всепрощающая

      Первое, что он увидел — ярко-красная кровь, струившаяся по бледной, испещрённой синяками и кровоподтёками шее со свежим порезом. Порез блестел при свете белых холодных ламп так, словно это была самая незначительная вещь на свете, и Ки Хун на короткую секунду почувствовал, как его замутило. Это ощущение исчезло в следующее же мгновение, когда его захлестнула волна ужаса. Сердце, кажется, на мгновение перестало биться. Стучавшая в ушах кровь лишала его способности трезво мыслить, дыхание сбилось, все тело охватила жуткая дрожь — он едва ли мог говорить, и вылетало лишь: «Нет… Сэ-Бёк…». Ему хотелось кричать, но он не мог. Окружающий мир померк, растворился, остались лишь ее закрытые глаза, и в эту секунду он как никогда молил Вселенную и Бога, к которому почти никогда не обращался, лишь бы она откликнулась. Ки Хуна трясло.       Он не мог различить, дышит ли она или потеряла сознание, и хотя порез и вынесенный чёрный гроб с розовым, словно издевательским, бантом были красноречивее любых слов, его сознание отказывалось увязывать эти факты. Кровь была повсюду — брызги крови на белоснежной подушке и простыне, на строгом вороте ее рубашки, на гладкой и мягкой коже, на носу и чёрных как смоль волосах, — она, казалось, заполнила собой все пространство, а затем Ки Хуну вдруг стало трудно видеть, словно все вокруг покрылось дымкой. Он еще не осознавал, что его глаза застилала пелена слез.       Ки Хун думал о смерти. Думал о ней, когда не мог уснуть в ночь перед очередной игрой, с которой мог не вернуться, если бы не счастливое стечение обстоятельств. Он думал о смерти на игровом поле, играя в «Тише едешь, дальше будешь», когда отовсюду доносились предсмертные крики. Он думал о смерти, вырезая самую сложную фигуру в сахарных сотах и слыша за спиной нескончаемые вопли боли. Он думал о смерти, когда за его спиной раздался выстрел в голову старика, который стал его первым и единственным кангбу. Он думал о смерти, перетягивая канат, и ему казалось, что он ещё никогда не был так близок к ее холодному дыханию, но то, что он видел прямо перед собой сейчас, казалось ему сценарием куда более худшим, чем небытие.       Сэ-Бёк была уставшей, измученной, но тёплой и живой рядом с ним несколько минут назад. Она сидела напротив за ужином и выглядела так, словно была вырезана из белого нефрита — совершенно отточенные черты лица, несколько порезов на щеках и строгом подбородке, мрачное выражение, к которому он уже успел привыкнуть за время совместного нахождения в игре, худые плечи в мужском официальном фраке и чёрная бабочка как особенное завершение образа. Веснушки, бледные обветренные губы, острые скулы… И ее последняя просьба, сказанная тогда тихим, но уверенным голосом так, словно она ни на секунду не сомневалась в том, что он ее исполнит, и готова была жизнь положить на то, что сделает то же самое для него при необходимости. «Тот из нас, кто выйдет отсюда живым, должен позаботиться о семье другого».       А сейчас… Сейчас она лежала, не подавая признаков жизни, истекая кровью так, словно могла наполнить ею все реки Южной Кореи, и даже ту, через которую пытались переправиться ее родители. Он медленно, словно в забытьи, положил ее голову на подушку так, будто это было самым драгоценным сокровищем. Ки Хун не мог дышать — получалось лишь издавать хрипы вперемешку со слезами и кашлем. И в эту секунду он заметил брызги крови на стене. Голубые прямоугольники, на которые он успел до тошноты насмотреться за дни, проведённые в этих стенах, были забрызганы её кровью, которая никак не могла там оказаться. «Если только не разрезать шею так, словно режешь скот», — пронеслось у него в голове.       А следующая минута прошла в его голове, словно в замедленной съемке. Он не помнил, как его рука легла на нож — только ощущение холодной рукояти. Холод от кончиков пальцев словно прорезал все его тело — кровь, которая только что кипела в нем, застыла до температуры ледяных глубин Ада. Ярость, боль, слёзы, потеря, чувство недосказанности, невозможности изменить ситуацию, неспособности помочь Сэ-Бёк открыть глаза, рассудительный и строгий взгляд которых мигом привёл бы его в чувства…       Все это он вложил в размах для удара, не размышляя ни секунды. Кажется, он кричал. Воспоминания смазались в голове, превратились в короткую яркую вспышку — он помнил только звериное выражение ярости и ожесточения на лице Сан-Ву. Он был смертельно бледен, его руки дрожали и окровавленный нож был готов выпасть из них. «Я убью его», — пронеслось в голове. А следом там отозвались слова Сэ-Бёк, которые она произнесла в ту секунду, когда нож впервые оказался в руке Ки Хуна. «Не делай этого. Ты не такой человек. Ты добр в своём сердце».       Тогда он дрогнул. Убрал нож, потому что она верила в него. Она знала, что они перетянули канат у другой команды, утянув других тем самым в пропасть и лишив жизни. Она знала, что старика не стало из-за победы Ки Хуна в игре в камушки. Она знала, что за ними — четыреста пятьдесят три сломанные и сожжённые жизни… И продолжала верить в доброту его сердца так, словно была всепрощающей святой. А ее бесчеловечно зарезали, как беззащитного агнца.       Ки Хун убил бы его. Он совершенно точно это знал. Он представил, как лезвие прорезает шею Сан-Ву так же быстро и беспощадно, как тот перерезал Сэ-Бёк горло. Ему было нестерпимо больно, словно все его внутренние органы вытащил без анестезии шестилетний ребёнок, а затем попытался сложить обратно и зашить. Он не знал, что люди ощущают перед неизбежной смертью, но казалось, что это было именно то.       А потом… все кончилось. Сильный удар в плечо прикладом, сбивший его с ног. Колено, вжимавшее его голову в пол. Чужие руки, тянущиеся к телу Кан Сэ-Бек и осторожно перекладывающие ее в чёрную коробку — маленькую, безжизненную, словно куклу… Его лицо исказила судорога, он плакал, кричал как ребёнок, умолял, из его груди вырывались нечеловеческие рыдания, а потом… всё кончилось.       Он не видел, как в большую свинью под потолком сыпались деньги и не слышал, как на табло изменилось число игроков.       Не было механического голоса «Игрок 067 выбыл».       В их глазах жизнь Кан Сэ-Бёк стоила всего сто миллионов вон.       В его глазах ее жизнь была бесценной.       И она закончилась.