Препараты

Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века — Всё будет так. Исхода нет. Умрёшь — начнёшь опять сначала И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. Александр Блок Часть I. Электра Глава 1 21 августа На что я рассчитывал, когда ехал сюда? Хороший вопрос. Ответа у меня нет до сих пор. Как оказалось, я во многом ошибся и многого не предугадал. Ошибся, когда счел свой поступок незначительным эпизодом, когда не разглядел в нем отправную точку, с которой обычно и начинаются истории, которые или с теплотой вспоминаешь, или хочешь поскорее забыть. Ошибся, когда решил, что героями моей истории будут двое, однако главная роль не досталась ни Владиславу Ширяеву, ни Ирине Симанской. Главную роль сыграл далеко не человек. От дома меня отделяли двое суток плацкарта, двенадцать часов в междугородном автобусе и одна государственная граница. За спиной мягко белели геометрически строгие линии вокзала, чьи нечеткие границы сливались с темнотой. Прямо передо мной во всю ширь раскинулся калейдоскоп из вздыбленных холмов, за века обросших купеческой застройкой, чернильно-малахитовой зелени деревьев, на границе которой виднелась молочная лента далекой монастырской стены, и теплой ночной синевы, оттененной приглушенным блеском золотых куполов. Славный город Владимир. Я, как слепой от рождения крот, не замечал, как сквозь открывшуюся мне сочную панораму, цвета которой могли посоперничать с палитрой масляных красок, едва заметно проступают холодные контуры Чергида – опустевшего пионерского лагеря, где предстояло схлестнуться двум смерчам, двум кружащим вихрям черноты. Затянувшись, я выдохнул, и сигаретный дым повис в мягком воздухе, пропитавшемся бархатной тишиной, отделив меня от калейдоскопа, в который сужающимся щупальцем поднималась тонкая полоса асфальта. Едва заметный порыв ветра заставил дым медленно скользнуть вправо, туда, где щупальце дороги, проползая мимо купеческого дома, ставшего торговым центром, исчезало за скоплением крон. Остатки дыма невесомо коснулись алого света вывески и растворились во тьме. Ухватив ручку чемодана, я направился к алому пятну. То и дело колеса чемодана тонули в зазорах между плитами, но я, механически продолжая курить, вытягивал чемодан обратно. Если бы не билет – материальное подтверждение моего пребывания здесь, я бы счел всё сном – слишком уж безлюдно было на привокзальной площади. Лишь иногда по широкой дороге медленно проезжали машины. Я считал, что приехал к Ирине, но и в этом ошибся. На самом деле я приехал к гамкам[1]. Просто тогда об этом еще не знал. Я считал, что приехал к Ирине, которая находила приятным, когда её боятся. Ей было тридцать четыре, мне было двадцать два, и я её побаивался. [1] лекарственные препараты, влияющие на ГАМК-рецепторы, обычно успокоительные и снотворные Темно-красное, почти вишневое в темноте крыльцо принадлежало круглосуточной закусочной. Решив сначала докурить, я остановился у крыльца, крыша которого нависала надо мной, мигая тремя точками ламп. Подняв взгляд, я заметил, как между стеной и крышей, под самой лампой, подрагивает развесистая паутина. В её гуще лениво ворочал лапами жирный черный паук. Искривившись, я сделал последнюю беглую затяжку, выкинул недокуренную сигарету в урну и зашел внутрь. Если раньше ощущение ирреальности присутствовало, то теперь оно пропало – в закусочной были люди. Из-за кассы бросила косой взгляд сонная девушка в красном фартуке, а в дальнем углу мужчина, задумчиво уставившись в пустоту перед собой, тянул из тяжелой кружки янтарно-коричневое пиво. Ему явно было не до мира. Пока я заказывал кофе, кассирша украдкой осматривала меня, словно сомневалась в моей благонадежности. Я не мог понять, что навело её на эти мысли: то ли бегающий взгляд, то ли вялый голос, пока еще не успевший обзавестись гнусавым прононсом, то ли осторожные движения. Выглядел я небогато, но опрятно. Еще в поезде почистил ботинки, сменил темную рубашку, пережившую двое суток плацкарта, на свежую белую. Месяц назад я должен был постричься, но не успел, и уши почти скрылись под русыми прядями. Возможно, я выглядел немного измотанным, но в общем и целом у меня был вид вполне здорового человека. Здорового, но не спокойного. Иной раз, глядя на людей, которым посчастливилось родиться спокойными и апатичными, я втайне мечтал поменяться с ним местами. К сожалению, это было невыполнимо. Когда я забился в угол, кассирша наконец успокоилась и перестала меня разглядывать. Я же, пытаясь взбодриться, принялся за кофе. В поезде я ехал двое суток, но спал очень плохо и часто просыпался от тревожных сновидений. Пытаясь стилизовать закусочную под нечто советское, уютное и домашнее, декоратор пошел на крайние меры: полка, уставленная литровыми банками с крупой, железный дуршлаг у самого входа и стены, частично обклеенные пожелтевшими газетами. «Суд над маньяком зашел в тупик, - гласил жирный черный заголовок одной заметки, после которого мелким шрифтом побежали похожие на насекомых буквы, - в зале невинномысского городского суда, где слушается дело А. Сливко по обвинению…» Определить год заметки я не решился. К тому же, стоило сделать то, ради чего я приехал. Оказавшись в Омске, я сразу же купил российскую сим-карту. Достав мобильный, я собрался позвонить Ирине, но взгляд словно прилип к экрану, а пальцы похолодели. Сморгнув, я пришел в себя и провел липким пальцем по экрану. Гулко потянулись друг за другом длинные гудки, но я не сбрасывал, хоть и знал, что уже далеко за полночь. Терпеть до утра было бы слишком мучительно. - Кто это? – раздался прямо возле уха заспанный голос, в котором слышалась надменная хрипотца. Искажения динамика не сглаживали её, а лишь подчеркивали. - Да кто это? – повторила Ирина, но уже с заметным раздражением. - Ира, я во Владимире, - выпалил я на одном дыхании и замер в ожидании ответа. Ответом мне были секунды шуршащей тишины, которые всё не заканчивались. Я нервно сглотнул. - Погоди, - деловито произнесла Ирина, - погоди. Влад, ты издеваешься? Ты что тут делаешь? - Только что приехал. Тебе хоть немного нравится? Послушай, я, наверное, поступил безрассудно… Разволновавшись, я принялся сыпать несвязными конструкциями и ненужными извинениями, но в потоке слов ясно угадывался важный посыл. Я приехал. Я сделал то, что она сказала. Однако к такой реакции оказался не готов. Ирина молча положила трубку. Опустив голову, я стиснул кулак и закусил пальцы. В глазах защипало, а горло нехорошо сдавило спазмом. Рассеянный свет акварельными мазками падал на черные ботинки и тлел на них тусклым огнем. Мысли покинули голову, будто меня огрели по затылку. Ирина говорила, что любовь надо доказывать. И что если я приеду – это будет исчерпывающим доказательством. «Глупости, - пытался я собраться, - что за глупости? Неудивительно, что она не верит, это ведь неожиданный поступок. К тому же, сейчас почти три часа ночи, я её наверняка разбудил. Возможно, она не совсем поняла, о чем речь, возможно, подумала, что ей приснилось. Так ведь бывает». Утерев выступившие слезы, я заказал еще один стакан кофе и, достав ноутбук, попытался поработать. Испуг схлынул, оставив меня в несколько разбитом состоянии, и лишь усугубил недосып. Я опечатывался, ключевые слова не желали подстраиваться под общий тон статьи, а академическая тошнота грозила перерасти в тошноту вполне физическую. В конце концов, нечего удивляться. Я не сообщал, что приеду. Я ведь хотел сделать сюрприз. *** До Золотых Ворот я добрался пешком. Пока я поднимался по дороге, что отделялась от привокзальной площади и уходила наверх, пока тащил чемодан по длинному спуску, напряжение, охватившее меня после разговора с Ириной, почти ослабло. Ночь отступала, а сумрачный воздух медленно наполнялся прозрачностью и голосами людей, которые встречались по пути всё чаще и чаще. Когда я вышел на Большую Московскую, голосов стало так много, что они превратились в фоновый шум, который принудил меня отвлечься от внутренней тревоги, неторопливо шевелящей лапами где-то в солнечном сплетении. Стараясь не думать об Ирине, я невольно вспомнил о матери. Мы с ней редко ссорились. Когда мне было семнадцать, она в первый и последний раз подняла на меня руку. Мать всегда была ни холодна, ни горяча, в ней теплилась отстраненность. Физическая агрессия была ей несвойственна – как и все насыщенные эмоции, но в тот день она схватила меня за горло. Я не помню даже повода, однако хорошо помню, что не стал бить в ответ или вырываться, а только засмеялся. Это отрезвило мать. - Сумасшедший, - сухо бросила она и разжала пальцы. Этот случай мы с ней никогда не обсуждали. Выбрав один из дешевых хостелов, я, наученный петербургским опытом, морально приготовился к тараканам и клопам. Углубившись в частный сектор, узкие улочки которого раскинулись по холмам извилистым хитросплетением, я вздохнул и убедился в своем предположении еще сильнее. Окружавшие меня деревянные дома, больше уместные в губернском городе девятнадцатого века, терялись в черной тени деревьев, и трудно было поверить, что в таком месте может располагаться бежевый коттедж с террасой. Однако он там был. И даже без тараканов и клопов. Выслушав администратора, которая сообщила, что в хостеле нельзя пить алкоголь и принимать наркотики, я сразу же улегся спать. Не стоило пить так много кофе. Организм у меня был выносливый, но весьма чувствительный к стимуляторам, поэтому иногда попытки проснуться и сосредоточиться приводили не к бодрости, а к её крайней степени – раздражению. Проснувшись через четыре часа, я отправился на задний двор, где в самом центре зеленого газона располагался столик с серым плетеным креслом. Солнечные лучи, проходя через фильтр густой листвы росшей неподалеку яблони, распадались на светлые блики, которые разбрызгивались по стеклянной поверхности стола. Когда поднимался ветер, блики дрожали, лихорадочно прыгая по клавиатуре ноутбука, по красной керамике чашки с остывающим чаем, по ощетинившейся окурками пепельнице. Я считал себя спокойным, однако курил больше, чем обычно. Если честно, я готовился и к худшему варианту. Краем сознания, но всё же готовился. Надеясь, что Ирина меня примет, я взял осеннее пальто и две книги – «Бесы» Достоевского и «Мардона» Захер-Мазоха. Но оставил и путь к отступлению – деньги на обратные билеты. Все-таки я был не полностью слепым кротом. В некоторых аспектах. Тихий звон мобильного заставил меня вздрогнуть. Столбик сигаретного пепла рухнул на стеклянную столешницу, по которой порывисто метались яркие блики. Горло мягко сдавило – почти как ночью. Я взял трубку и вновь услышал тягучий хрипловатый голос. - Неужели ты на самом деле приехал? – спросила Ирина, даже не поздоровавшись. – Почему, Владик? Почему ты это сделал? Сегодня она звучала куда бодрее и увереннее. - Хотел увидеть тебя, - сдавленно ответил я, - разве этого недостаточно? - Дело вот в чем. Я в Москве, по квартирным делам. Приеду только завтра. Ты сможешь завтра? Забыв, что Ирина меня не видит, я сжал губы - сильнее, чем следовало - и молча закивал. Смогу. Хоть когда смогу. - Начисти ботинки, - сказала Ирина, и в прохладности её тона мелькнуло животное тепло. По лицу ударил горячий порыв ветра, и пламенно-желтые отсветы судорожно перескочили со столешницы на мою белую рубашку.