спектакль одинокого актера

      Когда нам было по шестнадцать, мы начали встречаться. То есть, по-настоящему. Ты назвал своим меня, а я ― тебя, и это было… Чёрт, я даже сейчас не могу придумать подходящее слово.       Чудесно? Определённо.       Восхитительно? Чёрт возьми, да.       Волшебно? Конечно.       Я был так счастлив каждый следующий день, что у меня до сих пор внутри всё замирает, когда я думаю об этом. И ты был таким милым, знаешь, мне всё время хотелось тебя обнимать, касаться, целовать, и я никак не мог унять это желание и взять себя в руки.       Мне повезло, что это был ты. Серьёзно. Тебе так нравилось это, ты обожал обниматься и все эти ужасно милые тактильные штучки, так что я позволял себе наглости и вольности, когда мы оставались вдвоём. Видеть твою улыбку, чувствовать её во время поцелуев было так приятно, до дрожи и покалывания на кончиках пальцев, которыми я цеплялся за твои плечи, когда ты обнимал меня.       Первое время я, в силу своего характера, вёл себя немного скованно, потому что мне всё ещё было непривычно и странно, и я по началу даже переспрашивал тебя несколько раз, реально ли всё это. Ты смеялся надо мной по-доброму, и тебе было совсем не в тягость снова и снова подтверждать мне реальность происходящего. Ты просто обнимал меня, целовал моё лицо, я жутко краснел и смущался, а ты уверял, что в этом нет ничего такого, и это даже мило, так что… Я понял, что с тобой не страшно быть настоящим.       Нет, не подумай, я всегда это знал, просто, когда дело дошло до романтических чувств и отношений, это было совсем другим. Когда мы просто дружили, это было привычно, потому что мы были рядом уже много лет, ты знал меня всего вдоль и поперек, как и я тебя, но всё это только на уровне друзей, понимаешь? А когда мы начали встречаться, нам в какой-то степени пришлось узнать друг друга заново.       Так, например, я узнал несколько вещей о тебе, которые до сих пор помню, потому что это слишком ярко отпечаталось у меня в голове. Я не знаю, так ли это сейчас, но мне хочется думать, что я всё ещё знаю тебя ― моего Чонгука, лучшего друга и, пусть пафосно, любовь всей моей жизни.       Когда я брал тебя за руку, ты тут же стремился переплести пальцы, так тебе казалось, что я держу крепче. Но, на самом деле, Чонгук, я держал бы тебя крепко в любом случае. Я не говорил тебе об этом, потому что мне нравилось переплетать свои пальцы с твоими. Я находил это чертовски милым.       Тебе нравилось утыкаться носом мне в шею, и это я знал ещё до того, как мы начали встречаться, потому что именно так ты всегда делал, когда мы засыпали. И только потом я узнал, что это из-за того, что тебе нравится, как пахнет моя кожа.       Тебе до дрожи нравилось, когда я целовал родинку под твоей губой, потому что ты считал её слишком заметной и неуместной, а я находил её чертовски очаровательной и не мог перестать целовать. Эта история работала и со шрамом на твоей щеке, а я не мог перестать повторять, что всё это ― части тебя, которые я безумно люблю.       Ты обожал целоваться медленно, долго, прерываясь лишь на короткие передышки, и в эти секунды ты тихо дышал прямо мне в губы, чтобы потом вновь целовать ― так же долго, так же медленно, с тем же упоением и нежностью.       Когда мы засыпали, ты имел привычку сгребать меня в охапку, словно меня кто-то может утащить. Ты отговаривался тем, что переживаешь о том, что я могу упасть с кровати ночью, но, боже, мы оба знали, что тебе просто до чёртиков нравилось меня обнимать. Мне это нравилось тоже.       Из-за того, что я не был готов к тому, чтобы люди знали о нас, мы всегда старались держаться немного отстраненно на людях, но ты всегда, чёрт возьми, абсолютно всегда находил способ меня коснуться. Даже на уроках, боже, как в дурацких сериалах, ты клал ладонь мне на колено, улыбался уголком губ, чувствуя, как все мои мышцы напрягаются под твоей рукой.       Это нечестно, ты в курсе? Нечестно было быть таким. Нечестно было влюблять меня в себя с каждой секундой всё больше. Нечестно было влюбляться в меня тоже.       Но, знаешь что? Я простил бы нам всю эту нечестность тысячу раз, только бы поцеловать тебя снова.       В общем, да, сначала я стеснялся. А потом… Ты же знаешь, к хорошему быстро привыкают. И я тоже привык. Слишком быстро и опрометчиво. Я перестал стесняться, и для меня стало обыденностью виснуть на твоей шее, когда ты возвращался с тренировки, и зацеловывать всё твоё лицо. Ты всё время в такие моменты бубнил, что ты потный и тебе сначала нужно было сходить в душ, но я не отпускал, помнишь? Мне плевать было на пот и липкость твоей кожи, на мокрую на спине футболку и на то, как недовольно ты ворчал. Я всё равно обнимал тебя, а потом нам приходилось обоим по очереди идти в душ, потому что после моих объятий были ощущения, что на тренировке мы были вместе.       Для меня стало привычным абсолютно в любой ситуации, если мы были вдвоём, пытаться тебя коснуться. Я всё время лез обниматься, мне нравилось укладываться головой на твои колени и болтать о всяких глупостях. Даже мимолетные касания, когда я слегка ерошил твои волосы и проводил ладонью по спине, даже без таких мелочей я не мог жить. Потребность тебя касаться была такой же сильной, как потребность в еде, воде и воздухе. Что-то жизненно необходимое.       Примечательно, что даже когда наши касания, поцелуи и объятия заходили чуть дальше и значили чуть больше, мне не было неловко, и я не краснел как-то слишком глупо. Когда мои руки оказывались под твоей футболкой, а пальцы пересчитывали рёбра, пока губами я собирал родинки на твоей шее, это казалось естественным. И когда твоя ладонь ползла по моему колену выше, а потом останавливалась на внутренней стороне бедра, и по коже бежали мурашки, пока я чувствовал твой мокрый язык у себя во рту, это казалось правильным.       Ни у тебя, ни у меня прежде ничего подобного не было. Чёрт, тебе было всего шестнадцать, а мне семнадцать, и это тот самый возраст, когда ты только познаёшь своё тело, самого себя и разные потребности организма. Мы узнавали это друг с другом, и, вероятно, именно поэтому нам удалось избежать всякой неловкости и прочего.       Наверное, нам поэтому было так хорошо.       Потому что это были ты и я. Не кто-то другой на моём или твоём месте. Не чьи-то чужие руки, губы, дыхание, голос. Всё было знакомым слишком давно и просто слишком, родным до одурения. Мы были друг в друге уверены, понимаешь?       Наверное, это ещё одна вещь, за которую я должен сказать «спасибо»? За опыт, за впечатления и воспоминания, которые никогда не отзовутся у меня внутри неловкостью или стыдом. Это так важно, ты знаешь, когда тебе шестнадцать или семнадцать, и у тебя впереди целая жизнь, но в те моменты у меня был только ты, и тогда я ещё не понимал всей важности наших отношений.       Годом позже мама скажет мне, что всё это ― глупости, даже если я влюблён, хотя и это ненормально. Она скажет, что это проходящее, просто ступень жизни, и у меня впереди будет много разного опыта, разные люди, множество впечатлений.       Чёрта с два, Чонгук. Я тогда не поверил ей и оказался прав.       Я никогда не хотел никаких других людей, эмоций, впечатлений или чувств. Я не хотел других ступеней жизни и не хотел опыта с кем-то другим. Ты был моей первой любовью и, даже если она обычно мало значит, это не мой случай.       Ты был моей первой любовью, и я знаю, что будешь последней. Единственной. Даже если это пафосно и обречённо, мне плевать.       Но со всем этим мы столкнемся позже, а пока нам было хорошо вдвоём, в своём маленьком мире, о котором никто не знал. Это было только нашим. Наша маленькая планета, Вселенная, в которой ― ты, я и никого больше. Наша личная сказка.       На новогодние каникулы нам пришлось ехать домой, и тогда, не имея возможности постоянно быть рядом с тобой из-за родителей, без твоих касаний и поцелуев я вдруг понял, что на самом деле не смогу продержаться без тебя и дня. Это было невыносимо, и я знаю, что ты чувствовал то же самое, потому что, стоило нам хотя бы на минуту остаться вдвоём, ты тянулся ко мне, и нам удавалось выкрасть хотя бы пару поцелуев, прежде чем нас увидит кто-то из родителей. Нам приходилось прятаться, и даже не столько физически, хотя и это было трудно, но ещё и внутренне. Мы должны были притворяться, будто ничего не изменилось.       Наверное, тогда, притворяясь рядом с тобой, я создал для себя первую маску, надевая которую я становился просто твоим другом. Было сложно, но у нас не было выбора.       Так что когда мы вернулись обратно в школу, то не могли отлипнуть друг друга, и, вероятно, это было так заметно, что в один из обедов, который мы проводили с Юнги и Хосоком, те многозначительно переглянулись, а потом одновременно посмотрели на нас.       Юнги и Хосок были из тех пар, которые едва ли не всё делают одинаково. Они всегда двигались, словно примагниченные друг другу, и мне это казалось таким странным и необычным. Мне было интересно, станем ли мы со временем такими же? Может быть, мы уже?       ― Рассказать ничего не хотите? ― Хосок улыбнулся, складывая руки и умещая на них подбородок.       Теперь переглянулись ты и я, и уже стало понятно, что эти двое обо всём догадались.       Да, мы даже им ничего не сказали, и это тоже было по моей инициативе. Я не переживал за Юнги и Хосока, за их реакцию, вовсе нет, я доверял им, но мне отчего-то нравилась мысль о том, что никому другому, кроме нас двоих, недоступно то, что происходило. Эта мысль грела.       И я, конечно, не расстроился из-за того, что они догадались и даже виду не подал, только плечами пожал и робко улыбнулся.       ― От вас этими флюидами за версту несёт, ― сощурился Юнги.       И мы не отрицали. Потому что так бывает, когда двое влюбляются. Потому что это может чувствоваться в воздухе. И, наверное, это нормально.       На самом деле, я считал, что это было бы нормальным, будь один из нас девушкой, а тогда я волновался о том, чтобы о нас не узнал кто-то ещё. Ты, наверное, и представить не мог, насколько важным это было для меня, насколько сильно я боялся чужого мнения. Я знал, что, если дойдёт до моей матери или твоих родителей, всё полетит к чёрту. А я не хотел терять тебя и то, что было между нами. Я боялся последствий.       Это тебе всегда было плевать на чужое мнение, и, я знаю, ты бы даже на мнение своих родителей наплевал бы, потому что ты ужасно упрямый, когда дело касается твоего. А я твоим и был, так что ты снёс бы всё, но не отступился. А я всё ещё был трусливым и не знал, что делал бы, узнай обо всём родители. Моя мама не стала бы терпеть, правда, я знаю, что она забрала бы меня из школы и увезла куда-то подальше от тебя. Она никого бы не слушала, поэтому для меня было крайне важно сохранить всё в тайне так долго, как это возможно.       И я знаю, так не могло продолжаться вечно.       После новогодних каникул, на которых мы много времени провели порознь, что-то между нами начало меняться. Не знаю, тогда я не мог это объяснить. Сейчас понимаю, что это было чем-то вроде перехода из одной стадии отношений в другую, когда, вместо бабочек в животе, появляется горячее желание где-то внутри.       В какой-то момент мне просто захотелось обладать тобой, знаешь, полностью. Я эгоистично хотел всего тебя себе во всех смыслах, и я знаю, что ты хотел того же. Не знаю, куда тогда испарилась вся моя робость, но я целовал тебя по-другому, касался иначе, и, чёрт, кончики моих пальцев, кажется, искрили. Атмосфера менялась, мы оба чувствовали это.       Ты сидел на моих бедрах, обнимал за плечи, мы сплетались языками и шумно дышали. Мои ладони пробирались под твою футболку, скользили по горячей коже, а ты, господи, не переставал ёрзать, и я чувствовал, как тянет внизу живот. Я хотел тебя. Бессовестно и чертовски сильно. Так сильно, что когда ты скользнул ниже, цепляя кожу на моей шее зубами, я застонал и, боже, это было так бесстыдно и распаляло только больше, я ничего не мог с собой поделать.       В тот момент не существовало вообще ничего, понимаешь? Ни стен школы, ни нашей комнаты, ни кровати, ничего вокруг. Только ты и я. Одни во всей Вселенной, под миллиардами взрывающихся звёзд, что загорались и гасли ежесекундно, и все их я видел в твоих глазах, когда ты поднял на меня уже поплывший взгляд. Наши желания не были одинаковыми, Чонгук, просто так случилось, что желание у нас было одно на двоих, и такое сильное, что его с лихвой хватило для того, чтобы мы оба потеряли голову.       Это было впервые для нас обоих, и мы ни разу не заходили так далеко. Я не знаю, в какой момент мы приняли решение дойти до конца. Может быть, когда ты стянул с меня футболку и обжигал поцелуями каждый миллиметр моего тела. Возможно, в тот момент, когда ты разделся сам, и я, извернувшись, нависал над тобой, молча глядя в глаза. Я смотрел с вопросом, а в твоих глазах согласие плясало маленькими звёздочками, и твои ноги в следующую секунду накрепко сцепились за моей спиной.       И тогда ты прошептал едва слышно, в самые мои губы:       ― Только не отпускай меня.       И я не отпустил. Я даже мысли такой не допускал, а ты так отчаянно за меня цеплялся, что это причиняло слабую боль. И пусть так, я бы стерпел любую боль, если бы ты всегда на меня вот так смотрел.       В ту ночь ты подарил мне себя, Чонгук, и оттого, что всё это было в первый раз, в уголках твоих глаз скопились слезинки, которые я собирал губами. Я знаю, тебе было больно, а я никогда в жизни не хотел причинять тебе боль, но ты просил не останавливаться, ты всё терпел и сносил, потому что ты такой смелый и сильный, и я всегда буду этим восхищаться. Я целовал твоё лицо и опухшие покрасневшие губы, я не мог перестать водить ладонями по твоему телу, я был словно одержим тобой в тот момент, и я не смел останавливаться, потому что ты так хотел.       А я бы всё для тебя сделал, ты это знаешь. Я бы остановился, если бы попросил; я бы свернул горы и перевернул весь мир ради тебя. Я же всё для тебя, Чонгук. Всегда, абсолютно.       Мне показалось, что в ту ночь взрывались звезды на нашей маленькой планете, в каждом уголке отпечатывая наше присутствие. Они падали и падали, и это был самый настоящий звёздный дождь. И пока эти звёзды сыпались и зажигались заново между нами, я ощущал, как под моими пальцами на твоей коже остаются следы. И я чувствовал, как на моей коже остаются следы от тебя. Мы этими звёздами друг друга в себе запечатали, и я никогда ― запомни, Чонгук ― никогда не смогу тебя отпустить.       Мы дали обещание, ты помнишь?       В нашей сказке мы скрепили его звездами.       В реальности ты лежал на кровати, улыбался, и твоё дыхание с каждым вздохом становилось ровнее. Ты выглядел, как подарок, Чонгук, красивый, разнеженный, счастливый. И я, лежал рядом, смотрел на тебя, пока наши пальцы вновь переплетались.       А потом я сказал:       ― Кажется… Нет, я уверен: я тебя люблю, Чонгук.       Я не знал, что после этих слов у меня внутри всё вспыхнет, и я ужасно покраснел, решил, что поторопился и сказал глупость, но… Чёрт, это никогда не было глупостью, и я никогда не пожалею о своих словах.       ― И я тебя люблю, Тэ.       И я знал, что это абсолютная правда.       Нам не нужно было говорить что-то ещё, потому что, просто посмотрев друг другу в глаза, мы поняли, что это не пустые слова. Всё было настоящим, помнишь?       Ты всегда говорил, что глаза не лгут. А я всё ещё не знаю, лгали ли твои тогда.       Обещаешь всегда быть моим?       Конечно. А ты мне?       Да.       Ты всё ещё мой?       Потому что я ― всё ещё да.       Ты помнишь, Чонгук, что в детских сказках всегда происходит что-то нехорошее, и главные герои всеми силами пытаются всё исправить?       Это случилось уже в конце весны. Совсем скоро должны были начаться летние каникулы, а мы с тобой совершенно их не хотели, потому что это означало поездку домой. Это означало, что у нас не будет так много времени на нас двоих. Там были родители и целый мир, настроенный враждебно, и отчего-то ― так странно ― стены школы в тот момент казались безопасным убежищем, где нас никто не потревожит.       Не знаю, наверное, мне стоило просто перестать бояться и показать всем, кто я на самом деле. Мне, наверное, стоило признаться, что я до чёртиков влюблён в моего лучшего друга, и что мы с ним вместе, и что я никогда от этого не откажусь. Ты знаешь, сколько на это нужно смелости? Столько, сколько у меня никогда не было.       Если бы ты знал, как я жалею об этом, Чонгук, ты бы в этом сожалении утонул, наверное.       В то утро мы проспали. Так глупо, потому что совсем не услышали будильник, а всю ночь до этого не могли друг от друга оторваться: говорили, целовались, изучали друг друга, снова говорили и снова целовались. В то утро проснуться было самой сложной задачей, потому что у меня, ещё не привыкшего, тянуло всё тело, и я чувствовал себя хорошо только из-за того, что ты меня обнимал. Ты спал, как обычно, уткнувшись носом мне в шею, а я пальцами бессознательно перебирал твои волосы, кажется.       Будильник звонил несколько раз, я помню это через пелену глубокого сна, и я помню, что ты недовольно мычал и выключал его раз за разом. Помню, как я пытался проснуться, но ты был таким тёплым и так мило бормотал во сне про «ещё пять минуточек», что я сдавался раз за разом, периферией сознания понимая, что нам не избежать проблем.       Но в тот момент важным был только ты, обнимающий меня, и твои губы, будто бы рефлекторно оставляющие крошечные поцелуи на моей шее.       Меня разбудил звук открывшейся двери, а затем громкий женский голос:       ― Что здесь происходит?!       Я распахнул глаза и резко сел в кровати. Тебе потребовалось ещё несколько минут, ты заворочался, резко поднялся и, не удержав равновесия, свалился с кровати вместе с одеялом. Я понял не сразу, что чужим глазам в этот момент открылся вид на моё обнажённое тело, и вся обстановка вокруг слишком громко кричала о том, что именно происходило здесь ночью.       Чужие глаза внезапного гостя сделались огромными. В них я видел удивление, отвращение и негодование.       На пороге стояла госпожа Ли. Она была кем-то вроде воспитателя, но все здесь за глаза называли её надзирателем. Она была строгой, неприятной на вид и по характеру, имела крутой нрав и собственный взгляд абсолютно на всё. Ей было около шестидесяти лет, она была невысокой и худой, волосы с проседью всегда стягивала в тугой пучок так, что кожа на её лице натягивалась. Хосок часто шутил о том, что это своеобразный способ избавления от морщин.       Госпожа Ли была из тех, кто не терпел неправильного. Она терпеть не могла Юнги и Хосока и всегда смотрела на них с отвращением. Теперь она смотрела так на нас, но разница была только в том, что Юнги и Хосоку всегда было плевать, мне же ― нет.       Я испугался. В голове уже выстроилась картина того, как госпожа Ли докладывает обо всём родителям, и всё летит к чертям. Под взглядом этой женщины ― липким и холодным ― становилось неуютно.       ― Госпожа Ли, ― ты предпринял попытку, но разве эта женщина когда-то кого-нибудь слушала?       Она подняла руку и этим властным жестом попросила тебя замолчать. Ты был очень смелым, Чонгук, но тебе было всего шестнадцать, и что ты мог сделать против взрослых, которые, по их мнению, всегда правы? Мы с тобой ― просто два глупых запутавшихся ребёнка.       ― Живо собирайтесь и к директору. Будете объясняться ему, ― отчеканила она, а потом вышла, оглушительно громко хлопнув дверью.       Я задрожал и торопливо сполз с кровати, на ходу подбирая разбросанную одежду. У меня тряслись руки, а ты продолжал сохранять спокойствие.       ― Тэ, ― ты поднялся на ноги в попытках меня остановить, но я не мог. Я просто не мог остановиться, и вся это нервозность была такой ясной, что становилось страшнее с каждой секундой. Этот страх полз липким холодным потом по позвоночнику, и я ненавидел это чувство.       ― Чонгук, просто… Просто собирайся, ― я изо всех сил старался сохранять спокойствие, но мой голос, срывающийся на жалкие всхлипы, выдавал меня с головой.       ― Эй, успокойся, всё будет нормально, слышишь?       Я не слышал и не хотел тебя слышать. Я только нервными движениями натягивал на себя одежду и не понимал твоего спокойствия. Тебе было плевать, и меня это пугало. Тогда я подумал о том, что, может быть, тебе совсем не страшно потерять то хрупкое, что было между нами, но эта мысль стремительно вытиснилась моей уверенностью в том, что ты меня любишь. Наверное, ты просто был уверен, что мы справимся с этим.       У меня не было уверенности ни в чём, кроме наших отношений.       И тогда ты попытался обнять меня, взять за руку, но я только оттолкнул и посмотрел на тебя загнанно, и, клянусь, в моих глазах ничего, кроме паники, не было.       ― Что будет нормально? ― я вспылил. ― Чёрт, ты представляешь, что теперь будет? Думаешь, это не дойдёт до родителей? Что мы будем делать?       ― Жить дальше. Тэ, мир на этом не закончится. Юнги и Хосок…       ― Юнги и Хосоку плевать на всех! ― у меня выступили слёзы на глазах от того, как сильно я тогда закричал. ― Им плевать на мнение родителей, Чонгук, на любое мнение плевать, понимаешь? Мне не плевать. Ты связался с трусом, я тебя поздравляю.       Когда я в очередной раз попытался тебя оттолкнуть, ты схватил меня сильнее. Ты был сильнее, чем я, в физическом плане тоже, а у меня уже не было сил сопротивляться. Ты прижал меня к себе, а я так глупо расплакался, а потом заметил, как в твоих руках мне становится спокойнее. Ты гладил меня по спине и целовал в волосы, ты прижимал меня к себе крепко, и я просто хотел остановить время и навсегда остаться в этом моменте.       Я навсегда хотел остаться в твоих руках, потому что, боже, это было самым безопасным местом на всей планете.       ― Ничего страшного не случилось, ― ты говорил тихо и звучал уверенно. ― Мы придумаем что-нибудь, чтобы это не дошло до родителей. И ты не трус, не говори так о себе.       У меня не было причин не доверять тебе, знаешь. Точнее, я понимал, что, вероятнее всего, они есть, потому что мы ― два глупых подростка, влюблённых до беспамятства и уверенных, что мир будет нам открыт, но это никогда не было и не будет правдой. Да, причины не доверять были. Но я не видел ни одной.       Всё, что я видел и знал ― твоя уверенность, тёплые руки и ласковый взгляд. Поэтому я доверился. И я доверился бы снова, Чонгук. Всегда буду тебе доверять.       Пока мы шли к директору, я молчал, как и ты. Лишь один раз, прежде чем зайти, ты сжал мою ладонь своими пальцами, а потом отпустил и зашёл первым. Всё, что было дальше, я запомнил смутно.       Словно сквозь толщу воды, я слышал лишь отдельные обрывки фраз, которые сквозили отвращением и неприязнью. Госпожа Ли наворачивала круги по кабинету и ругалась, она плевалась ядом, и мне казалось, он весь летит в меня, обжигает, разъедает кожу и все внутренности. Было мерзко и неприятно. Директор только вздыхал, терпеливо ожидая, пока женщина выскажется.       Я молчал. Я просто не знал, что сказать, и, наверное, нечестно было с моей стороны оставить всё это на тебя, но твои глаза будто бы говорили мне: не переживай, всё будет хорошо, мы справимся, я люблю тебя. В этом было моё успокоение.       Госпожа Ли злорадно ухмылялась, когда директор сказал, что со следующего учебного года нас расселят по разным комнатам, а потом эта женщина, словно почувствовав свою власть, подала гениальную идею. Не знаю, наверное, она думала, что очень умная или вроде того, но мне тогда это показалось настоящим спасением, потому что со следующего учебного года я должен был делить комнату с Юнги, а ты с Хосоком. Тогда я ещё не знал, что взрослые и правда могут быть настолько глупыми, но я даже не задумывался об этом. Я только радовался, потому что в таком случае я тебя не потеряю.       Слушая приговор, я понял вдруг, что мне уже не так страшно слышать мнение других людей. Плевать, если они буду смотреть с отвращением и говорить все те гадкие вещи, какие мы слышали от госпожи Ли. Пусть плюются ядом и сколько хотят говорят гадостей. Самым страшным было не это.       Больше всего я боялся потерять тебя. Это всегда было, есть и будет моим главным страхом.       И сейчас, спустя столько лет, я всё ещё боюсь тебя потерять, Чонгук. Не важно, что я потерял тебя, когда мне было восемнадцать, ведь я нашёл тебя снова.       Ты появился, и я вновь чувствую этот необъяснимый страх, хотя всё ещё не обрел тебя заново.       Как думаешь, у нас получится?       Начать всё заново.       Ты сможешь это? Потому что я, кажется, готов. И я, да, всё ещё так глупо боюсь сделать шаг тебе навстречу.       Я всегда был таким: нерешительным, трусливым и жалким. А ты всегда отличался: решительный, смелый, волевой.       Ты всё ещё такой же? Я надеюсь, что да, Чонгук, но не смею просить тебя сделать этот шаг мне навстречу. Хотя бы в этот раз я должен поступить правильно.