Pittura infamante

      — Чэн? — переспросил Тянь не то с раздражением, не то с обидой. Голос у него звучал глухо, и понять, чем именно он был наполнен, сразу не удалось.       Я уже отвык от твоего голоса и от того, что он вообще может быть тихим, подумал Чэн, прочищая перехваченное горло. Сказал:       — Да. Да, найдется.       Тянь помолчал. Сказал: хорошо.       Чэн ничего не говорил, не желая поторапливать его.       Кажется, лекарства прекратили действовать окончательно. А может, это был остаточный стресс после напряженного дела, но сердце вдруг заколотилось, и Чэн снова потянулся к бутылке с водой.       Подумал, так и не решаясь открутить крышку и приложиться к ней: сколько мы с тобой уже не говорили. Не считая того разговора, который я у вас украл. Но ты тогда не со мной и говорил. И вряд ли знаешь, что я в тот вечер тоже был на связи.       Он не мог узнать, быстро сказал себе Чэн, растирая грудину. Ни о том, что я подслушивал, ни… обо всем остальном. Наверное.       А если он именно поэтому и позвонил?       — Так что, — сказал Тянь неловко, будто переминаясь с ноги на ногу, и Чэн тут же подумал: нет. Не поэтому. Для этого слишком спокойный. — Не спишь еще?       — Нет, — ответил Чэн, все-таки откручивая крышку и отпивая из бутылки глоток. Спросил тупо: — И ты?       — И я, — согласился Тянь. Кашлянул.       — Почему?       Тянь щелкнул зажигалкой. Сказал, немного огрызаясь: ты знаешь, почему.       Он не знает, снова сказал себе Чэн, контролируя дыхание. Это просто… что-то другое.       — Сны? — попробовал он наугад.       Тянь тяжело вздохнул. Сказал негромко: это тоже.       Чэн быстро осмотрелся по сторонам. Слежки не было видно до сих пор, но сугубо ради безопасности из района следовало убираться. Сейчас же, подумал Чэн. Понял, что прижимает телефон к уху так сильно, что боль отдается в скулу. Расслабил руку.       Грудь заполняла ядовитая смесь из тоски по Тяню, радости от звуков его голоса и еще странного, давно уже забытого чувства, возникающего, когда этот голос не срывался в крики с первых же секунд. И еще, конечно, было чувство вины. За все остальное.       И еще почему-то злость.       Скорее всего, потому, что о цели этого звонка Чэн уже начинал догадываться. Несмотря на то, что Тянь еще не успел даже заикнуться о каких-то просьбах, Чэн умел распознавать их как ничто другое. А этот звонок походил на просьбу слишком уж.       И Чэн отлично знал, что отказывать в этой просьбе он больше не имеет права.       — Психолог не помогает? — спросил он ровно, возвращая бутылку на место.       — Психотерапевт, — поправил Тянь совсем как Чи, и Чэн невольно усмехнулся.       — Смешно? — тут же ощетинился Тянь.       Что-то внутри словно щелкнуло и встало на привычное место. Чэн проверил обстановку, включил громкую связь и завел мотор.       — Нет, — сказал он спокойно, — смешного в этом ничего нет. Меня просто уже второй раз поправляют. Как раз на этом моменте.       — Кто? — спросил Тянь резко.       Чэн сжал зубы. Злости в бурлящем коктейле за ребрами ощутимо прибавилось.       Успокойся, подумал он, выезжая из квартала. Даже если бы и так, это был бы обычный разговор. Разговаривать-то мне с ним можно было? Или я должен был привозить ему еду и прочее в гробовом молчании?       Ну, еду-то, положим, я мог бы привозить и перебрасываясь с ним парой слов. А вот оставаться там, ужинать вместе, а после и спать в одной с ним постели было совсем необязательно.       — Тот, кто поделился со мной этим контактом, — сказал Чэн сухо.       — Ясно, — бросил Тянь после секундной паузы. Спросил, щелкая зажигалкой еще раз: — Ты что, в машине?       — Да, — ответил Чэн, снова растирая горящую грудину. — Уже еду домой.       — Откуда?       Чэн проглотил язвительное «не твое дело». Ответил, приоткрывая окно и тоже закуривая: неважно.       Тянь посопел, но на этот раз огрызаться не стал. Снова сказал: ясно. Снова вздохнул.       Что я делаю, подумал Чэн, сворачивая на перекрестке. Он позвонил мне сам, впервые за сколько уже?.. впервые с того самого дня перед убежищем. Я скучал. Правда ведь скучал. И так хотел избавиться от этого вот ощущения подслушанного разговора, изменить это. Исправить.       И вот он ты, позвонил мне в середине ночи, зная, что в это время я могу уже и не принять звонок. А если и приму, то легко могу только разозлиться за вот этот разговор без какой-либо конкретной цели после такого долгого молчания. И все равно позвонил. Значит, что-то в тебе было сильнее. И значит, ни к кому другому ты с этим пойти не мог. Потому что я с некоторых пор стал если не последним, то хотя бы предпоследним человеком из всех живущих на земле, к которым ты бы обратился в трудную минуту.       А я тут со своими подозрениями. Что с того, даже если ты ко мне с просьбой. В конце концов, я знал, что рано или поздно ты ее озвучишь.       — Тебя что-то беспокоит? — спросил Чэн непривычно для себя самого мягко.       Тянь вдохнул, будто собираясь с силами — и снова выдохнул, медленно, протяжно, так, как делают, когда сил уже не остается.       — Что, Тянь?       — Не знаю, — устало сказал Тянь после долгого молчания. — Вроде бы ничего. И все равно все сразу как-то не так.       Чэн молча слушал. С нажимом потирал незаметный шов на руле большим пальцем.       — Что бы я ни попытался сделать, это или нельзя, или не нужно. Я тут как в тюрьме.       Слово ударило, будто кулаком. Чэн, стараясь не терять нить разговора, моргнул. Подумал: может, хотя бы ему сказать, что случилось в тюрьме? Не чтобы он об этом рассказал вместо меня, а чтобы понимал и взвешивал в дальнейшем последствия своих поступков.       И ответил сам себе почти сразу же: нет и нет. Не сейчас уж точно. Только этого ему сейчас не хватает. Его положению это не поможет. Только прибавит лишних мыслей и вины.       И как знать, к чему это может привести. И насколько они вообще близки. Помимо подслушанного и очевидного. Может, какой-нибудь такой вот сложной ночью он возьмет и проговорится.       И потеряет последний шанс построить все на добровольности. Пусть даже условной. Потому что переезд и новую жизнь из-за последствий его выбора ему когда-нибудь простят. Наверное. Если еще не начали прощать. А смерть отца, которой бы иначе не случилось, — нет.       — С отцом все так же? — сдержанно спросил Чэн, стараясь отделаться от этих мыслей.       — Как еще с ним может быть, — колко ответил Тянь. — Ты как будто его не знаешь. Ему постоянно невозможно угодить.       Не то чтобы ты особенно стремился, как я понимаю, подумал Чэн. Или не то чтобы я не знал тебя. Семейка у нас в целом та еще. Один лучше другого.       — И эта его еще, — начал Тянь, но Чэн оборвал его почти автоматически:       — Тянь. Прекрати.       — Каждый день это слышу, — процедил Тянь с ненавистью. — Тошнит уже.       Еще бы немного, подумал Чэн с тоской, глядя в зеркало заднего вида. Еще чуть-чуть — и ты бы повзрослел сильнее, чуть больше, чем сейчас. И все было бы иначе. Ты же не хочешь оставаться один, ты ненавидишь одиночество. Мы с тобой могли бы, наверное, быть чем-то вроде полноценной семьи. Пусть не показательно и не для всех, но хотя бы с полным осознанием друг для друга. Я был бы с тобой рядом и в такие моменты, и в моменты радости. Если бы ты захотел их со мной разделить.       Рано или поздно приставил бы к тебе телохранителей. Ты злился бы и пытался сбежать, но затем однажды они бы тебе помогли. В нужный момент. И ты перестал бы злиться.       Может, все-таки и хорошо, что ничего этого не случилось и тебя тут больше нет. И уже не будет. Оставайся ты здесь, вот такие моменты, когда тебе нужна была бы защита телохранителей, случались бы регулярно. Потому что ты мой брат, а я тот, кто я есть. А чтобы изменить это, одного примирения с младшим братишкой недостаточно. Ничего уже не будет достаточно. Слишком много лет потеряно и слишком много воды утекло.       — Чем ты обычно занимаешься? — спросил Чэн снова, мягко и негромко. Проглотил продолжение «в такие ночи».       Спрашивать было безопаснее всего. Давать советы, которых Тянь не просил, было рискованно: даже такой разговор, полный напряжения и злости с того конца связи, все равно согревал что-то внутри. То, до чего не дотягивался жаркий воздух сауны. Обрывать это не хотелось, даже несмотря на то, что должно было начаться уже скоро. Но и совсем молчать было нельзя.       — Прекращаю, — ядовито передразнил Тянь.       Нахватался, невесело подумал Чэн. Раньше ты так язвить не умел.       Или это ты еще до него научился, а я и это пропустил?       — Ничем, — выплюнул Тянь. — В этом-то и дело. Ничем я здесь не занимаюсь. Тут все незачем, полон дом прислуги. Выходить за территорию нельзя. А остальное… не идет. Не могу я ничего смотреть, читать, слушать. Ничего не могу. И ничего не хочу.       Я помню, подумал Чэн с тоской. Я знаю это чувство. Кажется, что внутри что-то надорвалось, лопнуло и съехало с прежнего места. Ты ходишь, а оно в тебе тарахтит и нарушает равновесие.       Долго держалось. Потом прошло. После второго раза отошло быстрее.       Потом вообще исчезло.       Но ты, конечно, об этом пока не знаешь. Тебе и не надо это знать. Никакого второго раза у тебя не будет, чтобы узнать закономерность. Не должно быть никаких других разов.       Оставь это тем, кто уже давно сбился со счета.       — Со временем станет легче, — сказал Чэн тихо. Тянь, похоже, услышал. Недовольно прищелкнул языком.       — Честно, — продолжил Чэн так же негромко, вслушиваясь в молчание на том конце связи. — Я тебя понимаю. Я знаю, о чем говорю. Я не всезнающий, это правда, на все вопросы в мире у меня ответа нет. Но на этот есть. Станет легче. Это со временем останется в прошлом. И только там.       Хотел солгать и сказать, что уже скоро. Вовремя остановил себя. В этом лучше не обманывать, раз уж он пришел ко мне за этим. Тут он должен знать, что может мне довериться.       Пусть в чем-то другом я и не был до конца с ним честен.       — Нужно поискать, чем отвлечься, — сказал он деликатно. — Я знаю, что тебе не хочется. Но нужно делать перерывы и заставлять себя выбираться из этого. Ты все равно выберешься. Рано или поздно. Если начнешь помогать себе, будет раньше.       — Я стараюсь, — выдавил Тянь сквозь зубы. — Я отвлекаюсь. В саду.       Внутри у Чэна сжалось. С его матерью, подумал он. Конечно. Во-первых, это мать — и притом женщина, не занимающая место рядом с отцом. Во-вторых, это мать не чья-нибудь. А именно его.       Как будто бы уже часть семьи. Другой, отдельной от нас всех. Твоей собственной. Которой тебе так сильно не хватает.       — Хорошо, — сказал Чэн ровно. — Это хорошо.       — Этого недостаточно, — напер Тянь почти с ненавистью. — Чэн. Я знаю, что ты занят, все время занят и тебя никогда нельзя отрывать от твоей кучи дел, и что сейчас какие-то из них появились… из-за меня. Но я знаю, что именно мне поможет. И не только мне. И тебя избавит от забот, и отца с этой его от нервов.       Чэн слушал, с каждым словом все крепче сжимая челюсти и руль. Слова пробирались в самую сердцевину, неприятно холодили там и заседали, как пуля в ране.       — Когда уже можно будет? — спросил Тянь настойчиво и отчаянно. — Чэн. Я же не просто так это все. С самого начала. Это не моя прихоть. Иначе было нельзя! Этот человек, Шэ Ли…       — Тихо, — оборвал его Чэн по инерции. Просто на всякий случай.       Тянь разъяренно выдохнул, но проглотил это.       — Если бы ты знал, что он с ним сделал, ты бы не говорил мне тихо, — прошипел он. — Был не только этот раз, было и раньше! Он не давал ему нормально жить! Я понимаю, понимаю, ты не обязан сочувствовать ему и тому, что с ним случалось раньше. И что сейчас он взаперти и уже так долго один. Без дома, без семьи. Я понимаю, тебе до него дела нет, и ладно! Но я. Мне есть, Чэн, мне до него есть дело, а я твой брат, и тебе должно быть дело до меня. И ты говоришь, что понимаешь меня. Так пойми!       Чэн стиснул губы в тонкую полоску. За грудиной жгло.       — Ты здесь? — спросил Тянь напряженно. — Ты слышишь?       — Да, — сказал Чэн. Голос оборвался. Он поморгал, прочистил горло и еще раз сказал: — Да. Я слушаю тебя.       — Так что? — спросил Тянь с надрывом. — Ты поможешь?       Следить за дорогой, напомнил себе Чэн. Снова с силой проморгался, чтобы разогнать пелену перед глазами. Сказал медленно и тяжело, отделяя слова друг от друга:       — Вопрос решается. Бумаги есть. Последние дни. Потерпи.       — Сколько? — спросил Тянь пронзительным голосом.       — Не могу сказать точно. Это зависит не от меня.       — А от кого это зависит?       — Тянь, — сказал Чэн твердо. Изо всех сил постарался, чтобы голос не дрожал и не выдавал ни капли злости. — То, что случилось, затронуло не только меня. Это теперь вопрос масштаба всего города. И на этом уровне этот вопрос и решается. Если я вытащу его на улицу прямо сейчас, до самолета он может не добраться. И тем более никуда из города не улететь. Пока на улицах так, как есть.       — Он говорит, что ему все равно, — выдохнул Тянь. Снова щелкнул зажигалкой.       Чэн качнул челюстью. Прикусил щеку изнутри.       Грудина горела, будто ее прижали жаркой ладонью.       Так не терпится убраться отсюда. И оказаться там, где пусть хоть дверь выламывают.       — Пусть потерпит, — бросил Чэн холодно. Закусил губу, сказал себе: полегче. Усилием воли смягчил голос. — И ты потерпи. Осталось немного. Я займусь этим, как только подтвердят, что дорога в аэропорт будет безопасной. И что мне откроют рейс для перелета.       — Сколько это займет?       — Сколько потребуется, — отрезал Чэн, чувствуя, как дергается мышца у глаза. — Это не игрушки. Это вопрос его жизни. Готов рискнуть?       — Ты знаешь, что нет, — огрызнулся Тянь.       Знаю, подумал Чэн. Даже лучше, чем ты думаешь. И чем хотелось бы мне самому.       — Значит, решено, — сказал Чэн сухо. — Я займусь этим сразу же, как только смогу. Я тебе обещаю.       — Ладно, — ответил Тянь, шумно дыша. — Ладно. Спасибо.       Чэн на секунду прикрыл глаза. Подавил желание всадить кулак прямо в лобовое стекло.       — Пока не за что.       — Я буду ждать, — сказал Тянь.       — Да, — сказал Чэн в ответ. — Я сообщу.       — Хорошо.       Повисла пауза. К новым виткам этого разговора Чэн не был готов, так что сказал — быстро, но не торопливо: попробуй поспать. Я тоже как раз уже приехал. Сейчас поднимусь наверх и буду ложиться.       — Я буду ждать, — повторил Тянь. — До связи.       — До связи, — сказал Чэн. Протянул руку, отключил звонок.       Никуда он, конечно, не приехал, и более того, не осталось больше никакого желания приезжать. Хотелось остановиться прямо здесь, на полпути домой, выйти из машины и все-таки хорошенько почесать обо что-то кулаки. И не удавалось даже разобрать, почему так. Эмоции непривычно распирали грудь, тугие, горячие, и Чэн не мог дать им названия, и это почему-то делало все еще более сложным.       Нужно и в самом деле заняться этим в самое ближайшее время, сказал он себе под размеренный шум мотора. Потом точно будет не до этого. Новые порядки, а если план господина Цзянь сработает, то и новые территории. Так что нужно сделать поскорее.       Но когда?       До передела по-хорошему остались последние сутки, и что-то я не уверен в том, что передел этот обойдется без крови, тихо, мирно и спокойно. Не то чтобы сейчас обстановку в городе можно было назвать такой. Но одно дело — просто соблюдать дистанцию и не ввязываться напрямую в конфронтацию с разъяренным и отчаявшимся родителем, и совсем другое — встраивать в нашу структуру части системы, которая встраиваться вряд ли будет гореть желанием. Если все получится так, как планирует господин Цзянь.       Значит, последние сутки, которые можно считать тихими хотя бы условно. И большую часть из них босс настоятельно советовал проводить в безопасных местах. Тем, кому дороги их жизни.       Мне дорога?       Чэн зло мотнул головой. Подумал: что за вопрос. Я уже получил ответ на один такой же. Заплатил за это знание двойными похоронами. Хорошо, что присутствовать пришлось хотя бы не на обоих, а только на одних.       Значит, нужно либо рисковать и собой, и пассажиром, пытаясь доставить его к самолету в тот короткий промежуток переговоров, в который по всеобщей договоренности на улицах не должно быть вообще ничьих людей. И потом, как только эта показательная пауза закончится, тут же отправляться к боссу и погружаться в новые процессы.       Либо можно продолжать держать здесь постояльца убежища до тех пор, пока все не уляжется окончательно. Сколько это может занять, неизвестно. Возможно, еще очень долго. Но это гарантирует его безопасность. И мой покой.       И то, что он побудет здесь еще немного.       Да, тут же добавил Чэн с ядом, а еще — что Тянь, который и так уже изошел нервами до того, что позвонил мне и обошелся без привычных криков, вынужден будет ждать и дальше. И терпеть еще. И тоже неизвестно, сколько.       А главное — неизвестно, зачем.       Чэн побарабанил пальцами по рулю. Всмотрелся в темноту пристальнее. Выдохнул. Признался себе, хоть признавать это и не хотелось: незачем. Просто незачем. Все равно ничего не изменится, сколько ни тяни. Так смысл тогда вообще тянуть?       Он покосился в сторону телефона. Недовольно поморщился. Время для звонка было до крайности неприемлемым. Но зачем я вообще плачу этим людям, если должен ждать, когда им можно будет позвонить.       На остаточной уверенности от этой мысли Чэн совершил один за другим два звонка. Не особенно даже раздумывал, действительно ли собирается использовать эту возможность или только страхует себя на крайний случай, а в последний момент вздумает все отменить. В первом велел запросить разрешение от таможенной службы на вылет и приземление самолета с частными лицами на борту. Во втором распорядился подготовить все для этого необходимое. Да, на завтра. Ориентировочно. Готовность приблизительно к двум дня, но скорее позже. На борт никаких лишних людей не брать. Экипаж исключительно надежный и проверенный. Дальнейших распоряжений ожидайте.       В трубке спросили напоследок, сколько пассажиров пересечет границу на борту самолета.       Один, сказал Чэн, помолчав. Подумал: все более-менее надежные люди будут нужны мне здесь. А ненадежных я бы с ним не отправил. Да и зачем ему вообще кто-то? Всего-то нужно будет добраться до аэропорта, сесть в самолет и потерпеть пару часов, пока продлится рейс.       На той стороне уже будут встречающие. И это наконец перестанет быть моей заботой.       На том конце связи сообщили собранным, но хриплым ото сна голосом, что зафиксировали данные, вежливо пожелали доброй ночи и отключились. Доброй ночи, подумал Чэн мрачно. Добрее, пожалуй, некуда.       До дома оставалось совсем немного. Чэн надиктовал голосовым набором сообщение Хань Каю. Распорядился отменить наутро слет и передать остальным. И сам отсидись дома, и другие пусть. И вообще пусти по вертикали вниз, чтобы на улицах не болтались. Добавил со злой ухмылкой: если жизнь дорога. Подумал: хорошо, что голосовой набор не передает эмоций.       Хань Кай, конечно, сейчас вряд ли проснется от сообщения. Сон у него вроде бы довольно крепкий. Да и я не видел, держит ли он включенным звук ночью. Зато наутро, когда придет время отключать будильник, он, может, прочитает сообщение, разошлет новость остальным и доспит лишний час.       Иногда это единственное, чего не хватает в жизни. Редко. Обычно недостает гораздо большего. Но вдруг у него этот день будет таким.       Поколебался, помял подбородок. Заметил на руке засохшую кровь, с отвращением отдернул ее от лица. Додиктовал мигающему значку микрофона: днем держи телефон под рукой. Возможно, понадобится твоя помощь. Нажал на значок отправки.       В чем именно эта помощь будет заключаться, Чэн пока не знал и сам. Но вот так, с задекларированным вслух намерением, предположения будто обрели кровь и плоть. Легче от этого почему-то не стало, и остаток пути Чэн провел в раздражающем и уже знакомом беззащитном ощущении, крепнущем, будто тело пропустило рану и незаметно теряло жизнь.       Избавиться от этого ощущения не удалось до самого утра.       Чэн загнал машину в гараж. С отвращением повел носом в сторону стоящей рядом. Из багажника уже тянуло тухлым. Зря только старался, подумал Чэн. Вошел в дом, прихрамывая, кивнул девчонкам. Распорядился накрыть на одного. Треть порции. Нет, давайте не в столовой, а прямо в кухне. И принесите халат к вот этой ванной.       Ванной на первом этаже он пользовался нечасто, как раз в таких случаях. Есть грязным Чэн не любил, а спускаться вниз после душа из собственной ванной, чтобы поесть, уже казалось лишним. Есть, по большому счету, и не хотелось, но с учетом обстоятельств пересилить себя было полезно. Мало ли каким будет утро. Не хватало еще головной боли вдобавок ко всем остальным возможным развлечениям.       Душ здесь был поскромнее, чем в ванной наверху, но в такие дни и этого хватало. Чэн быстро избавился от непривычной одежды, сбросил ее прямо на пол и встал под горячие струи воды. К сливу потянулось бурое, завихрилось. Чэн намылил ладони, прошелся ими по ногам, груди и животу. Быстро и брезгливо смыл. Уперся в стену сначала ладонями, потом, подставляя воде ноющую спину, подался вперед, коснулся стены локтями. Завел руки за голову, пропустил мокрые волосы сквозь пальцы. Натертости на ногах жгло, будто по ним хлестали плетью. Чэн медленно шевелил пальцами. Морщился.       Глупое ощущение беззащитности не исчезало. Чэн подумал некстати: нет, все-таки не зря старался. С машиной. Я делал то, что нужно было, чтобы обезопасить себя от подозрений. И мне это почти что удалось. Во всем, что зависит от меня.       Но человеческий фактор. Успех мероприятия зависит не только от места. Еще и от людей.       Ненадежных. От них, как ни странно, тоже кое-что зависит. Но больше я таких промахов не допущу. И потому, что босс явно дал мне понять, что новых беспочвенных смертей он мне не спустит, и просто потому, что это не входит в мои планы.       Рюкзак с окровавленными вещами нужно будет утилизировать завтра же. Прямо с утра. И прямо вместе с неиспользованным одноразовым телефоном. И можно вот с этой же грудой сменной одежды.       Вряд ли, конечно, ко мне может заявиться с обыском полиция, и какой-нибудь болеющий за правосудие всем сердцем офицер может отыскать застаревшее пятно крови на манжете худи. Да и вряд ли я в этом худи еще когда-то добровольно появлюсь хоть где-то. А просто для подстраховки. Был такой бегун — и больше нет. На всякий случай.       Было, конечно, и то, от чего так же легко и наверняка избавиться не удалось. Оно дало о себе знать буквально сразу же, как только Чэн поел и приготовился ко сну. Велел, поднимаясь уже по лестнице, собрать вещи из ванной в отдельный пакет и оставить там же. Выкурил последнюю сигарету перед сном. Почистил зубы. Лег в постель.       Подумал, переворачиваясь под одеялом: сейчас или потом? Что делать? Как лучше поступить?       Проверил телефон еще раз. Зашел зачем-то в звонки, словно чтобы убедиться, что разговор с Тянем ему не приснился. В голову тут же посыпались фразы, и Чэн торопливо вернул телефон на тумбочку и закрыл глаза. Подумал: только не это. Только не разговор в переулке. Только не эти картинки, которые после разговора с Тянем почему-то жгут изнутри с удвоенной силой.       Вопреки опасениям — и, следовало признать, к большому облегчению, никаких картинок перед глазами не появилось. Но от голосов отгородиться не получилось.       Нет уж, подумал Чэн, переворачиваясь под одеялом и усилием воли отметая воспоминания о том разговоре. Все, что мне следовало усвоить из той увлекательной беседы — это то, что Тяню отчаянно хочется довести дело до конца. Устроить все окончательно. И в целом, и просто между ними. В самом интимном смысле. Так, как и должно быть. Судя даже не только по Тяню, но и по связи на другом конце.       Потому что тот разговор ясно дал понять, что поскорее встретиться хочет не только Тянь. Или по крайней мере не только один Тянь не против такого расклада.       Уставшее тело клонило в сон. Хорошо, подумал Чэн с каким-то ненастоящим удовольствием. Уснуть и провести время до утра в забытье — это роскошь.       Но чтобы этой роскоши добиться, пришлось приложить определенные старания. После получаса ворочаний в кровати Чэн все-таки нашел нужное положение, в котором сонливость стала накатывать увереннее, и через пару минут он осознал, что сознание стало куда-то медленно уплывать. Хорошо, снова подумал Чэн, стараясь не спугнуть этой мыслью самого себя. Отлично. Выспаться. Завтра, похоже, предстоит нелегкий день. Проснуться бодрым будет нелишним. Непонятно вообще, когда удастся вернуться в кровать в следующий раз.       И, может, именно потому, что день предстоял действительно тяжелый, выспаться окончательно так и не удалось. Тело расслабилось и даже не ощущалось, а вот в голове как будто все никак не могла отключиться какая-то кнопка. Как добраться до нее и все-таки уснуть, Чэн не знал. Поэтому просто наблюдал, словно со стороны, за тем, как проносятся одна за другой спутанные мысли, вытаскивая его наружу из сна и не позволяя нырнуть глубже, как если бы мысли эти подцепляли его крюком над озером сновидений.       Рискнуть или оставить на потом, думал Чэн, в очередной раз выныривая на поверхность и переворачиваясь с одного бока на другой. Выбраться из дома вопреки приказу босса и попытаться провернуть все до того, как босс распорядится выдвигаться к нему — или пустить все на самотек и позволить задержаться здесь еще.       Если позволить, ничего с ним не случится. Потерпит. Еды у него предостаточно. В квартире есть горячая вода. Да и вообще вода. Лекарства. У него есть теперь теплые вещи. И он может говорить со своей матерью. И с Тянем. Не самое неудобное положение. Гнить на дне канала куда более неудобно.       Но дело ведь тут не в нем, сказал себе Чэн, раздраженно выдергивая ногу из-под одеяла. Не он позвонил мне со словами о том, что больше так не может. Не он, а тот, кто мне по-настоящему важен. И я могу это исправить. Если рискнуть и быть достаточно предусмотрительным.       Завтра действительно самое лучшее время. Что будет дальше, неизвестно. Если есть возможность решить все сейчас, лучше сейчас все нужное и сделать.       Мысли снова попытались перетечь в сновидение, но как только Чэн это осознал, сон тут же оборвался. Чэн, в который раз переворачиваясь, внезапно разозлился сам на себя. Подумал с нажимом: спи. Завтрашний день может быть ничуть не лучше сегодняшнего. Отдохни, пока есть возможность.       Но прерывистый поток размышлений и не думал прекращаться. Остановить его, казалось, нельзя было вообще ничем.       Подтвердить запрос на перелет, согласился Чэн с самим собой, перекладывая голову на подушке поудобнее. И нужно все-таки рискнуть. Выбраться, когда босс отправится на встречу за этот их круглый стол. И пока босс будет там, я смогу избавиться от обязанности.       К самолету пусть его сопроводит Хань Кай. Так я не заставлю босса ждать, если вдруг понадоблюсь ему сразу после окончания переговоров. И так мы обойдемся без… всего. Без прощаний. И без объяснений.       Хотя какие тут могут быть объяснения. Не станет же он, в самом деле, требовать от меня каких-то ответов. Да и какие ответы я могу ему дать. Все, что мог, дал в ту первую встречу. Опасность миновала. Ну, почти что. Хотя бы снизилась до уровня, который можно считать допустимым. У него новое имя и новая жизнь. Он отправляется к моему брату и своей матери. Я остаюсь на своем месте. Все так, как и должно быть. И никак иначе.       Я его больше никогда не встречу. С ним мне встречаться больше незачем. Возможно, через пару лет, когда все уляжется окончательно, я смогу встретиться с Тянем на нейтральной территории. Но это же не значит, что я обязательно увижу и его.       Пусть отправляется туда, где его ждут. Оставшееся от его семьи и оставшееся от моей.       Одеяло давило на тело, как плита. Чэн, сдерживая злость, сдернул его с себя. Пнул ногой в сторону. Воздух, лизнувший разгоряченную кожу, показался прохладным.       Остыть не помешает, подумал Чэн. Встал с кровати. Распахнул окно. Подумал одеться и выйти на балкон, чтобы выкурить сигарету или пару, и так и остался стоять у окна. Голова ощущалась разбухшей от бесконечного потока размышлений, а вот телу наконец было комфортно. Надо бы замерзнуть хорошенько. Может, так получится уснуть.       Да, сказал себе Чэн язвительно. И Тяню, наверное, можно посоветовать то же самое. Просто постоять у распахнутого окна или под прохладным душем. Просто изойти потом в спортзале и плотно закрыть шторы перед сном. Вот и весь секрет. И никаких кошмаров и бессонниц.       Может, он тогда и меня перестанет просить помочь в перемещении своей зазнобы.       Чэн вздохнул. Шагнул ближе к окну еще на шаг, оперся руками о холодный подоконник. Выглянул из окна вниз, в темноту.       Тянь действительно просил. Так, как умел, конечно, — то есть не просил, а требовал. Но истолковать это отчаянное и злое иначе было нельзя. Это была именно просьба. И если ее выполнение поможет ему пережить то, что он сделал по глупости и последствия чего его теперь догоняют, могу ли я ему отказать.       И пацан. Этот да, этот не просил. Не напрямую, по крайней мере. Но он участвовал. Я слышал своими ушами. И не отрицал желание участвовать в большем. Не зря же это все было.       В мыслях тут же всплыл запыхавшийся голос, требующий называть его по имени.       Чэн вздрогнул. Закрыл окно, вернулся в кровать и укрылся одеялом по самую шею. Холод постепенно отступил, и его место наконец занял долгожданный, пусть и некрепкий, сон.       Утро началось с тех же мыслей, будто их просто сняли с паузы. Чэн проверил телефон, прочитал короткое ответное сообщение Хань Кая и велел подать завтрак еще до того, как встал с постели.       Рискнуть или не рисковать, думал он, пока чистил зубы. Вовлекать в это Хань Кая или нет. Если на улицах поймают нас обоих во время затишья, отвечать, конечно, будет не он, а я. Но это еще не значит, что им тоже можно рисковать. Или что ему можно довериться настолько.       С другой стороны, сказал он себе, спускаясь вниз, он пока показывал себя только с лучшей стороны. Все с лучшей и лучшей, если уж на то пошло. Да и в убежище тогда он вел себя нейтрально. Получше остальных. И в отношении постороннего гостя в том числе.       Так что, может, ему-то этого гостя можно и доверить.       С самим пацаном все куда проще, подумал Чэн, дожевывая лепешку. Вообще неважно, зря он это все тогда по телефону или нет. Меня это не должно ни волновать, ни касаться. Никаким образом.       Лепешка застревала в горле. Чэн велел обновить кофе, выпил половину обжигающим. Оставил вторую половину на потом. Наклеил на свежие раны на ногах широкие пластыри, зашел в ванную здесь же, на первом этаже, забрал пакет с вещами. Постоял около новых беговых кроссовок. Заглянул внутрь. На подкладке изнутри виднелись бурые пятна, так что Чэн оборвал раздумья, сунул их в тот же пакет и вышел в гараж.       Сказал себе, доставая из машины рюкзак и направляясь на задний двор к очагу: без разницы, зря был этот разговор или не зря, случился он однажды или повторялся. И без разницы, было ли то, что мне тогда показалось знакомым, на самом деле, или все это от начала до конца было только моей выдумкой. Все будет так, как было запланировано изначально. Я сказал ему, что он отправится благодарить моего братца, и он это сделает. Ничего не изменилось.       Не изменилось самое главное. Ему по-прежнему нельзя оставаться здесь. А даже если, предположим, можно было бы, что с того? Оставить его здесь, пусть даже не рискуя его жизнью, чтобы… чтобы что? Чтобы отнять у Тяня то, ради чего он пустил под откос все свое будущее здесь — а может, и не только здесь? Решение было, конечно, до крайности глупое. Да и решение ли это было вообще. Скорее просто поступок. Поступкам не всегда предшествуют какие-то решения. Иногда достаточно только порывов.       Поддаваться им — всегда заведомо проигрышный вариант. Но это если рассуждать постфактум. А если ты едва-едва вышел из детства, влюбился и бросился защищать объект этой глупой влюбленности ровно так, как тебя научили защищаться на примере, какие там варианты. Вместо раздумий — сплошные ощущения.       Подумалось: мне ли его упрекать.       Да и сделанного не вернешь, так что какая уже разница. Вместо упреков и нравоучений лучше сделать так, чтобы от этого был хоть какой-то смысл. А остальное Тяня и без моих усилий догонит. Уже догоняет.       Почти все сделанное догоняет. Рано или поздно.       И именно поэтому, в отличие от Тяня, я все равно не смог бы позволить себе того же. Даже если бы пацану здесь было безопасно. Даже и близко похожего не смог бы. Даже если бы хотел со страшной силой.       Поэтому — и потому что Тянь. Так что какие тут вообще могут быть «если».       Вещи полыхали, источая черный дым. Чэн поворошил их, переворачивая так, чтобы сгорело вообще все. Дождался, пока они прогорят окончательно. Постоял над очагом, листая новости. Удовлетворенно покивал. Как и ожидалось, известие о нападении на склад Шэ Ронга никуда не просочилось. А это значило, что дело движется в нужном направлении. В том, какое ему задаем мы.       Чэн взглянул на тлеющие вещи еще раз. Решил, что здесь его участие больше не было нужно. Вернулся в дом, попутно распорядился дождаться, пока очаг остынет, и почистить его. Сказал себе, что впредь лучше думать о будущем, а не о прошлом. О том, как действовать сегодня вечером, и завтра, и дальше, когда наступит время очередных больших сборов. А не пытаться представлять, каким могло быть то, чего быть не может.       Небо хмурилось, но ни дождя, ни снега не было.       Чэн поднялся в кабинет, включил компьютер и бегло просмотрел входящие письма. Открыл несколько. Убедился в том, что они были составлены правильно. Подумал: у Фэн Ху все правда было схвачено, раз продолжает функционировать даже без его контроля. Вот так все и должно быть. Вот к этому и нужно стремиться всем.       Хороший пример для тех, кому совсем скоро придется объяснять, как у нас здесь все устроено. Жаль, что Фэн Ху до этого времени не дотянул.       Так, сказал себе Чэн. О будущем, а не о прошлом.       Не то чтобы будущее представлялось простым или веселым. Особенно ближайшее.       Рискнуть или оставить?       Откинулся в кресле. Немного развернулся, уставился в сторону закрытого сейфа, прожигая его взглядом.       Медленно и нехотя поднялся. Открыл сейф, то и дело останавливаясь, будто собираясь передумать. Достал оттуда конверт с документами. Закрыл сейф. Вернулся в кресло, положил конверт на край стола, подальше от себя, чтобы нельзя было так просто дотянуться и заглянуть внутрь.       И тут же, против собственного же решения, принялся вновь вращать по кругу те же мысли с теми же вопросами и аргументами.       Через полчаса телефон завибрировал. Чэн схватил его, отмечая, как холодно замерло все внутри, и вздохнул, когда увидел, кто звонит — не с облегчением, а с разочарованием. Подумал: я не знаю. Я до сих пор не решил.       Принял звонок. Сказал твердо: да. Актуально. Подтверждаю. Нет, не изменилось. Диктовать некогда, пришлю сейчас фотографией.       Отключился. Повертелся вместе с креслом еще немного, решительно хлопнул себя рукой по колену и открыл конверт. Прицелился камерой, упрямо не глядя на имя.       Перешел в звонки, ткнул в последний, открыл чат и отправил фото.       Сообщение открыли сразу же. Чэн быстро, не давая себе задуматься, удалил снимок из своей галереи. Вернул документы в конверт, подождал еще немного и удалил фото и из чата тоже, как только получил подтверждение запроса. Подумал: не хочу касаться. Если все закончится сегодня, пусть заканчивается. С этой стороной я точно больше связываться не буду, а имя, номер, адрес Тяня у меня будет и без этого.       Я уже думал эту мысль, сказал себе Чэн дергано. Просто подтверждаю. Пусть так оно и будет.       Решение было принято. По крайней мере, номинально. Перенести чартер на следующий день проблемой еще никогда не было — спасибо статусу платинового клиента, в том числе и за возможность запросить вылет в течение суток глубокой ночью, и за возможность самостоятельно указать, каким следует быть экипажу. Так что лучше пусть все будет готово. При необходимости все можно будет отменить, перенести или расширить.       Другое дело, что такой необходимости не предвиделось. А значит, вопрос можно было считать решенным.       Тем более странным было ощущение, будто решение это было неправильным. Или будто его только следовало принять, предварительно обдумав много раз, а затем в последний момент изменить, принять снова и повторить этот цикл еще пару раз. И это было не только неожиданным, но и довольно изматывающим и раздражающим новшеством в буднях Хэ Чэна.       Что тут думать, с раздражением сказал он себе, выходя на балкон и поджигая сигарету. Вернуться к изначальной цели — обеспечить сохранность жизни здесь и позаботиться о своевременном перемещении вслед за матерью — и все становится понятным. Отправить и забыть. И вернуться наконец к своей жизни. К такой, какой ей быть и полагается.       Будто назло, в голове всплывали случайные воспоминания. Крошечные и в масштабе жизни незначительные, и оттого только яснее показывающие, как много могут значить мелочи.       С ними никак уже не выйдет сделать вид, словно положение дел сейчас ничем не отличается от того, каким оно было вначале.       Как было бы хорошо, если бы и правда было так. Насколько было бы проще.       Чэн постоял на балконе еще немного. Отгонял эти мысли. Они возвращались. Забинтованная рука, глаза пацана над тарелкой за столом. Два стакана, стоящие по обе стороны кровати. Шорох за спиной, ток между лопаток, жаркая, дрожащая ладонь над грудиной.       Чэн зажмурился. Мотнул головой, стряхнул половину истлевшей сигареты в пепельницу, сунул туда же окурок и вернулся назад в кабинет.       Пора, подумал Чэн. Избавлюсь от лишнего. Верну чужое.       Господин Цзянь поднял трубку после второго гудка. Сказал слегка недовольным тоном: слушаю.       — Босс, — сказал Чэн коротко и сразу по делу, не давая себе времени передумать. — Прошу разрешения быть в городе в ближайшие пару часов, чтобы уладить личные дела. И привлечь к ним Хань Кая.       — Привлечь Хань Кая? — переспросил босс уже совсем другим тоном, полным живого интереса. — К личному?       — Да, босс, — ответил Чэн сухо.       — Это касается одной из наших тихих квартир?       — Да, босс, — снова повторил Чэн, чувствуя, как внутри все холодеет.       — Хм-м-м, — протянул босс загадочно. — Уладить, уладить… в ближайшие… а в общем-то, и правда… Да, — сказал он решительно после некоторых раздумий, — пожалуй, сейчас самое время. Поезжай. Сейчас же. Чтобы тебя не было на улицах позже. Это ясно?       — Так точно, босс. Меня не будет.       — Мне следует тебе напоминать о цене исполнения наших обязательств? — спросил господин Цзянь почти ласково.       — Нет, босс, — отчеканил Чэн. — Взвешиваю риски. Нам не нужно, чтобы пропажа обнаружилась сейчас. И свела к нулю все наши старания.       Господин Цзянь помолчал. Сказал быстро и отрывисто, будто бросая дротики:       — Только Хань Кай. И воспользуйтесь непримечательной машиной.       — Да, босс.       — И еще. Если с Хань Каем все-таки будут проблемы, отвечать за это будешь ты, мой друг.       — Принято, — сказал Чэн. Отнял телефон от уха. Потянулся за конвертом и сунул его во внутренний карман пиджака, развешенного на кресле.       Воздух вокруг давил на Чэна, как пресс. Он еще немного поболтался бесцельно по кабинету из угла в угол, чего с ним не случалось уже много, много лет. Разговор с боссом внезапно не обрадовал, а будто бы наоборот.       Все еще можно будет переиграть, сказал он себе неизвестно зачем. Если вдруг ситуация покажется мне слишком опасной. Сказать боссу, что за мной увязалась слежка, и поэтому все нужно было свернуть и дождаться лучшего случая.       И оставить его здесь на неопределенный срок.       Чэн сунул телефон в карман, взял сигареты, подержал их в руке. Постоял около пиджака, глядя на него с тяжелым сердцем. Протянул руку, сунул в него сигареты. Надел его. Поправил кобуру под ним.       Делать так делать. В это уже вовлечены другие люди. Это уже даже не упоминая о том, кто еще во все это вовлечен. С кого все началось.       В конце концов, забираясь внутрь контейнера и отправляясь в нем на чужой склад, я тоже рисковал. Немало, что бы там ни говорил господин Цзянь.       И на риск ради него и общего дела я пошел. Не то чтобы у меня было бесконечное множество вариантов, но все же. А ради… ради Тяня не смогу пойти?       Я-то, положим, смогу, подумал Чэн, открывая дверь гаража. Но как раз это уже только мое дело и мои обязанности. Я, конечно, могу просто велеть Хань Каю быть там, где мне нужно. Но за любые промахи нести ответственность придется мне. А риски есть. И все-таки не минимальные.       И черт бы с ним, с Хань Каем. И даже с ответственностью.       Речь идет о жизни. Никогда не думал, что для меня это будет настолько важным.       Воротник плаща душил. Чэн расстегнул сначала верхние пуговицы, а потом, поразмыслив еще секунду, стащил его с себя совсем. Аккуратно сложил на заднем сиденье.       За воротами особняка нерешительность вдруг переправилась в злую целенаправленность, будто опасность могла поджидать его прямиком за воротами собственного дома.       Интересно, подумал Чэн впервые за все это время, позвали ли в число участников этого собрания отца. Если и да, он что-то не стремится сообщать, что прибыл в город, и предложить хотя бы встретиться за чашкой кофе.       Что ж, сказал себе Чэн. Не такой уж это и сюрприз, даже если так.       За воротами, конечно, было пусто. А у Чэна было дело, которое нужно было закончить. И бросать дела на полпути было не в его правилах.       Повторный звонок господина Цзянь застал его на въезде в город, и злость внутри набрала обороты. Если это то самое, я не успею. И босс был об этом прекрасно осведомлен еще в тот момент, когда я звонил ему впервые меньше часа назад.       Он молча смотрел на телефон, не шевелясь. Имя на экране продолжало светиться. Под ним мигала зеленая трубка, указывающая, куда следует ее сдвинуть, чтобы принять звонок.       — Босс, — сказал Чэн наконец, прикладывая телефон к уху.       — Прекратить все операции на улицах, — сказал господин Цзянь жестко. — Немедленно. Мы вступаем во всеобщее взаимное соглашение. Каждый, кто окажется замешанным в переделке любого рода с этой самой минуты, будет считаться нарушителем соглашения. Каждый нарушитель будет иметь дело со мной лично. Это ясно?       — Так точно, босс, — ответил Чэн ровным, сухим тоном. В животе что-то свернулось в скользкий узел.       — Передать по вертикали, — распорядился господин Цзянь. — Люди должны находиться только на внутренних объектах. Дальнейших распоряжений ожидать.       — Да, босс, — сказал Чэн коротким гудкам. Подумал вскользь: чего-чего, а этого у господина Цзянь не отнять. Тяги к театральности. Как и желания отметить мимоходом, насколько сильно его слово. Один звонок — и вся машина, работающая в полную мощь, должна немедленно остановиться, как поезд, почти без объяснений. А самым страшным наказанием за непослушание станет личная аудиенция. После которой, подразумевается, никаких нарушителей больше не будет.       Это и в самом деле выглядит эффектно, сказал себе Чэн. Уставился на экран, помедлил мгновение и ткнул в контакт Хань Кая. Вслушался в гудки. В груди скребло, но сделать это было нужно. По очень многим причинам сразу.        — Прекратить все операции на улицах, — повторил Чэн, как только Хань Кай поднял трубку. — Передай по вертикали. И убедись, что все действительно все поняли. Альтернатива нерадостная. Связанная с господином Цзянь. Как только закончишь, набери меня.       — Понял, — сказал Хань Кай лаконично и сразу же отключился.       Чэн стиснул руль. Принялся отсчитывать время.       Хань Кай перезвонил через две минуты. Доложил под шум мотора:       — Все сделано. Люди остаются на местах.       — Хорошо, — ответил Чэн без эмоций, старательно не замечая, как внутри все стиснулось. — Теперь вопрос.Ты можешь ответить так, как считаешь нужным.       Чэн сделал паузу. Хань Кай молчал.       — Господин Цзянь дал весьма четкие указания. С этого момента не двигаться с места.       — Да, — ровно подтвердил Хань Кай.       — У меня есть дела, — сказал Чэн сухо. — Семейные. Лучшего времени разделаться с ними не будет. Поэтому я займусь их решением прямо сейчас. В городе. И, — он запнулся и сейчас же заставил себя продолжить, чтобы этой запинки не было заметно, — мне бы пригодилась помощь.       Хань Кай помолчал еще немного. Спросил, не меняя тона: где мне следует быть?       Хотел бы я знать, подумал Чэн. Ответил:       — Тебе следует быть там, где ты решишь. Я направляюсь туда, где мы все были недавно.       — Понял, — сказал Хань Кай. — Ждать внизу или внутри?       С плеч будто свалился камень. Чэн и хотел бы не так радоваться этому, но не мог. Облегчение прокатилось по всему телу, и он позволил себе окунуться в него на целую секунду.       — Наверху, — сказал он ровно. — Но снаружи. До дальнейших распоряжений.       — Понял, — повторил Хань Кай.       — Смени машину, — посоветовал Чэн. — Что-нибудь неброское.       — Да, — сказал Хань Кай. — Есть. Буду примерно через сорок-сорок пять минут.       — Принято, — закончил Чэн. Нажал на отбой, убрал телефон.       Подумал, выпрямляясь: вот так вот. Просто, быстро, без убеждений и уговоров. Семейные дела — значит, семейные. Сказали не соваться внутрь — значит, не станет. Подстраховать в делах — значит, подстраховать. Пусть и понимая, что отказывать не в его интересах. Но другие на его месте могли бы и отказаться.       Вот так вот и доказывается преданность. Поступками. И никакой фамильярности. За это он, конечно, получит свою благодарность. Но играться в друзей необязательно. Не то уже время, чтобы пытаться пробовать еще раз. И не тот человек.       Хотя, может, зря я так о Хань Кае. Случись ему оказаться на месте Фэн Ху тогда в студии, он, может, тоже не стал бы никуда докладывать. И о рубашке спрашивать не стал бы.       Какая, в принципе, уже разница, сказал себе Чэн, слегка опуская стекло и закуривая. Назад не вернешься и не перепроверишь. Назад уже вообще не вернешься. Ни при каком раскладе. Я же это прекрасно понимаю, подумал он с раздражением, так зачем пытаюсь раз за разом? Что меня так тянет в это прошлое, будто в этом есть хоть какой-то смысл?       На Хань Кая, похоже, можно положиться. Или хотя бы опереться. Я же с самого начала знал, что если не А Цю, то он. Но назначение на место А Цю случилось без моего участия, и за этими неожиданными кадровыми пертурбациями Хань Кай из виду упустился.       А даже если бы и нет. Что я сделал бы? Попросил бы босса заменить Лю Хи Хань Каем? При той расстановке, которая тогда сложилась. С моей мнимой виной и необходимостью искупать ее.       Босс хорош, в который раз подумал Чэн. Хорош, и ничего тут не попишешь. Все для дела, все на пользу. Даже очевидный вред можно обернуть себе в преимущество. И если придерживаться этой позиции, тогда тот, о ком ты знаешь с большой вероятностью, что он виноват, вместо справедливого наказания может получить задание повторить свой промах. Если промах этот пойдет на пользу делу, конечно. С мягкой, но оттого не менее значимой ремаркой: если это повторится еще раз, не будет больше ни предупреждений, ни наказаний. Ничего уже не будет. Просто для того, кто взял за привычку промахиваться, все закончится.       Это следует запомнить, подумал Чэн, сощуриваясь. Это очень выгодное положение. Если мне удастся выйти из этой ситуации, этот опыт можно будет взять на вооружение. Для будущих дел.       А чтобы выйти и иметь возможность применять эту теорию на практике, нужно больше не промахиваться. Не позволять себе опять терять контроль.       Для того и стараюсь, мрачно усмехнулся Чэн самому себе. Бегло осмотрел дорогу на предмет слежки. На первый взгляд ее не было, но проверить не мешало, так что он свернул на параллельную улицу. Проехал еще немного. Снова свернул, пересек нужную улицу и какое-то время двигался по другой параллельной, прежде чем убедиться, что никто не сидит у него на хвосте. И только после этого свернул туда, куда действительно было нужно.       По правилам переговоров убрать людей с улиц должны были все, кто в них участвует, и хоть Чэн прекрасно понимал, что улицы от этого не опустеют, живущий своей жизнью город ощущался странно полным и беспечным. Указание босса, связанное с ним собрание и все последующие планы нависали над этими улицами, как невидимое грозовое облако. И именно потому, что оно было невидимым, никто не выглядел испуганным или хотя бы настороженным.       Поразительно слепая жизнь, подумал Чэн, снова сворачивая на перекрестке. Где-то, и никому, как водится в таких случаях, не полагается знать, где именно, прямо сейчас решается судьба целого города в тесном, буквально состоящем из нескольких человек, кругу. Будут ли продолжать появляться новые подвешенные трупы на этих улицах — другие, не те, к которым приложил руку я сам. Будут ли случаться перестрелки, взрываться здания, возникать места и даже целые районы, которые лучше обходить стороной. Все это решается в эту самую минуту, и даже несмотря на немалую причастность ко всему происходящему я и сам не знаю, чем все это закончится. Могу только предполагать. И строить планы в соответствии с этими предположениями.       Что могут строить эти вот, на тротуарах, в торговых центрах и ресторанах?       Машины теснились на дорогах. Пешеходы суетились на переходах, пытаясь успеть до окончания обратного отсчета. Сверкала реклама на билбордах. Люди продолжали быть людьми. Держались за руки. И ни у кого из них по лицам нельзя было прочитать даже следов ощущения угрозы. Максимум — обыденную хмурость.       Что я знаю об отражении угрозы на лице, подумал Чэн, угрюмо хмыкая. Да и вообще об ощущении угрозы. Казалось бы, что вообще все, что только можно об этом знать. Но вот я, здесь, где меня по здравому рассуждению быть не должно, и направляюсь я туда, где больше быть не собирался, и взял в качестве подстраховки человека, которого во время прошлого пребывания в убежище и сам воспринимал как угрозу.       Я тогда вообще всех воспринимал как угрозу. Того, кто угрозой не являлся, в первую очередь.       Кстати говоря, подумал Чэн. Снова осмотрел дорогу, потянулся к телефону. Ткнул в программу слежки. Подумал, пока она загружалась: интересно, чем ты сейчас занят. Хань Кай, наверное, и тебя предупредил не появляться на улицах сейчас. Хотя ты это предупреждение, наверное, получил от босса лично задолго до звонка Хань Кая. Если ты ему еще нужен хоть зачем-то. И если вообще жив.       Чэн взглянул на экран, и все язвительные мысли вытравило из головы полыхнувшим алым. Лю Хи был рядом — близко настолько, что в руки будто стрельнул ток, и Чэн невольно сжал руль так, что в запястье хрустнуло.       Маячок светился в знакомом месте еще только на подступах, но конечная точка его маршрута не оставляла сомнений. Он направлялся в убежище. И должен был там оказаться, судя по всему, раньше самого Чэна.       По телу расползался холодный огонь — и внутри, и снаружи, будто его подожгли с обеих сторон одновременно или как если бы он мгновенно прошил плоть насквозь и теперь пылал, не затрагивая ничего за ее пределами. Чэн, не думая, что он делает, быстро вышел из программы, пролистал список контактов и ткнул в нужный. Вслушался в гудки, чувствуя, как на щеках выступают горячие пятна.       На первый вызов Лю Хи просто не ответил. Чэн торопливо открыл программу слежки снова. Потряхивал ногой, пока дожидался, когда программа отправит и получит сигнал заново и загрузит данные. В конце концов движущаяся точка отобразилась на экране, и оказалось, что машина Лю Хи была уже почти на месте.       Чэн, чувствуя, как от гнева и страха распирает каждую клетку, поддал газу и набрал Лю Хи еще раз.       На этот раз кретин просто сбросил вызов, будто звонил ему не Чэн, а кто-нибудь еще. Кто-то, от кого можно было просто отмахнуться, а потом, несколько часов спустя, перезвонить и сказать небрежно, что был занят. Или и не перезванивать вовсе.       Что тебе еще там нужно, подумал Чэн со злостью, пролетая на запрещающий свет под настойчивые сигналы других машин и уже догадываясь, что именно может быть нужно этому кретину от пацана в студии. Не «от», точнее, а скорее «для». По его собственному размышлению.       Это должно быть оно, подумал Чэн, почти не притормаживая на повороте. Твои идиотские принципы, которым не место ни здесь, ни где-нибудь еще. Попытка исправить то, что исправить уже нельзя, влезть со своими убеждениями в дело, в которое тебе велели не соваться. Уравнять права и отдать долг. Чтобы сбросить это знание с себя и переложить на адресата, не заботясь о том, что этот самый адресат будет с этим знанием делать.       Как он вообще сможет после этого жить. Там, куда я должен отправить его уже сегодня.       Пусть это будет то самое, мысленно попросил Чэн непонятно у кого, шумно дыша и продолжая стискивать руль. Плохо, если это так, но не смертельно. По крайней мере не для пацана. Если это что-то другое…       Ничем другим это не может быть, сказал он себе твердо. Это не может быть указанием босса. Он, конечно, отлично понял все, что случилось на складе. Но он даже не намекал на какое-то отмщение за мой проступок, на этот раз уже реальный. А мстить своим за проступки, не давая при этом знать, что это дело именно его рук, не в характере босса. Слишком смазывается эффект, и от этого теряется весь смысл. Сообщать, что это он, постфактум, тоже означает лишать себя большей части удовлетворения, а удовлетворения от подобных дел господин Цзянь не упускал никогда.       Он мог распорядиться доставить пацана за круглый стол и отдать его Шэ Ронгу в качестве жеста доброй воли, подумал Чэн под грохот сердца. И тут же отмел эту мысль. Отдать пацана сейчас значило бы собственной рукой обозначить непричастность к делу Мэй Ци. И тогда никаких развязок у порта нашему филиалу не видать.       Нет, сказал себе Чэн, стискивая руль. Это разве что последняя шпилька босса в адрес промашки моего братишки. Наверняка этот кретин делился с боссом своими бесценными рассуждениями и моим запретом рассказывать пацану правду об отце. И босс, должно быть, мягко намекнул Лю Хи, что это его последний шанс очистить душу.       И с другими игроками в городе у этого кретина связей нет. Это мы уже тоже выяснили. Значит, не может это быть ничем иным, кроме как порывом успокоить совесть со своими идиотскими принципами и сообщить пацану о случившемся в тюрьме. Хоть я и запрещал об этом сообщать. Больше даже раз, чем следовало, чтобы услышать, понять и подчиниться.       Что, подумал Чэн, зверея с каждой секундой все больше, перешел на побегушки к боссу и решил, будто освобожден от необходимости подчиняться моим указаниям? Плохо, плохо ты решаешь. Отвратительно. А как жаль.       Ты же не совсем безмозглый, каким кажешься большую часть времени. По крайней мере, скудного умишка сложить один плюс один с произошедшим на складе у тебя хватило. А может, и совсем. Не мог же ты думать, будто я до тебя после этого не доберусь. Какой благородный жест, разъяренно прошипел Чэн и ткнул в кнопку вызова еще раз, и еще раз, сразу же после повторно сброшенного звонка. Решил даже рискнуть своей никому не нужной шкурой и выбраться в город тогда, когда босс запретил быть на улицах всем, кому жизнь дорога.       Что, ты уже не так уж близок с боссом, как хотелось бы? Не по-отцовски? Или тебе больше не дорога?       Или, быть может, ты наконец осознал тем, что служит тебе аналогом логики, что боссу на тебя плевать и тебе конец сразу же, как только он разберется со своими делами? Подыщет только исполнителя. Если еще не подыскал.       Вот этого-то ты и не учел. На что-то твоего умишка хватает, а на что-то нет. Я еще умею быть милосердным, где это возможно. А босс больше нет. Босс отлично управляется со стратегиями, а таких, как ты, использует только тогда, когда это оказывается удобным для определенных целей. Вот над этим мне еще предстоит работать, чтобы освоить.       Но ничего. Я терпеливый.       Случай с тобой — отличное доказательство того, что никакого милосердия действительно здесь не должно быть. Потому что милосердие обязательно оборачивается против тебя и подставляет, забывая, скольким тебе обязано. Нарушает ваши договоренности. Бежит жаловаться на случившееся на складе.       Срывается в момент грядущего затишья в корпоративную квартиру, чтобы рассказать пацану, что единственная его связь с семьей и прошлой жизнью, которая здесь осталась, уже лежит где-то в земле. В лучшем случае.       Так глупо рассчитывать после этого еще на милосердие. Но это если ты вообще умеешь рассчитывать и что-то планировать наперед, тогда, конечно, глупо. А ты ведь явно даже до этого не дотягиваешься.       Пропускные пункты мелькали, как смазанная картинка, не задерживаясь в лихорадочных и спутанных мыслях, и уже в лифте Чэн осознал, что, кажется, даже не запер машину. Сейчас это казалось неважным. Здесь, на внутренней территории жилого комплекса, с ней все равно ничего не случится, и любые манипуляции с безопасностью были пустой тратой времени. Драгоценного. Недостающего.       Если только Лю Хи не торопился так же, как и сам Чэн, в студии наедине с пацаном ему удалось пробыть не более пары минут.       Чтобы рассказать, этого было достаточно, подумал Чэн, отбивая ногой пол едва ползущего вверх лифта. Единственное, на что можно было рассчитывать — это что Лю Хи не станет разбрасываться фактами с порога, а приступит к делу в своей идиотской манере с тонной никому не нужного сочувствия в начале.       И он не знает, что я приближаюсь, подумал Чэн, нервно нарезая внутри кабины кривой круг. У меня есть преимущество. Хотя бы в этом. Кретин не может отслеживать мои перемещения. А я его могу.       Лифт тащился медленно, как никогда. До заветной знакомой двери оставались считанные секунды.       Набирать его номер повторно не было смысла — было отчетливо ясно, что отвечать Лю Хи не намерен. Но хотя бы какие-то секунды, которые могли понадобиться ему, чтобы сбросить вызов и отвлечься при этом от словесных излияний, этими звонками можно было вырвать. И если это было шансом, Чэн обязан был его использовать.       Поэтому он продолжал упрямо повторять набор до тех самых пор, пока лифт не остановился.       В голове билась всего одна мысль, как на повторе: не смей. Иначе я сотру тебя в муку.       Створки лифта разъехались бесшумно — а может, так казалось из-за шума в голове. Чэн пересек расстояние, отделяющее его от входа в студию, не больше чем за две секунды. Тело сжалось, как пружина, и он едва не промазал трясущимся пальцем мимо панели.       Дверь щелкнула спустя целую вечность, и Чэн рванул ее на себя.       — … имеешь право знать, — донесся до него голос Лю Хи, полный, как и ожидалось, неуместной скорби.       Ты замолчишь сейчас же, подумал Чэн, вваливаясь внутрь. По доброй воле или нет. Но больше ты не приблизишься к правде ни словом, если ты еще не успел ее растрепать.       Пацан забился в тот же угол, в каком встретил его тогда, вместе с бригадой в полном составе. Он выглядел испуганным, но не шокированным. Не настолько, каким мог бы выглядеть, узнай он о смерти отца. Больно ему тоже не было — это выражение на его лице Чэн уже отлично научился различать, и от этого с Чэна будто свалилось что-то огромное, что мешало нормально вдохнуть.       Больно не было. Не до той, по крайней мере, секунды, в которую пацан метнулся взглядом к распахнувшейся двери и встретился глазами с Чэном.       Хватило всего доли мгновения, чтобы лицо у него неуловимо изменилось, отпечатав на себе сразу и облегчение, и обиду.       Эта перемена резанула Чэна по живому, словно ржавый нож. И даже будь у него время разбираться в этом, вряд ли он бы стал. Но времени не было.       Лю Хи тоже обернулся на звук, и в той руке, которая не была занята телефоном, у него моментально появился пистолет. Чэн тут же отругал себя за то, что не позаботился о том же самом в коридоре или даже в лифте. Но на лице ни страху, ни волнению отразиться не позволил.       Вместо этого замер на месте, приподнял руки в воздух, показывая, что он-то, в отличие от Лю Хи, не вооружен, и показательно-расслабленно хмыкнул. Сказал язвительно:       — Прохладный прием. Что, застрелишь меня безоружного в пороге?       Пацан, увидев пистолет, побледнел и сжался в углу. Лю Хи, конечно, этого не заметил: он развернулся к пацану совсем спиной, встал в стойку и прицелился, по-прежнему сжимая во второй руке телефон с таким воинственным видом, что Чэн чуть было не рассмеялся, несмотря на напряжение.       — Застрелю, если понадобится, — огрызнулся Лю Хи с ноткой отчаяния. — Вы меня больше не остановите. Без вас вообще, что ли, нигде не обойтись?.. Но оно и к лучшему. Так будет еще правильнее. Сразу и ответите. За все. И все увидите своими глазами.       Лю Хи нервничал — это было видно отчетливо, и он, похоже, действительно верил в то, что говорил. Чэн знал, что ничего такого не случится — не зря он был Хэ Чэном, чтобы умереть вот так вот глупо. Да и вопрос с пацаном при должной внимательности можно было решить без этих раздражающих порывов сказать правду. И все равно угрозы этого кретина отозвались в нем колючим страхом.       — Не тебе решать, что правильно, — процедил Чэн. Подумал: нужно отвлечь его от сути. Любой ценой.       Ну хорошо, подумал он, старательно удерживая взгляд на месте, чтобы не метнуть его в угол. Почти любой.       Он сделал шаг вперед. Это сработало: Лю Хи поднял пистолет выше, как будто это каким-то образом могло составить для жизни Чэна большую угрозу, чем раньше.       — Нет, — Лю Хи с яростью помотал головой, — теперь как раз мне. Как меня достала эта ваша манера думать, что вы всезнающий и всемогущий. С чего вы взяли, что это именно вы тут решаете? Везде вы, Хэ Чэн, Хэ Чэн, как будто вы вообще единственный, кто имеет право на мнение!       Он махнул пистолетом, словно отмахиваясь от кого-то, и наконец сунул телефон в карман. Пацан снова дернулся. Схватился за футболку.       Тихо, подумал Чэн под грохот сердца. Тихо. Ты хотя бы не суйся.       — Это моя работа, — сказал Чэн холодно. — Нравится тебе это или нет. Быть всезнающим и быть всемогущим. И ты, когда становился ко мне под начало, прекрасно об этом знал.       — Я становился под начало не к вам, — выплюнул Лю Хи, зачем-то поднимая пистолет еще выше.       Со стороны он выглядел почти комично, и если бы не общий тонус ситуации, Чэн точно не удержался бы хотя бы от злой усмешки. Стрелять из этого положения было весьма затруднительно даже при должной сноровке, а что у Лю Хи таковая имелась, Чэн сильно сомневался.       Но пацан, с ужасом комкающий футболку в своем углу, этого, похоже, не осознавал. Щеки у него настолько побледнели, что Чэн против воли вспомнил фото у холодильника. Подумал: слилось бы идеально. И было бы видно только глаза, рыжие волосы и шрам на шее.       — Если бы я выбирал… — Лю Хи опять мотнул головой и поморгал. Лицо у него дергалось, как от истерики, и весь он был какой-то дерганный, но глаза на этот раз были на удивление сухими. — Если бы я знал, с кем мне придется работать, я бы никогда не согласился!       Рука с оружием подрагивала. Что, подумал Чэн, сдерживаясь, чтобы не облизать пересохшие губы, чувствуешь свой близкий конец? Правильно. Тебе осталось уже недолго. А может, это дает о себе знать длительное доверительное общение с боссом? С ним особо не расслабишься, если ты, конечно, не совсем кретин.       Ах, что это я. Конечно, ты кретин.       — Ни за что, — добавил Лю Хи с жаром. Передернул плечами. — С тех самых пор, как узнал, что вы за человек.       У самого Чэна все внутри дергалось точно так же, особенно когда он все же не выдерживал, бросал взгляд в угол и встречался им с острыми, испуганными глазами пацана. Но лицо, Чэн чувствовал это явственно, оставалось неподвижным, спокойным и властным.       До тех пор, пока он сам его не искривил.       — О, — съязвил он, поднимая руки, — а я как раз мечтал работать с человеком, неспособным запомнить ни слова без конспекта.       — Не все такие, как вы! — крикнул Лю Хи, подаваясь вперед и тыча оружием в сторону Чэна. Пацан подпрыгнул на месте и дернулся, будто хотел броситься вперед. Не вздумай, приказал Чэн мысленно, холодея. Стой на месте. И желательно не слушай. — И спасибо! И хорошо! Таких, как вы, вообще на свете должно быть как можно меньше!       — Какие открытия, — прошипел Чэн, тоже делая шаг навстречу и засовывая руку в карман брюк, чтобы в нужный момент попасть под пиджак беспрепятственно и выдернуть из-под него оружие, не теряя времени. — И ты осознал это только после того, как получил место моего заместителя? А до этого ты вообще о чем думал? Как ты себе представлял нашу работу? Думал, что мы садимся утром в кружок, поджигаем благовония и выбираем, в какой храм организовать паломничество?       — Не смейте! — закричал Лю Хи, подпрыгивая на месте и замахиваясь пистолетом, будто Чэн стоял прямо перед ним, а не почти что на другом конце комнаты. — Даже не смейте намекать! Вы думаете, я не знаю?.. Вы думали, я настолько буду вам верить, что от меня можно будет откупиться одними только обещаниями расследовать убийство моей матушки? А почему это расследование затягивается, можно будет просто бесконечно отмахиваться! Просто прикрываться распоряжениями господина Цзянь! А почему на самом деле ничего не двигалось? А, босс? А почему это убийство вообще случилось?!       Чэн поднял брови, чувствуя, как по лицу расползается чистое удивление.       — Не смейте! — снова крикнул Лю Хи, и на этот раз в глазах у него наконец заблестели слезы. — Что, удобно было водить меня за нос? Приютить меня у себя дома, взять на себя похороны, как щедро! И что-то никто меня ни разу не упрекнул за то, что я пошел против интересов вашего отца, а я и развесил уши! Кто в здравом уме спустит такое с рук? Как я вообще поверил! Я же знал и должен был понять, что такие, как Хэ Чэн, с рук не спускают вообще ничего! Почему убили мою матушку, но не тронули меня самого? Я прекрасно знаю, почему! — выдавил он с надрывом. Губы у него тряслись, как и рука, и вместе с ней плясал из стороны в сторону пистолет. — Чтобы наказать меня. Знаменитые методы Хэ Чэна.       Что за бред, подумал Чэн, снова вздергивая брови и наморщиваясь. Сказал с презрением:       — Что ты несешь. Я узнал о планах относительно отца только в порту. Даже если я хотел бы тебе отомстить, это случилось бы не до порта, а после.       — А это и после порта случилось, — бросил Лю Хи, захлебываясь злым смехом. — Что, Бянь Цзи случайно оказался убитым? Именно он! Именно на том складе, который я готовил! Единственный, кто на самом деле мог стать мне другом! — Он на секунду зажмурился и тряхнул головой, и Чэн использовал это время, чтоб расстегнуть одну пуговицу пиджака. — Что я вам такого сделал? Я не сам сюда сунулся! Не я убил того парня, не из-за меня выслали А Цю! А вы уничтожаете все, что хоть как-то ко мне относится, как будто это такая месть! Фэн Ху — он-то тут вообще при чем был? Бянь Цзи! Моя мать!       — Что ты несешь, — повторил Чэн, морщась. — Я не убивал твою мать. Я ее пальцем не касался.       — Вы ей угрожали! — огрызнулся Лю Хи. — Вы! Лично! Мне в глаза! Как я только раньше не понял! Вы сказали — увези ее!       — Я тебя предупреждал, кретин! — рявкнул Чэн. — Чтобы не случилось того, что случилось!       — Да, — выдавил Лю Хи с яростью, — предупреждали! Вы же всемогущий, вершитель судеб! Стоит только чуть-чуть отступить в сторону от ваших планов, вы просто молча убиваете! А то и вообще просто так! Какое вы имеете право распоряжаться чужими жизнями? Кто сказал вам, что так можно? Считать себя выше других! И ни с кем другим вообще не считаться! Решать, кому жить и как, кому умереть, кому что знать! Сколько вы уже молчите, а?       Он быстро ткнул себе за спину в угол, и Чэн, то и дело подбирающий удачный момент, чтобы расстегнуть еще одну пуговицу, похолодел настолько, что забыл и о пуговицах, и о пиджаке, и об оружии под ним.       В груди ухнуло еще сильнее, когда пацан вздрогнул и весь вытянулся, как струна.       Я тебя прикончу, подумал Чэн, и сам едва не вздрагивая от бешенства. И на этот раз дело не обойдется только словами. Даже если это будет стоить мне места. И даже если после — жизни.       Ты замахнулся не только на меня и мое положение. Ты замахнулся на то, на что я сам не смею замахиваться.       — Ты, — процедил Чэн трясущимся от злости голосом. — Ты кретин. Ничтожество. Я столько носился с тобой так, как никто не стал бы на моем месте. С твоими бесконечными слезами, с твоей вечной тупостью. Терпел тебя, чтобы попытаться дать тебе шанс. Если бы у тебя было хоть немного мозгов…       — О, меня предупреждали, — перебил Лю Хи ядовито, — что сразу же начнутся упреки! Намеки на несравненную доброту и попытки казаться благородным! Стоит только прижать вас как следует!       Чэн застыл. Все стало так же ясно, как если бы это сказали вслух.       Ну конечно, сказал он сам себе. Ну конечно. Далеко не просто так ты оказался здесь именно сейчас, раздерганный, решившийся на то, на что раньше не решался. Очевидно, с подсказками. Сам ты выстроить все события в схему вот такого масштаба просто не смог бы. Вот закрыть глаза на очевидные нестыковки — это как раз в твоем стиле. Или тебя от них отвлекли. Тот же, кто и помог связать все остальное в неустойчивую, кособокую конструкцию.       Нужно быть очень хорошим стратегом, чтобы обвинить того, кто невиновен, в том, в чем виноват ты сам.       В груди вдруг загорелся смех, и на этот раз у Чэна не хватило сил ему противостоять. Он медленно поднял руку, сжал переносицу и искренне рассмеялся. С восхищением покачал головой, почти не обращая внимания на то, как напрягается от этого Лю Хи. Сказал:       — Вот это да. Это не только смело. Это еще и красиво.       Лю Хи смотрел на него с таким отвращением, будто Чэн сошел с ума окончательно. А Чэн все никак не мог прекратить смеяться.       Потому что это осознание — то, что все это устроил именно босс — принесло с собой еще кое-какие новости. И Чэн уже знал, что ему следует делать дальше.       Босс не просто запланировал избавиться от Лю Хи — он сделал все, чтобы позволить сделать это Чэну. Подготовил небольшой подарок за все те мучения, через которые ему пришлось пройти, пока этот кретин считался его заместителем. Можно сказать, воздал по заслугам.       И Чэн, возможно, так и не воспользовался бы этим, если бы обстоятельства были хоть чуточку другими. Но они не были. Пацан с насмерть испуганным видом метался взглядом с лица Чэна к затылку Лю Хи, и пока Лю Хи был жив, все могло рухнуть в любую секунду. А значит, выход оставался только один.       Плохо, что пацан увидит. Ему потом трудно будет забыть. Но пусть лучше видит то, что не сможет забыть, чем слышит то, чего слышать не должен.       — Матушка была права на ваш счет, — сказал Лю Хи, хватая трясущийся пистолет и второй рукой. — И неправа тоже. Вас нельзя злить. Это и правда так. Но что вы хороший человек — вот тут она ошиблась от начала и до конца. Она вас просто не знала. Хорошим человеком была она. Вы ужасный человек. От этого страдают все вокруг вас. Особенно если кому-то не повезло настолько, что вы их полюбили.       Он кивнул в сторону угла и обернулся, чтобы встретиться с пацаном взглядом. Чэн воспользовался этим мгновением, чтобы вырвать оружие из кобуры — и потому что незачем было тянуть, и из-за его последних слов, от которых все внутри тряслось. По большей части из-за них. Скажи этот кретин их даже под протекцией босса, Чэн все равно сделал бы то же самое. Наверное.       Но протекции больше не было. И Чэн принял решение за долю секунды.       Лю Хи обернулся мгновением раньше, чем Чэн достал пистолет. Чэн успел увидеть, как лицо Лю Хи исказилось от страха, и тут же грянул выстрел. Лю Хи даже почти не целился.       Одно плечо обожгло. Чэн дернулся, но устоял. И пока кровопотеря не дала о себе знать, бросился было вперед, одновременно пытаясь прицелиться.       Но пацан, отмерший в своем углу после выстрела, бросился вперед раньше. С Лю Хи его разделяла всего пара шагов, и Чэн все равно не успел бы добраться первым.       Чэн остановился, будто налетев на стену. Крикнул, чувствуя, как руки трясутся: стой!       Пацан, конечно, не остановился, и даже несмотря на то, что Чэн не сделал ни единого выстрела, чтобы не задеть его, ему досталось и без этого. Лю Хи, резко обернувшийся на звук из-за спины, успел среагировать, выставить вперед локоть и толкнуть им пацана в сторону кровати.       Пацан зашипел, схватился за лицо и исчез из поля зрения.       Чэн рванул вперед, снова поднимая пистолет. В голове стучало: стреляй, стреляй, пока Лю Хи снова становится в стойку. Но вместо этого он потратил почти целую секунду, чтобы убедиться в том, что с пацаном все хорошо.       И потому он едва не упустил момент, когда Лю Хи выстрелил еще раз.       Тело сработало на рефлексах. Чэн рухнул там же, где был, за мгновение до того, как Лю Хи спустил курок.       На этот раз он не попал совсем. Чэн заскользил по ламинату в сторону, за кресло, чтобы иметь возможность подняться на ноги не под прицелом. Но до кресла он добраться не успел: к Лю Хи снова бросился пацан, налетел на него наперерез и вцепился сбоку. Лю Хи замотался из стороны в сторону, чтобы сбросить пацана, извернулся и приложился тяжелым дулом прямо к рыжему виску. Чэн увидел, словно в немом кино, медленно и страшно, как пацан закатил глаза, сдвинулся в сторону и вниз и исчез за диваном.       Перед глазами полыхнуло, и Чэн забыл, что он находится под прицелом, и что следует сначала подняться на ноги, и что пистолет предназначен для того, чтобы из него можно было стрелять. Где-то над головой громыхнул еще один выстрел, но он даже не обратил на него внимания. Он просто бросился вперед, налетел на Лю Хи, так и не поднимаясь с четверенек, сбил его с ног, толкнул в сторону второго кресла и упал на пол рядом.       Лю Хи свалился в кресло, с шумом подвигая его по полу — не полностью, а только спиной, и Чэн услышал, как у него сбилось дыхание. Он вцепился в Лю Хи рукой и стащил его на пол. Навалился на него боком.       Лю Хи выстрелил снова, и то же плечо снова обожгло. В голове звенело от злости, и пацан был все еще там, за диваном, и он не поднимался, и Чэну было так страшно, что Лю Хи хотелось просто разорвать на части.       Лю Хи попытался подняться. Чэн отпрянул в сторону, чтобы не дать возможности пнуть себя ногой, и быстро, точно и тяжело ударил Лю Хи прямо под кадык ребром ладони.       Лю Хи задохнулся и засучил ногами, и пока он не успел сориентироваться, Чэн встал на колени рядом с ним, отбросил пистолет в сторону, обхватил голову Лю Хи руками и изо всех сил приложил его затылком о пол.       Лю Хи, зажмурившись от боли, вслепую замахнулся пистолетом. Чэн попытался уклониться, не выпуская головы Лю Хи из рук, но расстояние было слишком маленьким, а размах — слишком большим. Висок и часть лба над бровью ошпарило болью так же, как и плечо до этого. В глазах потемнело, но рук Чэн не расслабил — он продолжал видеть Лю Хи по крайней мере частично, и этого было достаточно.       Страх переплетался со злостью и сбивал дыхание. С пацаном все должно быть в порядке, сказал себе Чэн, нависая над Лю Хи сбоку и снова ударяя его по горлу. Если у него хоть что-то больше синяка, я убью тебя дважды. Трижды. Я позабочусь о том, чтобы стереть с лица земли все твои следы до единого.       И ты заплатишь за то, что вообще его коснулся. Прямо сейчас.       Лю Хи пытался вырваться, открывая рот. Возможно, он кричал — в ушах звенело, и ничего, кроме этого звона, различить не удавалось.       В полы пиджака вцепилось и рвануло. Чэн дернулся и попытался вывернуться. Плечо взвыло, но он все равно схватил Лю Хи за волосы и ударил его о пол еще раз. Лю Хи закатил глаза. Чэн рывком подался ближе, встал на колени устойчивее, сжал голову Лю Хи руками и на этот раз уже не отпускал, даже когда ладони стали соскальзывать из-за крови.       Глаза заливало алым. Чтобы понять, это от ярости или из-за какой-то раны, нужно было остановиться — а этого Чэн сделать не мог.       Злость, сдерживаемая в нем, казалось, годами, выплескивалась наружу с каждым следующим ударом, и что-то внутри подталкивало его и заставляло продолжать. И тогда, когда уже стало ясно, что Лю Хи ничего больше не расскажет, тоже.       Ты его не тронешь, рычал Чэн то ли мысленно, то ли вслух. Ты не скажешь ему ничего, что сможет сломать его жизнь больше, чем она уже сломана. Ты не посмеешь больше упрекать меня ни в чем и идти против моих приказов. Ты был никем и никем останешься. Ты сам так захотел.       Воздуха не хватало. Чэн схватил его открытым ртом, и на него вдруг обрушился мерзкий запах расколотого черепа. Все, подумал он, чувствуя, как под ребрами становится просторно и пусто, словно ему вспороли брюхо и выпустили оттуда все, что сохраняет жизнь. Все. Он больше ничего не скажет и не сделает. Ни пацану, ни мне.       Пацан, подумал Чэн, внезапно холодея, как будто его облили ледяной водой из шланга. Он либо видит все это и слышит, либо до сих пор в отключке. И я даже не знаю, что из этого хуже.       Он разжал скользкие пальцы и отполз назад. Поднял голову. Сморгнул красное.       Пацана нигде не было видно.       Сердце гудело, как сигнальный гонг. Дрожали и руки, и ноги. Дрожало вообще все тело, и чтобы просто подняться на ноги, потребовалось неожиданно много усилий. Ладони скользили по гладкому полу, оставляя красные разводы. Чэну пришлось сначала встать на колени, и только после этого он смог, покачиваясь, подняться и осмотреться.       Пацан съежился за диваном с оглушенным видом. Прижался спиной к стене, крепко держал голову руками, как будто если бы он отпустил ее, она тут же развалилась бы на части.       Под глазом с одной стороны и на скуле с другой у него краснели пятна, и он жмурился, не открывая глаз, но он был жив. И от этого простого осознания у Чэна внезапно ослабели ноги.       Он сделал два широких шага вперед и опустился на колени прямо напротив пацана. Легко тронул его за выставленное вперед колено.       Пацан запоздало дернулся, мотнул головой и открыл глаза. Поблуждал взглядом вокруг лица, будто фокусируясь — и вдруг вид у него стал испуганным, таким же, каким было тогда, в тот самый первый день, или в тот день, когда здесь оказались все тогда еще живые. Может, даже хуже, чем тогда.       Пацан шумно вдохнул, еще раз и еще, бросил взгляд на спинку дивана, словно пытался представить или боясь задать вопрос. Посмотрел на Чэна и сказал больше губами, чем голосом: живой, блядь.       Чэн открыл рот, чтобы сказать: иначе и быть не могло — и не успел, потому что пацан, оттолкнувшись от стены, подался вперед одним резким движением и накрыл рот Чэна своим.       В первую секунду Чэн, и сам оглушенный ударом по голове, просто не понял, что произошло, и потому не успел его оттолкнуть. А в следующую понял. И не смог оттолкнуть уже поэтому.       Гуаньшань целовал его решительно, порывисто и горячо, будто боялся упустить. Он не колебался и не спрашивал разрешения: он просто оказался рядом и сделал то, чего хотел он сам.       И этого хотел не только он: что-то внутри Чэна бросилось ему навстречу, не раздумывая. Чэн обхватил его обеими руками, прижал к себе и закрыл глаза. Все тело жгло, как от разрядов тока. Сердце разрывало грудь, и где-то между жаркими прикосновениями и жаждой завладеть каждым из них мелькнула мысль, что Гуаньшань может почувствовать эти удары сердца. Прямо языком.       Пацан, поправил себя Чэн запоздало. Парень моего младшего братишки.       Сердце дернулось и будто покатилось вниз.       Гуаньшань оторвался от него, снова сказал: живой, блядь, и попытался поцеловать Чэна еще раз. Чэн открыл глаза. По виду Гуаньшаня не было похоже, чтобы он помнил, что уже говорил это вслух.       Или что он вообще соображает, что делает. Отдает себе отчет в происходящем или хоть как-нибудь его оценивает.       Чэн, опомнившись, расцепил руки и выпустил пацана из них. Оттолкнулся коленями от пола, плюхнулся на зад, отполз и замер.       Тело ныло, отчаянно прося вернуться обратно.       Пацан, не пытаясь приблизиться снова, блуждал по Чэну расфокусированным взглядом. В глазах у него было такое выражение, будто он только что протянул Чэну свое последнее оружие. На щеке у него отпечаталась кровь. Чэн механически поднял руку. Вытер глаз, в который подтекало из раны на лбу.       На футболке у пацана тоже виднелись кровавые следы. На плечах, у локтей и даже на ладонях.       Я даже не помню, чтобы трогал его за руки. Или, может, это когда он меня обнимал.       Пацан, скользнув взглядом по лбу и плечу, спросил хрипло:       — Больно? — И тут же выпалил, не дожидаясь, пока Чэн ответит — тихо, но твердо: — Я хочу остаться здесь. С тобой.       И вот сейчас сердце действительно оборвалось.       Лучше бы мне послышалось, подумал Чэн, сглатывая. Но лицо у пацана выражало отчаянную готовность настолько явно, что было понятно: никто тут не ослышался.       И разве это меняло хоть что-то?       — Нет, — сказал Чэн непослушным языком. Снова коснулся глаза. В него продолжало затекать, и половина мира снова становилась красной.       Губы горели. Их нестерпимо хотелось облизать.       Пацан нахмурился, недоуменно мотнул головой и повторил, как будто Чэн не слышал:       — Я хочу остаться здесь. Я не хочу туда. К нему. Я хочу быть с тобой, здесь.       Я тоже, подумал Чэн, мрачно глядя на него без слов. Но что с того. Есть ситуации, в которых одного желания недостаточно. Неважно, насколько оно сильное.       Я не могу себе этого позволить. А значит, оттягивать нет смысла. И так уже… против всех границ.       А ты вообще не в том положении, чтобы выбирать.       Чэн снова встал на колени. Качнулся, но устоял. Медленно выпрямился, посмотрел на пацана сверху вниз. Сказал: вымойся.       Пацан, не шевелясь, пялился на него, заторможено моргая.       Чэн, морщась от боли, расстегнул целой рукой пиджак окончательно и достал из внутреннего кармана конверт с документами. Пиджак был забрызган кровью, и рубашка, куда дотянулись брызги, тоже, но конверт остался чистым.       Чэн бросил его на пол рядом с пацаном. Повторил, стараясь не смотреть ему в лицо: вымойся. Умойся. Сейчас соберешься — и в аэропорт. Тебя отвезут.       Рука уже ныла, и сейчас, когда тело наконец перестало колотить после драки и смертельной опасности, Чэн начал хорошо чувствовать и боль в плече, и рану на лбу и даже, кажется, немного на брови. И даже натертые во время вчерашнего дела ноги вдруг дали о себе знать, будто отозвавшись на какой-то клич.       Чэн, сцепив зубы, принялся снимать пиджак. На лацкане слева виднелось блестящее мокрое пятно. Рукав с другой стороны, там, где руку зацепило пулями, пропитался кровью почти насквозь.       — Я не хочу в аэропорт, — проговорил пацан раздельно, обращаясь к Чэну, как к умственно отсталому.       — Здесь не стол заказов, — отрезал Чэн, поворачиваясь плечом к окну. — И не фабрика исполнения желаний. Чего ты хочешь, значения не имеет.       Он с трудом поднял руку, согнул и разогнул ее в локте. Кровавое пятно на рубашке расползалось гораздо сильнее, чем боль, и под тканью не удавалось рассмотреть, где именно заканчивается одна рана и начинается другая.       Чэн проделал то же самое с пальцами, старательно сгибая и разгибая каждый. Все получилось, значит, нервы целы. Кость, если верить ощущениям, тоже — в прошлый раз, когда пуля задела лопатку, было гораздо хуже. Значит, только мышца. А мышцы — это пустяки.       За грудиной ныло гораздо больше — как раз так, как было тогда с лопаткой. Сползало в живот, выжигало все и там. Но ни в грудь, ни в живот ему не стреляли, это Чэн помнил точно. И даже пнуть меня туда Лю Хи толком не удалось. Кажется.       Значит, не рана. А раз не рана, жизни не угрожает. А на все, что не угроза, можно и нужно не обращать внимания.       Он, не оборачиваясь, направился в кухню. Покачивался на ходу, но на стены не опирался. Оттирать потом еще и их от крови. Клинингу здесь и так придется потрудиться. Наклонился за перевязочным, сгреб пакет здоровой рукой. Вернулся. Бросил на диван.       Запах уверенно расползался уже по всей студии. Чэн, стараясь не смотреть в сторону его источника, медленно расстегнул сначала кобуру, а затем и рубашку. Стащил с себя красный рукав. Зажал бутылку антисептика между ноющей рукой и животом, открутил ее, выбросил в сторону крышку. Пошарил здоровой рукой в пакете, отыскал распечатанный бинт. Прижал моток к горлышку бутылки целиком, перевернул ее вверх дном и принялся ждать, пока пропитается.       Пацан сидел все это время за диваном молча и, кажется, не шевелясь.       Чэн снова развернулся плечом к окну. Стер кровь тыльной стороной ладони, успел заметить, прежде чем раны снова наполнились кровью, что одна была глубокой — пуля явно засела там, внутри, а вот вторая просто чиркнула по коже, лишь слегка обнажив мышцу. Заживет за две недели, подумал Чэн, собираясь с силами. Ты еще освоиться там не успеешь.       Не значит, конечно, что не будет болеть. Но что сделано, то сделано. От пули в ране можно избавиться. А от того, что не оставляет в теле след, так тем более.       — Умойся, — снова сказал Чэн через плечо под стену. — И переоденься. В белое. Как на документах. За тобой уже приехали. Должны ждать в коридоре.       — Я никуда не поеду, — выпалил пацан, вскакивая. Покачнулся, оперся кончиками пальцев о стену сзади. Шагнул вперед к Чэну, не глядя больше никуда, кроме как ему в лицо.       — Я у тебя не спрашиваю, — отрезал Чэн, разворачиваясь к нему спиной. Наклонился, поставил бутылку на пол, приготовился и прижал мокрый бинт к ране.       Зашипел. Плечо горело так, будто его прожигали насквозь раскаленным прутом. Он продолжил сдавленным голосом, чтобы отвлечь себя от боли — или расправиться со всеми ее составляющими одновременно:       — Будешь делать то, что я скажу. Ты был здесь временно. Пока не подготовят документы. Они готовы. Самолет сегодня. Или ты улетаешь прямо сейчас, или вообще непонятно, когда. Дальше мне возиться с тобой будет некогда. Может быть, еще очень много месяцев. Так что шевелись.       Пацан молчал. Чэн развернулся к нему, морщась от боли.       Пацан, сжав губы в белую полоску, сделал еще несколько шагов вперед. Протянул руку, попытался перехватить бинт. Чэн отпрянул в сторону.       — Я сказал, — тяжелым тоном повторил Чэн, — собирайся. Или тебе нужно снова напоминать, что на кону? Как в первый день?       Пацан смотрел на него с таким лицом, как будто ждал, что Чэн вот-вот достанет из-за спины праздничный колпак и весело крикнет, что все это розыгрыш.       Крикнуть действительно хотелось. Кричать. И, может, снова ударить что-нибудь.       — Я не хочу к нему, — сказал пацан, шумно дыша. — И не хочу туда. Мой дом здесь. И здесь… ты.       — И что? — спросил Чэн яростно, прижимая мокрый бинт к горящей ране еще плотнее. По руке стекало красное вперемешку с прозрачным. Смешивалось, капало на пол уже розовым. — Что? Останешься здесь до конца жизни? В этой студии? В четырех стенах? Потому что если ты выйдешь наружу, конец жизни у тебя может сильно приблизиться.       Пацан моргнул. Сказал, храбрясь:       — Не до конца жизни. Но могу остаться. На время.       — На время, — ядовито протянул Чэн, вытирая бровь от сползающей по ней крови о здоровое плечо, еще одетое в рубашку. — И сколько ты тут выдержишь? На консервах и сублиматах. Никто не будет к тебе кататься трижды в неделю со свежими овощами, ясно?       — Сколько будет нужно, столько и выдержу, — сказал пацан, яростно вытирая под носом.       — И зачем? — прошипел Чэн, отрывая мокрый бинт от раны на плече и проходясь им по ране на лбу. — Для чего?       — Чтобы быть здесь, — неуверенно огрызнулся пацан. Рот у него начинал трястись, и было отчетливо видно, что ему очень хочется подойти ближе. Хотя бы чтобы помочь Чэну с ранами. Их пацан рассматривал так, будто они болели и на нем самом.       — У тебя здесь ничего не осталось, — отрубил Чэн, зажимая рану. — Твоя мать ждет тебя в другой стране. У тебя, — он кивнул пацану за спину, указывая глазами в сторону конверта, — новое имя. И новая жизнь. Здесь тебе больше нечего искать. И нельзя находиться.       — Я не просил этой новой жизни! — крикнул пацан, сжимая кулаки.       — Это уже неважно! — рявкнул Чэн в ответ. Отжал бинт, поднял бутылку, приложил к нему и стал ждать, пока он напитается. — В жизни вообще мало кто получает то, чего просит! Когда вы оба наконец это усвоите!       Пацан смотрел на него из-под бровей, как зверь. Грудная клетка сотрясалась, и в ней жгло не меньше, чем в плече, но с этим нужно было разделаться прямо сейчас. И подбирать слова следовало так, чтобы ввязываться в новые витки этого бессмысленного диалога не хотелось. А значит, следовало быть достаточно конкретным. И желательно использовать для доводов что-то такое, что заденет наверняка.       И так уж вышло, что у Чэна были сведения, чем это может быть.       Он выдохнул и просипел, снова прижимая бинт к ране:       — Ты не можешь здесь оставаться. Если ты выйдешь отсюда без защиты, тебя прикончат в тот же день. Просто для порядка, как разбираются со всем, с чем сын господина Шэ имел неприятную связь. Или ты рассчитываешь на личного телохранителя? Или на другое защищенное место? На то, что за тобой будут ходить и закрывать собой? Ты думаешь, это бесплатно, как и твое содержание здесь?       Пацан пошатнулся, словно его пнули. Рот у него перекосился набок, и он мотнул головой, раздул ноздри и рыкнул:       — Я могу работать! Не нужно мне содержание и телохранители, тем более если уже есть документы! Необязательно вообще оставаться здесь!       Он тряхнул руками, как будто сбрасывая с себя нерешительность, и добавил:       — Можно же и правда уехать отсюда. Только… вместе.       Чэн, не в силах сдерживаться, снова расхохотался, зло и остро. Спросил, даже не пытаясь избавиться от издевательской нотки в голосе:       — Куда? Зачем? Чтобы что?       — Чтобы, — горячо начал пацан, осекся, но тут же твердо сказал: — Чтобы просто жить. Вместе.       Чэн взорвался новым приступом смеха. Горело уже не только в плече и за грудиной, а и вообще везде, и даже воздух вокруг него, казалось, раскалялся от этого злого жара внутри. На глаза набежало, и Чэн снова размазал кровь со лба по рубашке и вытер остатки бинтом.       — Я же вижу, что это не просто так! — крикнул пацан, подступая к Чэну снова.       Чэн, чувствуя, что смех грозит вот-вот перерасти во что-то более компрометирующее, заставил себя прекратить. Утер целой рукой глаза. Сказал, перебивая слова остаточными ироничными смешками:       — А у тебя, я смотрю, все уже решено. И куда же мы с тобой должны отправиться? И кем я, по-твоему, должен быть там, где мы могли бы быть, — он выделил это слово, особенно отдающееся внутри, ядовитым тоном, — вместе? И кем я могу быть где-нибудь еще после того, как брошу все, чего добился, ради тебя?       — Да кем угодно! — выкрикнул пацан с отчаянием. — Простым, обычным человеком, как все, какой ты и есть, когда приходишь сюда!       — И как тебя сможет защитить обычный человек? И тебя, и себя?       — Да не нужна мне никакая защита! — завопил пацан. На глаза у него тоже набежало, и он, морщась, рывками протер их с таким усердием, будто от этого зависел успех разговора. — Я сам могу себя защитить! Что у вас за мода такая семейная — защищать и не спрашивать, надо оно мне или нет?       Чэн передернулся. Сказал убийственным тоном:       — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Даже близко. Передумать становиться тем, кто я есть, и быть обычным человеком я мог очень много лет назад. Это время уже упущено. Об этом нет смысла даже думать. С таких мест, как мое, просто так не уходят. Если я попытаюсь деться хоть куда-то, меня найдут везде. И везде с меня спросят. А вместе со мной спросят и с тех, кто будет рядом. Вот с тебя, например. И с твоей матери, если тебе угодно держать ее рядом. И вот такое, — Чэн ткнул окровавленным пальцем по ту сторону дивана в направлении Лю Хи, окруженного лужей крови, — будет не каждый день, а дважды в день. Только где-нибудь еще у меня не будет таких возможностей защититься, и очень скоро это я буду валяться на полу с проломленным черепом, и те, кто окажется со мной, тоже. Ну что, нравится? Готов? Вот так я живу. Вот это моя жизнь. Все еще хочешь быть вместе?       Пацан кусал губы. Трясся, но не сдавался.       — Должно же быть какое-то решение, — сказал он, комкая футболку.       — Да, — тут же подтвердил Чэн, — оно есть. О нем я тебе и говорю. Собирайся. Ты отправляешься жить к своей матери. И моему брату. Нечего тебе здесь делать.       Пацан рыкнул. Взялся за голову. Потом за диван. Посмотрел в сторону Лю Хи, наклонился, согнулся почти пополам — и его вырвало прямо Чэну под ноги.       Он опустился на колени, оперся руками о пол по бокам позади себя и попытался отползти к стене.       У Чэна внутри похолодело.       Он перешагнул через лужу, присел напротив. Его и самого покачивало, а от смеси запахов мутило, но не до рвоты. Он переложил бинт из одной ладони в другую, уперся одним коленом в пол перед пацаном, схватил его за подбородок здоровой рукой и заставил посмотреть себе в лицо.       Ладонь кольнуло. Пацан дернул головой, пытаясь вырваться. Чэн шикнул на него. Сравнил размер зрачков. Спросил:       — Еще тошнит? Голова кружится?       Пацан молчал. Пялился на Чэна то ли со злостью, то ли еще с чем-то похожим, таким же острым и обжигающим.       Чэн, сдерживая ярость, встал, достал из кармана телефон и поискал нужный номер. Подумал: все равно придется доставать пулю и зашивать плечо. Но это могло и потерпеть. А вот затишье в городе ждать не станет, и проверять опытным путем, не придется ли откладывать полет из-за травмы головы, не было никакого желания.       Да и просто. Чтобы знать, что ему ничего не угрожает.       — Слушаю, — сказал Чи коротко и напряженно. Будто ждал, что Чэн сейчас сообщит о гибели очередного его друга.       Этот тебе был не друг, подумал Чэн, скашивая взгляд за диван. Сказал:       — Привет. Есть дело. Откуда Лей Цзена забирали. Желательно поскорее. Хань Кай встретит тебя у входа.       — Двадцать минут, — сказал Чи, пошуршав чем-то. — Двадцать пять, если при себе нет того, что нужно. На что еду?       — Травма головы, — сказал Чэн. — Рвота, головокружение. Похоже на сотрясение.       Чи помолчал, и в этом молчании явно слышалось недоумение. Да, подумал Чэн, на одни только сотрясения мы Чи еще никогда не вызывали. Добавил, спохватившись:       — И пара пулевых. Так что еще все швейное.       — Понял, — сказал Чи. — Жди.       Чэн, не убирая телефон, ткнул в номер Хань Кая. Дождался, пока он ответит, спросил: где ты? Хань Кай сказал, что у лифта. Чэн распорядился: через пятнадцать минут спустись вниз за Чи. Убрал телефон.       Пацан следил за каждым движением Чэна так, словно от этого зависела его жизнь, так что Чэн старался не тревожить себя понапрасну и не смотреть в его сторону. Перешагнул через лужу, направился к окну. Приоткрыл, чтобы в комнате стало хоть немного легче дышать. Кровь продолжала стекать по щеке, но уже гораздо медленнее. А вот из плеча, стоило им хоть немного пошевелить или отнять бинт от раны, снова начинало сочиться почти моментально.       Глаза, хотел Чэн того или нет, липли к пацану, как намагниченные. Не усложняй, подумал Чэн, снова отжимая бинт прямо на пол и прикладывая его к горлышку бутылки. Пожалуйста. И так уже сложнее некуда. И так уже случилось то, что не должно было случаться ни при каких обстоятельствах. Неужели ты не видишь, что ничего из этого не выйдет. Просто собери свои нехитрые пожитки и улетай. И не будем больше видеться. И все это можно будет просто забыть. Тебе же самому это пойдет на пользу.       — Вам же не все равно, — ударилось Чэну в спину. — Я же вижу. Небезразлично. Зачем делать вид, что нет? Этот врач, и это уже не первый раз, те капельницы, и мази, и еда, и вещи, я же ничего из этого не просил! И… и кровать. Если безразлично, зачем тогда все это было?       Замолчи, подумал Чэн, внутренне замирая. Пожалуйста. По-хорошему. Чтобы снова не пришлось давить на больное.       — Вы беспокоитесь. Я не тупой и не слепой, я вижу, я заметил, как все изменилось!       Чэн сжал зубы. Развернулся вполоборота, сказал, опуская веки и зная, что выглядит при этом холодно и равнодушно:       — Я выполняю свою работу. В нее входила задача сохранить тебе жизнь, пока ты ждешь здесь документов. Позаботиться о собственно бумагах и выслать вон при первой же возможности. Не в моих интересах, чтобы ты скончался здесь от ран, от внутреннего кровотечения или от воспаления легких из-за сна на полу или в ванной. Как и не в моих интересах, чтобы сейчас самолет развернули на полпути из-за черепно-мозговой травмы, и ты снова стал моей обязанностью.       — А целоваться — это тоже часть работы? — спросил пацан ядовито.       Слово отозвалось внутри чем-то жарким и злым. Вопреки этому, Чэн так же ядовито усмехнулся и легко пожал здоровым плечом.       Изъясняться следовало так, чтобы дважды повторять не пришлось, потому что с каждым следующим повторением убеждать его хотелось все меньше. Вместо этого все больше хотелось снова оказаться ближе и заставить его замолчать. И мысль о том, как именно это хотелось сделать, обжигала больше, чем простая злость.       Чэн сказал с язвительным и болезненным удовольствием, как если бы он забрался пальцами в рану, чтобы избавиться от пули самостоятельно:       — А ты принял эту мелочь на свой счет? А знаешь что, а может быть, тебе и правда надо бы остаться, раз так хочется. Понаблюдаешь за тем, как я живу. И как еще я сбрасываю напряжение после работы. Целоваться, — он подчеркнул это слово таким тоном, словно оно было наполовину смешным, а на вторую половину отвратительным, — в этом списке далеко не последнее. Понаблюдаешь. Если тебе такое нравится.       Пацан упрямо мотнул головой. Сказал, растирая под носом:       — Я не тупой. Это не то. Я уже такое видел. Точно, блядь, такое же. И это ни разу не обязанности. И никакая не работа.       Слова вонзились под ребра, как штопор.       Что ж, подумал Чэн, прижимая бинт к плечу сильнее. Если иначе никак, придется использовать… то, что придется.       — Да, — согласился он, прищуриваясь. — Это не обязанности. Это одолжение. Я пообещал своему брату позаботиться о его парне. Я позаботился. Скажи спасибо, что я вовремя остановился, а не употребил предложенное в свое удовольствие. Это, кстати, тоже одолжение. И тоже не в твой адрес. — Он издевательски поклонился, придерживая одно плечо. — Добро пожаловать в семью. Пора знакомиться с остальными, кто в нее входит. Собираешься — и отправляешься знакомиться.       Пацан мучительно наморщился. Забылся, прижал руки к лицу. Тут же отдернул, стоило только коснуться уже отекающих гематом. Обе подозрительно темнели в центре. Не было никаких сомнений в том, что наутро или даже раньше на их месте будут приличные синяки.       Вернется к Тяню почти таким же, каким братишка видел его в последний раз. Без свежей раны на шее разве что.       Убирайся уже отсюда, подумал Чэн, перебарывая тошное ноющее чувство. Прошу тебя. Сейчас же. Сходи и в самом деле смой кровь со своего лица, переоденься, собери то немногое, что тебе здесь принадлежит. Я не могу смотреть на тебя такого. Я на тебя смотреть вообще не должен. Исчезни.       — И что, — спросил пацан с недоверием, — это конец? Вот так вот все закончится?       — Что — все? — холодно спросил Чэн. — Что ты себе выдумал?       Пацан помолчал — и вдруг тоже надрывно рассмеялся, так же зло и отчаянно, как и сам Чэн недавно, и это запустило новую волну, прокатившуюся по всему телу сразу.       Чэн отвернулся с видом полного безразличия. Пацан отсмеялся, шмыгнул носом. Пробормотал на грани слышимости все тем же ядовитым тоном — больше самому себе, чем Чэну: и правда. Что я себе выдумал.       Кровопотеря давала о себе знать, и боль не слабела. Хоть Чэн и знал, что пьянеть было нежелательно, другого пути справиться с происходящим и оставаться при этом на ногах он не видел.       Он вышел из-за дивана, подобрал оба пистолета, испачканные кровью, и направился с ними в сторону кухни. И тут же услышал, как в спину прилетело, словно пацану так говорить было проще, чем заявлять о своих мыслях прямо в лицо:       — Я буду спать с ним. Там. И не так, как мы здесь спали.       Горло перехватило. Чэн проследил, чтобы со спины не было видно, как сбилось дыхание. Выровнял лицо, снова развернулся. Сказал, поднимая брови:       — Меня это должно шокировать? Я в курсе предпочтений своего брата.       Пацан побегал глазами у него по лицу. Чэн без выражения смотрел на пятно засохшей крови у него на скуле.       Пацан сказал трясущимися губами, часто моргая:       — Я, наверное, реально что-то выдумал. Что у тебя есть хоть что-то похожее на сердце.       Мне не позволено его иметь, подумал Чэн. Какой тогда в этом смысл.       Он развернулся, ничего не отвечая, и все-таки направился в кухню. Сунул оба пистолета в самый верхний ящик, чтобы пацан не смог дотянуться до них без стула, если вдруг вздумает. Достал новую бутылку джина, прижал к боку знакомым образом и распечатал. Отхлебнул прямо из горлышка. Напомнил себе, что совсем скоро нужно будет садиться за руль. И в целом нежелательно налегать. Имею склонность в сложные моменты.       Хорошо, подумал он, отхлебывая из бутылки еще совсем немного. Ощущения внутри говорили об обратном. Он поставил бутылку на стол, отодвинул стул, тяжело опустился на него. Пусть злится. Злость — это хорошо. Это вообще единственное, что может заставить тебя сейчас отправиться куда угодно добровольно, а не в порядке подчинения. И со злостью легче выживать. И, может, даже делать некоторые вещи назло.       Пусть Тяню достанется хоть капля утешения, подумал Чэн под подкатывающую к горлу горечь. Хоть что-то из того, что ему сейчас нужно. Пусть даже из злости, как в тот раз по телефону. И все остальные разы, наверное, тоже.       Пусть поначалу из злости и мести. А потом, может, привыкнет. Вспомнит. С чего-то же у них все это началось. Не просто же так вышла вся эта история. Может, там, когда они наконец окажутся вместе, все вспомнится. Не может же уже сейчас все быть основано только на злости и мести. Должно же быть что-то и к Тяню.       Не «и», исправился он, тут же снова запивая эту мысль. Просто к Тяню.       Из коридора раздался звук шагов, и через секунду пацан показался из-за раздвижной двери. Покачивающийся, но по крайней мере стоящий на ногах самостоятельно, ни на что не опираясь, со сжатыми губами, бледный — гораздо бледнее, чем обычно. Кровь у него на лице и руках выделялась такими яркими пятнами, словно ее нанесли туда специально, как грим.       — О чем говорил этот? — спросил он требовательно, сжимая кулаки. Кивнул себе за спину.       Очень кстати, подумал Чэн. Очень хорошо для общего градуса злости. И это, может, окончательно убедит тебя держаться от меня подальше.       — О том, о чем мне следовало сказать тебе уже давно. Я бы сказал раньше, если бы был уверен, что ты не станешь создавать мне сложностей.       Пацан сжался и даже прищурился. Извини, подумал Чэн, почти не ощущая за собой никакой вины. Это для твоего же блага.       — На месте твоего дома осталась дыра, — тяжело выговорил он. Все-таки облизал губы. — Здание взорвано. Так что бежать тебе некуда. Если ты вдруг собирался.       Пацан шагнул назад, привалился к раздвижной двери и рефлекторно отступил в сторону, чтобы не свалиться. Сполз на корточки, подпер спиной стену. Уперся локтями в колени, сжал руками голову.       Чэн подождал, глядя на него без слов. Желание подойти и прикоснуться хотя бы пальцем разрывало пополам.       Пацан, помедлив, отнял руки от головы, и без их тени стало видно, что по щекам у него текут слезы.       Под ребрами сжалось. Чэн снова приложился к бутылке. — Что с моим отцом? — спросил пацан страшным, трясущимся голосом. — Я хочу с ним поговорить.       Чэн посмотрел на него еще мгновение. Ответил ровным голосом:       — Ты не в том положении, чтобы требовать.       Пацан раздул ноздри. Чэн, морщась, взглянул на лампу. В голове гудело.       — Будешь пробовать звонить ему — сделаешь хуже. Его пока с происходящим в городе еще не связали. Твоими стараниями это может измениться. Я тебя предупредил. Делай что хочешь.       — Как это — не связали? — спросил пацан, зло вытирая щеки и только размазывая по себе кровь еще сильнее. — Связать не связали, но квартиру на его имя взорвали?       Извини, снова подумал Чэн с пустотой на месте вины. Просто уйди отсюда.       — Здание взорвали по моему приказу.       Пацан обмер. Лицо у него уже знакомо стекло вниз, как от наркоза.       — Что?.. Зач…зачем? Почему?       — Потому что именно так в этом городе дела и делаются, — выпалил Чэн с неожиданной даже для себя самого яростью. — Вот так вот. Если ты не хочешь, чтобы до кого-то добрались, тебе придется сделать это первым. И первым изобразить то, что другие стали бы не изображать.       — Блядь, — сказал пацан ошеломленно и негромко, словно больше себе самому, чем Чэну. — Блядь, твою мать, я себе… я и правда… это просто пиздец.       Он медленно оторвался от стены, поднялся и молча побрел назад в комнату. Несмотря на то, что только этого Чэн и ждал, ему тут же захотелось вернуть пацана обратно.       Пацан, словно подумав о том же, развернулся на полпути, заглянул назад в кухню и сказал шокированным голосом, зачем-то держась одной рукой за лоб и глядя Чэну под ноги:       — Этот был прав. Про распоряжаться. Про чужие жизни. И Тянь тоже, он же меня… он говорил мне, какой ты, а я думал… твою мать, — он поднял глаза, ошалело взглянул Чэну в лицо, передернулся и ушел.       Чэн посидел немного в тишине. Отставил бутылку подальше, чтобы к ней пришлось тянуться.       В кармане завибрировал телефон. Чэн, морщась от боли, достал его. Подумал невовремя: зря я оставил пацана наедине с трупом.       Будет смешно, если в итоге все закончится тем, что он заявит на меня в полицию. Он. И к переделу территорий прибавится еще и проблема от этого мальчишки. Парня моего младшего брата.       Который еще каких-то полчаса назад так обрадовался тому, что я выжил в потасовке, что поцеловал меня.       — Мы у лифта, — сказал Хань Кай спокойно и негромко, как будто из другой реальности.       — Принято, — ответил Чэн. — Впускай Чи. Сам оставайся снаружи.       — Да, Хэ Чэн.       Чэн нажал на отбой. Выбрел из кухни как раз к тому моменту, как на пороге показался Чи. Направился в сторону дивана, тяжело опустился на него в самом центре. Пацан потрошил пакет у шкафа резкими движениями, стоя полубоком. Лужа, окружающая голову Лю Хи, подтекла под кресло и запачкала его ножки.       Чи быстро окинул студию взглядом, тяжело вздохнул, с укором поджал губы и прошел, не останавливаясь ни на секунду, прямо к Чэну. Коротко взглянул в сторону Лю Хи, но задерживаться около него не стал: не нужно было быть специалистом, чтобы понять, что этот человек наверняка был мертв.       Пацан тоже интересовал Чи лишь в виде обстановки. Он убедился, что этот в ближайшее время не пополнит число трупов в помещении, и больше в его сторону не поворачивался. Зато по Чэну он прошелся основательно. Быстро окинул взглядом окровавленную рубашку, отнял прижатую и уже немеющую руку от раны и поджал губы еще сильнее.       Подался ближе, принюхался. Спросил сурово: до или после?       — После, — сказал Чэн.       Чи недовольно прищелкнул языком. Сказал с упреком, бросая сумку на пол и вставая так, чтобы не запачкать обувь кровью:       — Ну нельзя при кровотечениях, ну ты же знаешь. Сколько раз говорить вам? Как будто первый раз у каждого.       — Со мной потом, — сказал Чэн сухо. — Я отсюда никуда не денусь. Полежу. — Он помолчал, нехотя указал подбородком в сторону шкафа и добавил: — Осмотри. Сопроводи до аэропорта, проверь, что все в порядке. Все, Чи, это окончательно.       Чи смотрел на него в упор так долго, что Чэну на секунду показалось, будто в голове у него что-то сломалось. И тоже окончательно, потому что перед глазами ничего не менялось, сколько бы он ни моргал.       Но Чи в конце концов тяжко вздохнул, подхватил сумку с пола и направился к пацану.       Пацан, услышав шаги, обернулся, забился в угол. Ощетинился, но подступиться к себе позволил. Может быть, узнал Чи в лицо. Они же уже виделись. Целую вечность назад.       Чи поднял один кулак с торчащим вверх пальцем. Поводил у пацана перед лицом. Пацан поводил глазами вслед за пальцем. Чи что-то спросил у него — с дивана не было слышно, что именно. Но почему-то было слышно то, что говорил пацан.       — Нет, — сказал он напряженно. — Нормально вижу. Уже не кружится.       Чи спросил что-то еще. Пацан буркнул: два раза. Просто локтем. И пистолетом. И еще то ли об пол, то ли об стену. Плохо помню. Нет, не тошнит. В правом больше, в левом меньше. Звенит только когда тихо.       Звенело в голове и у самого Чэна. Он поерзал, откидываясь на спинку сильнее. Веки ощущались такими же тяжелыми, как после бессонной ночи. Сердце ухало тоже тяжело и гулко, как барабан.       И ухнуло еще сильнее, когда пацан прошипел:       — А это не моя.       Чэн вскинул взгляд. Пацан зло сверкнул глазами у Чи из-за плеча. С нажимом прошелся по засохшему пятну крови на щеке. Вытер запястьем рот.       Чи повернул голову в сторону Чэна, и Чэн уже приготовился встречать его взгляд, каким бы он ни был. Но Чи, казалось, передумал в самый последний момент. Наклонился вместо этого над сумкой, принялся копаться в ней. Снова сказал пацану что-то короткое и отрывистое.       Пацан, помедлив, забрался на кровать кверху спиной. Неловко потянулся к резинке штанов. Обнажил одну ягодицу.       Чэн моргнул. Отвел взгляд. Уставился на раскроенный череп.       В голове теперь пульсировало, и глаза под тяжелыми веками то и дело пытались вернуться к кровати. Чэн удерживал их на месте усилием воли.       Терпеть пришлось недолго. Совсем скоро снова раздался голос Чи, и Чэн, не выдержав, поднял голову.       Пацан стоял на прежнем месте у пакета с вещами. Массировал место укола через штаны. Чи снимал со шприца иглу, уже закрытую колпачком. Взял с тумбочки блистер с таблетками и еще что-то мелкое. Сказал:       — На. Вот это запить сейчас. Вот это — через два часа, а это с завтрашнего дня два раза в день. Пять дней. Все. Лицо умой и собирайся. И выдвигаемся.       Пацан сунул пластину с таблетками в пакет. Сгреб из него белое, сжал в руке, не прижимая к себе, чтобы не испачкать.       — Телефон забрать с собой, — сказал Чэн, прищуриваясь одним глазом. Потолочные фонари казались яркими как никогда до этого. — Перед самой посадкой сообщить о вылете Тяню.       Пацан молча прошел мимо в сторону ванной, не поворачивая к Чэну головы.       Чэн проводил его взглядом. Поймал себя на том, что по инерции прижимает руку к ране на плече. Бинта в ней уже не было. Чэн не помнил, когда он исчез.       Чи, снова покопавшись в сумке с нечитаемым лицом, достал из нее две ампулы. По очереди свернул им шеи, набрал содержимое в общий шприц. Сменил иглу новой, еще закрытой колпачком. Достал жгут. Распаковал моток чистого бинта. Медленно, будто нехотя, подошел к Чэну.       — Не надо, — сказал Чэн сухо. — Потом. Когда вернешься. Надо будет вернуться.       — Не сделаю хотя бы минимум — не уеду, — мрачно отрезал Чи, отводя немеющую руку, чтобы видеть рану. Туго намотал на руку жгут.       Чэн словно со стороны наблюдал за тем, как Чи прицеливается иглой к набухшей вене и как медленно убывает из шприца. По телу расползалось странное опустошение.       — Жить будешь в любом случае, — продолжил Чи как-то скупо, будто жалея слов. Стал быстро накладывать плотную повязку. — Просто если можно не усугублять, то почему бы нет.       Чэн скосил глаза в сторону трупа. Смотреть Чи в лицо не хотелось.       Чи бинтовал туго, не стесняясь дергать руку, и Чэну порой казалось, что это Чи специально. Вслух ничего не говорил ни Чи, ни Чэн. Только морщились иногда — почему-то тоже оба, будто Чи было тоже неприятно.       Теперь немела не только та рука, которой Чэн уже привычно зажимал рану, но и сама рана тоже. Чи, казалось, этого и добивался. Попытался поддеть виток бинта пальцем. Не добился успеха, удовлетворенно кивнул. Разогнулся.       Чэн невольно вскинул взгляд. Чи, глядя сверху вниз с непонятными выражением на лице, протянул руку и крепко взял Чэна за подбородок.       Чэн дернулся. Чи лаконично сказал, не выпуская подбородок из руки: тут тоже. Повертел головой Чэна из стороны в сторону, критически оценивая рану. Чэн только сейчас почувствовал, что и висок, и скулу, и щеку под ней стягивает от засохшей крови.       — Это уже точно не сейчас, — сказал Чэн, косясь в сторону коридора. — Это пустяки.       — Это тоже нужно шить, — ответил Чи, сощуриваясь и продолжая шевелить головой Чэна так, будто надеялся поймать какой-нибудь кровавый солнечный зайчик. В глазах у него плескалось что-то незнакомое.       — Потом, — повторил Чэн с нажимом. Дернул головой, высвобождаясь. — Сначала в аэропорт. Хань Кай вас сопроводит. Возьми мою машину тут, внизу. Я не на своей. — Он пошарил в кармане рукой, достал ключи, протянул. — Вот. Просто ткни в сигналку. Я ее не закрыл. Вроде бы. Но все равно. Поймешь, которая она. Чи, не меняя выражения лица, легко качнул головой. То ли удивлялся, то ли восхищался.       — Убедись, что все в порядке. Я дам контакт. Вас встретят. Потом возвращайтесь обратно. Здесь будет еще работа.       Он кивнул в сторону кровавого пятна у головы Лю Хи.       Чи глядел в ответ молча, и лицо у него становилось все более незнакомым и чужим.       — Я обещал Тяню, — сказал Чэн негромко, не отводя от него взгляда.       Чи наморщился, будто в глаза ему попал дым, но так ничего и не сказал.       Теперь помолчали оба, все так же глядя друг на друга. Чи, в конце концов сдавшись, отвел глаза первым.       Поднял ладонь, тяжело опустил ее Чэну на волосы, совсем рядом с раной. В висок от этого тупо отдалось.       — Такая жизнь, — сказал он некстати. Убрал руку. Наклонился, сгреб с дивана шприц, жгут и остатки бинта. Сложил назад в сумку. Направился в кухню. Зашумела вода.       Пацан вернулся в комнату через минуту, с чистым, хоть уже и отекающим, лицом. Гематомы расползались все сильнее. Пацан, двигаясь рывками, будто его кто-то толкал в спину, бросил домашнее в пакет, исчез на секунду за диваном, вернулся из-за него с конвертом и сказал Чи, старательно не глядя в сторону Чэна, как если бы на его месте сидел еще один труп с раскроенной головой: я готов.       Чи кивнул. Стряхнул с рук воду, поболтал ими в воздухе, подхватил сумку. Чэн тупо смотрел, как пацан натягивает куртку, хватает пакет с вещами и рывком садится на корточки, чтобы зашнуровать кеды.       Неужели все это закончится, подумал он. Пацан сгорбил спину, затягивая шнурки. Неужели конец вот такой.       — Кому передавать? — спросил Чи, приближаясь к пацану. Развернулся, указал сумкой на ссутуленную спину.       Чэн неудобно сунул руку в другой карман, попытался достать телефон. Ничего не вышло. Он поднялся и попробовал еще раз, подумал: все равно нужно выпустить их. Сказал, подходя ближе к двери: сейчас. Тебе позвонят.       Пацан, выпрямившись, шарахнулся в сторону, как от призрака. Подождал, пока Чэн приложит палец к панели, толкнул тяжелую дверь и рванул вперед.       — Станет плохо — ноги выше головы, — напомнил Чи, выходя в коридор следом за пацаном. Добавил без особой надежды: — Если получится — засыпай. В твоем состоянии так даже лучше будет.       Чэн кивнул. Тоже выглянул в коридор.       Хань Кай встал посреди прохода, явно готовый ловить и обездвиживать пацана, если понадобится. Моргнул, взглянув на Чэна и свисающую с него окровавленную рубашку, но больше ничем удивления не выказал.       — В аэропорт, — коротко сказал ему Чэн. — Осторожно. И обратно. Быстро, но без фанатизма.       Хань Кай кивнул. Развернулся к лифту лицом, встал сзади и чуть сбоку от пацана, чтобы не оставлять ему слишком много пространства в случае чего. Чи, бросив на Чэна последний взгляд, тоже направился вперед.       Пацан стоял спиной, не оборачиваясь. Прямой, жесткий и какой-то непохожий на себя самого. Одна нога у него нетерпеливо приплясывала, и во всем его виде отчетливо читалось желание наконец убраться отсюда.       И хорошо, подумал Чэн, глядя, как дверь лифта наконец открывается и все трое исчезают внутри, так и не обернувшись. И правильно. Вот так все и задумывалось.       Он отступил назад в студию. Лицо пацана продолжало стоять перед глазами.       Дверь захлопнулась с негромким щелчком. Подумалось тупо: вот это и все? Все, что случилось, случилось из-за и для этого?       Смешно даже, ей-богу. Смешно и жалко, но назад уже не отмотаешь и того, что сделано, не изменишь. А он совершенно обыкновенный. Не было в нем чего-то особенного, за что можно было добровольно и безжалостно взять и разорвать свою жизнь надвое. Обычный избитый пацан. На улицах таких тысячи. Этот, правда, уже не на улице. И больше, я надеюсь, никогда не будет.       А ничего особенного в нем быть и не должно, подумал Чэн, глядя прямо перед собой. Да и зачем особенное? Очевидно же, что отдать все можно и за то, что есть. Отдать — и не думать, как разгребать совершенное в момент отчаяния.       Не моя это война, с самого начала была не моя и сейчас осталась чужой. То есть не совсем чужой, и в этом-то и было все дело. А жаль. Насколько все было бы проще.       Итог, правда, не изменился бы. Наполнение еще может. Но не итог.       Теперь, когда он вдохнул коридорного воздуха, внутри студии мерзкий запах стал ощущаться еще острее.       Чэн прошел мимо лежащего на полу Лю Хи в кухню. Подумал, что нужно распахнуть окно пошире. Достал из ящика свой пистолет, вернулся в комнату. Прижал оружие перебинтованной рукой к боку, оттащил второй рукой чистое кресло в угол между кроватью и стеной. На этот раз все-таки достал телефон, пролистнул последние звонки, ткнул в нужный. Сел, на всякий случай устроил пистолет между ногой и краем кресла так, чтобы при необходимости быстро выдернуть здоровой рукой.       Сказал, как только подняли трубку:       — Выехали. Дам сейчас номер сопровождающего. Встретить и разместить.       — Да, господин Хэ Чэн, — ответили Чэну на том конце связи. — Вылет возможен через час, если успеют. Следующее окно через три часа, а следующее уже в полночь. Желаете начать регистрацию уже сейчас?       — Да, — сказал Чэн, глядя на часы. — Начинай. Отвечаешь головой.       — Да, господин Хэ Чэн.       — Уведомить при вылете, — распорядился Чэн и отключился. Ткнул в чат, отправил контакт Чи. Опустил уставшую руку с телефоном на бедро.       Странная пустота внутри продолжала набирать обороты. Действительно стало клонить в сон, но спать не следовало, что бы ни говорил Чи. Впереди ждало еще множество дел. Дождаться отчета о посадке и вылете, дождаться Чи, достать пулю, зашить рану, вызвать похоронщиков, чтобы забрали тело… Сейчас, что ли, этим заняться. Пусть сначала они, а потом уже Чи занимается бумагами. Или вообще лучше дождаться звонка господина Цзянь. Сообщить ему о Лю Хи и уже от этого отталкиваться и решать, что с ним делать дальше.       За ребрами слабо трепыхнулась злость — тоже устало, будто и она пережила кровопотерю, и брать силы на полноразмерную волну ей было неоткуда. Зачем ты вообще во все это полез, подумал Чэн, разглядывая ноги Лю Хи. Зачем. Не про желание рассказать пацану правду даже, а в целом.       Неужели ты так и не понял, что никому твоя правда не нужна. А есть такие ситуации, в которых она даже опасна. Для всех, кого может касаться. Так что лучше оставить ее при себе. Или заменить чем-то полезным. Даже если это будет значить нести ее с собой до конца. Кто-то считает это наказанием, а кто-то привилегией. А кто-то вообще не думает об этом лишнего. Особенно когда работаешь так, как работаем все мы. В особенности под началом господина Цзянь.       Сколько у него таких, как ты, подумал Чэн, приподнимаясь и вытаскивая из-под себя рукав рубашки. Стащил ее с себя окончательно, отшвырнул на пол. Сколько вот таких не слишком умных, в чем-то наивных, молодых и честных, готовых перестраивать все по-своему. И так в итоге ни на что не повлиявших.       Сколько таких уже закончило, как ты. И сколько еще закончит. Всегда будут новые, ищущие лучшей жизни. Те, кому кажется, что нужно только еще немного показать себя — и все получится. Знай они сразу, что все, кто в это влип, остаются в этом до конца — они продолжили бы приходить?       Хотелось курить, но ближайшие сигареты были в пиджаке, а он валялся рядом с диваном на полу. Отсюда, из угла, казалось, что его почти касается рука Лю Хи. Особенно если вот так наклонить голову… как будто держит.       — Подай, — сказал Чэн в звенящую тишину студии. Хмыкнул.       Не лез бы — подал бы, подумал Чэн, почесывая щеку. Встал бы, наверное, с дивана, а не с пола. Или был бы уже на полпути в аэропорт. А завтра уже начал бы осваивать новые территории.       Друзьями мы, конечно, не стали бы. Но сработаться могли бы. Мы уже почти сработались. Не искал бы ты своей правды — все бы удалось.       Ветер, врывающийся из приоткрытого окна, колыхал занавеску. Чэн, подумав немного, все-таки поднялся и прошел к пиджаку за сигаретами. Вернулся назад к креслу. Уже собрался было сесть в него, но наткнулся взглядом на приоткрытую дверцу шкафа.       Отделение, обычно занятое пакетом, зияло пустотой. Чэн, зная, что лучше этого не делать, все-таки подошел ближе и открыл шкаф до конца.       Его личное лежало на той же полке, что и обычно, аккуратно сложенное в небольшую стопку. Рядом лежал ремень. Пиджак висел на перекладине.       Чуть выше, там, где лежало общее, виднелся бок знакомой рубашки, скомканной небрежно, будто ее сунули по ошибке не та ту полку в последний момент. Чэн, мрачно усмехнувшись, вытащил ее наружу. Встряхнул одной рукой. Уставился на бурые пятна.       Сунул рубашку назад. Задвинул дверцу шкафа до конца.       Опустился в кресло. Закурил прямо там, справедливо рассудив, что хуже воздуху внутри комнаты уже не сделает. Все равно вызывать клининг. После него всегда все нейтрально. Воздух, что ли, тоже как-то чистят.       Две сигареты спустя он спросил себя, разглядывая руку Лю Хи: а зачем ему вообще справка о смерти? Кому ее отдавать-то? Кто его будет хоронить?       Сразу перед клинингом тогда и позвоню. Пусть пакуют и избавляются, как обычно. И никакой лишней возни с документами.       Пусть только вернутся Чи с Хань Каем. Желательно сразу оба, и пусть бы Хань Кай дождался еще и уборщиков с мешками и впустил заодно и их. Что-то нет у меня желания бегать по пропускным пунктам на всех этажах, чтобы встречать каждого по отдельности. Цена безопасности — бесконечное и обязательное личное присутствие на каждом этапе пути снаружи внутрь. Не слишком, правда, удобно для подобных случаев, когда ты здесь один и ранен.       Да и ребят на этих самых пунктах пропуска пугать своим видом незачем. Им, конечно, и не такое приходилось уже видеть. И еще придется. Но если прямо сейчас можно обойтись без впечатляющих воображение представлений, я бы предпочел обойтись.       Чэн подвигал ртом в одну и другую сторону. Щеку тянуло от засохшей крови. Было бы неплохо вымыться и самому. Хотя бы лицо. Но тревожить повязку не хотелось, чтобы рана не начала снова кровоточить. И просто не было сил — гораздо больше, чем предполагалось после слабой потасовки и не самого серьезного в жизни огнестрела.       В пустой голове все-таки звенело. Чэн закрыл глаза и принялся ждать звонка, если не из аэропорта, то хотя бы от господина Цзянь. Затягивается… раньше бывало быстрее. Но раньше и масштабы обсуждений были другими.       Если босс не выйдет на связь в течение получаса, придется пробивать его телохранителей, подумал Чэн вязко. Был где-то протокол на эту тему. Надо бы освежить в памяти.       Из аэропорта новости пришли десятью минутами раньше звонка босса. Телефон коротко вздрогнул. Чэн тут же распахнул глаза и уставился на экран. Чи, не растрачивая время на лишнюю возню, написал: «Передали. Возвращаемся».       Чэн перешел во вкладку со звонками. Проверил, сколько времени прошло с последнего. Подумал: впритык. Но если регистрацию закончили заранее, еще может успеть.       Пусть бы он улетел сейчас. Пусть бы я знал, что с этим уже точно покончено. И что он в безопасности, и чтобы больше никогда к этому не возвращаться. И ничего похожего на то, что случилось сегодня, больше в своей жизни не допускать.       Чэн снова невольно уставился в сторону Лю Хи. Щеку все еще тянуло. Чэн широко открыл рот, чтобы корка из крови лопнула. Потер кожу запястьем.       Телефон завибровал снова, теперь уже долго и как будто настойчиво. Чэн взглянул на экран. Сел в кресле прямо.       — Выводи людей на улицы, — распорядился господин Цзянь крайне удовлетворенным тоном. — Сейчас же. Всех свободных. Все обернулось несколько иначе, не до конца в соответствии с моими ожиданиями. Но вышло даже лучше.       — Да, босс, — спокойно ответил Чэн.       — Разобрался со своими делами? — поинтересовался господин Цзянь как будто между прочим.       — Да, босс, — подтвердил Чэн, перебарывая желание почесать щеку.       — Твой помощник, надеюсь, не помешал?       Чэн облизал губу. Сказал сдержанно:       — Нет, босс. Это не отвечало моим ожиданиям. Но вышло даже лучше.       Господин Цзянь мягко рассмеялся.       — Полагаю, твое чувство справедливости удовлетворено, а со всеми вопросами личного характера покончено?       — Так точно, — снова согласился Чэн. Втянул носом. Подумал: то ли принюхался, то ли воздух действительно стал получше.       — Прелестно, — заключил господин Цзянь. — Еще новости?       — Ранение, — ответил Чэн лаконично. — Легкое. Я уже дожидаюсь медицинской помощи.       — Ограничения? — быстро уточнил господин Цзянь.       — Минимальные. Нужно небольшое вмешательство. Разве что, пожалуй, в ближайшее время буду неспособен выполнять физическую работу.       — А больше и не понадобится, — пропел господин Цзянь медовым голосом. — Впереди у нас действительно так много дел!.. И во всех этих делах, к твоей большой удаче, можно будет обойтись и без физических усилий. Филиалу нужно наращивать силы, а не терять их. И именно этим ты и займешься.       Господин Цзянь замолчал. Чэн, зная, чего от него хотят, уточнил: босс?       — Видишь ли, — с готовностью продолжил господин Цзянь, — дело вышло за рамки задуманного не только у тебя. Выяснилось, что господин Мэй Ци, как бы прискорбно это ни было, был обнаружен мертвым. Он несколько задержался, и когда за ним послали… — В монологе наступила пауза, и Чэну показалось, что он слышит лучезарную улыбку прямо через телефон. — Мы были вынуждены задержаться, поскольку пришлось вносить немедленные коррективы и решать вопросы с тем, как правильнее будет поступить в подобной ситуации. Ах, в наше время нужно быть осторожным на каждом шагу! Не так ли, любезный?       — Вы правы, босс, — ответил Чэн с мрачным весельем.       Подумал: интересно, чьими это руками. Отличный урок рассредоточения ответственности. И информации, соответственно, тоже.       На лицо просилась язвительная ухмылка, и Чэн позволил ей отразиться на губах, но не в голосе.       — Итого от тебя потребуется только делать то, что не выходит за рамки твоих прямых обязанностей, — резюмировал господин Цзянь дружелюбным тоном. — Интеграция новых территорий, установление на них нашего порядка и обучение новоприбывших людей. В первое время будет сложно, но ты справишься. Насколько я успел заметить, ты уже обзавелся стоящим помощником. И все получится как нельзя лучше. Ведь так?       Чэн ответил согласием.       — Вот и славно. Займись порядком и здоровьем, а к восьми часам жду тебя в особняке. К девяти, если к восьми состояние не позволит. Людей на улицы, — напомнил босс с деловой ноткой в легком тоне. — Пока без рейдов. Просто на местах.       — Да, босс, — повторил Чэн уже в который раз. Набрал номер Хань Кая. Передал ему слова босса. Подумал: что ж. Придется все-таки спускаться самому.       Опустил руку с телефоном на колено. Поднял снова.       — Хань Кай отделился, — быстро сказал Чи.       — Я знаю. Это я распорядился.       — Понял, — сказал Чи уже спокойнее. — Как состояние?       — Нормально, — ответил Чэн негромко. Сдержал желание спросить, как все прошло в аэропорту.       — Постараюсь побыстрее.       — Не торопись, — сказал Чэн, подаваясь вперед, чтобы взглянуть на второе кресло, испачканное кровью. — Я вызову ребят. Пусть пакуют. Спущусь за тобой уже вместе с ними, чтобы два раза не мотаться. Идет?       — Без проблем.       — Осторожно только. Лучше давай сюда, а подождешь на стоянке. И вообще, — добавил он невыразительным тоном, — готовься. Будет много работы. Скоро. Предупреди своих.       — Насколько много? — поинтересовался Чи.       — Настолько, что после окончания сможешь открыть еще один госпиталь, — сказал Чэн, откидываясь назад на спинку кресла.       — Понял, — повторил Чи. — Что ж. Будем разбираться. Напишу, когда подъеду.       — Отлично, — сказал Чэн. Отключился. Передохнул минутку. Поискал в контактах нужный номер. Набрал. Сообщил адрес. Сказал: один мешок.       Полчаса, сказали на том конце связи.       Жду, сказал Чэн. Потряс полупустую пачку, достал новую сигарет. Закурил.       Не успел даже докурить ее до конца, когда телефон снова дернулся. Чэн, жмурясь от дыма, зажал фильтр зубами и открыл сообщение здоровой рукой.       Прочитал. Встал, подошел к окну, оставив в кресле и телефон, и пистолет. Уставился в уже темнеющее небо, будто мог увидеть самолет отсюда.       У окна быстро продрог. От дрожи снова разболелось плечо.       Чэн закрыл окно. Плотнее задернул штору. Вернулся в кресло.       На экране телефона уже светилось еще одно сообщение. Чэн открыл его, испытывая ужасающий приступ дежавю.       Два последних сообщения от Тяня были одинаковыми. Разделенными, правда, контактом психолога.       Психотерапевта, сказал себе Чэн. Коротко засмеялся. Погладил пальцем оба одинаковых сообщения. Поморгал. Вышел из чата.       Поднял глаза. Скользнул ими по Лю Хи, по окровавленному креслу. По кровати.       До прибытия тех, кого он ждал, оставалось больше двадцати минут.       Чэн открыл поисковик. Набрал запрос, ткнул в первый попавшийся сайт с мебелью и принялся рассматривать комплекты из диванов и кресел.       Диван и пару кресел привезли в пустую и чистую студию два дня спустя. Территории Мэй Ци удалось встроить в структуру почти без крови. Шрамы на лице и плече Чэн залечил в новом госпитале Чи окончательно почти одновременно к следующей зиме.