Восковые крылья

— Да, можешь не переживать за меня, я уже на станции и скоро буду дома, — пальцы сжимают обшарпанную трубку телефона крепче, — пожалуйста, будь осторожен на том кладбище. Знаю, до встречи. Доносятся короткие гудки. Из давно разбитой в будке лампы медленно тлеет приглушенный свет, освещая собой облупившуюся синюю краску, которая трещинами покрывала стенки дряхлого таксофона. Пластмассовая черная трубка свисает на толстом металлическом проводе, раскачиваясь из стороны в сторону, крепление сломано, а кнопки окислились и порыжели, потеряв свои прежние обозначения, но работали, благодаря чему Амая смогла дозвониться до брата домой, который домом и вовсе не ощущался. Застряв в чувстве отчужденности, которое преследовало ее на каждом шагу, полностью ему отдавшись и позволив себя поглотить, она оказалась на распутье, когда один город сменился другим непохожим. Ничего не напоминало родную деревню — зеленый густой, пахнущей хвоей и дождем лес стал серым каменным лабиринтом, утягивающим в свои бесстрастные объятия, душащим отравленным выхлопными газами воздухом. Толпы людей каждое утро вываливались на улицы, торопились, неслись вихрями по тротуарам, переплетаясь ногами и лицами сливаясь в однородную нескончаемую полосу белого шума. Охваченные невзрачной серостью домов и поднимающейся из-под обуви дорожной пылью, они переставали существовать, представляя собой единый слаженный безликий организм, в котором Амаи места не было. А на станции тихо. В полном безмолвии по каменным тротуарным плиткам разорванные кусочки какой-то газеты, подгоняемые тонкой невидимой рукой ветра, совершают странные танцы; над головой трескается свет фонарей, к которому, словно к древу жизни, слетаются густой армией мотыльки. Разбивая свои хрупкие тельца о толстое стекло, они продолжают биться, превращая землю, куда падает свет, в зачарованный театр теней. Мерно тикающие на запястье часы показывают половину восьмого, когда с оглушительным гудком у платформы останавливается последний поезд, приведя за собой вереницу слепых длинных вагонов. Стоило стеклянным дверям с хлопком закрыться за спиной, как в нос ударил застоявшийся вязкий запах ржавого горелого железа, немытых тел, тухлого дерева и табака, уже ставшим знакомым, но до тошноты омерзительным. Поезд дёрнулся, набирая ход. Колеса монотонно застучали, унося безлюдный слабоосвещенный вагон вглубь тоннеля и растворяя его в темноте. Сиденья, обшитые плотным тёмно-красным дерматином, расположились вдоль стен, смотря друг на друга и поскрипывая от даже самого легкого прикосновения и очередного поворота. Амая села в углу, прислонившись боком к металлическим, когда-то окрашенным в белый, поручням. На соседнее место скинула недавно купленный рюкзак, заполненный всяческими принадлежностями для учебы в двух экземплярах: начиная от карандашей заканчивая униформой и выданными в библиотеке книгами, ради которых она отстояла длиннющую очередь из одиннадцати человек. Подвесные ручки бездумно, но ритмично покачиваются на поворотах вагона, пейзаж за окнами сменяется с тёмных бетонных стен на блёклые вспышки неоновых рекламных вывесок, беспорядочно обклеенные афиши и зыбкие, едва различимые очертания ближайших высоток. Нащупав пальцами язычок молнии, Амая тянет за него, полностью раскрывая боковой карман рюкзака и вытаскивая плеер, провод от которого черной лентой ведет прямиком к массивным наушникам, петлей болтающимся на её шее. Сигнал на стеклянном экране синим цветом сообщает об отсутствии заряда и вызывает лишь разочарованный вздох, но сейчас музыка не так важна. Амае хочется укрыться, спрятаться в тишине уставшего от тупой извечной суеты вагона поезда. Всё так же одной рукой неаккуратно поднимает наушники к ушам, взлохматив и без того растрёпанные ветром красные волосы. Тугой ободок сдавливает череп, а дребезжание рельс заглушается. Ехать еще долго, и она прикрывает уставшие глаза, голова откидывается на прохладную спинку сидения, нервное напряжение дня медленно сходит, закручивая и унося изнеможенный разум куда-то далеко. Спустя время поезд замедляет свой ход и, вздрогнув, с металлическим скрежетом останавливается на очередной станции. Амая стаскивает наушник с одного уха и прислушивается к записи механического голоса, объявляющего остановки, а снаружи слышатся приглушённые неразличимые разговоры, детский плач, лай собаки и тревожная сигнализация машины. Двери разъезжаются и впускают внутрь нового пассажира. Он твёрдой уверенной поступью направился к сиденью напротив, будто нарочно позволяя Амае разглядеть его. Несмотря на то, что тёплое свечение ламп пытается смягчить острые черты его лица, они всё равно остаются почти безупречными, в прикрытых иссиня чёрной отросшей чёлкой глазах янтарём горят надменность и высокомерие. Темно-желтая и очевидно дорогая ткань его пиджака разительно контрастирует с красными дряхлыми сидушками, строгая прямая осанка выдает в нём знатное происхождение, а полупрозрачная золотистая дымка, витающая над головой, окутывающая его тело и излучающая до боли знакомую древнюю мощь наводит только на одну мысль: Шаман. Под его взглядом не по себе. Неуютно. Отрешённый и в то же время напряженный, он исследует ее, пристально, не пошевелив и бровью, не пропускает ничего, ни недавно засохших капель грязи на синей ткани джинс, ни ключиц, что виднеются из-под расстегнутого ворота рубашки, ни дрожи пальцев. Кажется, что змей окутывает тело, готовясь вонзить ядовитые клыки в свою добычу. Затягивает в безмолвную игру, гипнотизирует. У него нет ни намека на оружие, но это не мешает липкому страху ползти по венам, пробираясь в самую глубь ее сердца. И Амая поддаётся, полностью снимает с головы наушники, начинает заметно ёрзать на месте и неосознанно копошиться в своём рюкзаке, бросая быстрый встревоженный взгляд в ответ. Судорожно сжимает в ладони, надежно спрятанный среди тетрадей, кинжал, губы пересохли, некогда ровное дыхание участилось, сердце раскатистыми ударами забилось чаще, но стоит подушечкам пальцев коснуться гладкой деревянной рукояти, как чувство уязвимости и незащищенности сменяется на сдавливающий грудь гнев. Она вмиг подрывается со своего места, её карие глаза горят яростью, мышцы напряжённой струной отзываются в теле, а кисти обеих рук сжаты до побеления костяшек пальцев. Обнаженное лезвие сверкает в воздухе и проходит менее чем в сантиметре от оголенной шеи, слегка коснувшись и оставив после себя царапину, из которой медленно начинает сочиться кровь, окропляя белоснежный ворот рубашки. — Ауч, — шипит ей на ухо, сдерживая атаку. Сдавливает запястья, до жжения скручивает тонкую кожу рук и переводит взгляд с кинжала на Амаю, ухмыляясь, — я пришел не сражаться. Говорит и выпускает — отталкивает от себя в сторону, небрежно, грубо, и поправляет пиджак. Аккуратно разглаживая ладонью ткань, стряхивает пылинки с рукавов, и, оправив лацканы, затягивает туже чёрный галстук. Амая в ответ смотрит исподлобья, тяжелым, колючим, тёмным взглядом, еще крепче сжимая в вытянутой перед собой руке кинжал, повернув лезвие горизонтально, выставив правую ногу вперёд, опираясь всеми силами на стопу, и спрашивает: — Тогда зачем единение? Он пытается отвести ее руку с лезвием в сторону, но ожидаемо встречает лишь большее, ожесточенное сопротивление и всё же делает несколько шагов на встречу к Амае: — Чувствовал, что просто говорить ты не захочешь. И не ошибся. Лучше тебе убрать свою игрушку, пока ещё кого-нибудь не поранила. — Пока ты будешь в единении со своим духом, это, — она вновь приставляет лезвие к его шее, — останется здесь. Говори, для чего был весь этот спектакль? Он делает еще один шаг, и холодное отточенное острие кинжала вонзается в кожу — тонкая алая линия медленно струится по шее к ключицам — глубокий вдох через нос позволяет сделать короткую паузу и унять раздражающее ощущение боли. Амая непроизвольно вторит его движению, на пальцах ощущается теплая вязкая кровь, а взгляд мечется от окрашенного в бордовый воротника рубашки до глаз парня и мелькающих в них лукавых искрах. Он ухмыляется: — Так тебе будет спокойнее? — насмешка, он выжидает несколько мгновений и продолжает, — меня зовут Рен из дома Тао и я здесь, чтобы ты передала своему любимому братцу, что победа в Турнире будет моей и я готов ради этого на всё. — Почему тебе не передать это сообщение моему брату лично? — вопрос звучит спокойно, слишком спокойно, относительно данной не совсем обыденной ситуации. Рен, казалось, вопрос проигнорировал. Отступает и достает из кармана пиджака платок, прикладывает его к порезам на шее и, отвернувшись, внимательно изучает электронное табло, прикрепленное к одной из стен вагона. Или только вид делает. Амая опускает руку и подходит ближе к своему рюкзаку, давящее в висках напряжение рассеивается, сходит на нет, оставив после себя горький и удушающий ком копившейся в горле тревоги. Поезд тормозит настолько резко и неожиданно, что Амая падает спиной на сиденье, а кинжал — на пол и она тут же тянется поднять его, не желая терять своё единственное средство защиты, не имея при этом ни малейшего понятия, чего именно ей следует ожидать от так же резко появившегося в её жизни шамана. Рен стоит, с трудом, в последний момент, удержав равновесие, схватившись за поручень, и, проследив взглядом за действиями девушки, он лишь хмыкает, вернув прежнее нарочито надменное выражение лица, и пройдя мимо прямиком открывшимся дверям вагона, он протягивает ей платок: — Тогда всё веселье пропадет. Приятно было познакомиться, Амая, — и, дождавшись, когда она возьмет платок, Рен прячет руки в карманы брюк и выходит из вагона. Двери закрываются, в очередной раз, оставляя наедине с тишиной. Но теперь она давит своим почти ощутимым присутствием на барабанные перепонки, словно голову рывком погрузили в чан с ледяной водой, сдавливая шею незримой удавкой. Дыхание надрывистое. В ушах гудит. Кинжал с глухим стуком приземляется на соседнее сиденье, мелкие кровавые пятна разлетаются, отпечатываются на ткани рюкзака и сливаются с обивкой кресла. Тыльная сторона левой руки прижата к губам, пальцы собраны в кулак; взгляд упирается в скомканный в правой руке кусок белой ткани с вышитыми на ней инициалами. Следующая остановка конечная. Механический женский голос разрывает в клочья попытки Амаи вернуться в состояние покоя. Она вновь тянет наушники на уши. Обматывает лезвие платком и прячет на дно рюкзака. Подошвой ботинка старательно размазывает не успевшие засохнуть бордовые следы, смешивая их с уличной грязью. Поезд движется дальше. Зудящим шепотом проносятся вопросы, моля отыскать на них ответы, чтобы остановить разъедающий сознание гул.