..Не терять равновесие. Мне сложно, мне больно, мне страшно, мне весело…
Кирилл выехал в восемь. Осеннее утро встретило его морозным дыханием, головной болью и скребущими котами на душе. Вчера, пока добрел до машины, решил, что мир, вроде бы, не рухнул, но желание напиться это все-таки не отбило. Как до дома добрался помнит плохо, да и в целом весь вечер сплошная смазанная картинка. Хотелось, наверное, выбросить из головы и все, что было до, но не вышло, только хуже стало. Казалось, что разговор этот должен был Кирилла в себя привести, немного мозги вправить, а вместо этого только еще больше вывел из равновесия. Кирилл, как не крутил, сложить никак не мог дважды два. Вот Леша идет с ним за руку, фыркает, упирается, но идет, обнимается на Неве, и всего по щелчку превращается в злобную фурию, будто Кир не помощь предложил, а снова им воспользоваться. При том что последнее он воспринял даже в меньшие штыки. Понять не мог, неужели и правда мальчишку все настолько устраивает, или есть какая-то причина, которую он не может озвучит. Да, конечно, Кирилл не тот, с кем, наверное, хотелось бы делиться чем-то настолько страшным, но ведь он, кажется, вообще единственный, кто об этом его спросил? Кто предложил помочь. Не то, чтобы Кир собой так уж и гордился в этот момент, он честен с собой, у него для этого был собственный мотив, но все-таки. Верить в то, что Леше это правда нравилось, не хотелось, да и не звучало это как правда. Он же сам сказал, что у каждого есть причина. Сколько бы Кирилл не пытался, а разобраться в этом не мог. Может быть уже и не стоило, его же попросили отвалить, русским языком попросили больше не появляться. Кирилл и не собирался. Ему в себе разобраться надо было, и если до этого казалось, что встреча с Лешей хоть что-то решит, то теперь он понимал, что еще больше запутался. Его зависимость от Макарова была ненормальной, болезненной, вымученной какой-то. Ее надо было срочно лечить, искоренять всеми путями. Не захотел? Отлично. Кириллу же проще. Его жизнь не менялась, он мог бы вообще этого не заметить, так что это не должно было быть проблемой. Это не его чертова проблема. Он врал сам себе. До кладбища было ехать минут сорок. Взять машину пришлось из папиного гаража, повыше, так как на своей боялся где-нибудь встрять. Да и как-то не хотелось сегодня на ней, от его ламбы за версту несло «праздником жизни», последний клочок прошлого Кирилла Гречкина. Все прошло, все забылось как страшный сон, вспоминалось вот теперь, как вчера, за выпивкой и кальяном, и только она оставалась верной спутницей, избавляться от которой Кириллу совсем не хотелось. Наверное, это тоже было последствием одиночества. У Кирилла со всем так было, привязываться к чему-то материальному было намного проще, особенно к тому, что принадлежит тебе беспрекословно, что не отнимут. Такие зависимости были безболезненными почти, а на другие Кирилл, видимо, был не способен, боялся не выдержать и не пережить. Вот как сейчас чтобы не ломаться. А его ломало, как ни посмотри. Почему это произошло сейчас, когда Кириллу стукнуло двадцать пять, непонятно. Может созрел наконец-то для чего-то большего, может просто эмоционально уже один не вывозил. Тепла не хватало, какой-то поддержки без всяких «но», любви без вопросов, как мама к ребенку, как у других случается. В фильмах там всяких, в мультиках, Кирилл видел. Да и в жизни разве мало таких примеров? Люди любят, люди умеют любить, это тоже своего рода зависимость, но она, кажется, приятной. Приятной, когда взаимная, когда весь мир заключается друг в друге. У Кирилла такого не было никогда, а тут захотелось видимо. Только почему выбор пал на Лешу до сих пор не ясно. Мальчишка ведь совсем, семнадцать лет, ну что он Кириллу дать может? У него у самого там мир еще в целостную картинку не собрался, да и вряд ли теперь соберется. Поломанный с пеленок, выцветший весь. У них на двоих ни черта, даже красок не хватит, видимо, тех самых деталек даже на маленькую картинку. Кирилл обманулся, хотел обмануться. Машину припарковал у забора самого, вокруг тишина, только деревья от ветра бурой листвой шуршат, почти приветливо. Букет белых роз на заднем сиденье привычно, мама эти цветы любила, их ей папа дарил, огромными такими охапками. Мама всегда говорила, что жалко ей их, просто так погибают, по людской прихоти, а Кирилл до сих пор не понял претензии, для того ведь их и выращивают. Но тащил с каждым разом все меньше, как сегодня вот, восемь. Трава под ногами шуршит, сухая совсем. Дожди в Питере весь месяц льют, а сюда, видимо, почти не доходят, все в себя впитывает, проклятый город. Почему-то, когда настроение паршивое, Кирилл и Питер начинает от всего сердца ненавидеть, будто само его существо виновато во всех его проблемах. Будто город живой, думающий, дышащий. Кириллу с такими мыслями лечиться уже пора. Могила мамы где-то в центре, когда хоронили, помнится, вокруг не было почти никого, а сейчас приходится среди оградок пробираться. Люди дохнут как мухи, каждый день умирает кто-то, обычно Кирилл о таком не задумывается, но в таких местах о другом и думать не приходится. Смерть страшна, всегда Кирилла пугала, в свое время след оставила такой, что до сих пор в себя прийти не может, уже шестнадцать лет. Вот чего он действительно боится, из-за чего каждый раз в паническом страхе заходится. Жить хочется, до безумия хочется, но так, чтобы полностью, без всяких «но», полной грудью дышать. И Кирилл пытается, пытался, выходило даже какое-то время, а сейчас вот опять никак не вздохнуть. Мама смотрит на него с черно-белого фото, улыбается. Смешная, веселая, глаза горят, изнутри светятся. Фото с отдыха, кажется, они тогда с папой без Кирилла ездили. Волосы темные, кудрявые на концах, по плечам раскиданы. Кирилл на маму мало был похож, волосами, наверное, только, но и те в свое время убил обесцвечиваниями своими, красками. Хочется стукнуть себя из прошлого, сейчас на голове тоже черте что. Вьются все еще, конечно, так же на концах, особенно как сегодня, от сырости Питерской, от того, что времени не было их зализать, в глаза лезут. Мама, наверное, посмеялась бы с него, а может и пожурила, что волосы испортил. Мама его копну в детстве любила, стригла всегда сама, по плечи где-то, и если фотки его детский глянуть, то он всегда с хвостиком на макушке, чтоб в глаза не лезли. Мама, наверное, всплакнула бы, увидев его сейчас таким взрослым. Не смогла, не успела. - Видишь, мам, за голову взялся, - говорить с ней вслух когда-то было напряжно. Кирилл помнил, как приезжал к ней в те самые «лучшие» годы, с пьянок порой, когда совсем плохо становилось, сидел здесь часами, а рот открыть не мог. Плакал тихонько, в колени уткнувшись, себя ненавидел, жизнь свою. А чего ненавидеть-то было собственно? Правда ведь с золотой ложкой в заднице родился, все на блюдечке. Это тебе не в семнадцать лет проституткой, это в семнадцать лет по барам с проститутками. Вот такой вот каламбур. Не смешно совсем. – Влюбился, даже, кажется, представляешь? Стою сейчас здесь с тобой, все зарекаюсь о нем не думать, а мысли все равно так или иначе путаются, за него цепляются, - Кирилл не знает, как бы она отреагировала. Папа, когда узнал, что Кириллу похер в целом, с кем кровать делить, кажется не сильно-то и удивился, скривился только и попросил всякую дрянь домой не тащить. Папа от Кирилла к тому времени столько херни вытерпел, что, наверное, его бисексуальность чем-то из ряда вон уже не казалась. Мама бы, наверное, удивилась все-таки. Она ему в детстве сказки читала, как принцы принцесс спасают, про красоту женскую стихами зачитывалась, Кирилл то стихотворение вспомнил в итоге. Вчера, когда на Лешку смотрел. «Письмо к женщине» называлось, и правда Есенинское. - Но ему знаешь какое стихотворение бы подошло? Шаганэ ты моя Шаганэ, - он усмехается себе под нос. Воду в вазе меняет, старый букет откладывает в сторону, новый в воду. Красиво, папа здесь правда постарался, с любовью все сделал. В таких вот вещах вспоминаешь, что любить он все-таки умел, один раз любил и навсегда. – Он бы тебе понравился, наверное, ты же добрая, ты бы его пожалела. Я, наверное, тоже сначала пожалел. В глазах столько боли было, что захлебнуться можно. А ему хоть бы хны, понимаешь? Держится, сам все, через тернии к звездам, видимо, да только рушится все, и у меня от взгляда на него все рушится, - мама, наверное, понимала. Кивала бы сейчас, по плечу Кирилла поглаживала. Заставила бы притащить к себе всеми путями, уговорила бы Лешку давно и помощь принять, и приютила бы, если бы нужно было. Мама в памяти Кирилла такой была, всепрощающей и все понимающей. Такого человека сейчас не хватало до одури. Вообще ее всегда не хватало. Она для Кирилла полжизни была путеводителем, там, где совсем становилось все плохо, всегда на нее с оглядкой делалось. Вот и сейчас, наверное, поэтому же пришел, так бы и мялся, собирался бы, пока зима не стукнула, а тут повод был. Осенью Кириллу сюда было приезжать особенно тяжело, как-то более памятно. Но папа здесь был, каждую дату бывает, Кирилл видит это и по букету, и по тому, как вокруг все блестит, убрано. - Ты прости меня, что я редко стал бывать. Я, типа, жить пытаюсь, ну, знаешь, как все. Кампанию свою недавно на международный уровень перевел, ты бы сейчас сказала, что я это в папу. А я, наверное, все же в тебя, мам. У меня полный офис идиотов, а мне их уволить жалко. Вчера вот на одну наорал, наобещал ей всякого, а думаешь уволил? Нет конечно, у нее же там ребенок от первого брака, куда она без работы? Папа бы уволил, он дебилов не терпит, может потому и со мной не общается совсем, - Кирилл усмехается. Мама бы расстроилась из-за этого, но что уж теперь изменишь. – Я пытаюсь как-то наладить все, но вечно лбом упираюсь во что-то. Еще вот с Лешей этим, знаю же, что бесполезно, не стоило даже, а все равно влез. Сложно все, страшно даже, как будто только жить начинаю, а все, что до этого было, дурной фильм, - где-то над Кириллом застрекотала птичка, срываясь местами на тонкий писк, будто словам его вторила, или отвечал может быть. Для Кирилла такие поездки сродни с походом к психологу были. Вот вроде бы боится, не едет, а как приедет, так легче становится, правда становится. Но и боли не меньше, конечно, потому и боится. Шестнадцать лет прошло, а каждый раз как вспомнишь, что мама-то здесь, в земле, под гранитным камнем, так мурашки по коже. Не верится, пока сам себе не напомнишь. До этого, вроде будто в телефонной будке сидишь, через фото ей информацию передаешь какую-то, а на деле-то рядом она совсем, два метра, но это если не про душу. Кирилл вот долгое время существование души отрицал, но мамы это никогда не касалось, лицемерно, но как есть. Мама для него всегда была чистым человеком, непорочным, у таких душа обязательно есть, рядом где-нибудь постоянно, Кирилла оберегает, наверное, а может за отцом по пятам ходит. Вот он Лешу в тот вечер почти таким же увидел, чистым, ангельским. Похожим на маму, наверное. - Ерунда это все, мам, пройдет, наверное. Люди же, бывает, частенько влюбляются? Это вы с папой раз и на всю жизнь как-то, а у меня, наверное, так не получится. Да и какой уж там? Леше это не сдалось, даже если вытащить его из всего этого, то ребенок он совсем. Ему бы жить да радоваться, а он, - Кирилл вздохнул. – Он сам со всем разберется, я больше не полезу в это, мам, вчера попробовал, да все как-то через…сама понимаешь, - материться рядом с мамой Кирилл не мог, не умел. Он на кладбище всегда превращался в кого-то другого, в лучшую свою версию. Жива бы она была, то и он бы ей почаще был. Мама-то в него много вложила хорошего, все, что есть в Кирилле светлого – все ее. И стихи, и любовь к чему-то, к искусству, к музыке, все от нее. Будь она жива, то Кирилл бы больше впитал, может быть и вовсе был таким полностью, целостным, цельным. Мама бы доложила, а так, будто коробка полупустая осталась, а доложить и нечем. Кирилл уходит с кладбища полностью опустошенным. Даже то, что было, будто вывалилось. Не делось никуда, конечно, но ощутимо меньше стало. Сидит вот в машине, за руль держится, а даже ехать никуда не хочется, будто бы и некуда. Дима отписался, что на работе в порядке все, даже с деньгами, кажется, решается что-то. Кириллу плевать уже, если честно. Непонятно только, на что теперь не плевать. Он ведь и правда весь этот год пытался за ум взяться, получалось хуевенько, но получалось. Даже с отцом отношения пытался наладить. Но как будто об лед бился. Эту неделю прожил, как на взводе, чувства, эмоции – все на пределе. Как глоток воздуха, не замечал даже, думал наоборот в тягость все это было, но как будто пинка под зад дали. И вчера сорвался, потому что зудело. А сейчас вот снова полнейшая пустота, и депрессия, отступившая, снова в груди засела. Кириллу бы из нее выбираться, а он себя еще глубже заталкивает. Нужно было с этим делать хоть что-то, шевелиться как-то, себя расталкивать.***
А ты в себе разберись, ведь каждый от чего-то зависимый… После кладбища поехал сразу на работу, немного прийти в себя, отвлечься. Дима встретил его понимающим взглядом, по плечу похлопал. Дима про мальчишку ничего не знал, где Кирилл вчера пропадал после бара тоже. Кирилл ему только про кладбище отписался, но этого хватило, чтобы Дима понял, что Кир на грани. Кирилл этого показывать не хотел, улыбался во все тридцать два, наиграно, как всегда это делал раньше, умел. Кое-что из прошлой жизни все еще могло пригодиться в «новой», теперь оставалось только разобраться, что выкидывать, а что оставлять. - Я хочу из родительского дома съехать, - они сидели в кабинете. Кирилл с документами на отправку разбирался, Дима в ноутбуке своем лазал, на кресло с ногами забравшись, и со стороны как суровые дядьки бизнесмены они точно не выглядели. Два вчерашних школьника, пытающиеся сделать вид, что заняты чем-то до жути важным, будто сами важные. - Хату купишь? – Кирилл только плечами пожал. - Пока думаю снимать, лишние траты ни к чему, - Дима кивнул, мол здраво. - Даже приятно слышать от тебя что-то подобное, Гречкин, - Кирилл усмехнулся. Наверное, он действительно частенько бросался деньгами в воздух. Наверное, раньше он и правда просто купил бы себе какую-нибудь квартирку в центре Питера, чтобы недалеко от работы, но сейчас ничего не хотелось. - Я подумал тут, может мы и правда чем-то благотворительным займемся? – Дима только бровь выгнул и тут же ноутбук с колен убрал, внимательно уставившись на Кирилла. – Я имею ввиду, ну…это могло бы и на нашем имидже отразиться, детским домам там помогать будем. Может люди забудут, что я долбаеб? – он усмехнулся, Диму это, кажется, тоже повеселило. - Ох, Киря, никто об этом не забудет! Ты легенда, - друг рассмеялся. – На самом деле всем давно плевать, Кирилл, ты единственный, кто все еще загоняется об этом. Твое прошлое никак не отразилось на нашей работе, ты не заметил? – Кирилл, может, и замечал, да только самого оно тащило на дно по ощущениям, хотелось хоть как-то «откупиться». - И все же, - Дима лишь плечами пожал. - Почему бы и нет? – наверное, Кирилл был рад. Это было маленьким шагом к тому, чтобы во всем разобраться, чтобы изменить хоть что-то в собственной жизни, чтобы окончательно изменить в себе то, что ему самому не нравилось, искоренить, заменить на что-то хорошее.