***
— Всё забыли? Ничего не взяли? — Лер, ну мы уже миллион раз перепроверили, давай чемодан застёгивать! Мама сложила руки на груди, то ли с насмешкой, то ли с нежностью глядя на меня. — А это тебе зачем? — спросила она, заметив палетку теней, которую я собиралась незаметно положить в чемодан. — Ну мам, мне это нужно! — Там, в Финляндии, вообще никто не красится. Охота тебе тяжести таскать? — Вот пусть никто и не красится, а я буду, я же не все. Мама была против лишней тяжести в чемодане, но в итоге сдалась и позволила мне положить несчастную палетку. В конце концов, это не ей предстояло тащить двадцатикилограммовый чемодан через весь Хельсинки. Молния чемодана зазвенела, точно колокол перед похоронами, и на сердце вдруг стало так тяжело, словно на меня взвалили непосильную ношу. Я вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, оторванной от понятного и предсказуемого мира. На глаза навернулись слёзы. Я должна была бы радоваться, но вместо этого хотелось плакать. И за это мне было очень стыдно. Кира ведь не плачет! Напротив, с улыбкой собирает чемоданы, уже предвкушая, как в Финляндии будет интересно и весело. Только со мной что-то не так. Может быть, я какая-то бракованная?***
Четыре девушки сидели за круглым столом и пили сидр. Громкая музыка, доносившаяся из портативной колонки, создавала атмосферу отдыха и веселья. Две британки и две немки шумно обсуждали, кто откуда и почему они решили приехать в Хельсинки. Сидр лился рекой, словно бы он был шампанским. Об учёбе никому не думалось и не мечталось. Хотелось только пить и веселиться без устали. Не все девушки были хорошо знакомы между собой. Немки были лучшими подругами и знали друг друга с детства. Надя и Франческа жили недалеко друг от друга на окраине Франкфурта. Они учились на географов и приехали сюда вместе. Британки - рыжеволосая Александра и долговязая Тайни - видели друг друга впервые. Так или иначе, все четверо чувствовали себя свободно в обществе друг друга, а алкоголь помогал раскрепоститься ещё больше. — So, we have two German, two British and two Russians, — резюмировала Франческа. — It will be the perfect semester! Негласный лидер подняла банку сидра за ещё не начавшуюся, но уже многообещающую дружбу. Четыре руки потянулись к центру стола, и четыре девушки приветливо улыбнулись друг другу, с готовностью встречая светлое будущее. Уже завтра их будет шестеро.***
Когда два года тому назад я поступила в университет, то сразу решила, что поеду учиться по обмену. Это была главная и чуть ли не единственная причина, по которой я вообще поступила на химика. Учёба давалась тяжело, зато, по сравнению с остальными, я прекрасно говорила по-английски. В то время как одногруппники не могли связать и двух слов, я уже вовсю рассказывала какие-то истории. И пусть в химии я не блистала, зато умела многое другое. Я была как будто амбидекстром в мире технарей и гуманитариев. Параллельно я получала второе высшее образование. На словах я козыряла тем, что я химик-переводчик и что по окончании университета мой выбор доступных профессий будет шире. На деле же я радовалась, что у меня, по крайней мере, имеется путь к отступлению, на случай если с химией всё будет совсем плохо. Я считала себя средней студенткой на обоих профилях. Только на химии мне приходилось пахать, чтобы со среднего уровня не скатиться, а на лингвистике, наоборот, я всеми силами пыталась пробить стеклянный потолок и вырасти от ударницы до отличницы. Меня всегда тянуло на север. В те места, где солнце — редкий гость, где небо кажется больше, а лёд — теплее. Тянуло туда, где оживают древние легенды об отважных викингах, храбрых первопроходцах, сильных и волевых мужчинах и женщинах. Нордическая внешность и нордический характер — вот в чём состоял мой идеал. Я и сама являлась счастливой обладательницей рецессивных генов в виде небесно-голубых глаз и светлых, практически белых, волос. Популяция людей непримиримо росла, но отнюдь не в пользу северной расы. И всё же оставались ещё в мире островки безопасности. Те страны, где всё тихо, иммигрантов не так много, а люди культурные, но не навязчивые. Такие, как Финляндия, Швеция, Норвегия, Дания и, конечно, Исландия. Поездка в Исландию была моей мечтой, но не целью. Цель для меня — это что-то такое, чего ты знаешь, как достичь. Какие конкретно шаги нужно предпринять, какие обстоятельства будут благоприятными и как увеличить свои шансы. А мечта — это то, чего тебе просто очень хочется. Конечно, все говорят, что мечта должна рано или поздно становиться целью. Может быть, в идеале это так. Но идеал недостижим, а книг по мотивации я не читаю. Моей целью была поездка по обмену в Финляндию, потому как это была единственная скандинавская страна из предложенных. Но, вот беда, когда я ставила цель, я забыла задать себе один вопрос: а что дальше? Ну приеду я в Финляндию, что тогда? Так далеко я не заглядывала. У меня было только «поехать в Финляндию, а там посмотрим». И вот, сидя на чемодане, прекрасно понимая, что впереди бессонная ночь, я плакала. Плакала, потому что не знала, куда мне теперь смотреть.***
График красной нитью пересекал экран компьютера, иллюстрируя гиперболическую зависимость. Соседки включили на кухне громкую музыку, которая ужасно била по ушам. Когда там уже начнётся учёба? Может быть, тогда наконец-то станет потише. А ведь их ещё только четверо. Скоро пустая комната перестанет отделять от внешнего мира. И не дай бог, пятая соседка будет такой же шумной. Бог? Но ведь она не верит в бога. Конечно, бога нет. Здесь только мы. Девушка коснулась пальцем экрана компьютера, благо тот не был сенсорным, и провела вдоль красной линии, ради которой она кодила несколько часов. Гиперболическая зависимость. Та зависимость, по которой идёт время. Быстрее, быстрее и быстрее. Если не успеть что-то сделать сейчас, не получится уже никогда. Поэтому нельзя останавливаться, нужно работать каждый день, и тогда, может быть, удастся сделать что-то важное. Например, автоматизировать органический синтез. Зачем варить всё в колбах, травиться метанолом, лично пипеткой отмерять каждую каплю, если можно написать программу, которая заставит вещество синтезироваться без участия человека? Она бы сделала это. Она бы пошла и лично написала программу, если бы это уже не было сделано до неё. Один профессор оборудовал лабораторию в Шотландии как раз для автоматического синтеза. Он уже сделал всё то, о чем она только думала! Они мыслили одинаково, а ведь это такая редкость, с учётом того, что она везде белая ворона. Даже сейчас, когда соседки вовсю веселятся и разговаривают ни о чем, она сидит одна в комнате и думает о своём резюме. Резюме — это первый шаг, чтобы устроиться в ту самую лабораторию, второй шаг — сопроводительное письмо. И вот это самое страшное. Выразить свои мысли текстом, черт возьми, словами написать, почему она хочет работать именно с этим профессором… Да проще взломать Пентагон! Она в отчаянии запустила пальцы в волосы и уронила голову на стол. Несколько наполовину бессонных ночей дали о себе знать. Музыка, доносившаяся с кухни, слилась с биением сердца и превратилась в пустой набор звуков. А потом затихли и они. Мир провалился куда-то в пустоту. Стало спокойно. Наконец-то стало никак. Звуки вернулись снова одной короткой противной трелью. Мерзкий пронзительный звон бил по ушам, как будто кувалдой. Девушка нехотя подняла голову со стола, и в шею тут же отдало тупой болью. Пиксели мира никак не хотели загружаться, словно программа, написанная с ошибкой. Звук не повторился, и в комнате снова стало тихо. Можно было снова провалиться в небытие, не беспокоясь о том, что из него вырвало… И в этот момент программа заработала. Мир загрузился. «Дверной звонок», — вспомнила девушка. Кого ещё принесло?***
Я испытала что-то вроде дериализации. Я до последнего не верила, что это происходит со мной. Сама по себе идея уехать на полгода в Финляндию звучала не просто хорошо, а восхитительно. Но пока она находилась в мире идей, она как будто не существовала в реальности. Даже когда мы обсуждали поездку с Кирой, даже когда я дважды ездила в посольство, даже когда прощалась с подругами, всё равно где-то в глубине души я не верила, что в итоге поеду. Но вот я ехала вместе с мамой в такси в аэропорт, а за окном мелькали дома. Где-то среди них был дом Артёма. Поездка в аэропорт всегда напоминала мне о нем. И угораздило же его жить именно на этом конце города! Артём был моей самой сильной и самой трагичной любовью. Я не помню, чтобы я любила какого-нибудь парня так же сильно, как Артёма. Но он, как водится, не любил меня. Артём был моим одногруппником с перевода. Я видела его в среднем раза два в неделю и на каждую пару с ним ходила как на праздник. Он знал о моих чувствах, как и вся группа, но мы все негласно делали вид, что Артём для меня — не более чем сосед по парте и партнёр по заданиям. Я была безнадёжно влюблена в Артёма вот уже почти два года. За такой долгий срок чувства меняются, превращаются во что-то обыденное, привычное и спокойное, а отношения становятся близкими и почти родными. После двух лет отношений люди обычно женятся, и обжигающая страсть естественным образом сменяется уютом и комфортом совместной жизни. Но эти розовые сказки справедливы лишь для взаимных чувств. Невзаимная любовь меняется нелинейно, а скорее по кругу. По порочному кругу от страсти, лишающей воздуха, к раздражению на объект любви, до более спокойного восприятия и даже какого-то равнодушия. Последняя стадия может длиться достаточно долго, чтобы начало казаться, что ты человека уже разлюбил, но потом всё повторяется снова. Если жизненный цикл здоровых клеток прозрачный и естественный, как настоящая любовь, то невзаимные, больные чувства — это своеобразные раковые клетки нашей души, которые постоянно мутируют, не подчиняясь никаким законам. Теперь я была почти индифферентна к фигуре Артёма. Нет, не по причине последней стадии (напротив, перед отъездом моя влюблённость обострилась), а из-за липкого разрушающего страха. Пусть мой путь лежал в Финляндию — одну из стран мечты — всё же в первую очередь он лежал в неизвестность. А неизвестность способна напугать человека во много раз сильнее чего угодно. Мама с тревогой посмотрела на меня. Конечно, она видела, как меня трясёт. Ну почему все нормальные студенты спокойно и радостно едут за границу, взять хотя бы ту же Киру, а я дрожу, как осиновый лист? Мама расплатилась с таксистом, и тот помог вытащить мой чемодан. Дорога в аэропорт показалась мне до ужаса короткой, а момент взлёта самолёта неминуемо приближался. — Что если я не сдам экзамены? Я ведь даже по-русски химию не понимаю, — тревожно пробубнила я, пока мы стояли в очереди на регистрацию. — Да сдашь, — в десятый раз повторила мама. — Там все иностранные студенты будут в точно таких же условиях. — Не в точно таких же. Они-то химию понимают… — Ты тоже понимаешь, сдала же как-то строение вещества! Я истерично усмехнулась. Вот именно как-то! Строение вещества было для меня самым тяжёлым испытанием этой сессии. Препода я боялась как огня, и за ночь до экзамена у меня была бессонница и спасибо, что не паническая атака. Бессонница уже давно стала моей постоянной спутницей жизни. Первый эпизод у меня был ещё в детстве, когда мне было лет пять. Мама тогда жутко перепугалась и по незнанию на меня накричала. Поначалу это случалось редко (максимум пару раз за год), до тех пор, пока не пришло время сдавать ЕГЭ. Сдавать ЕГЭ я особо не боялась. Я была неплохо готова, да и баллов мне нужно было не много. Но почему-то я не спала полночи пред тремя из четырёх экзаменов. А затем понеслась душа в рай: крики мамы, походы к неврологу, транквилизаторы, слёзы, непонимание, почему именно я. Бессонница — хроническая болезнь, которую все недооценивают. Ты не можешь жить, как все нормальные люди, когда почти каждый день не знаешь точно, будешь ты спать следующей ночью или не будешь. В ночь перед отлётом в Хельсинки я, естественно, тоже почти не спала. Но за два года мучений я к этому привыкла, если не сказать смирилась. Поэтому отреагировала почти спокойно и на своё полуобморочное состояние старалась не обращать внимания. В конце концов, такой расклад был более чем ожидаемым. Теперь главное было дожить до конца дня и лечь спать. Желательно в новой квартире, а не на вокзале. «Уважаемые пассажиры, вылетающие рейсом Ижевск-Москва, просьба пройти в зону вылета» Моё сердце пропустило удар, а по щекам потекли тёплые слёзы. В зону вылета маму не пустят. Дальше мне придётся идти одной. Стало вдруг так горько и больно, словно я шла на голгофу, а не улетала в любимую Скандинавию, в которой всегда мечтала побывать. Я в отчаянии подумала, зачем вообще я на это подписалась, у меня ведь только что более или менее всё наладилось на химфаке. Но пути назад уже не было. — Это всё из-за Артёма! — в отчаянии воскликнула я. — Если бы он мне не отказал, ничего бы этого не было. Я бы не бежала никуда, просто была бы счастливой и его бы счастливым сделала… — Артём — не твой вариант. Это к лучшему, что он тебе отказал. Зачем тебе какая-то творческая личность с нестабильной работой и полным отсутствием гарантий на будущее? Найдёшь себе в Хельсинки химика, который занимается наукой. Я горько усмехнулась сквозь слёзы. Только на это и оставалось уповать. Хотя я сильно сомневалась, что какой-то зануда-химик, который только и делает, что над статьями корпит, может полюбиться мне сильнее, чем неординарный, умный, разносторонне развитый, да в конце концов знаменитый, режиссёр, коим был Артём. — Ну не плачь, солнышко, — вздохнула мама. — Это ведь такие возможности, я тебе даже завидую! Я была раздавлена морально и физически, чувствовала себя растёкшейся лужей, которая держится на последнем издыхании силы воли и адреналина. И как такому можно завидовать? Полгода назад, когда я по плану должна была ехать, если бы не коронавирус, я боялась не меньше, а то и больше, чем сейчас, просто всячески подавляла в себе эти эмоции. Вот теперь и пойми: нет у тебя эмоций, или ты просто давишь их, как можешь. Так вот, тогда мне пришёл в голову один любопытный вопрос: будь у меня выбор, семестр по обмену или любовь Артёма на всю жизнь, что бы я предпочла? Саша Петрова на моем месте, не задумываясь, выбрала бы обмен. Но я пришла к выводу, что выбрала бы Артёма… Да, я выбрала бы его, потому что это счастье было бесплатным. Тебе не нужно проходить миллион испытаний, чтобы потом, может быть, получить то, не знаю что. Если бы Артём любил меня, мне не нужно было бы никому ничего доказывать, я была бы счастлива без предварительных усилий. Такой путь был бы более лёгким. И, давайте признаем, человек всегда ищет, где легче. А если ты специально пытаешься усложнить себе жизнь, то ты, вероятнее всего, больной. Нет, я не винила Артёма всерьёз. В конце концов, насильно мил не будешь (а жаль). Просто я бы предпочла счастье с любимым человеком слезам в аэропорту. Любой бы предпочёл. Мы с мамой на прощание обнялись, и слёзы, которые до этого спокойно текли и почти не мешали, вдруг полились градом и превратились в неконтролируемые рыдания. Мне было ужасно стыдно, но я, как ни пыталась, не могла это остановить. Дыхание сбилось, нос заложило, а взгляд затуманился. Я постаралась дышать ровно, но это мало помогло. Несколько глубоких вдохов, и вот почти удалось… Удалось взять паузу, на время замедлив слёзы. Этой паузы мне хватило, чтобы попрощаться с мамой, пройти паспортный контроль, но не хватило на прохождение досмотра. Там истерика вновь захлестнула меня, и, как бы мне ни хотелось, перестать плакать физически не получалось. — Девушка, у вас всё хорошо? — участливо спросила женщина на досмотре. — Да, всё в порядке, — я энергично закивала. — Просто вот попрощались, грустно… И я снова заплакала, стараясь делать это тише, себе под нос. Рейс-то был только до Москвы. Мало кто из Ижевска летал транзитом. Наверное, та женщина подумала, что я первокурсница, которая поступила в Москву… Так или иначе, такие мелочи всегда вызывали во мне новую веру в людей и открывали второе дыхание. Я должна бороться. Нет пути назад. Попав в зону вылета, я первым делом попыталась успокоиться и умыться. Давалось это крайне тяжело: как только я переставала плакать на минуту, слезы опять наворачивались с новой силой. И таких подходов было несколько. Наконец я заставила себя хоть немного сдерживаться. Мне казалось, что люди уже начали странно на меня коситься. Чуть поразмыслив над тем, как можно себя поддержать, я решила попросить поддержки извне. Благо, Юля и Лика обе были в сети. Лика была моей лучшей подругой ещё со школы. Она знала меня как свои пять пальцев и подписывалась со мной на любые авантюры. Мы ругались в начальной школе, но с восьмого класса были не разлей вода. Серьёзно, я действительно не помню, чтобы за эти шесть лет мы с Ликой хотя бы один раз серьёзно поссорились. Юля училась вместе со мной на химфаке. Мы познакомились на линейке для перваков, и с тех пор я всегда тянулась к ней больше, чем к кому-либо другому. Когда-то мы были так же близки с Сашей Петровой, моей одногруппницей с перевода, но этой весной мы отдалились, словно бы нашей дружбы никогда не было. Я долго гадала, что я сделала не так, но бегать за кем-то хотелось в последнюю очередь. С Артёмом уже набегалась. Во всяком случае, у меня по-прежнему были Юля и Лика. Их поддержка вернула мне какое-никакое душевное равновесие. Всегда важно чувствовать, что ты не один, знать, что тебя кто-нибудь ждёт, что кто-то прикроет твою спину. Обычно сидение в аэропорту занимает ужасно много времени, которое идёт долго и нудно. Когда я дважды летала в посольство в Москву, чуть не умерла здесь от скуки. Но сейчас время прошло так быстро, словно бы оно описывалось гиперболической зависимостью. Раз — и всё. Не успела я и погоревать как следует, как объявили посадку. Оба полёта выдались тяжёлыми. В самолёте до Москвы я смогла хотя бы поспать, хотя и беспокойным сном. Весь же долгий перелёт до Хельсинки я и глаз не сомкнула, хотя была уставшей до смерти. Я уснула только после двух и встала в пять утра. Добавьте к этому возню с документами и коронавирусом и умножьте на нестабильную нервную систему. В результате мы имеем Валерию Виноградову, похожую на зомби и желающую только одного: поскорее добраться до места, название которого она даже выговорить не может. Прибытие в Хельсинки было ужасным. Мало того, что у меня не было ключа, и я постоянно боялась, будет ли вообще хоть кто-нибудь дома, чтобы впустить меня, так ещё и таксист взял в два раза больше денег. Но он настолько ни черта не понимал по-английски, а я была настолько измотана, что спорить не стала. Тогда я решила, что проще заплатить, но после ещё долго скорбела о потерянных деньгах. Хотя чего я ожидала? Таксист был иммигрантом, кажется, из Африки, уж не знаю почему я рассчитывала, что у него откуда-то возьмётся европейский менталитет. Была ещё только середина дня, но я уже чувствовала, что выдохлась, будто бы давно наступил вечер. Но после всех приключений я всё же добралась до дома. До места, которое на ближайшие четыре месяца станет моим домом. После минутного колебания я надавила на дверной звонок. Короткая трель ударила по ушам, точно кувалдой. Никто не ответил, но я не решилась звонить во второй раз. Сердце подпрыгнуло и снова упало. Неужели мне никто не откроет? И тут дверь резко распахнулась. Первой моей эмоцией было удивление. Передо мной стояла девушка, совершенно не похожая на свою фотографию в Вотсапе. Чёрные волосы до плеч, большие карие глаза, немного необычные черты лица, которые на первый взгляд совсем не показались мне красивыми. Я представляла её совсем другой: этакой питерской понторезкой, которая смотрит на всех свысока. Вместо этого я увидела босую девушку моего роста с неординарной внешностью и проницательным взглядом. — Проходи, — на чистом русском сказала она. — Чай будешь или, может, голодная? Я выдохнула. Наконец-то я в безопасном месте. Девушка немного улыбнулась уголком рта. Ей очень шла улыбка. Даже несмотря на несхожесть с фотографией, я почему-то сразу поняла, что дверь мне открыла именно она. Моя единственная русская соседка. Агата.