Pittura infamante

      Дверь захлопнулась с негромким щелчком. Подумалось тупо: вот это и все? Все, что случилось, случилось из-за и для этого?       Смешно даже, ей-богу. Смешно и жалко, но назад уже не отмотаешь и того, что сделано, не изменишь. А он совершенно обыкновенный. Не было в нем чего-то особенного, за что можно было добровольно и безжалостно взять и разорвать свою жизнь надвое. Обычный избитый пацан. На улицах таких тысячи. Этот, правда, уже не на улице.       А ничего особенного в нем быть и не должно, подумал Чэн, глядя прямо перед собой. Да и зачем особенное? Очевидно же, что отдать все можно и за то, что есть. Отдать — и не думать, как остальные будут разгребать совершенное в момент отчаяния.       Не моя это война, с самого начала была не моя и сейчас осталась чужой. То есть не совсем чужой, и в этом-то и было все дело. А жаль. Насколько все было бы проще.       Били его по-уличному, грязно, невпопад. Много синяков было там, где они почти ничего не значили. Шпана, стало быть. А били толпой, кто куда попадет, видимо, для общего эффекта. Может, подрастут еще и поймут, что для хорошего наказания не обязательно нужна масса: достаточно одного, кто крепко держит, и одного, кто знает, куда ударить.       В нужных местах синяков у пацана почти не было. Только от прерывающейся линии на шее за километр несло личным. Вот она нагнетала жути, да. И глаза, конечно. Были еще глаза.       Пацан боялся, определенно. Пока только сложно было понять, страх был общим или направленным на конкретного человека. Меня, подумал Чэн, меня боится. Да и кто на его месте не боялся бы. Тот, из-за кого весь сыр-бор, уже точно ничем ему не навредит, а вот я могу. Мне для этого и делать-то ничего не надо — просто отпустить, как он сам и просил. Скорее даже требовал, если верить тому, что рассказывал Лю Хи. Сказать потом, что не уследил, забыл впопыхах приложить палец. И как было бы хорошо, и все сразу стало бы проще: те, кто скоро начнет переворачивать город вверх дном, получили бы то, что ищут. Мне не пришлось бы носиться еще и с этим, будто больше носиться не с чем. А Цю был бы здесь, а это значит, на одно доверенное лицо больше, что в тяжелые времена дороже золота. Господин Цзянь был бы спокоен за сына, опять же. Сплошные плюсы и всего одно «‎но»: братишка больше никогда не заговорит ни со мной, ни с отцом.       Или до тех пор, пока на карте не закончатся деньги. Зная братца, можно предположить, что «‎никогда» продлится не так уж долго. Но зато через какие тернии придется продираться потом.       Подумал и тяжело вздохнул: не стоит того. Не то чтобы отношения у них с Тянем были теплыми, но делать их еще хуже совсем не обязательно. Проще потерпеть нужный срок и оставить это дело в прошлом.       Пацан тяжелый вздох явно воспринял на свой счет, и тревоги в глазах прибавилось. Тяжело переступил с ноги на ногу, будто пытаясь понять, может ли бежать. Куда, подумал Чэн, молча рассматривая ссадины, куда ты тут бежать собрался. Кодовый замок. А даже если бы его не было, после того, что с тобой сделали, ты бы даже до парковки не добежал. Это если выпустить из внимания все контрольные точки на пути к парковке, а выпускать их из внимания, конечно, нельзя.       — Имя?       Пацан помялся. Обхватил голый торс руками, разбитыми почти в мясо.       — Мо Гуаньшань.       Хрипит. Душили, значит.       Чэн обвел студию глазами. Ничего. Ни одной посторонней вещи, кроме испачканных кровью и грязью кедов в пороге. В остальном квартира по-прежнему стерильная, будто мертвая, хорошо обустроенная на случай необходимости. Полуголый избитый пацан торчит в ней, как ржавый гвоздь, чужеродный и лишний здесь.       Надо будет напомнить Лю Хи, что слова «‎собрать быстро» должны включать хотя бы полностью одетого клиента. То, что сработал оперативно, молодец, конечно. Но можно было хотя бы дать что-то на себя накинуть.       Чэн шагнул вперед. Пацан попятился.       — Что вам нужно?       Немного покоя, подумал Чэн, направляясь к шкафу. Пару таблеток от головной боли — ноет еще со вчерашнего дня — и сутки сна. И вернуться назад во времени, в момент, когда мой братишка еще никого не убивал. Перехватить Тяня и запереть его. Можно даже в этой же квартире. Можно даже с тобой, раз уж ты ему так важен.       Так и не успел привить младшему брату хоть какой-то вкус.       — На.       Футболка пролетела по короткой дуге и замерла, перехваченная израненной ладонью. Избитое лицо скривилось от боли, но не выпустило ни звука. Вслед за футболкой в сторону дивана полетело чистое полотенце.       — Вымойся.       — Где Хэ Тянь?       — Ванная по коридору и налево, если ты еще не знаешь.       — Отпустите меня.       — Аптечка в кухне. Найдешь сам, сам и обработаешь. Осваивайся вообще. Ты тут надолго.       — В каком смысле?       Глаза, и без того испуганные, полыхнули настоящим страхом.       — В таком, — сухо ответил Чэн, — что пока твоим домом будет это место. Здесь достаточно запасов. Одежда, еда, медикаменты. Бери, что нужно. Питайся, спи, лечи раны. Но забывать, что ты все-таки в гостях, не рекомендую. Не шуметь, не отсвечивать лишний раз у окон. Естественно, не пытаться бежать или делать еще какие-то глупости. Дверь с кодовым замком. Код — отпечаток, мой или моих ребят. Так что можешь даже не пробовать.       Пацан стрельнул глазами в сторону двери и сжался. Замотал головой, вцепился разодранной рукой в диван, чтобы не качаться. Сказал:       — Я тут не останусь. У меня мать дома. Отпустите меня.       — С большим удовольствием, — холодно сказал Чэн, — мне твое содержание здесь тоже не доставляет никакой радости. Но тогда организацией твоих похорон тоже придется заниматься мне. А это я люблю еще меньше.       — П-почему похороны? Что я…       — Ты — ничего. Ты уже, — Чэн окинул равнодушным взглядом ссутулившееся тело, — всё. Восстанавливай силы. Через несколько месяцев, когда все поутихнет и будут готовы документы, уедешь к Тяню.       — Какие документы? Куда это — к Тяню? — ошалело спросил пацан. Сглотнул. Кадык дернулся под кожей, а сразу вслед за этим дернулось и лицо. Пальцы взлетели, коснулись полосы на шее, отдернулись тоже. Глаза, полные непонимания, загнанно уставились на Чэна. Вряд ли он вообще отдает себе отчет в том, что трогает рану.       — Пока неважно. — Чэн достал из кармана телефон, бросил на диван: пацан явно обустроился на нем, полностью игнорируя вполне приличную кровать. Генетическая какая-то тяга к убожеству и драмам, подумалось Чэну. Диван здесь давным-давно пора заменить, еще с тех самых пор, как на нем пытались достать пули из Лей Цзена. Чтим твою память со скорбью, друг. Еще одна пометка: заняться диваном, когда квартира освободится. — Поищешь зарядное. В ящиках каких-то должно быть. Тянь тебе сам позвонит, когда можно будет. Завтра — самое раннее, может, позже.       — Что?.. Нет, я тут столько торчать не буду.       — Еще как будешь, — жестко сказал Чэн. — Ты позвонишь матери и скажешь ей, что дома ее ждут. Нигде не задерживаться по пути с работы. Ее встретят и помогут улететь быстро и безопасно. Бояться нечего и сопротивляться не стоит. Пусть соберет все необходимое. И документы — твои, свои, на жилье. Все. К полудню ее здесь быть не должно.       — К какому полудню?.. Она никуда не уедет. У нее работа. И что это вообще за… — Пацан напрягся, шумно выдохнул, сжал кулаки. Тут же расслабил, поморщившись. — Это какие-то шутки Хэ Тяня?       В точку, подумал Чэн, потирая ноющий лоб, в каком-то смысле все это — одна большая, растянутая во времени, совершенно несмешная шутка. А рассказывать ее и верно начал мой братец.       И я тоже начал не с того.       Он прошагал в кухню, заглянул в ящик над вытяжкой. Поморщился: консервы. А всегда тут стояло. Потом вспомнил: переставили, как раз тогда, после Лей Цзена. Тогда всем было тяжело вверх тянуться, помяли каждого, ничьи бока не остались целыми, так что бар переехал куда-то вниз. Здесь, что ли… Ага.       Бутылка блеснула голубым боком. Чэн поискал стакан, плеснул на дно немного джина. Отпил. Горечь скользнула по горлу вниз, быстро согрела внутренности. Пацан молча стоял на прежнем месте, комкал в руках футболку. Ощетинился, когда Чэн уселся в кресло и закинул ногу на ногу, уставился на стакан в руке.       — На бар не налегать. Только чтобы снять боль, если таблетки не помогут.       — Объясните.       А то что, хотел было спросить Чэн и тут же передумал. Обойдемся без поигрываний мускулами. И так ясно, кто тут заказывает музыку, а кто танцует, как ему велят.       — Сядь, — ровно сказал Чэн. Указал рукой со стаканом на диван. — И слушай внимательно. Я не люблю, когда меня перебивают. Уяснил?       Пацан стоял, не шевелясь. На подранных щеках играли желваки.       — Это была просьба. Вежливая. Но я не всегда такой терпеливый.       Добивать ребенка, конечно, незачем, но и своенравничать тоже не надо. Не в том положении, а поди ж ты, скалится зверем. Неужели думает, что может хоть как-то противостоять? М-да, подумал Чэн, в отношении интеллекта Тянь тоже, как видно, не особо переборчив. Грустно.       — Я пригласил тебя сесть. Сейчас ты послушно сядешь на диван и выслушаешь все, что я тебе скажу. Потом позвонишь матери, убедишь и ее тоже не делать глупостей. А впредь будешь исполнять мои вежливые просьбы без напоминаний. Напоминать я тоже не люблю, держи это в голове. И советую тебе не огрызаться, пока ты здесь.       Глаза пометались, выискивая что-то в лице Чэна, сузились, ушли в тень под нахмуренными бровями. Руки все так же комкали футболку. Раны еще даже коркой не успели взяться. Давай, подумал Чэн, сядь уже, не заставляй меня учить тебя манерам. Тянь мне за это потом весь мозг вынесет, но кто виноват, что его дульцинея так своенравна.       Дульцинея потерла под носом кровавым месивом, заменяющим костяшки, дернулась всем телом и шагнула в сторону дивана. Тощая задница плюхнулась на сиденье с таким энтузиазмом, что плечи вздрогнули. Даже так, подумал Чэн, вот это да. И не жалко тряхнуть всеми своими синяками в качестве протеста.       Это ты еще не знаешь, как мне хочется тряхнуть всеми твоими синяками так, чтобы от тебя и следа не осталось. Ничего личного, просто в отместку за то, что мой брат сделал со своей жизнью ради тебя.       Хотя стоит отдать пацану должное. Не дергается, не умоляет, не ноет — задает вопросы. Выдернутый в ночь из чужого дома незнакомым человеком, полуголый, в явно некомфортной обстановке — а требует ответов. Скалится. Да, сжавшись, да, со страхом. Но держится. И руки не просто так в мясо — отбивался.       Подумалось: Тянь, наверное, тоже именно так держался бы, окажись он в такой ситуации. Но Тяня я воспитывал. А этого кто?       — Молодец. Хорошее решение. Будешь послушным — поладим, не будем делать друг другу погоду — все пройдет проще и быстрее. Связь с миром будешь поддерживать через меня. Звонить только Тяню и матери. Больше никаких контактов. Ни одного звонка друзьям, другим родным, школьным приятелям, полиции. Если, конечно, хочешь еще пожить. Номер на прослушке, наберешь не те цифры — я узнаю об этом сразу же.       Сделал еще глоток, подавил желание наморщиться. Хорошая штука. Как лекарство: нужно потерпеть горечь, чтобы потом было хорошо. Налегать не стоит, конечно, за руль еще. Да и неизвестно, что дульцинея выкинет после известия.       Внутри тянуло. Ну что, подумал Чэн, что. Ничего уже не изменишь, молчанием так точно. А говорить вслух все же не хотелось. Хотя сегодня пришлось уже дважды, отцу и господину Цзянь. Во всех деталях, которыми поделился пугающе-хладнокровный младший брат. И теми, которые потом увидел лично.       Я думал, он еще не вырос. Я не хотел, чтобы он вырос так.       Пацан ждал. Да зря ты, в общем, хочешь это знать, дульцинея. Я бы вот рад не знать. Ну, подтолкнул он себя, одним махом.       — Мой младший брат убил сына господина Шэ Ронга. Надо думать, в течение часа после того, как ты уснул в студии. Шэ Ронг — человек влиятельный, так что уже завтра в городе станет на порядок жарче.       Чэн замолчал, давая пацану возможность переварить новость. Чтобы не повторять. После первой же фразы дульцинею будто отключило от мира: лицо вытянулось, как-то странно обвисло и стекло вниз. Как под анестезией. Глаз пацан не отводил, и они, распахнутые и больные, смотрели так, словно мозги ему наживую шинковали в фарш. Чэн пожевал внутреннюю сторону щеки. Страшно хотелось отвести взгляд, но он себе не позволил. Пусть поймет, зачем Тянь это сделал, и пусть знает, что и я это понимаю тоже. Вслух говорить не стану — и так ясно. Романтика.       — Тянь — что?.. — Голос хрипел так, будто его продолжали душить прямо сейчас. А чем это его, интересно. На удавку не похоже. — Это правда?       Чэн медленно выдохнул и тихо поинтересовался:       — По-твоему, я умею шутить?       Пацан снова, будто не понимая, что делает, поднял руку и коснулся полосы на шее. Потом скользнул ладонью выше, вцепился пальцами в волосы. Согнулся, уперся локтями в колени. Дышал шумно. Грудь полоснуло злостью. Да, подумал Чэн, допивая джин и направляясь в кухню за новой порцией, дыши. Не для того мой брат голыми руками расколол об асфальт чужую голову почти пополам, чтобы ты тут задохнулся от шока. Нет уж, жить тебе теперь придется долго, и делать моего брата счастливым столько, сколько он сам этого захочет. Других вариантов я тебе не оставлю. Тянь вообще не должен был свернуть в эту сторону. Хватало того, что сюда подался я. У ребенка должно было быть другое будущее. Мы с отцом сделали для этого все возможное. А потом появился ты — из ниоткуда, главное — и вот чем все закончилось.       В стакан перекочевало еще немного жидкости из голубой бутылки. Чэн подумал, достал еще один стакан, плеснул на самое дно. Вернулся в комнату, окинул скрюченную фигуру взглядом. Подумал: давай только без слез, принцесса. Подошел к дивану почти вплотную и, не дождавшись реакции, слабо пнул пацана в голень. Тот дернулся, съехал локтем с колена и чуть не растянулся. Вскинулся, вскочил, ощерился. Чэн пошарил глазами по лицу, равнодушно кивнул. Ну хотя бы не рыдает, и на том спасибо. Потерянный, конечно, ну так это тоже еще ребенок. Ребенок, повторил он себе, и хватит уже на эту ночь убитых детей. Этот, может, и правда не псих, а тот был психом. Но сути это не меняет и права идти на поводу у жажды мести не дает.       Протянул стакан. Ребенок ребенком, а мне сейчас нужно, чтобы он был здесь, а не в глубинах своей печали. Там может сколько угодно болтаться, когда я уйду. Времени у него на это будет предостаточно.       Пацан попялился на стакан пару секунд, потом молча взял. Рука тряслась. Стекло ударилось о зубы, тихо цокнуло. Чэн сел в кресло, проследил за тем, как у пацана запрокинулась голова, натянув кожу на шее. Полоса складывалась в странный, смутно знакомый узор. Не отвлекайся, сказал он себе.       — Соберись. Повторять не буду.       Голые плечи вздрогнули то ли от горечи джина, то ли от эмоций. Может, от холода. Плевать, в общем-то, сам разберется. Одежду я ему дал.       — Слушаешь?       Пацан заторможено кивнул.       — Тело убрали, и убрали хорошо. В ближайшее время его вряд ли найдут. Но искать начнут уже скоро, и будет очень неспокойно. Насколько мне известно, в инциденте с тобой были замешаны еще люди. Это плохо. Это значит, что спрашивать будут первым делом с тебя. А тебя несложно связать с Тянем, а об их стычке с покойным знают даже те, кто не учится в школе. Поэтому убрать надо вас обоих. Искать будут старательно, под каждым камнем.       Пацан напряженно смотрел в пустой стакан. На слове «‎убрать» вскинул голову, зыркнул зверем. Чэн хмыкнул про себя. Оставил лицо равнодушно-ровным.       — Не дергайся. Убрать из города. В идеале — из страны. С Тянем получилось сразу, с тобой вышла заминка. — Заминка и правда была. Она длилась пару минут, во время которых Чэн раздумывал над хладнокровным шантажом братца: или исчезаем мы оба плюс его мать, или я сейчас же отправляю сэлфи с расколотой пепельной башкой в школьный чат. Держал палец над кнопкой отправки. Кого я вырастил, думал Чэн. Я же не этого для тебя хотел. — Поэтому ты сначала отсидишься здесь. Твою мать отправят к Тяню уже утром. Ее документами займутся там. Ты несовершеннолетний. Твои сделаем здесь. Это, конечно, равносильно признанию, но лучше так, чем доставать вас по частям из доков.       Пацан смотрел волком, не отрываясь. Под счесанной кожей гуляли желваки. Плечи тряслись, но губы держал сжатыми.       — Слушаешь? Усваиваешь?       Два коротких кивка. Дошло, что шутников здесь нет. Хорошо, быстро. Может, не так Тянь и неразборчив.       — Когда все закончится, будете жить в другой стране другими людьми. Это если будете себя хорошо вести. В твоей матери я не сомневаюсь, она человек взрослый и рассудительный. К тому же ты хорошенько ей все объяснишь и убедишь в том, что брыкаться себе дороже. А вот с тобой могут быть сложности, но их, конечно, не будет. Успех дела зависит от тебя. Будет ли твоя мать в безопасности — тоже, напрямую. Поэтому устраивать проблем ты не будешь. Уяснил?       Кивок еще короче, почти торопливый, но жесткий.       — Никаких альтернативных вариантов. Никаких кодовых посланий и побегов к родным в провинции. И никаких звонков тетушкам, бабушкам, подругам. Вы должны просто исчезнуть. Надеюсь, ты понимаешь ответственность мероприятия и самодеятельность устраивать не станешь. Мать на твоей совести. Если с ней что-то случится — тоже будет на тебе. Не найдут тебя, будут давить через мать — а ее найдут везде, будь уверен. И сделают ей очень плохо. После смерти сына Шэ Ронг церемониться не станет.       Я бы на его месте не стал.       — С этой частью вопросы есть?       — Отец, — хрипло бросил пацан. — Мой отец... в тюрьме. Можно… передать ему, что мы в порядке?       Чэн покачал челюстью, прикинул. Тюрьма. Выбить из человека признание там проще в сотни раз. Всего каких-то пару часов — и несчастный заключенный охотно расскажет, кто позаботился о его семье. Что угодно расскажет, и не от большого желания. Просто чтобы прекратить боль. Все мы люди.       — Нет, — отрезал Чэн. — Ему самому так будет безопаснее.       Это, конечно, неправда, но мы договорились без истерик. Потери в такой ситуации неизбежны, эта — самая оправданная. Ладонь сама потянулась к пульсирующему виску, прижала, потерла. Закончить быстрее, уехать и поспать хотя бы пару часов.       Пацан закрыл лицо ладонями, прижал, шумно втянул воздух. Чэн посмотрел на него, соскользнул взглядом на стоящий рядом с бедром пустой стакан. Давай, дульцинея, не время рыдать. Не заставляй меня бодрить тебя. Будет неприятно, если придется.       Руки медленно отъехали от покрасневшего лица. Под глазами блеснуло, но пацан остервенело сморгнул, быстро протер веки основаниями ладоней, втянул носом. Кивнул.       — Хорошо. Дальше. Здесь — никаких погромов, суицидов и других драм. Это место — одно из убежищ. Мое и моих ребят. Пока живешь здесь — бери, что нужно, но все, что взял, записывай. Кто-нибудь будет пополнять запасы. Чужие сюда не сунутся, ты видел, сколько тут пунктов пропуска. Но свои могут. Поэтому будь готов, в любой момент на день-два могут приехать мои ребята, если полыхнет. А полыхнет с большой вероятностью. Это понятно?       Еще кивок. Как болванчик. А Тянь говорил, взрывной. Скажет, сломал я его пассию. А это не я. Он сам.       — Врач нужен?       Голова мотнулась.       — Два раза предлагать не буду. Вопросы?       Пацан еще раз мазнул костяшками под глазами, сцепил зубы, шумно вдохнул носом.       — Зачем.       — Внятные вопросы, будь добр.       Еще один шумный вдох-выдох. Чэн холодно смотрел перед собой. Опрокинул в себя остатки джина, покачал в ладони пустой стакан, пока пацан, сжимая дрожащие свезенные кулаки, заставлял себя открыть рот, чтобы говорить, а не только хватать им воздух.       — Зачем это вам?       — Мне — абсолютно незачем. А вот у моего брата, видимо, был свой резон.       Без меня и тут не обошлось, конечно. Это я учил его идти до конца в любом деле. Хорошим ребенком рос, умным. Потому и расхлебывать эту науку предстоит мне.       — И ты, конечно, отблагодаришь его так, как должно.       Пацан вскинулся, вскочил с дивана, закачался на нетвердых ногах. Бросил хрипло:       — Я этого не просил. Я не хотел этого.       — А это большого значения не имеет, — веско ответил Чэн. — Теперь. Этого никто не хотел, но кто-то из-за этого лежит на дне канала за городом, а у тебя из забот — всего лишь быть хорошим сыном и обеспечить матери тихую смерть в своей постели. Лет через сорок самое меньшее. Так что ты не будешь упираться и в конечном итоге скажешь Хэ Тяню спасибо.       Тяню — и моей братской любви, подумал Чэн. Она хотя бы милосердна. Я мог бы отправить Тяня к отцу и иным путем, без уступок. Господин Цзянь вот драгоценному отпрыску возможности позаботиться о своей дульцинее не дал. Просто сгреб, вкинул в самолет и отправил в другое полушарие на острова. Вместе с моим самым доверенным лицом. И никто не знает, на сколько месяцев или лет все затянется.       А еще я мог бы, подумал Чэн, оставляя стакан на полу у кресла, просто отдать тебя тем, кто займется поиском. Это сильно упростило бы ситуацию в городе. Но так же сильно осложнило бы отношения с братом. И поэтому мы оба здесь. Чтобы не усложнять.       — Еще вопросы?       Пацан молчал. Сжал губы так, что они побледнели. Чэн указал глазами на телефон, сказал: держи при себе. Развернулся на пятках, а в самом пороге обернулся и добавил:       — Поговори с матерью и заведи список того, что тратишь. С новостями тебе позвонят. Без глупостей.       Когда он уходил, губы оставались все такими же бледными. Только плечи опустились. Обычный, подумал Чэн. Просто не слабак и не болтает много. А так-то обычный.       Мо Гуаньшань.