви. Вот только смотрел странно, когда думал, что она слишком погружена в свои мысли, оценивающе смотрел, как если бы взвешивал что-то, и оглядываясь назад, Ардингелли понимала, что ей не просто казалось, она точно знала, что в глубине его души зреет ядовитое зерно, что он ничего не понял и ничего не простил. Затишье перед штормом, вот как это было, и чем дольше оно длилось, тем страшнее было ждать удара, пытаться угадать, с какой стороны тот последует. А потом Мэттью попросил научить его паре простых защитных заклятий. Виктория согласилась, учитывая общую ситуацию, это не стало бы лишним. И один раз он использовал заклятье без ее присутствия, и идеальная защита пропала. Клауса хватило пару часов, чтобы найти Мэттью, понять, что и как его защищает, и в следующий раз он пришел, чтобы убить его. Клаус потом в красках расписал, что чувствовал, смотря на этого юношу, которого его жена посмела полюбить даже на миг. Как он представлял, как легко было бы сломать эти ребра, запустить руку внутрь и заставить его сожрать собственное еще бьющееся сердце. Как он ломал бы каждую кость в человеческом теле, наслаждаясь криками. Один раз, чтобы увидеть и спланировать. Второй раз ― победить, убить, избавиться от непризнанного соперника. Мэттью пытался защититься, но разве можно защититься от вампира, который ревнует и боится потерять любимую женщину? Клаус всегда был готов на сотни и тысячи ужасных деяний во имя того, что называл своей любовью. ― Т-тай-ное с-сокровище, с-сокр-рытое в каждой душе. Ж-жемчужина к-каждого р-раз-сбитого сердца. Т-тайное к-кр-рыло к-каждой бес-ск-кр-рылой п-п-п… птицы… Мэтт умирал, а потом так и умер на ее руках. Клаус превратил его в ужасный кусок мяса, и лишь чудом Виктория понимала, что говорит ей умирающий. Мэтт читал ей стих. Последний стих, который не успел записать. На последнем издыхании он сказал, что любил ее и не жалеет о смерти, ведь в итоге он понял, о какой такой любви твердили поэты и писатели. Великая любовь, которая приходит к каждому человеку лишь раз в жизни. ― В-вид-димый в к-каждом сер-рд-дце внут-тр-ренний смысл в-внешнего об-об-р-р-раза… образа. Я-я г-г-говорю… В итоге Мэттью понял, что стихотворение он не закончит и замолчал, чтобы собрать силы на действительно важные слова. Виктория гладила его по голове, пытаясь отчистить черные волосы от уже засохшей крови. ― Эй, ― прохрипел он, выплёвывая на свой кровавый сюртук легкие. Он дышал тяжело, со свистом втягивая воздух. ― В итоге… я рад, что нашел тебя. ― Я обещала всегда приходить за тобой, ― пробормотала она и наклонилась, чтобы поцеловать его в единственное чисто место на лице, в щеку, но за те секунды, что она наклонялась, Мэттью уже перестал дышать. Когда он умер, Виктория зарыдала. Она не помнила, когда рыдала так сильно, слезы просто лились у нее из глаз, она кричала и орала от боли. Боль заставляла ее задыхаться. Она вправду пыталась спасти его, сделать что-то, но Клаус сказал, что все равно убьет его. Мэтт сказал, чтобы она отпустила его, и она это сделала. Вероятно, Майклсон не мог еще долго простить, что она послушалась Сальваторе, а не его. Когда ее голос сорвался, и крик превратился в хрип, Клаус негромко сказал: ― Я никогда тебя не отпущу. Если я подумаю, что ты хочешь уйти, я сделаю с тобой тоже, что с Финном и Колом, ― и Клаус усмехнулся. Виктория прекрасна знала, что он был тогда невменяем. Она не оправдывала его этим, а его безумство принимала просто, как факт. Она много страдала через его безумства, и долгие годы после смерти Мэттью думала, что ей надо было убить Клауса, а потом умереть самой. Через шестьдесят лет она его оставила. Отключила человечность и подумала о том, что Клаус действительно мог убить ее, заколоть кинжалом. И поспешила исчезнуть. Но в убийстве Мэттью Клауса проиграл. Он не смог убить его до конца. Ее безупречная память навсегда выжгла образ юного лорда Сальваторе в сознание Виктории, и Ардингелли не могла его забыть. И сейчас, сидя в большой, темной гостиной дома Майклсонов, Виктория видела Мэтта везде. Горящий огонь напоминал тепло его рук, синие сапфиры в статуях были его глазами, казавшиеся почти черными цветы в вазах напоминали его волосы. Это происходило каждый раз, когда Виктория думала о нем ― не покинув ее сердце даже после смерти, Мэтт был везде. Ей было безумно больно от того, как легко он находился в мелочах, что окружали ее, и вместе с тем ― больно было не находить его. Слезы лились по ее лицу в абсолютном молчании с того момента, как она замолчала. Виктории казалось, что она выплакала все, что могла по нему, но слез для Мэттью Сальваторе у нее, оказывается, всегда хватало. Не важно, сколько лет прошло с его смерти, и как давно она говорила о нем в последний раз, плакала ли она тогда ― сейчас она плакала снова. Потому что это был странный человек в ее жизни, которого она любила, а его забрали у нее, не дав проститься. Сделай это кто-то другой, она бы не просто плакала, она была бы в ярости… Но это сделал ее муж. Тот, кого она любила все же намного больше. Эстер не прикоснулась к ней. Виктория не смотрела на нее, а потому ведьма, вероятно, не строила сочувствия на своем лице. Лишь жажда знаний, жажда узнать причины, по которой невестка отворачивается от Клауса. Виктория и не ждала от нее какого-то сочувствия или чего-то подобного, но… но как же мерзко было говорить о нем с ней. Виктория так и не смогла понять, в какой момент простила Клауса. Он всегда был рядом с ней после того, как забрал жизнь ее друга. Пока вина, злоба и горе съедали ее. Он молча терпел, когда она кричала, била его, когда каждый его разговор с ней заканчивался болезненным заклятием, выворачивающие органы. Виктория несколько раз пыталась избить его, вампир перехватывал ее руки и держал в объятьях до тех пор, пока она не успокаивалась и не уходила. Если бы виной ее состояния был не Клаус, ей было бы больно видеть его глаза, обращенные к ее скорбной, уходящей фигуре, но... но он никогда не жалел о том, что сделал. А потом она просто… отпустила это, что ли. Что-то надломилось в ней. Она всегда любила Клауса и многое ― слишком много ― могла ему простить. Но это… это было что-то запредельное. Все ее вампирские чувства были в ужасе. И простить его, забыть, отпустить было легче, чем жить в этом снова и снова. ― Виктория, мне жаль, ― неискренне произнесла Эстер. Виктория кивнула. ― Еще одна жертва моих детей… Так ужасно, что это все произошло с тобой. Сильная рука неожиданно опустилась ей на плечо. Финн все это время стоял мрачной тенью в укромном уголке, и его глаза не покидали лица Виктории. Сифон не слышала, как он приблизился, и вздрогнула, когда Финн коснулся ее. ― Я сочувствую тебе, ― произнес он, и неожиданно в его голосе Виктория услышала настоящее сочувствие. — Это… Клаус не имел право так поступать. Он не имеет право причинять тебе боль. Эстер кивнула, будто подписываясь под словами сына. На самом деле, она не могла сказать, что ей было жаль Ардингелли ― но и обратного утверждать тоже не стала бы. Клаус нашел эту странную ведьму совсем юной и крепко вцепился в нее. Эстер полагала, что ничего здорового в этой любви не было, а соулмейты… бывает, что это может оказаться несчастливым союзом. Майкл был соулмейтом Эстер, и по итогу, много ли счастья ей это принесло? Но ведь возвращаться к Клаусу раз за разом все-таки было решение Виктории, и она должна была предвидеть, что рано или поздно это убьет кого-то важного. ― Итак, ― отгоняя призраков прошлого, оказываясь в суровом настоящем и надеясь на светлое будущее, проговорила Виктория. Она в благодарном жесте коснулась руки Финна, чуть улыбнувшись ему. ― Как мы избавим мир от причины боли? Эстер тонко улыбнулась. ― Я хотела связать их всех, но в итоге все сорвалось, ― Виктория изогнула бровь, пытаясь казаться удивленной, но об этом плане Эстер ей уже было известно. ― Мы сделаем проще. С твоей силой и поддержкой ведьм с той стороны, мы возьмем кровь Финна и убьем каждого, в ком она есть. Его братья и сестра погибнут, а вместе с ними ― и все вампиры. По итогу, Финн оказался прав. Эстер более не говорила о том, чтобы разрушить связь Виктории и Клауса, и Ардингелли понимала, что даже один живой вампир не позволит Эстер упокоиться с миром. Настаивать она не стала, и лишь кивнула. ― На Клаусе это сработает? ― спросила она. ― Все-таки, он неполнокровный брат… Лицо Эстер чуть исказилось. Тема ее измены и истинного происхождения Клауса явно было не тем, о чем она хотела вспоминать и говорить, но Виктория продолжала смотреть на нее равнодушно спокойно, будто искренне обеспокоенная этим вопросом. Эстер колебалась, смотря на нее. Было что-то в этой ведьме, было… Но по итогу, большого выбора не было, и пришлось довериться. Вся та боль, что Клаус причинил ей была достойным поводом, чтобы избавиться от соулмейта. Возможно, это была минутная слабость, боль от поступков Никлауса, но этой минуты в любом случае хватало на планы Эстер. ― У них одна мать, ― тонко улыбнулась Эстер. ― Они связаны через меня. Заклятье убьет всех родичей Финна. Виктория посмотрела на него. ― Мне жаль, ― мягко пробормотала она. ― Ты так и не пожил. ― Клаус ответит за это сполна, ― ровно проговорил Финн. ― Когда его любимая жена предаст его. Обманывая мать, Финн всегда смотрел на Викторию. А когда ловко заворачивал правду, смотрел на Эстер. Виктория кивнула на его слова. ― Так когда? ― спросила Виктория. Эстер смотрела на нее, заглядывала в гладкое, холодное, словно выточенное из мрамора, лицо, смотрела в глаза требовательно, ищущие, но не найдя ничего, кроме решительности, едва заметно улыбалась. ― Мне надо кое-что закончить с женщиной, с которой я живу. ― Иди, ― милостиво кивнула Древняя ведьма. ― Сегодня ночью, когда луна будет в самой высокой точке. На холме над оврагом, где Никлаус стал гибридом. Виктория кивнула, поднимаясь и направляясь к выходу. ― Я пойду с ней, ― сказал Финн. ― Буду следить, чтобы Никлауса не было рядом, ― для Эстер это звучало как «я хочу быть уверенным, что она не предаст нас». Виктория же услышала: «Я собираюсь предать свою мать, и хочу быть как можно ближе к причине этого решения, чтобы не передумать». ― Если я не нужен тебе, мама, ― уважительно добавил он. Виктория остановилась у двери. ― Ты можешь идти, я пока настроюсь на энергию ведьм Беннет, ― сказал Эстер и погладила Финна по щеке. Старший сын покорно кивнул и направился вслед за Викторией. Они шли молча до того момента, пока дом Клауса, в котором он невероятно любезно для самого себя расположил вернувшуюся родню, не исчез за их спинами. Виктория на ходу сорвала пурпурную гвоздику из чужого сада, выдрав растение с корнем, и ловко скрутила, связывая корни и само цветение. Финн почувствовал, как пространство дрогнуло вокруг них, а потом стало заворачиваться в круг. На несколько секунд стало трудно дышать, и Финн остановился, пытаясь привыкнуть к новому сжатому воздуху. Виктория услужливо остановилась рядом с ним, дожидаясь, пока ее спутник придет в себя. На ведьм в меньшей степени влияло такое схлопывание пространства, а вампиры реагировали невероятно чутко. ― Все? ― спросил Финн, имея в виду не свое временное недомогание, а барьер, которым их окружила Виктория. Может он и плохо переносил заклятья, но значение цветов и растений в каждом понимал замечательно. Пурпурная гвоздика ― своенравие, непредсказуемая непостоянность. Когда ведьма сворачивает это все в круг, энергия непокорности и бунта смыкается, заставляя потерять бунтующего из вида. Простое, но эффективное заклятие сокрытия, и не оставляет никаких запахов и следов, в отличие от полыни… Финну на секунду показалось, что Виктория и вправду превосходит его мать. Еретичка обвела улицу вокруг них цепким взглядом, как кошка повернувшись вокруг себя. Наконец, ее голубые глаза сверкнули чем-то, напоминающим удовлетворение. ― Все. Она нас не увидит. ― Как ты? ― спросил Финн, поняв, что теперь мать их не услышит. Виктория чуть поморщилась. ― Подташнивает, но думаю, это от волнения, ― проговорила она, положив руку на живот. Чуть погладила, нахмурившись. Финну не нравилось, как выглядела невестка. Уверенная в себе, решительная, безупречная внешне, но явно измученная и уставшая. Прическа ― волосок к волоску, но кожа бледная, а под глазами темные круги. Когда они разговаривали с Клаусом, брат обмолвился, что Виктория очень плохо спит. Он тонко усмехался, используя слово «ночной токсикоз», но Финн видел, что это ― и в большой степени беспомощность Никлауса в этом вопросе ― изрядно его нервирует. ― Ты уверена, что сможешь поглотить всю магию? ― решил уточнить он. Он оглядывался, удивляясь тому, как много разных цветов растет на улице, где жила Виктория. Вероятно, это было ее рук дело. Развеять семена растений первой необходимости по садам и взрастить их ― дело одной ночи, а по итогу магически выращенные растения хорошо защищали себя от посягательства людей, а у ведьмы всегда был лишний пучок какой-нибудь травы под рукой. ― Вы с Клаусом сговорились? ― раздраженно проговорила Виктория, смахнув прядь волос с лица. Завела руки, чтобы вплести локон в сложное переплетение кос на затылке. ― Он задает этот вопрос каждые пять минут в смс. Уверенна! Я напичкала себя всякими пустыми амулетами, а ребенок впитает магию как губка, ― она устало выдохнула. Финн видел арсенал невестки, в ход пошли не только пустые украшения, но и пряжки от ремня, молния в сапогах, украшения для волос. Не справившись с волосами, Ардингелли выдохнула.― Извини, я знаю, что вы волнуетесь. Но ваше волнение меня нервирует. Финн зашел к ней за спину и протащил бунтующий локон под нижние плетения светлых волос. Тонкая работа не была для него в новинку ― в детстве только у него и у Элайджи хватало терпения, чтобы плести корзины. Как правило, мать не часто баловала своих детей помощью в обыденных делах. Виктория, без сомнения, в этом плане будет лучше. ― Не переживай, ― отмахнулся Финн от извинений, и, убедившись, что локон надежно упрятан, снова поравнялся с невесткой. На его резко отточенном лице появилась чуть надменная улыбка. ― Какое у него было лицо, когда ты ему сказала? ― Мне кажется, он решил, что я издеваюсь, ― Виктория хмыкнула. Она долго колебалась, говорить Клаусу или нет о том, что она приняла в их «команду» Финна, и почему старший брат решил к ним примкнуть, но в итоге решила, что правда будет важнее уловок. ― Впервые его таким видела. Он просто выпучил глаза и несколько минут хватал воздух ртом, как рыба, ― Ардингелли попыталась изобразить лицо мужа, но в итоге они просто с Финном рассмеялись. ― Я так жалею, что не успела это сфоткать, ― она покачала головой, уже представляя обиженное лицо Никлауса, если они станут смеяться перед ним. ― Но знаешь… в глубине души, мне кажется он рад. Финн прекратил смеяться, и улыбка схлынула с его лица. Он никогда не улыбался, если ему не было весело, и никогда не злился, если на то не было причин. Он казался простым и понятным, не глубже лужи, широкой, но мелкой. Но когда ты заходил в эту самую лужу, нога соскальзывала и выяснялось, что это вода на самом деле была Марианской впадиной, без какого-либо мягко спуска. Несколько раз сорвавшись, Майклсоны отказывались сближаться с братом, и впервые за много лет… или даже столетий, кто-то обошел этот загадочный водоем и нашел аккуратный спуск на глубину. Финн на ходу сорвал из чужой клумбы колокольчик. ― Мне кажется, он убьет меня, ― наконец сказал старший Майклсон, и в его голосе послышалась какая-то странная обречённость и принятия. Было легко верить в то, что рано или поздно брат-гибрид избавиться от неугодного старшего брата, и, хотя порой мысли об этом ― о том, что он неугоден родной семье ― все еще больно ранили, сейчас было проще. Возможно, потому что он просто знал о том, что мир все-таки предусмотрел для него соулмейта, родного и близкого человека. Или он просто верил Виктории. ― Нет, он… ― Виктория запнулась, пытаясь понять, что именно хочет сказать и как это сделать правильно. ― Он любит вас всех, ― увереннее произнесла она, зная, что так или иначе это было правдой. ― Той самой ужасной любовью, которая толкает его на то, чтобы закалывать вас кинжалами, и которая толкнула его на убийство Мэтта. Мэтт, вы в гробах, все ухажеры Ребекки, подружки Элайджи… ― Ты… Виктория кивнула. Порой она тоже была жертвой этой любви, и Финн знал ― она была жертвой чаще, чем все они. ― Он просто боится остаться один, ― объяснила она с едва заметной ноткой жалости в голосе. Ни к Никлаусу, а к тому мальчику, которым он был когда-то. Которого не любили и не принимали. ― И он поймет, как все хорошо обернулось. Он будет рад тому, что в итоге ты останешься с нами, ― оптимистично закончила Виктория, и Финн хмыкнул. Поверить в это было сложно, и Финн уже не был мальчишкой, хватающимся за каждую возможность иметь семью. Но если бы эта самая семья пошла к нему на встречу, Финн двинулся бы к ним. ― Думаешь, он будет хорошим отцом? ― спросил он, когда за поворотом стала виднеться крыша дома Виктории. Виктория тяжело вздохнула. ― Он будет не самым плохим, ― сказала она. ― Он знает какого это ― быть нелюбимым. И не позволит ребенку жить так, как жил он. Клаус даст нашему ребенку все, что необходимо. Защиту, дом, родителей, семью. И в итоге полюбит его. Они остановились у низкой калитки. ― А, да, забыл, ― Финн протянул ей не успевший завянуть колокольчик. ― Тебе. Финн был ужасен в том, как дарятся подарки. Виктории казалось, что где-то глубоко внутри Финну нравилось делать подарки, но обычно его «презентование» не выходило из рамок «тебе» или «для тебя». Самая длинная фраза, которую он когда-либо говорил ей, вручая подарок, было: «Я выбрал это для тебя. Поздравляю». Виктория улыбнулась. Колокольчик говорил о благодарности. Финн ушел, на ходу превращаясь в нелюдимое, мрачное существо, проклинающее свою натуру. Вся его напряженно выпрямленная темная фигура говорила о том, что к нему лучше не подходить, и что он опасен. Но Виктория видела в нем еще и мрачную решимость. Решимость на то, чтобы убить себя во имя какой-то высшей цели. Финн не любил юлить, врать или притворяться, в отличие от всей своей родни, хитросплетение интриг были ему недоступны лишь потому, что он не хотел этого. Но сейчас он показывал себя просто потрясающим актером. Карлотты не было. После встречи с юной Имоджен, Виктория внушила ей почаще приходить к девочке-солнцу, а той ― почаще принимать добрую старушку. Кажется, такой расклад был удачным, в любом случае, Карлотта стала часто проводить время с ними. Где-то в глубине души мелькала ревность: Виктория тоже хотела, чтобы у нее кто-то был! Кто-то, вроде Карлотты, который подкалывает тебя, но заботится, беспокоится, что ты поела, или во сколько ты вернешься домой…. Но Виктория с самого начала знала, что долго такое продолжаться не могло. Карлотта заслужила лучшего, чем еретичка, которая однажды все равно бы ушла отсюда, оставив женщину с провалом в памяти. А если Джин и ее художник заберут ее… У нее будет еще пять-десять счастливых лет. Плохо ли? Виктория распределяла магию по амулетам почти целый день, стараясь освободить как можно больше. Клаус несколько раз звонил ей, и его голос все еще звучал недовольно ― он не считал правильным посвящать в их дела Финна. Тем более, говорить ему о беременности. Причина, которую Виктория ему озвучила, шокировала, но в настоящее время Клаус не считал это важным фактором. Он был готов поспорить с женой, если бы и так шатающиеся нервы Виктории не отказали ей, и она не накричала бы на него. Успокоившись, Ардингелли даже предложила снова отключить свою человечность, чтобы не рисковать успехом плана, но Клаус быстро пошел на попятную, услышав об этом варианте. Без сомнения, вспоминал, какие были те месяцы без ее человечности, и не был уверен, что она не исчезнет снова, сказав «до свидания» этой части своей жизни. Поэтому Клаус даже если и возмущался теперь, делал это не так явно и не так громко. В любом случае, Виктория почти перестала на него огрызаться. А Финн, третий участник этого плана, благоразумно помалкивал. Закончив с амулетами, и засунув их в карманы, чтобы не все было видно, она направилась на кухню. Холодильник был забит всякой едой ― видимо, пока Виктория решала глобальные проблемы, вроде того, как существования вампиров как вида, Карлотта была озадачена более мелкими делами. Например, полупустым холодильник и голодом своей племянницы. В любом случае, и факт того, что кто-то готовил для нее, и то, что в холодильнике обнаружилась записка «Если он не будет пуст хотя бы на половину до того, как я вернусь, я посажу тебя за стол и накормлю силой» приятно согревал изнутри и успокаивал нервы. ― Хорошо, я знаю, что ты тоже нервничаешь, но поесть придется, ― сказала она, чуть похлопав себя по животу. Может, ей только казалось, но ее живот стал уже довольно плотным и самую малость ― выпуклым. Еще недостаточно, чтобы кто-то чужой увидел, но достаточно, чтобы она или Клаус чувствовали это, когда прикасались. Были заклятья, которые лучше было творить на пустой желудок, но Виктория справедливо рассудила, что предавать могущественную древнюю ведьму и испивать всю магию из нее лучше будет на полный желудок. Поэтому она плотно пообедала, сидела на кухне и пила укрепляющий и успокаивающий чай. Как на зло, даже за таким простым, медлительным делом, стрелки часов плыли слишком быстро. Ее телефон зазвонил. Виктория лениво перевернула экран, не ожидая увидеть кого-то значимого в этот день ― Сальваторе и Елене она велела спрятаться поглубже, и они вместе с Джереми, тетей Гилберт и… и как же звали того учителя истории? уехали из Мистик Фоллс. Конечно, они могли из вежливости поинтересоваться, как дела с таким огромным планом, но Виктория была гораздо раздражительнее в их последнюю встречу, чтобы понять ― ее лучше не трогать. Но на экране был совершенно другой номер. Ардингелли удивленно изогнула бровь и сняла звонок. ― Ты все-таки решил плотно освоить телефоны? ― хмыкнула она. ― Ты был от них не в восторге, как я помню. ― Я все еще не в восторге, ― чуть раздраженно проговорил Клаус. Он и вправду не любил телефоны и все подобные виды связи, предпочитая использовать свою скорость, чтобы оказаться рядом с собеседником. ― Особенно, когда разговариваю с тобой, потому что мое глупое, влюбленное в тебя сердце не может понять, как это: голос слышу, а тебя не вижу. Но, вероятно, это и проблемы старых вампиров. ― Да, ваши многовековые инстинкты хищника сходят с ума, когда вы не видите того, с кем говорите, ― понимающе проговорила Ардингелли. ― Но мне в любом случае приятно, что ты решил лишний раз сказать о том, что любишь меня. ― Учитывая, что мы сегодня будем делать, ― хмыкнул Клаус. ― Моя мать сказала, чтобы мы пришли на холм над оврагом, где ты сделала меня гибридом. Когда луна будет высоко в небе. Сказала, что мы решим все там раз и навсегда. ― Вы придете все? ― Ребекка не захотела, ― вздохнул Клаус. ― Честно призналась, что у нее не будет сил сражаться с матерью и братом. Она на низком старте, готова схватить тебя и бежать. ― Меня? ― Конечно. Ты же отрезана от меня, вот Ребекка и решила, что она возьмет тебя, ты отрежешь ее от нас и вы будете вдвоем жить счастливо, ― Виктория молчала, и Клаус опасливо поинтересовался. ― Ты же больше не связана со мной? ― Связана, ― вздохнула Ардингелли. ― Но прежде чем ты начнешь кричать на меня, я скажу, что развязываться смысла не было. Во мне твой ребенок, заклятье сработало бы и на него. А жить без вас двоих я все равно не собиралась. ― То есть, любая минута промедления, и мы потеряем все. Либо пан, либо пропал, ― проговорил Клаус. Он помолчал какое-то время, а потом глубоко вздохнул. ― Знаешь, если ты даже убьешь меня по-настоящему, я все равно прощу тебя и буду тебя любить. ― Заманчивое предложение, учитывая, что мы умрем втроем, ― рассмеялась Виктория. ― Романтичная мысль, не правда ли? Но если мы с тобой уже пожили, то этот сгусток внутри меня еще нет. Нам надо позаботиться о ребенке, верно? ― Сгусток, ― Клаус рассмеялся, прекрасно зная, что Ардингелли совсем не считала ребенка внутри себя «сгустком». Более того, из них двоих именно Клаус скорее всего был таким родителем. ― Повезет ему с матерью, ― сказал Никлаус, именно это и имея в виду. ― Или о ней, ― задумчиво добавил Майклсон. ― В любом случае, у нас есть ради чего попытаться выжить, верно… И кроме того, я должен узнать, какое имя ты хочешь дать нашему ребенку. Ардингелли рассмеялась. ― Да, ты точно не захочешь, чтобы я назвала нашего сына Деймоном или Тайлером. ― Боже упаси! Они рассмеялись уже вдвоем. Потом молчали. Виктория гладила свой живот, думая о том, как это все невероятно ― она, Никлаус и их ребенок. В самом начале жизни мать дала ей стимул для борьбы ― она сама. Виктория любила себя, боролась за себя и защищала. Потом появился Клаус, который любил ее и боролся за нее, а она защищала и помогала ему. А теперь был кто-то третий, за кого они в ответе будут уже вместе. У Виктории появилось ощущение, что их любовь, которая сочилась по всему миру, была бескрайней, неожиданно сомкнулась и создала нечто новое, нового человека. ― Мне необходимо идти, ― мягко проговорил Клаус. ― Но мы скоро встретимся. Я… я люблю тебя, Виа. Ардингелли выдохнула. ― Я тоже люблю тебя. Она пришла на холм за несколько минут до того, как наступило бы назначенное для Майклсонов время. Было уже темно, пока она шла по лесу, где не было никакого освещения, ей казалось, что она попала в плотную, черную египетскую темноту и со следующим шагом она не сможет двинуться. Но по мере приближения к холму тьма рассеялась. Овраг, в котором Клаус стал гибридом и в котором быть им перестал был почти светлым, освещенным ровным бледно-голубоватым светом. Мелькнувший лунный луч подмигнул еретичке и потерялся в тени деревьев, безуспешно пытаясь разогнать мрак. Виктория поджала губы и поспешила подняться на холм. Свежий воздух уже принёс с собой сотни запахов, и Ардингелли поморщилась. На холме было светло, как днем. Несколько факелов горело, разгоняя мрак, создавая обманчивое тепло. Эстер стояла в центре магического круга, выложенного белыми камнями, и что-то шептала, прикрыв глаза. Виктория заволновалась, что опоздала и ведьма просто открыла канал магии раньше ― столько сил она не поглотит ни за что ― но не почувствовала ничего особенного. Она посмотрела на Финна, который замер у самого края круга, у небольшого прохода, и Майклсон едва заметно качнул головой. Хорошо. У них все еще все шло по плану. ― Ты пришла, дитя, ― проговорила Эстер, не открывая глаз и не поворачиваясь к Виктории. ― заходи в круг. Я уже чувствую, как мои сыновья несутся сюда сквозь темноту… точно стая волков. Поспешим. Виктории пришлось быстро оценить ситуацию. Белые камни могли хранить в себе руны, а вступать в очерченный рунами круг, не зная их значения, было рискованно. С другой стороны ― белые камни были хорошими защитными атрибутами, которые из-за цвета не впускали никого злобного и темного, а Эстер была более чем уверена в своих силах. Она явно не собиралась что-то обсуждать с сыновьями, а просто, как палач, перечислить грехи и привести приговор в исполнение. Она, вероятно, была уверена, что такой защиты им хватило бы. Самоуверенность Эстер могла погубить ее так же, как самоуверенность Виктории погубила Мэттью. Финн взял Викторию за запястье и втянул в круг. Ведьма чуть не споткнулась от резкого движения, оказавшись вплотную к деверю, но тут Финн одними губами проговорил: «Ничего». Ардингелли понимающе кивнула и зашла в круг, дивясь тому, как хорошо они с Финном стали понимать друг друга. Финн положил белый камень в пустое место в круге, и Виктория ощутила, как круг замкнулся. ― Сказать тебе еще раз, что мы будем делать? ― спросила Эстер, и тут же начала, не дождавшись ответа. Она несколько раз меняла план, пытаясь понять, как лучше использовать козырь в виде мощной еретички. ― Когда появятся мои сыновья, я возьму кровь Финна и натяну узы связи между моими детьми, а после ― между их вампирскими родословными. Ты выпьешь магию из Финна и убьешь его. В течение следующих двух часов все вампиры в мире исчезнут. ― Эффективно, ― проговорила Виктория, глядя на Финна. Он стоял спокойный, уверенный и мрачный, как скала в море, как потухший, величественный маяк, который не могли свергнуть огромные волны. А она, Виктория Ардингелли, маленькая волна в большом шторме, смогла заставить его снова светить. ― И довольно безболезненно для других, ― проговорил Финн равнодушно. ― Вампиры даже не поймут, что происходит, просто умрут. Почти мгновенно. Всяко лучше, чем другие способы их истребления. Ардингелли вспомнила, как размышляла о смерти в тот день, когда Елена пыталась покончить с собой. Что после смерти она стала каким-нибудь священным деревом или растением. Возможно, какой-нибудь редкостью ― прекрасным цветком, что растет в любую погоду. Но это было давно. Сейчас она не хотела умирать. Виктория уставилась в темноту, замерев чуть дальше за плечом Эстер. Ее чуткий слух уловил, как где-то трещат ветки деревьев, сносимые с дороги сильными, неуязвимыми телами. Каждого она могла отличить по походке. Виктория запрокинула голову, вдыхая ночной воздух. Она вдруг обнаружила, что несмотря на свет факелов и свет луны, даже на холме так поздно все равно было темно и мрачно. Повсюду рядом поляной стояли старые деревья. Они росли сами по себе, мешая друг другу. Когда-то эта местность принадлежала одной зажиточной семье, и садовник следил за ними, подстригал и обрезал ветки, но теперь они переплелись и образовали нечто вроде купола, сквозь который едва виднелось небо. Они обхватывали место ритуала в кольцо, будто какая-то сила мешала приблизиться к нему. Возможно, эти деревья росли сотни лет чтобы однажды увидеть сражение семьи Майклсонов. Синеватая луна одна светила в небе, ни одной звезды, лишь плотные черные тучи, за которыми прятались тысячи маленьких лунных подружек-звездочек. «Ты такая же, как и я, верно? ― мысленно обратилась к ней Виктория. ― Ты знаешь, что у тебя так много близких рядом, но сейчас все они спрятаны за тучами». Наконец они появились. От темноты отделились три тени, высокие, полные сверхъестественной силой. Первым появился Никлаус, самый яростный и гневный, у него были резкие, порывистые движения. Вслед за ним выскользнул Элайджа, спокойный и величественный, непоколебимый, как многовековый дуб. И Кол ― вслед за братьями. Насмешливый и развязанный, ни к чему не относящийся всерьез. Виктория посмотрела на них, потом ― на Финна. Какими похожими они были сейчас, в этот момент. Четыре брата, а какие отчаянно разные, со своими ценностями и планами, мечтами и надеждами. Трое Майклсонов выровнялись в одну линию, приближаясь к ним. Глаза Элайджи скользнули по всем присутствующим, на несколько секунд на его лице проступило удивление, когда он увидел Викторию. Ардингелли с честью выдержала его взгляд, и Элайджа, вернув себе отстраненное выражение, посмотрел на мать. Глаза Кола смеялись, и Виктория была уверенна ― сотни и сотни острот были готовы сорваться с его языка. Но вот Кол посмотрел на Финна, и темные глаза самого младшего брата в семье загорелись восторгом. «Драка! Драка» ― сверкало в черных очах. Никлаус смотрел только на нее. Идеальный актер, он без труда изобразил на своем лице горечь предательства, спрятанную под маской злобы и ярости. Он посмотрел на нее, и не стал тратить время на мать или брата, только на жену. Светлые волосы Виктории, что всегда напоминали ему волны золотых нитей, растворялись и сливались с фоном, плавились светом. Ее отливающие водами океана глаза смотрели так, будто бы она знала все потаенные секреты мироздания, и легкая улыбка на тонких губах только вторила этому предположению. ― Виктория. Моя жена, ― торжественно произнес Никлаус, и усмехнулся, за бравадой стараясь скрыть горечь обиды. ― Тебе здесь не место. Иди сюда, ― он властно протянул к ней руку, будто всерьез ожидая, что она последует за ним. Ардингелли засунула руки в карманы черной куртки. Ее синие глаза поблескивали, как кусочки луны. ― Не думаю, ― сухо проговорила она. ― Я там, где я хотела быть. Рука Клауса дрогнула, но не опала, будто он все еще надеялся. ― Ты не хочешь этого, ― голос Клауса дрогнул, но он продолжал держаться. ― Я хочу быть свободной, Никлаус, ― сказала она. — Это едва ли не самое большое мое желание, освободиться. И не важно, если для этого надо умереть. Эстер видимо надоело наблюдать за личной драмой сына с первого ряда, и она тонко улыбнулась, хотя в ее глазах не отобразилось ни капли этой улыбки. В голубых глазах Эстер застыла решительность и мрачная готовность к смерти. ― Когда ты встретил ее, я поверила, что ты можешь исправиться, ― сказала она, и рука Клауса упала. ― Но ты сломал ей жизнь, превратив ведьму в вампира. Ты обратил ее, чтобы она никуда от тебя не делась. ― Ой, хватит этих соплей, ― рыкнул Кол, делая шаг вперед. ― Могу понять твое желание избавиться от брата, и даже поддержал бы его, но есть одно «но»: мне тоже придется умереть, а я хочу пожить еще век-другой. Поэтому мои извинения, невестка, ― потерев интерес к невестке, он посмотрел на Финна. ― Мило. Мы торчим тут, пока маменькин сынок осуществляет жертвоприношение. Ты жалок, Финн, ― выплюнул он, явно надеясь, что брат взъярится и выйдет из защитного круга. Финн даже не двинулся, лишь продолжал смотреть на младшего брата. Виктория почувствовала, как от волнения ее затошнило. Даже пальцы, сжатые в карманах в кулаки, стали дрожать, будто от холода. ― Помолчи, Кол. У него есть мужество, которое тебе и не снилось, ― произнесла Эстер. ― Чтобы ты о нас не думала, убийство собственных детей — это жестоко, ― решительно сказал Элайджа, решив не тратить время на разговоры с Викторией и Финном. В глубине души он знал: у них было много причин злиться на Никлауса, очень много. Но мать пыталась заставить платить их за свою ошибку, за ошибку отца, которую они совершили, не дав своим детям погибнуть от чумы. Это был не грех Элайджи или его братьев и сестры, только родительский. И кровью своих детей она не смогла бы отмыть их. Эстер чуть сощурилась, явно улавливая ход его мыслей. ― Я лишь сожалею, что не дала вам умереть тысячу лет назад. ― Хватит. Мне наскучила эта болтовня, мама. Я тебе скажу, что будет, ― Клаус медленно двинулся кругами вокруг защитного барьера, не отрываясь глядя на мать. ― Я убью тебя, уже окончательно, а дорогого братца верну в гроб, чтобы он подумал о своем поведении, ― Финн крупно вздрогнул. Клаус хмыкнул и направился обратно, поравнявшись с Викторией. Он посмотрел на нее и усмехнулся. ― А милую женушку привяжу к себе новым заклятием на крови. Уверен, обстоятельства нашего знакомства сгладят эти кризисы в наших отношения. Виктория усмехнулась ему в ответ, и Клаус зашипел от жгучего, болезненного ощущения в груди. Рефлекторно он сделал шаг назад, и хотя почти сразу заклятье его отпустило, он поежился еще пару секунд. ― В этом ты весь, Никлаус. Эстер не обратила на них никакого внимания. Распаленная словами Элайджи, она посчитала необходимым высказаться перед сыновьями ― за пару мгновений до того, как убьет их. Финн и Виктория быстро переглянулись. Виктория чуть качнула головой. Кол, ловивший каждый их жест, задумался о том, не происходило ли здесь что-то еще. ― Тысячу лет мне приходилось наблюдать за вами, ― произнесла Эстер. ― За вашими жертвами. Страдать, когда вы проливали кровь. Даже ты, Элайджа, со своими претензиями на благородство ничем не лучше. Все вы ― сущие проклятия, растянувшиеся на множество столетий. Если вы пришли просить о пощаде ― простите, но вы пришли зря. Голос Эстер дрогнул на несколько секунд, и Виктория впервые задумалась о том, что где-то в глубине души она понимает, что сама обрекла своих детей на это, и что это она виновата во всем, и что она не хочет убивать своих детей… но долг перед всем живым и перед мертвым был сильнее. «Никогда не стану такой матерью, ― подумала Виктория. ― Никогда. Даже если мой ребенок будет чудовищем, я никогда не пожалею, что родила его. Я никогда не попытаюсь убить собственное дитя за то, что я родила его таким, каким родила». Кол наигранно раздраженно простонал. ― Клаус прав, уже скучно. Давайте все решим, ― сказал он, и шагнул к барьеру. Вены под его глазами почернели и набухли, а глаза затянулись кровавой пеленой. Он осмотрел всех троих, не зная, с кого начать. ― Ты прав, Кол. Хватит слов, ― заявила ведьма, сделав шаг назад. Она всего на секунду посмотрела на Викторию, чуть кивнув, и закрыла глаза. Она запрокинула голову и начала бормотать заклятие, призывая силы павших ведьм. Клаус быстро посмотрел на своих братьев и отчаянно покачал головой. Элайджа нахмурился, ничего не понимая. Кол посмотрел на Клауса, поджав губы. Виктория почувствовала, как вся магия Эстер поднимается к ее пальцам, к поднятым рукам, готовясь ворваться в воздух и разнестись с каждым порывом ветра к ведьмам, из которых Эстер черпала силы на уничтожение рода вампирского. Действовать надо было быстро. Всего десять секунд ― иначе Эстер успеет соединиться с ведьмами и натянуть нити связи. Тысячи мертвых ведьм и тысячи вампиров ― столько магии Виктория не поглотит, и они все умрут. Ардингелли казалось, что это командная работа. Во многом ― так и было. Но сколь много на самом деле зависело от нее одной. Тучи плотно сгустились над головой. Внезапно поднявшийся ветер угрожающе шумел в кронах деревьев, будто желая склонить их ближе к развернувшейся картине, повернуть к ней каждый маленький листик. Все произошло быстро. Они с Финном оказались идеальной командой, считывая малейшие реакции и решения друг друга, и Виктория могла только поблагодарить мироздание за то, что ей в напарники в итоге попал вот такой брат. Виктория развернулась лицом к Эстер. Сделала перевес с ноги на ноги, убрав руки из кармана. Эстер, не открывая глаз, кивнула ей, показывая, что она может начать приближаться к Финну, и в следующее мгновение Финн оказался за спиной матери. На его лице отразился чистый ужас от осознания его следующих поступков, но даже этот ужас не смог перебить уже выстроенную и приведенное в действие охотничью систему. Под удивленный выдох Элайджи и Кола, он схватил мать за руку, поморщившись от того, как мгновенно обожгла его магия. Его руки задымились там, где он держал ведьму. Эстер, не ожидавшая удара со стороны самого верного сына, потеряла контроль и уже не могла мгновенно вернуться в налаживание магического потока от мертвых ведьм. ― Финн! ― крикнула Эстер, но тут перед ее глазами появилась Виктория. Еретичка отвела руку назад, и одним точным движением с силой втолкнула пальцы в грудь. Одним четким ударом прошла сквозь одежду, грудную клетку, пока не наткнулась на горячий, пульсирующий орган. И втянула всю силу, что сейчас было в древней ведьме, от души сжав ее сердце. Магии было много. Безумно много, все вокруг Виктории зажглось, все стало слишком шумно, слишком ярко, слишком много запахов. Гомон ведьм с того света оглушали, призывая Эстер бороться. Магия потекла стремительно, и Виктории пришлось тряхнуть головой. Эстер копила магию в течение тысячи лет, по крупице каждый день, и ее было много. Если она возьмет все и сразу, магия рванет либо к ребенку, либо к ближайшему амулету. Ребенок не выдержит такого давления и погибнет внутри нее, а магия разорвет и саму Ардингелли. Амулет тоже взорвется от такого количества. Потому Виктория взяла себя в руки и сосредоточилась, отодвинув эмоции как можно дальше. Первым делом она распределяла поток магии так, чтобы он протекал к каждому спрятанному амулету, а ведь на Виктории было около ста различных украшений и других предметов, в которую можно впитать магию. Белые камни треснули, и Майклсоны, почувствовав, что барьера больше нет, рванули вперед. Виктория увидела, как рука в теле Эстер Майклсон вдруг начала изнутри светиться золотистым-белом светом. Боже, ее сейчас… ― Клаус, магия разорвет ее! ― вдруг крикнул Кол, единственный, кто пробовал колдовать, будучи простым сыном ведьмы, а не вампиром. Он шагнул к невестке, будто намереваясь оторвать от матери, и Ардингелли показалось, что в этот момент он позабыл все свои обиды на нее и Финна. ― Стой! ― крикнула Виктория. ― Рука напряжена из-за проведения магии, все под контролем. ― Виа… ― недоверчиво проговорил Элайджа, но Виктория помотала головой. ― Ты справишься, любовь моя, ― сказал Никлаус, останавливаясь за ее спиной надежной опорой и стеной. Виктория на секунду замедлилась, потом сделала вдох-выдох и продолжила. Эстер продолжала смотреть на нее широко раскрытыми глазами, но в жизни в ней было не так уж и много. Возможно, за счет еще каких-то особых навыков она все еще была жива, но просто висела безжизненным телом между Финном и Викторией. Почувствовав, что некоторые из амулетов полны, Виктория перенаправила магию в другие, более пустые. И в какой-то момент она поняла ― магии осталось не много. И она сделала то, что требовал ребенок внутри нее. Ардингелли почувствовала, как малыш-еретик внутри нее жадно ухватился за магию, и начал жадно поглощать ее. Почувствовав, как дрожат ноги, Виктория низко опустила голову, теперь хватаясь за сердце Эстер так, будто это могло удержать ее от падения. Малыш с радостью поглощал родственную ему энергию, поглотив куда больше, чем рассчитывала Виктория. Последние магические всплески пронеслись к ее собственному сердцу, согревая вновь украденной силой, и еретичка почувствовала, как холодеют кончики пальцев. Она пошатнулась и стала оседать на место, вырвав сердце Эстер с отвратительным хлюпом. Клаус схватил ее за талию, опускаясь на выжженную землю вместе с ней. Все тело еретички мгновенно расслабилось, растекаясь на Клаусе. Она тяжело дышала, чувствуя себя изнеможденной и всесильной одновременно. Полные магии украшения и амулеты пульсировали по всему телу, говоря о том, сколько в ней было магии, насколько она была сильна, но это казалось не важным. Финн рухнул на землю, шипя от боли в обожжённых конечностях, которые не спешили исцеляться после такого близкого контакта. Элайджа присел рядом с ним, и поспешно обмазал обожжённые руки влажной землей, которую взял за пределами выжженного круга. Финна чуть потряхивало, и Элайджа не мог понять от чего ― от осознания того, что он сделал, или у него было нечто вроде магического удара. Широко распахнутые глаза старшего брата смотрели в небо, зрачки то сужались, то расширялись, а сам он пытался дышать с каким-то ужасным, клацающим звуком. Элайджа на несколько секунд испугался, что Финн откусит себе язык. Виктория приложила ладонь к своему животу. Она смотрела в небо, где ей подмигивала синеватая луна, чем-то похожая на ее глаза. Еретичка улыбнулась, видя, как над ней нависает лицо Клауса, как быстро супруг что-то говорит ей. Она не нашла в себе силы не то, что ответить, а просто понять, что ей говорят. Поэтому она просто улыбнулась и прикрыла глаза. ― Виа! ― Клаус собирался встряхнуть ее, когда глаза жены закатились, и она почти перестала дышать в его руках. Липкая паника проникла в каждую клеточку, обволакивая каждую кость в теле, но внезапно Кол остановил его. ― Погоди, ― младший брат присел рядом и посмотрел на невестку. Пошарил по карманам ее пальто и джинс, и вытащил несколько крупных украшений. Когда он это сделал, Виктория сделала резкий вдох и задышала более размерено и спокойно. ― Энергетический передоз, ― объяснил он. ― А у нашего неожиданного брата-героя ― что-то вроде теплового удара из-за близости к такому потоку энергию. Но Финн уже к утру будет в порядке, а Виктория ― самое долгое к обеду. ― Какой ты у нас оказывается брат-ведьмак, ― растерянно усмехнулся Элайджа, а потом посмотрел на Никлауса. ― Ничего не хочешь нам рассказать? ― Да много чего, ― вздохнул Никлаус. Виктория спала, или была в отключке, прижавшись щекой к его ключице. Он поцеловал ее в золотистые волосы, обхватывая за талию, и чуть мечтательно улыбнулся, ощущая тепло своего ребенка внутри жены. Улыбка эта спряталась в волосах Ардингелли и не была замечена братьями, а даже если бы Элайджа и Кол увидели ее, все равно не поняли бы ее истинное значение. ― Давайте поспешим, ― бодро проговорил Кол, настроение которого стремительно росло вверх от осознания того, что во-первых: он будет жить, а во-вторых: брат и невестка не предали их семью. ― Нам еще надо обрадовать сестренку поразительно хорошими новостями. Они с Элайджей взвалили Финна на плечи. Клаус бережно поднял Викторию на руки, стараясь устроить ее поудобнее, и снова поцеловал, в этот раз ― в уголок губ. Его прекрасная жена. Клаус не мог сказать, любил ли он ее так сильно в какой-либо момент до этого дня. Или ― он каждый день любил ее сильнее, чем вчера. Перед ними лежал весь мир. И не было в нём ничего невозможного. Наставшее утро было самым прекрасным в мире. На каждой травинке сверкали капельки росы, воздух был чистым и свежим. А в ясном небе поднималось солнце, обещая новый прекрасный день. И солнце это было золотистым, как глаза Никлауса Майклсона.