***
Завтрак в самом разгаре к моменту его и Афродиты прибытия, гости уже угостились и общаются. Казалось на первый взгляд, что все здесь, но если судить по чуть поджатым губам Афродиты, пока она осматривает комнату, возможно, нет. Как общее правило, Арес предпочитал не опаздывать на какой бы то ни было приём пищи – это ужасно не дисциплинированно, и он определённо приказывал пороть солдат за меньшее – но это на самом деле не его приём, хотя именно его состояние тратится на проведение. Он берёт наименее сладкое из предложенного и чёрный чай, удостоверяется, что у Афродиты есть фрукты и выпечка на выбор, и наблюдает за потоком гостей, пока Афродита смеётся, общается и воплощает само очарование. Аполлон, конечно же, оказался в центре внимания, плохое настроение от его позднего прибытия, по-видимому, забыто ради плетения паутины слов, приукрашенной — Арес в этом весьма уверен — до небылицы. Гипнос с ним. К слову, почему Афродита пригласила его снова? Неужели одного раза недостаточно? Гипнос мельком смотрит в его сторону, сонная улыбка растягивается чуть сильнее, и он машет одними лишь пальцами, что, возможно, может быть, является приветствием. Арес фыркает себе под нос и отводит взгляд вместо того, чтобы задержаться на густых кудрях, и янтарных глазах, и губах, которые — он точно помнит, — выглядят лучше с ссадинами. Он не видит Гермеса, что прискорбно, но неудивительно: тот может просто опаздывать, учитывая, что Арес также не может найти Танатоса. Афина по какой-то причине решила прийти, хотя её приглашали только для вида, и сейчас глубоко погружена в дискуссию... а, да, с одним из членов Парламента. Возможно, её приход не так удивителен, хотя он надеется, что кто-нибудь вспомнит, что их с Афродитой стоит держать подальше друг от друга; они обе всё ещё огорчены из-за всего того скандала в Париже несколько лет назад. Арес всё ещё не до конца понимает, что произошло; впрочем, дуэли и защита чести были крайне увеселительными. А он-то думал, что в отставке будет скучно. Короткий осмотр обнаруживает, да, Гектора и Андромаху, которые дружелюбно беседуют с Гармонией и Кадамом. Он наблюдает чуть дольше, подумывает встать и присоединиться к ним, чтобы увидеть, как Гармония поживает с момента своей свадьбы – конечно же, они обменивались письмами, но огромное множество вещей теряется при переносе на бумагу. Он не встаёт; предпочитает уединение, дабы наверстать прошедшее, не перед каждым гостем и его парой. Он доедает тост, допивает чай и готовит предлоги, вроде необходимости убедиться, что лошади готовы для охоты, когда Афродита появляется вновь, рука об руку с мужчиной – не особенно необычно для неё – и хитро улыбается, глаза горят. – Дражайший, – говорит Афродита, пока Арес оценивает мужчину – молодой, чёрные волосы зачёсаны на одну сторону, тёплый тон тёмной кожи подчёркнут нелепым сливовым цветом его жакета. Его улыбка легка, почти как любая из наиболее очаровательных улыбок Гипноса. Физическое сходство на этом заканчивается – Гипнос весьма худощав, в то время как мужчина рядом с Афродитой заметно шире в плечах – незнакомец обладает тем качеством, которое Арес обожает в молодых людях. А если точнее, он выглядит отвратительно ленивым, отвратительно богатым и идеальным чтобы окрасить его кожу синяками. Помимо всего прочего. – Афродита, – говорит Арес. – Я как раз собирался поговорить с конюхом об охоте. – Глупости, – фыркает Афродита, и Арес снова садится, указывает прислуге налить ему чаю, если уж ему предстоит быть запертым здесь дольше. – Дионис, это Арес; Арес, это Дионис. Я так надеюсь, что вы двое поладите, – Афродита наклоняется, целует Ареса в щёку и тихо, слышно лишь ему, – разве он не именно такой, как ты любишь? Улыбка Ареса больше напоминает оскал, потому что ах. Должно быть, это поэт. – Приятно наконец-то познакомиться с вами, – говорит Дионис, улыбка всё ещё ленивая и широкая; он опускается на стул, берёт со стола фрукт, откидывается на спинку с отвратительной осанкой, отчего Арес пытается сесть ещё ровнее, разве что, конечно, ровнее некуда. – Вы двое, не ругайтесь, – говорит Афродита и сразу же оставляет его, чтобы порхать между остальными гостями. Арес отпивает чаю, разглядывая Диониса. Он не спешит сразу же заполнить тишину; позволяет ей повиснуть между ними, посмотреть, что сделает Дионис. Дионис, похоже, теперь слизнёт капли сока, текущие по внутренней части его большого пальца, затем вздохнёт, довольный; ужасные манеры, очевидно, хотя сейчас на него никто не обращает внимания, кроме Ареса. Он встречается с ним взглядом всё с той же ленивой улыбкой. – Действительно крупное у вас тут имение, действительно замечательное, – говорит Дионис. – Скажите, вам известно, что ваши запонки подчёркивают ваши глаза? Какое-то время уходит на то, чтобы понять: он имел в виду застёжки на рукавах. И ещё немного на осознание: да, он решил он и вправду бездумно и с полным отсутствием такта взялся комментировать одежду совершенно незнакомого человека, которому его только что представили. Молодость. – Мне об этом говорили, – безразлично отвечает Арес. Возможно, он заинтригован, хотя отказывается это признавать. Он всё ещё выслушивает, как наслаждался компанией Гипноса. Он совершенно точно не может найти привлекательным ещё одного молодого писателя – двое станут закономерностью. – Ого, кто? – спрашивает Дионис. – Я не единственный здесь игнорирую светский этикет? – Моя жена, – сухо отвечает Арес. Дионис смеётся – громко, гортанно, всем телом, исторгая водопад веселья, который прерывает больше чем несколько обсуждений; он откидывает голову назад, демонстрирует лишь малую часть шеи между его краватом и челюстью. Арес вынуждает себя переключиться на других гостей, на чай, а вовсе не на то, как он был бы весьма не против укусить эту нежную часть. Прижимает язык к нёбу, чтобы удержаться и не облизнуть губы, и прожигает взглядом Афродиту, которая смеётся возле окна, освещённая утренним солнцем.***
Охота, по крайней мере, даёт ему передышку. Или дала бы, если бы, конечно, нечто, начавшееся как поездка на лошадях с Аполлоном, не обернулось поездкой с Аполлоном, а также с Дионисом и Гипносом, – которые знают друг друга, ну конечно же знают. Арес готов держать пари, что именно через Гипноса Афродита вообще нашла Диониса, — правда никто, находящийся хоть сколько-нибудь в здравом рассудке, не стал бы ставить против него. Большинство других членов охотничьего отряда намного опередили их, потому что поездки с Аполлоном – либо гонка, либо самое неспешное проведение времени в целом свете, исключительно в зависимости от погоды и его настроения. Погода прохладная; погода божественная. Листья идеального кроваво-красного и позолочено-жёлтого оттенка, что заставляет Аполлона задержаться, дабы впитать всё вокруг. Позже он превратит это в какую-нибудь восхитительную картину, наверняка, потакая такому увлечению, которое Арес не может до конца заставить себя осуждать, так как он, в общем-то, всегда наслаждался картинами Аполлона. Арес слушает лай гончих очень вдалеке и пытается не уделять слишком много внимания тому, что осанка Диониса незначительно улучшилась – достаточно, чтобы открыть изгиб его спины, который Арес не мог видеть за завтраком. В равной степени он не обращает слишком много внимания на смех Диониса и Гипноса, пытающихся перещеголять друг друга в нелепых описаниях пейзажа а ля пурпурная проза. И Арес совершенно не обращает внимания на покачивание таза, что появляется при верховой езде, или на изгиб икр обоих поэтов. – Ты в ужасном настроении, – комментирует Аполлон. – Разве? – спрашивает Арес. Аполлон фыркает, закатывает глаза. – И из-за чего вы с Афродитой поцапались? – Ни из-за чего, – говорит Арес, частично оскорблённый. Они с Афродитой не цапаются. Но иногда расходятся во мнениях. Дионис громко смеётся, и Арес, чтобы не смотреть на него, проявляет недюжинную выдержку, которая не требовалась ему очень давно. К сожалению, Аполлон, как и всегда, остроглазый, всё же умудряется заметить, как инстинктивно вцепились в поводья его руки и как закаменела челюсть. – Ни слова, – говорит Арес ровно в тот момент, когда улыбка Аполлона превращается в оскал. – О чём? – спрашивает Аполлон легко и звонко; все слова, что он мог бы сказать, сияют в его взгляде. – Хотя мне было интересно, почему ты задержался здесь. – Неужели человеку не разрешается наслаждаться праздной прогулкой с его братом-бастардом, если это ему угодно? – получается резче, чем Арес хотел бы, значительно резче. Аполлон усмехается, даже не пытаясь скрыть ухмылку, смотрит вперёд на Гипноса и Диониса. – Если ему так угодно, – соглашается Аполлон, лишь чуть-чуть снисходительно. Арес раздумывает столкнуть его с лошади, но подозревает, что рукопашная схватка, к которой это приведёт, не окажется особо впечатляющей. Не то чтобы он пытался кого-то впечатлить. Некого впечатлять. – Я поеду вперёд, – говорит Арес. Настроение окончательно испорчено. Он щёлкает языком, подгоняет лошадь и оставляет их переться без единого слова.***
Гипнос случился однажды, не закономерно, и Арес определённо намеревался это доказать. Нет ничего чарующего в недостатке дисциплины; также нечего любить в молодом человеке, который решил выбросить лучшие годы карьеры на слова. Нечего и в том, насколько хорошо пошиты их бриджи. По крайней мере, охота проходит неплохо. Псы вели себя превосходно, отряд умудрился в самом деле что-то поймать – это никогда нельзя гарантировать при таком скоплении людей – и скачка сквозь леса является, как и всегда, именно необходимым типом нагрузок. Он даже находит своего кузена Загрея и обсуждает, как дела у него и его. Обед – ланч, теперь это так называется, если верить Афродите, хотя Арес совершенно уверен, что будет называть это обедом до дня своей кончины, – уже подан, когда они возвращаются. Вскоре остальные присоединяются к ним, закончив с утренними играми. Обед – ланч – обед обладает благом приличий, означающих, что Арес не сидит рядом ни с Дионисом, ни с Гипносом, ни даже с Аполлоном. После обеда будет немного музыки, прогулка по садам Афродиты, а следом чай, затем небольшой перерыв перед ужином и наконец-то танцы. – Как прошла охота, дорогой? – спрашивает Афродита, положив свою руку на его, пока он пьёт и осматривает остальных гостей. – Довольно неплохо, – говорит Арес и не чувствует лжи в собственных словах. Он разворачивает руку и переплетает их пальцы, а ещё подумывает поцеловать костяшки её ладони. И к чертям присутствующих.***
Проверенная временем тактика – во время неизбежных прогулок по саду замедлиться, пока он не сможет ускользнуть незамеченным; она к тому же не подводила его до этого дня, когда он оставил болтовню гостей ради тихих звуков пения птиц и шелеста листьев. Арес устраивается на лавке возле старой чахлой яблони, достаёт флягу, чтобы выпить, смотрит вверх на извивающиеся ветви; фрукты пока что не созрели. У него множество тёплых воспоминаний об этом дереве, особенно то, в котором он упал с него из-за спешки и плохой видимости, – он всё ещё сильно гордится тем, что умудрился сдержать крик, когда вывихнул плечо. Молодость. Комната Афродиты с тех пор давно переместилась, конечно; если бы он решил взобраться на дерево сейчас, то оказался бы в своём собственном кабинете. Ноги вытянуты, лодыжки скрещены, он блаженствует, обогретый капельками солнечных лучей, просачивающихся сквозь листья, согретый обеденным вином и бренди из фляги. Время от времени дуновение меняющегося ветра доносит до него смех и неразборчивую болтовню. Ему нужно будет как-то загладить своё отсутствие перед Афродитой — конечно, конечно. Перебирает в голове идеи – может, жемчуга, хотя у неё их так много; может, выдержать оперу как-нибудь вечером, когда их лишь двое; может… – Лорд Арес! – окликает его звонкий голос. Арес не вздрагивает; он открывает глаза и видит перед собой Гипноса и, к сожалению, Диониса. Плечом к плечу, когда оба стоят – сутулятся, он замечает, разумеется – становится ясно, что они схожего роста, несмотря на разницу телосложений. Особенно их бёдер; Дионис определённо побеждает в этой категории, насколько кто-то мог бы победить, потому что уж точно многое можно сказать о лёгкости, точно. Арес отрывает взгляд и смотрит выше, расслабляет скрещенные ноги, потому что он не обязан вскакивать по прихоти молодых людей. – Приём проходит в садах, – чеканит Арес, замечает, как ветер сильно растрепал волосы Гипноса; потирает большим пальцем флягу, размышляет над последним разом, когда он видел их растрёпанными, но нет. Ему есть что доказать Афродите. Однажды – ничто; дважды станет закономерностью. – Ах, мы знаем, – говорит Дионис. – И восхитительный! Честно, эти сады это просто нечто. – Слишком большие, – с улыбкой продолжает Гипнос. – Люди могут в них потеряться, знаете. Вот прямо как мы сейчас! Вам действительно стоит подумать над установкой карт на территории. – Вроде тех, на которых изображено, как нужно осматривать владения? – спрашивает Арес и хотя пытается сдержаться, всё равно не может подавить улыбку, которая поднимает уголки рта. – Именно, – отвечает Гипнос и затем, не спрашивая, садится на колени Ареса. – Ещё стоит приобрести скамейки пошире. Арес рассматривает Гипноса – россыпь тёмных веснушек, видная так близко, контрастирует с белыми волосами и бронзовой кожей, всполохи золота в его глазах. Гипнос вытягивает флягу из пальцев Ареса; Арес скрещивает руки на груди, смотрит, как Гипнос пьёт: румянец на щеках, блеск бренди на губах. Однажды – ничто; дважды – закономерность. – Я подумаю над этим, – Арес обхватывает Гипноса за талию, снимает с колен и усаживает на скамью. Да, многое можно сказать о лёгкости. – Держитесь подальше от неприятностей, – велит им обоим Арес. Тепло в его венах разливается не от алкоголя, не от согревающего солнца. – Разумеется, не стоит за нас беспокоиться, – говорит Дионис. – Я вообще никогда не попадал в неприятности, – добавляет Гипнос. Арес усмехается на это, но оставляет их скамье и яблоне; по крайней мере, они спасли его вечер от похода в оперу. Лишь когда он возвращается на вечеринку, то вспоминает, что его фляга всё ещё у Гипноса. Отвратительно. Она ему очень нравилась.***
– Что думаешь о Дионисе? – спрашивает Афродита, как только они переоделись для ужина и следующих за ним танцев. – Ленивый, грубый, ужасная осанка, и я не совсем уверен, что он смог бы удержаться на лошади, если бы она не волочилась, – говорит Арес. – Ах, ты любишь его, – напевает Афродита. – Я видела, как ты смотрел на него, когда они с Гипносом пришли к чаю. Арес фыркает, хлопает её по рукам, когда она пытается поправить его лацканы. Он никак не смотрел. – Признание совершенства физической формы – зря потраченной на него, учти, – не то же самое, что любовь, моя дорогая. Афродита смеётся звонко и счастливо, затем, прежде чем он успевает её остановить, прикрепляет розу к его лацкану. Арес изучает её, подходящую к другой, вплетённой в волосы Афродиты, и примиряется с грядущим страданием от унизительного цветка. Он всегда жутко обожал, когда они двое соответствовали друг другу, и что ей это известно. Они, как ему думается, чудесно смотрятся вместе. По крайней мере, будут танцы. Сначала ужин, конечно, но затем танцы. Разумеется, он весьма успешно полностью выкидывает Диониса из головы к моменту, когда приходит время танцев, — при неоценимой помощи большого количества вина. Первый танец он дарит Афродите, разумеется; так будет всегда, потому что она заслуживает их, потому что он обожает её грациозность, потому что она лучший партнёр по танцам, которого кто-то мог бы желать. Вероятно, самым главным достоинством их брака является возможность несколько более уверенно ангажировать её на первый танец вечера. Среди всего прочего. Возможно, не самое главное достоинство, но оно определённо соперничает за первенство. Он целует её руку после, потому что к чертям приличия. Она смеётся, сжимает его руку в ответ и тыкает его в нос. – Как непристойно, – говорит она, улыбаясь. – Ты устроишь скандал, дорогой. – Ради тебя? Всегда, – он улыбается в ответ. Чувствует лёгкость, а ещё чувствует беспокойное возбуждение. Он уводит её с паркета для танцев, потому что Афродита, он знает, больше потакает его желанию. Приносит ей вино, остаётся и осматривает толпу, пока не находит Гармонию – смеющуюся счастливо и звонко, целиком занятую. – Она в порядке, – говорит Афродита. Арес утвердительно хмыкает. – Иди танцуй, – говорит она и мягко подталкивает его. Арес крадёт глоток её вина, прежде чем вернуть бокал, получает за это удар по руке, завоёвывает смешок, когда быстро целует её щёку у всех на виду, но он определённо готов устроить ради неё множество скандалов, и устраивал и раньше. Это чудо, что ему вообще удалось завоевать её руку. Он, впрочем, любит танцевать, и, возможно, танцы, как и охота, то, из-за чего домашние приёмы остаются хоть немного терпимыми. Несмотря на убеждения Афродиты, следующей он танцует с Гармонией, которая закатывает глаза и улыбается. Так похожа на мать. – Ты всегда такой сентиментальный, – поддразнивает Гармония. – Неужели отцу это запрещено? – спрашивает Арес в ответ, немного хмурится, но Гармония его слишком знает хорошо и только смеётся. Они танцуют, болтают в перерывах, которые позволяет ритм. Говорят об Эросе, который сейчас учится игре на скрипке в Париже; говорят о её новоприбретённых друзьях, ведь у неё есть эта совершенно очаровательная способность заводить друзей везде, куда бы она ни пошла; говорят о её самом любимом и давно ушедшем на пенсию пони, растолстевшим на пастбище, и да, да, он обещает, что не пустит его на клей. Хотелось бы, конечно, обсудить больше вещей, но танец длится лишь определённое время, и некоторые темы стоит затрагивать по-настоящему наедине – не публичном уединении бальной залы. После этого он вполне может ангажировать любую или любого, кто ему понравится, и ему нравятся очень многие. Между танцами он навещает Афродиту — она общается с меняющимися гостями, — потребляет бренди и вино в равных пропорциях. Тепло приятно растекается по его телу, чувствует лёгкость, которую может доставить лишь физическое, и он не задерживается надолго, прежде чем вернуться на паркет.***
Арес возвращается от танцующих, чтобы выпить и присесть, находит Аполлона и Афродиту, которые терпят друг друга в своих лучших традициях — через пассивно-агрессивный обмен любезностями, который им обоим, похоже, нравится; он также обнаруживает Гипноса и Диониса, которые глубоко увлечены подшучиваниями, свидетелями которых они являлись. Арес, разгорячённый, смотрит на двоих молодых людей, и подумывает, что он бы не прочь утащить одного из них – или обоих – увидеть, что там, под всей этой одеждой. Смутно — уже после пары стаканов выпивки — он осознает, что ему не стоит хотеть этого, потому что… что-то. Это раздражает, чем бы оно ни было, как и многие, многие другие вещи. Например, краваты. И его вечерний мундир. – Лорд Арес, – вновь приветствует его Гипнос, яркий и очаровательный, лишь чуть-чуть медлительный. Он выглядит, как и всегда, — будто ему не помешало бы выспаться. – Все эти танцы — я устал, просто глядя на вас! – он смеётся; две звонкие ноты. Затем устраивает щёку на руке, локоть упирается в подлокотник. Отвратительно недисциплинированный, и к тому же улыбается, словно ему это точно известно. Негодник. – Не думал, что вам нравится танцевать, – говорит Дионис, пока Арес наливает себе бренди — занять рот, чтобы не сорваться на Гипноса, не приказать сесть прямо. Дионис развалился рядом с Гипносом, его ноги широко расставлены, и всё напоказ, щёки румяные от вина, улыбка достигает глаз. Дионис делает глоток вина; Арес следит, как язык слизывает жидкость, снова вспоминает утренний фрукт, затем заставляет себя подумать о чём угодно другом. – Не дай ему себя обмануть, – говорит Гипнос, поворачивает голову и изображает шёпот, который Аресу довольно отчётливо слышно, – он испытывает слабость к музыке. Ко всем искусствам, если честно. – Чепуха, – вклинивается Арес. – Это трата и таланта, и денег. – Конечно, – ехидно соглашается Гипнос. – Именно поэтому он нанял лучших музыкантов для домашнего приёма! – Это приём Афродиты, – парирует Арес, потому что это так, и если уж ему придётся присутствовать, он проведёт это время, слушая музыку, под которую можно танцевать. – А, мы снова обсуждаем как сильно ты любишь искусство? – спрашивает Аполлон, отрываясь от колкой перепалки с Афродитой. – Ты танцевал, Дионис? – интересуется Афродита, пока Арес пытается решить, как бы повежливее посоветовать Аполлону заткнуться и при этом не разбить ему лицо. Он, вероятно, выпил несколько больше, чем рассчитывал, потому что не может придумать ни одного варианта, который не подразумевал бы жестокость. Аполлон ухмыляется, будто бы ему это тоже известно. – Несколько раз, несколько раз. Великолепный приём, действительно, снимаю перед вами шляпу, – лениво улыбается Дионис, хотя бы на мгновение отвлекая внимание Ареса от Аполлона,. Арес делает глоток — в этот раз смакует бренди. Так же медленно, как он смакует тёмно-синий волос Диониса. Ему интересно, насколько ширина фигуры Диониса — это удачный пошив и подкладка, а насколько — действительность. – Да, но танцевал ли ты с Аресом? – спрашивает Афродита. – Ни за что, – говорит Арес. – Ах, не могу сказать, что мне выпала эта честь, нет, – в тот же момент произносит Дионис. – Как ужасно, – вздыхает Афродита, встаёт. – Серьёзно, Арес, ты танцевал практически со всеми, но не с Дионисом? – «Практически со всеми» я не танцевал.. – Мне так жаль, – продолжает Афродита. – Мой муж временами такой неучтивый, – Арес и хотел бы возразить, но держит язык за зубами, когда она смотрит на него самым ужасающим взглядом, с разочарованием и печалью; даже пьяный, он знает, что это уловка, но не может ничего поделать с тем, насколько несчастным он себя чувствует. – ...как же, я объявлю последний танец, вальс! В нём не нужно взаимодействовать с другими парами, и уже так поздно! Я уверена, все ещё оставшиеся готовы уйти на покой. – Нет, – говорит Арес, но Афродита уже упорхнула поговорить с распорядителем, оставив его с Аполлоном – ухмыляющимся – и Гипносом – улыбающимся – и Дионисом – тоже улыбающимся. – Тебе нужен партнёр? – спрашивает Аполлон Гипноса — легко, вежливо. – О нет, точно нет, – отвечает Гипнос. – Мне весьма удобно здесь, я просто посмотрю. Нельзя оттоптать пальцы ног, если не пытаться! – Я не танцую вальс, – говорит Арес. – Надо же, да вы напряжены, – Дионис встаёт, поднимает руки, потягивается, образуя самый прелестный изгиб тела вплоть до его туфель для танцев, — силуэт, который можно было бы запечатлеть единственным штрихом угля, если бы Арес и вправду хоть как-то разбирался в этом. А он точно не разбирался.. – Нельзя противиться капризам жён, а? Не то чтобы я знал хоть что-то о жёнах, не я, но часто такое слышу. Дионис протягивает ему руку, будто бы Аресу она нужна, чтобы встать. Арес рассматривает её и слышит, как объявляют танец. Запонки Диониса из весьма прелестного серебра. Они инкрустированы изумрудами. Когда Арес смотрит ему в лицо, то обнаруживает, что камни очень подходят к его глазам. Дионис улыбается, витиевато, легко; тёплый тон его умбровой кожи сияет ещё ярче из-за вина. – Будь радушным хозяином, брат, – Аполлон подталкивает голень Ареса носком ботинка. Арес не стонет, потому что он дисциплинирован, пусть уже и здорово пьян, но ему очень даже хочется. – Вальс такой унылый, – жалуется он, пока встаёт. – Вот это настрой! – восклицает Гипнос. Арес подумывает схватить его за чудесные кудряшки, чтобы заткнуть поцелуем, но музыка начинается, и Дионис хватает его за запястье, и возвращается Афродита. Так что он позволяет мыслям и спешке покинуть его голову, чтобы исполнить последний танец вечера. Вальс. Ужасно.***
Вальс — это уныло. Этот мог бы быть интересным, если бы Дионис плохо танцевал, но, как оказалось, он… способный. Более чем способный, на самом деле; Арес позволил Дионису вести, большей частью чтобы посмотреть, как тот опозорится, но Дионис танцует с ловкостью и изяществом, которые Арес очень, очень быстро находит отвлекающими. Или, точнее, достаточно ловкости, чтобы Арес мог отвлекаться только на Диониса. Ему крайне сложно вспомнить, почему именно не стоит тянуть за крават молодого поэта и картировать кожу зубами. – Вы весьма интенсивно думаете, – говорит Дионис. – Разве? – спрашивает Арес. – Выглядите именно так, но, знаете, кто бы мог сказать наверняка, – Дионис улыбается, и его улыбка, на самом деле, всё ещё лениво очаровательна столь близко. Даже больше; он весьма пышет юностью. Или вином. Одно из двух. – Монетку за ваши мысли? – У тебя хоть есть монетка? – слова слетают с языка прежде, чем он полноценно осознаёт, что произносит их; Дионис только смеётся, это прекрасный глубокий смех, от которого его плечи подрагивают, и Арес не находит это очаровательным. Он очень хочет увидеть, есть ли у Диониса веснушки на плечах или нет. У Гипноса есть. Он также хотел бы снова увидеть веснушки Гипноса – они весьма милы. – У вас есть характер под этим всем, действительно есть, – улыбка Диониса запускает паутинку морщин возле глаз; Арес напрягает руку, удерживает её, чтобы не поднять, не расправить паутинку, потому что Дионис всё ещё довольно молод, и он постареет быстрее из-за таких улыбок, если верить Афродите. – Я думал, Гипнос врал, если честно. – Не стоит, – говорит Арес. – Чего, честности? – Дионис усмехается – звук ниже, чем его смех, но плечи трясутся, хотя он не сбивается с ритма танца. – Я рискну, немного грубости может далеко завести, знаете? Она запоминается, и мне нравится запоминаться. – М-м, – соглашается Арес, затем прижимает свой большой палец к плечу Диониса, чтобы не гладить его. – Сомневаюсь, что тебе нужны такие уловки, но мне говорили, что я оторван от жизни. – Не, вы вполне себе привязаны к жизни. – Рука Диониса на спине Ареса соскальзывает чуть ниже, к талии, и Арес почти оступается от наглости. – Видите? – Нет, – говорит Арес, глаза косятся на прядь волос, вьющуюся у челюсти Диониса. – Ну что же, я бы с удовольствием показал что получше, – говорит Дионис.***
Именно так они оказываются в кабинете. Чёртов крават снят, Арес подробно картирует изгиб шеи Диониса, потому что такое очень важно картировать. Например, то, что, да, Дионис настолько же осязаемый, насколько выглядит, и это не только лишь умелый пошив – хотя имеется прелестная мягкость на его талии, его животе. Арес сминает рубашку Диониса, чтобы полноценно проследить за потоком мягких волос на ещё более мягкой коже, скользит по бокам, спине, отслеживает каждый его отклик. И то, насколько божественно всё это: потираться о бёдра Диониса или кусать его глотку и оставлять засосы, слышать его глубокие хриплые стоны, чувствовать, как он цепляются пальцами за жилетку Ареса и сминает ткань. Да, очень важно. – Вы… – начинает Дионис; Арес перестаёт целовать его челюсть с грубой щетиной, чтобы безраздельно забрать в своё пользование рот, о да, ему потребуется очень тщательное картирование – и тепло, и вино, и ловкость, изгиб улыбки и один из этих похотливых стонов, который Арес может чувствовать в груди, и почему именно он откладывал это так долго? Арес отстраняется – и запыхавшийся Дионис выдыхает смешок ему в губы, – медленно открывает глаза. Потирается о бёдра Диониса снова, впивается ногтями в его спину, прежде чем высвободить руку из-под рубашки, чтобы стянуть ленту, которая с трудом стягивающую волосы Диониса, так что весь этот иссиня-чёрный водопад растекается у него по плечам. Прелестно. Очень важно знать, какие волосы Диониса на ощупь; очень важно картировать, что Арес и делает: запускает руку в волосы, шёлковые и толстые, приятные в руках, чудесные, правда. Ещё более подходящие для натягивания, медленного и терпеливого, чтобы увидеть ленивую улыбку Диониса и его оголённую шею, несколько очень прелестных синяков уже охлажают тепло его кожи. – Ты не большой любитель поговорить, а? – спрашивает Дионис. Арес не отвечает сразу; проводит другой рукой по груди Диониса, дрожит, когда Дионис умудряется расстегнуть его жилет, потянуть подол рубашки, и горячие пальцы – мягкие, конечно же, столь же мягкие, как и любая другая часть Диониса, которые Арес уже картировал – прижимаются к коже Ареса. – Слова – это трата времени, – бормочет Арес, на секунду утыкаясь лбом в ключицу Диониса и прикрывая глаза, чтобы сфокусироваться на широких руках: подушечка большого пальца проводит по рваному шраму поперёк его рёбер, ладонь прижимается к талии, и он ощущает прикосновение ногтей. Арес сжимает руку в кулак, расслабляет – он не хочет ранить Диониса. Лишь оставить немного синяков. – Как скажете, – соглашается Дионис, податливый, многое в нём так податливо. – Это откуда? – Дуэль, – Арес поворачивает голову и проводит кончиком носа по линии пульсирующей жилки Диониса, целует его ухо. Снова целует челюсть, опуская руку ниже, – он очень хочет снять рубашку, или, вероятно, лишь получить возможность картировать больше кожи. Диониса так много для картирования; Арес более чем уверен, что даже будь он на пару лет моложе, то не смог бы поднять его с особой лёгкостью. – Я сейчас, – говорит Арес через секунду, моргает от осознания, что даже лёгкое прикосновение к его коже так на него повлияло, – довольно пьян. Дионис смеётся тише, но плечи всё ещё подрагивают, а руки на талии Ареса, на спине, всё ещё успокаивают. Всё ещё такой любезный, несмотря на хватку Ареса в его волосах, оттягивающую голову назад. – Вообще бы не сказал, ни капельки, – говорит Дионис достаточно весело, чтобы Арес откинулся назад, но если тот и насмехался, то на лице это не отразилось. Всё та же любезная ухмылка, пока он рисует круги на коже Ареса. – Знаешь, у меня есть идея, хорошо? – М? – спрашивает Арес. – Это всё хорошо, вот этот весь дебош на столе, но знаешь, что ещё лучше? Если ты, – и Дионис сжимает его руки, мягко-мягко, потягивает; недостаточно сильно, чтобы толкнуть Ареса куда-то, куда он не хотел бы пойти, определённо нет, но Арес всё ещё позволяет себя вести, – отведёшь нас в кровать и, я не знаю, позволишь мне доставить тебе удовольствие, потому что, ух, Арес, я хочу доставить тебе удовольствие. Арес раздумывает, смотрит, как Дионис кусает нижнюю губу, немного дрожит из-за тёплых рук на спине, обнаруживших ещё один шрам. Возможно, будь он чуть моложе, чуть трезвее, он бы усмехнулся, грубо взял бы Диониса на столе. Может быть. Но день был ужасно длинным. Он отпускает волосы Диониса, поглаживает кожу в месте, где она наверняка уже начала болеть от натяжения, оставляет последний поцелуй на стыке челюсти и шеи. – Если это заставит тебя замолчать, – говорит Арес, потому что слова – это пустая трата времени.***
Дионис не замолкает. А ещё у него нет веснушек на плечах. Он превосходно владеет своими руками. Его руки, на самом деле, наверное, самая лучшая его часть: достаточно широкие, достаточно большие, чтобы обхватить запястья Ареса; достаточно сильные, чтобы прижать к постели, так что ему потребуется, пожалуй, приложить усилия чтобы освободиться, а Дионис лишь глубоко усмехается над его ухом. – Эй, эй, сейчас, – мурчит он, грудью прижимаясь к спине Ареса, придавливая его к кровати, и Арес пытается сообразить, когда именно он оказался лицом в матрас в своей собственной постели сквозь марево бесконечного контакта кожи к коже. Всё это наверняка началось не так – Дионис точно был на своих коленях какое-то время, стягивая бриджи Ареса, его гольфы, протягивая руки и снимая его рубашку. Он был под Аресом. Его руки. Да. Очень опасны. – Я говорил, позволь мне позаботиться о тебе, доставить тебе удовольствие, говорил же? Ты ведь позволишь, верно? – спрашивает Дионис и усиливает хватку, когда Арес проверяет её; чуть ощутимо касается зубами его уха. Арес фыркает и не потирается о кровать в какой-то бесплотной надежде избавиться хоть от части напряжения, чуточки. В основном потому что Дионис огромный и оседлал его бёдра. Внутренняя часть его бёдер тоже мягкая; Арес хочет его укусить, оставить синяков, но он также вполне желает, чтобы руки Диониса оставались на его спине. На нём. – М-м? – подсказывает Дионис. – Да, – выплёвывает Арес, раздражённый, и затем очень не раздражённый, когда Дионис целует его челюсть, когда его ладони скользят по рукам и он снова садится. Когда руки касаются его плеч и ведут, вниз, к спине. На мгновение исчезают, чтобы взять больше масла, и Арес утыкается лицом в подушку, цепляется за неё и перестаёт думать о… да вообще перестаёт, действительно. Только руки вдоль спины, пальцы впиваются в напряжённые мышцы; только губы оставляют поцелуи на плечах, только волосы проходятся по коже и заставляют дрожать, вздрагивать. Только едва ощутимое перемещение веса Диониса, со внутренней стороны мягких ляжек, обволакивающих его бёдра, и мокрого члена у задницы. Как именно он здесь оказался? – Вот так, – хмыкает Дионис и впивается в мышцы, напряжение в которых Арес даже не осознавал – и стонет, прежде чем получается себя сдержать, опускается на кровать, толкается в простыни без особого успеха. – Не беспокойся, совсем-совсем, всё под контролем. Просто расслабься. Вот так просто. – Заткнись, – говорит Арес, пытается сказать, но выходит неразборчиво, сдавленно, и затем он вздрагивает, когда широкие руки касаются чувствительного шрама, и не говорит ничего вовсе.***
– Боже, ты шикарен, – произносит Дионис. Арес не может придумать, то на это ответить – заткнись, похоже, зарабатывает не то чтобы нотации, но множество напоминаний: ах, расслабся, успокойся, похоже, останавливает постоянное тепло кожи на коже, останавливает кусание зубов, тепло губ и очень большие руки. Он не совсем уверен, как оказался на спине; только кожа помнит руки на задней части его бёдер, коленей. Он сглатывает и смотрит на Диониса, осязаемо огромного, склонившегося над ним, рукой прижимающего ногу Ареса к широкому плечу. Тянется, чтобы схватить волосы, а Дионис целует его ладонь, и он позволяет ей опасть, скручивает простыни снова, потому что, верно, здесь дело в том, что снова… расслабься, просто дай о тебе позаботиться, что-то у меня всё под контролем, Арес. Дионис обхватывает его лицо, большим пальцем проводит по нижней губе, и Арес подумывает его укусить. Кусает – он такой горячий, такой тёплый; слишком много вина, определённо, дело в этом, слишком много вина, слишком много движений, и он хочет – очень сильно хочет – схватить его за волосы и накрутить их на руку, не может думать ни о чём, кроме твёрдости члена и того, как прелестно Дионис смотрелся бы, когда давился им, но сейчас всё так: укус, сопротивление его зубам, вкус плоти – всего этого почти, почти достаточно, чтобы отвлечься от скольжения члена Диониса между ног, у нижней части его собственного члена. – Злюка, – смеётся Дионис, пальцы впиваются в кожу, впиваются в подбородок, и Арес перестаёт кусать, моргает сквозь дискомфорт. И почему он снова не касается его? – Вот так, – Дионис поглаживает место, где, скорее всего, нальётся синяк, потому что его руки очень, очень опасные.***
– Нет, нет, позволь мне, – говорит Дионис и слизывает – длинным и медленным движением – с живота Ареса. Арес жмурится, сжимает кулаки, и его запястья перехватывают, прежде чем он успевает запустить руки в волосы Диониса. Раздаётся звук который определённо не исходит от него – разве что его глотка кажется разорвана в клочья, как и грудь. Он пытается втянуть воздух, которого кажется слишком, слишком мало в сравнении с тем, насколько ему больно. Прижимает пятки к спине Диониса, пока Дионис вылизывает его и игнорирует член, и Арес хочет схватить его, собирается уложить на спину и выебать его рот и к чёрту все эти расслабься, все эти позволь мне, все эти… – Такой напряжённый, – усмехается Дионис, и его горячее дыхание над самой головкой члена Ареса. – Посмотри, эй, посмотри на меня. – Это напряжение мышц, когда он удерживает руки Ареса, пытающиеся его схватить. Арес открывает глаза, несколько мгновений смотрит на потолок, пытается втянуть воздух, которого всё ещё не хватает, его слишком мало. Он не посмотрит, он всё ещё не совсем закончил, он… Губы касаются основания его члена, и он смотрит вниз, не может справиться – стон, уж точно не принадлежащий ему, срывается с губ. Воспринимает Диониса: тепло его кожи даже в темноте, освещённый луной отблеск его глаз, волосы – разлитые чернила на его лице, щекочут внутреннюю часть бедра Ареса, ляжки, и эта чёртова улыбка всё ещё растягивает краешки его губ, ленивая. – Я тебя убью, – выдавливает Арес, разминает руки. Дионис смеётся, это глубокий и низкий звук, от которого его плечи трясутся, от которого его грудь рокочет; Арес пытается вырваться из хватки на запястьях, пытается отодвинуться вверх и прочь, так что он может упереться ногами в кровать, пытается найти хоть какую-то опору, которая не будет плечами Диониса. – Я это обожаю, – мурчит Дионис, тянет его к себе, пока Арес пытается оттолкнуться, затем, – посмотри. Арес смотрит, потому что некуда больше. – Расслабься, – Дионис целует основание члена Ареса. – Я пообещал о тебе позаботиться, тебе нужно дать мне всё сделать, ага? Ага, именно так, просто ухватись за эти подушки, и я обещаю, эй, всё хорошо, но мне нужны мои руки. Дыхание Ареса резкое, глухое, он так напряжён; кажется наполовину диким, наполовину в огне. – Не нужно угроз. – Больше пальцы Диониса поглаживают его кожу, сухожилия, дыхание тёплое и улыбка мягкая, прижимается к коже, пусть и не отводит взгляд, оставляет ещё один поцелуй, от которого Арес весь дёргается. – Ага? – Да, – говорит Арес и скрипит зубами; Дионис отпускает его, и через мгновение перед глазами картинка, как он бы всё же схватил его, перед глазами картинка, как чудесно было бы его придушить. Дионис двигается: его руки держат Ареса за талию, подтягивают его, перемещают; Дионис смотрит вниз, волосы скрывают половину лица, язык мокрый, тёплый и горячий, когда он слизывает текущую жидкость, и Арес откидывает голову, жмурится и цепляется за подушку одной рукой, а в другую впивается зубами, чтобы задушить звуки, которые он точно не издаёт, весь он напряжён, когда руки Диониса тянут, когда он лижет, целует, когда его руки прижимаются к задней части бедра, пальцы впиваются до синяков. И, ах, не изящно ли то, как Дионис глотает его член, прижимая язык, когда сосёт, так много ощущений – так много слёз облегчения щиплют глаза Ареса. Он прижимает пятки, сжимает бёдра, даже когда Дионис усмехается этим своим вибрато, Арес теряет нить… всего. Снисходит до криков, сдавленных рукой, до влаги и тепла, и смешка, до влажных от масла пальцев, входящих в него, до хватки, оставляющей его бедро, и желания коснуться, которое почти перевешивает это всё. Крепко удерживает подушку в одной руке, напряжённый, напряжённый, вбирает и всё, фокусируется столь чётко на весе между ног, разрывается между насаживанием на или избеганием толстых пальцев; его горло хриплое, он не может дышать, пытается вдохнуть, но не удаётся из-за разбитого стона, вырывающегося, когда он опускает руку. Почти касается, царапает живот, чтобы остановиться; зажмуривает глаза и всё ещё видит звёзды. Это смех доводит его – ощущение, тепло, даже пока пальцы Диониса продолжают его трахать; он не кричит, разве что... разумеется, кричит, потому что сердца бьётся ритмом галопа, потому что грудь трещит, потому что всё это здесь, просто это. Когда он умудряется моргнуть сквозь свет, сквозь ошеломление, сквозь дрожь и подёргивание, Дионис нависает над ним, спускает ноги Ареса со своих плеч. Рукой проводит по животу Ареса, чтобы взять его руку, погладить напряжённые пальцы. – Эй, – говорит Дионис, мягко; если и была причина не касаться, то он её не помнит. Он с трудом вспоминает своё имя; точно не может вспомнить где границы его тела, всё это сметено, и он тянется, цепляется за волосы, тянет плечи. – Эй, ага, всё хорошо, – говорит Дионис, усмехается, когда Арес тянет его вниз к себе на кровать, обвивает руки вокруг, закидывает на него ногу. Держит, прижимает каждый сантиметр кожи к коже, сколько только может, тёплый и такой туманный, ему думается, что он мог бы, возможно, написать стих и сам. Позже, позже. Он вдыхает пот, жар; дышит под рукой, поглаживающей его бок, его шрамы. Прижимается к мягкости, находит свои собственные границы, в сравнении с телом, которое никогда, ни разу, не должно было быть столь грубым. Которое, он надеется, никогда не бывает грубо. – Вот так, – бормочет Дионис, подушечки пальцев поглаживают голову Ареса, потом что он действительно, правда, тратит так много слов.***
Арес просыпается от солнечного света и слабой головной боли, что обещает отвратительное начало дня. Просыпается тёплым, во рту сухо, прижатый к спине Диониса. Он просыпается, потому что дверь открывается, закрывается. Переворачивается на спину и подслеповато смотрит на Афродиту, стоящую рядом с кроватью. Она прекрасна, одета в костюм для верховой езды, почти такого же мягкого голубого цвета, как весеннее утреннее небо, сочетающийся с его собственным любимым жилетом для езды. На шее жемчуг, волосы собраны в высокую причёску, безупречная и чудесная шёлковая шляпка изысканно пристроена на голове и закреплена заколками столь умно, потому что она сама такая умная, его восхитительная жена. Улыбается его любимейшей из её улыбок, той, для переноса которой на бумагу необходимо самое мягкое касание угля, самую сложную для переноса – ту, которая скрыта и остра, ту, которая означает, что она счастлива; возможно, сегодняшний день и начался удачно с этой головной болью, но он не может винить солнце за столь яркий свет, когда под ним она столь лучезарна. Солнце должно целовать её таким образом, болит голова или нет. – Доброе утро, моё дражайшее сердце, – говорит она, и Арес отстраняется от Диониса ближе к ней, а она садится на край кровати; выдыхает в поцелуй, в её руку на его щеке и опускает руку на её талию. Улыбка расцветает по его губам; он открывает глаза снова, когда она отодвигается, их носы соприкасаются. Он любит её, и любит её, и любит её. – На вкус ты ужасен, – говорит она, и её улыбка прелестна, улыбка отсылает ко всем другим, что достигали её глаз с этими чудесными линиями. – Прошу меня простить, – бормочет он. – Всё хорошо, любимый, – говорит она и целует его в лоб. – Мне приказать принести сюда завтрак для тебя и твоего поэта? Арес стонет и закрывает лицо рукой. Афродита смеётся, звонко и радостно, и он опускает руку, чтобы наблюдать за ней: сияние рассвета, что лежит на её щеках, как её руки поднимаются, чтобы прикрыть фырканье, которое вырывается, когда она смеётся от чистого сердца, блеск в её глазах. – Не стоит, – молит он, хотя это ничего не изменит. – Не стоит что? – спрашивает Афродита, ещё раз легко целует его щёку, прежде чем снова подняться. – Я всего лишь пришла сказать тебе, что мы собираемся на прогулку верхом, и проверить, может, тебе хочется чего-нибудь поесть, так как ты не спустился к завтраку. – Был бы весьма признателен, – говорит он, потому что действительно был бы. Он садится, наклоняется, срывает последний поцелуй, несмотря на то как, видимо, ужасен он на вкус, и она взяла его лицо обеими руками, пока он обхватывает её за талию. – Я говорила, что тебе нравятся поэты, – она шепчет ему в губы, стоит им чуть отстраниться. Арес вздыхает, подумывает отрицать, подумывает сказать, что это чепуха, но он не очень хочет рисковать, чтобы она нашла третьего, чтобы пригласить на очередной смехотворный приём – двоих вполне достаточно. И он, возможно, весьма любит их обоих. – Говорила, – вздыхает он. – Я тебе говорила, – напевает она и целует его ещё раз, и он не может сдержать улыбку – она такая счастливая, и так ли это важно, что ему не удалось доказать её неправоту? Что она, всегда, с момента их первой встречи, знала его лучше, чем даже он знает себя? Афродита уходит; Арес греется на солнечном свете, пробивающемся через окно, смотрит на Диониса, всё ещё спящего рядом, несмотря на весь шум, – но, возможно, это не столь уж удивительно. Похоже, если судить по их короткому знакомству, он всегда предпочитает отдавать всего себя тому, что он решает делать. Мягкий. В большинстве своём. Арес тихо встаёт, натягивает халат, прежде чем достать бумагу и уголь, планшет. Он садится в кресло возле окна, с которого лучше всего видно отдыхающего Диониса – тёплую умбру его кожи на постельном белье, разлив и беспорядок его волос столь глубокого чёрного, что они сияют синим, мягкость его теней. Освещение этим утром весьма хорошо всё же; было бы жаль тратить его впустую. Он рисует до прибытия завтрака; откладывает уголь и наброски, которые ещё не настолько же мягкие, как тот, кого они изображают, но, думается ему, достаточно похоже. Достаточно, чтобы вспоминать. Вероятно, если ему повезёт, ему выпадет шанс другим утром. А пока он принялся за чай с фруктами, с тостом и джемом, слишком сладкий. Он даже разбудил Диониса, несмотря на то, как поэт, без сомнений, потратит тысячу слов, потому что нет ничего плохого в капли поэзии время от времени, и затем, и Арес, ну. Арес весьма наслаждается поэзией.