от нуля до сотни.

В детстве, случайно ударив чашкой о край стола, маленький Игорь ужасно пугался и начинал плакать. Неровный скол на ободе с такой же некрасивой линией дальше вниз ужасно пугал его. Родители будут ругать за испорченную вещь, да и самому неприятно как-то было. Отец, всегда терпеливый, присаживался рядом с сыном на корточки и улыбался ему. – Ну, герой, что случилось? Игорёк показывал на край чашки, утирая нос рукавом. Константин, — тогда для всех ещё просто Костя, молодой, пару лет как на работу вышел после института, — улыбался ещё ярче, качая головой. – Так это ничего. Откололась и откололась, выбросим, новую достанем. – А склеить никак нельзя? – неуверенно переспрашивал тогда Игорь. – Не будет склееное держаться, Игорёк. Не бойся ты разбитое выбрасывать, и никогда из-за такого не плачь. Вещи того не стоят. Понуро кивнув, младший Гром соглашался. Чувство вины ещё фонило где-то на горизонте, но отцу он верил всегда, как себе. Очень жаль, что не успел научить, как реагировать, если трещины возникают не на керамике или фарфоре, а на твоей жизни, расходясь по сторонам уродливой паутинкой более мелких расколов. Дорого Игорь готов был отдать за такое знание прямо сейчас. Проматывая прошлое по кадрам, от самого детства до нынешнего момента, ответов Гром для себя не находил, вливая в глотку стопку горькой, и прямо так, по старинке, занюхивая её рукавом. Бутылку он ополовинил в одно лицо ещё с час назад, а сейчас клюквенная подходила к концу, напоминая о себе красноватым осадком на стеклянном дне. Ассоциации проводить было неприятно, но они возникали сами собой. Вон он тоже, на дне бултыхается, и чудом только не утонул до сих пор. А так, вообще-то, хотелось. Драматизировать хотелось тоже, безумно. Неловким движением махнув рукой, Игорь впечатывает бутылку в стену, и та осколками брызжет во все стороны. Красноватые капли на руках остаются, и Гром едва понимает, это он порезаться умудрился, или алкоголь передаёт ему привет. Вперивается взглядом в свои руки, уплывая в воспоминания. Жизнь, когда тебе восемнадцать, она ж совсем другая. Красками другими расцветает, пахнет иначе. Игорь, вроде бы и не ограниченный никогда родителями, а всё равно свободу почувствовал, перебравшись жить в общежитие. Взрослым человеком назывался, кипел, как утренний чайник на конфорке, за которую приходилось бороться. От учёбы бегал к подработке, от подработки — к друзьям. Как любой студент, последнюю часть, в часы между поздним вечером и ранним утром, Гром любил больше прочих. Они тут пили и говорили, дрались и целовались. Ладно, Игорь всё больше по первым трём пунктам был, и если зачиналась драка, все знали, без его кулаков там не обойдётся. Игорёк потом сидел довольный, принимал внимание, в глаза заглядывал, надеясь, что его время целоваться тоже придёт. Растоплённый шоколад с капелькой мёда приметил сразу, ведь там столько насмешки было... Мимо пройти захочешь — не сможешь. Гром тянул рукава свитера на разбитые костяшки и украшенные чьей-то кровью тыльные стороны ладоней, бросаясь в бой куда более пугающий, чем кулачный. Обладателя глаз звали Петей. Петя был из другого мира, но тем же вечером, прямо там, в туалете на чьей-то квартире, они целовались как сумасшедшие, стирая всякие границы между своими мирами. После следующей драки этот же Петя, бинтовал ему руки, улыбаясь совсем иначе. Как герою какому-то. Игорь зефириной в горячем шоколаде таял. Из воспоминаний Грома нагло выдирает звонок в дверь. Темнота за окном в Питере по поздней осени почти ни о чём не говорит, а в шаговой доступности часов у него не было, но Игорь решает, что уже поздно. Приличные люди дома сидят, всё такое. Смотрит тупо на осколки стекла, наступает на них подошвами резиновых шлёпанцев, и смотрит на чёрно-белое, размытое изображение на экранчике. Вздыхает тяжко, нажимая на "говорить": – Зачем пришёл, Петь? Нечёткий силуэт по ту сторону как будто бы дёргается на его голос. А может это воспалённое сознание Игоря? Голос после звучит вполне себе нормально. Наверняка придумал, поводов нервничать друг на друга у них нет. Больше. – Вещи оставшиеся хочу забрать. И ключи оставить. Мог бы сам открыть, но сам понимаешь, вежливость не позволяет. Если бы Игорь был чуть более трезв, убрал бы палец с кнопки, прежде чем ухмыльнуться. Вежливость у него, блять. Дёрнув цепочку на двери и следом за ней запор на замке, Гром в сторону отходит, пропуская Хазина в дом. Нос у того чуткий, сразу реагирует на запах крепкого алкоголя, идущего от Игоря. Кроме носа есть ещё Фёдор Иванович, отрапортовавший, что Игорь на работе не появлялся уже три дня. Не позвонил даже, сообщение написал, — заболел. Впрочем, недалеко ушёл от правды. Сам Петя тоже в таком виде в модели бы не пошёл, помятый весь, побитый какой-то, с глазами грустной собаки. С другими можно было ещё повыебываться и держаться, с Игорем смысла уже не было, тот понимал всё прекрасно. – Выпьёшь? Грому кажется, что он как обычно звучит. Петя такое отчаяние в его голосе ловит, что хоть сейчас в поле выходи и выть начинай. Он такое уже слышал раньше, и надеялся, что больше не услышит никогда. Тогда и изменить ничего нельзя было. Впрочем, если подумать, сейчас тоже. – Ну ты смотри, чтоб ментярой честным был, и чтоб не давал девкам на себя заглядываться, а то жопу откушу, – смеялся Хазин, ударяя стопкой о стопку сидящего напротив Игоря. Стол накрыли скромный, нарезка, соленья, да креплёное что-то, что Петя выныкал в отцовских запасах. Стоит, наверное, как вся их комната, которую они снимали на двоих, но повод был — Игорёк, с отличием окончивший академию, только-только принёс присягу и получил свои первые погоны. Хазин даже гордится собой немножко, он студентом этого обалдуя встретил, а теперь он уже вон, лейтенант. Ну хоть Аллегрову петь начинай. Он бы и начал, да от буйного веселья их отвлекает телефон на старенькую нокию Грома. Звонки от родителей и крёстного у его мужика всегда в приоритете, это Петя знал и уважал, так что позволил ему уйти на кухню, поговорить, сам неторопливо жуя кусочек сыра. Шутку хотел выдать какую-нибудь, когда Гром возвращался в комнату, но понял – не время. У того на лице ни единой эмоции, ни кровинки не осталось. Ноги его несут тяжело, видно сразу, и Петя его за руку хватает взволнованно. – Игорёш? – Мама с папой. Машину занесло. Больше из него клещами не выдрать было. Хазин ночь так и не смог уснуть, не выпуская Игоря из рук, пока наконец, под утро, он не позволил себе заплакать, закрыв лицо ладонями. Гром тогда много потерял. А Петька с ним был, потому что обещал, потому что тыкался ему в плечо, нашёптывая "ты не один". Сложно сказать, спустя столько лет, нарушается ли это обещание сейчас или нет, но на предложение выпить Хазин отрицательно мотает головой. Пальто с себя стягивает, кивая в сторону дивана, который чудом не засыпало осколками: – Давай посидим просто, а потом я пойду. Эмоций в Игоре много слишком, самому страшно, но покорный кивок вырывается раньше злого обвинения или скептичного комментария. – Ты это, внимания не обращай. Я потом всё обязательно уберу. – Всё нормально, бывает, – отмахивается Петя. Тапки из обувницы вытаскивает, но осколки аккуратно обступает всё равно, усаживаясь на край дивана. Игорь пристраивается рядом, присмиревший, как будто бы судьба его резко по голове чем-то тяжёлым ударила. Хазин его хорошо понимал, она по ним обоим прошлась, никого, скотина, не пощадила. Ведь проще винить во всём стечение обстоятельств, наверное, чем тот факт, что они вдвоём начисто изжили себя. – У меня поезд утром. В Москву. Петя решает рвать резко. За прошедшие сутки он так много думал и передумал вариантов, как до Игоря донести эту новость, что молчать дальше было просто преступлением против себя. Против них, на самом-то деле. Но находиться здесь, в Питере, ему стало душно. Игорь поднимает на него совершенно пустые глаза. Улыбка неожиданно трогает уголки его губ, но в глаза уставшие так и не заходит. – Так лучше будет, да? Я понимаю. Только вперёд. – Только вперёд, – сглатывая внезапно вставший в горле ком, подтверждает Петя. И ни шагу назад. Они оба прекрасно знали, что пути назад никакого нет. Спешили жить. Игорь быстро пошёл по карьерной лестнице вверх, Петя, и месяца не прошло, стартанул следом за ним. Разные отделы, разные направления, но про обоих твердили: эффективные засранцы. Чего многие не знали, так что оба эффективных засранца домой возвращались друг к другу, в старую квартиру родителей Игоря, которая перешла к нему по наследству, и могли часами спорить о своих делах, прежде чем завалиться в постель. Всегда было здорово, но всегда было мало. Когда веселье превратилось в трудоголизм никто из них не отследил. Всё реже дома, всё чаще на рейде или в управлении. Всё меньше "давай обсудим" и всё больше "давай просто спать". Казалось бы, после добрых десяти лет отношений, из которых большую часть они живут вместе это должно быть закономерно. А потом, однажды, Игорь задумчиво выдал "у мамы с папой так не было". И Петя тогда взорвался. Стремление к идеалу всегда было его больной точкой, а как он может быть идеальным, если его отношения нет? До этого казавшиеся стойким закалённым стеклом отношения вдруг потрескались, что хрупкий фарфор. Петь. – Игорь никогда особо тщательно слова не подбирал, но сейчас по нему видно — размышляет. Петя ему не мешает, легко плеча касается, как будто просит не торопиться. – Могло бы ведь у нас всё иначе пойти? Я ведь тебя люблю. Хазин кивает, соскальзывая ладонью с плеча до ладони Игоря, стирая с ладоней липкую настойку, ещё толком не успевшую высохнуть. – Это не о любви больше, Игорёш. Мы не работаем. Так вышло. Ожидая было ожесточённых споров, Петя готовится оборону держать, но вместо этого Гром к его плечу приваливается, согнувшись. Вздыхает, носом скользит вдоль ворота рубашки, ощутимо собирает запах. Хазин ему не мешает. Знает — это последний раз. Игорь тоже многое знает. Например, что просить Петю остаться будет совершенно бесполезно. Не в жизни, этот поезд давно ушёл. Остался только тот, который Петьку в Москву унесёт, гулко бухая их разбитые жизни об землю, окончательно разбивая её на кусочки. – Напишешь время и перрон? Я тебя провожу. – Игорь... – Петя. Проводит. Ссоры и скандалы отношения их никак не оживили. Разнообразие в постели — тоже не особо. Оба бились в эту стену, даже, чем чёрт не шутит, думали к семейному психологу пойти. На Петю давили стены. На Игоря – собственная беспомощность. Каждый решал проблемы как умел. Гром в работе зарывался, напиваясь по выходным. Петя подчинённых песочил, а потом приходил и сравнимо мягче, но всё таки пытался и Игоря песочить. В одной из запальных ссор прозвучало роковое "давай разойдёмся" и "я так больше не могу". Обоих ударило пониманием – правда ведь больше не могут. За последний год они только трепали друг другу нервы, никак не работая на отношения. Петя собрал вещи тем же вечером. Игорь проводил его до такси, а напоследок, коснувшись руки, пожелал удачи. Надеялись, глупые, что это не прощание. Оба знали, что это оно. Разморенный не то его близостью, не то бутылкой крепкой, Игорь засыпает прямо на его плече. Петя бы с радостью замер в этом моменте, вмёрз в него, оставаясь так вечно, но часы, тикающие на руке, упорно напоминали – время вышло. Осторожно переложив мирно сопящего Грома на подушку, Петька поднимается с места, тихо шагая в сторону кухни, где рядом с мусорным ведром всегда хранилась щётка и совок. Убирает стекло, сколько может и сколько видит, накрывает, проходя мимо, Игоря пледом. Из его вещей тут осталось всего ничего, Хазин их в прихожую выносит, пакуя в какой-то висящий на вешалке пакет. Натягивает пальто и ботинки, осматриваясь по сторонам. Без сомнения, тут его дом. Если когда-нибудь Петя в Питер с визитом нагрянет, его в этой квартире примут, думать даже не будут. Игорь на диване ворочается, крепче кутаясь в плед. Петя улыбается светло как-то, записывая на листке блокнота, который всегда лежит на трюмо время и номер поезда, вставляя листочек в зеркало. Он уезжает рано, Гром к этому времени точно не проспится, но он ведь просил. Дверь за спиной Пети закрывается почти беззвучно. Ранним утром на Московском вокзале суета. Люди торопятся куда-то и бегут, ушлые торговки впихивают свои товары всем, кому не лень, проводники собираются стайками, выкуривая по последней перед долгой дорогой. Петя никуда не торопится. У него поклажи — чемодан да сумка, а в руках — билет на проходящий. Мог бы позволить себе "Сапсан", но хотелось подумать. Двенадцать часов – самое то. Молоденькая совсем девушка у входа в вагон улыбается ему, бегло осматривая пассажира, повторяет данные, написанные на билете, просит пройти внутрь. Хазин улыбается в ответ, взбираясь по трём ступенькам вверх. Быстро находит своё купе. Сервис для пассажиров тут получше будет, Петя закуривает прямо внутри, конечно же, открывая окно. На перроне всё ещё суетятся люди, торопливо забираясь в вагоны. Провожающие, напротив, стремятся выйти обратно, толкаясь и создавая давку. Гнусавый голос в динамике говорит — две минуты до оправления. Высокую фигуру, потрёпанную, но такую родную, Хазин было принимает за видение. Ну ведь хотел бы он его здесь увидеть сегодня так? Но моргание никак не помогает, и образ не растворяется. Стоит, смотрит на него своими грустными, щенячьими глазами. Следы похмелья даже через годами не видевшее тряпки и моющего средства окно видно. Петя невольно ладонь к стеклу прикладывает, чувствуя, как сдвинулся с места поезд, увозящий его в новую жизнь. Писк телефона на столике отвлекает от окна, но всего на секунду. Поезд ход набирает, а Игорь остаётся стоять – прямо там, на перроне, сжимая в руке телефон. Откинувшись на спинку сидения, Хазин оповещение открывает. "Только вперёд". Гром улыбается сквозь пелену на глазах.