Субботняя пятница - Околостругацкие миры

На улице традиционно стояла все ещё субботняя пятница. Стояла она по традиции в пробках. Пробки были разные. Привычные домкадные рычащие, предохранительные серные с тишиной, и содержательные праздничные. Последние, охраняя ценное содержимое, в большом количестве выглядывали из окон активно стоящих автомобилей, из перемещаемых пешим ходом природосберегательных бумажных пакетов с современными гринписовскими лозунгами "Берегите лес, мать вашу!", и даже из авосек бомжей. За пробками скрывался богатый внутренний мир. От Абрау-Дюрсо, сквозь купажный краснодарский бурбон, касаясь нежно крыльями аромата крафтовых винных напитков, до вкусободрящего и несправедливо забытого многими Огуречного лосьона в праздничной пластиковой литрушке. В некоторых местах одни пробки, благодаря пробкам другим, уже были успешно эмансипированы и наслаждались абсолютной свободой, которую к этому утру вывезти не успели и она свободно располагалась в переполненных баках, и в местах к ним примыкающим. Праздник же! Коммунальщики тоже люди. И они тоже наслаждались свободой, которой впереди было много. Около недели. Большего город не выдержит. В одном из нередких островков абсолютной свободы, у чёрного выхода из не замечаемого всеми Научно исследовательского института, нещадно эксплуатируя эффект незамечаемости в своих целях, спал бомж. Этим он не ломал: себе голову ежевечерним выбором незанятого свободного места; им - мусорные баки; а также комедию правоохранительным охранителям. Непонимание причин такого эффекта его не озадачивало и не расстраивало. Иногда, правда, чёрный выход института раздваивало и попасть в место назначения была та её задача, но это явление им списывалось на неудачно подобранный у ресторана к ужину аперитив. Институт был незаметный всеми и стратегический. Что именно являлось первопричиной узнать было невозможно, по причине всеобщей незамечаемости объекта. И только сотрудники института знали, что занимается он химическими удобрениями и ядами. Понимали всю важность этого занятия и старались не брать работу на дом. Впрочем, внутреннее жилое пространство позволяло безболезненно совмещать эти понятия, не стягивая покрывало тайны. А на фирменных покрывалах, укрывающих места для глубокого отдыха в спальнях жилой зоны, стояла аббревиатура НИИ ХУиЯ. По этой, а может быть и по совсем иной, причине в производственном быту они, сотрудники, гордо и незатейливо именовали себя по-простому - НИИХУиЯдовцами. Не занятый и свободный "очаг свободы" в свободном от проблем и нищеты, а точнее от нищеты проблем, городе не подпускал к себе кого-попало. И спящий бомж - тоже не было кем попало. Ни кем, ни куда. Попал на этот островок свободы он не случайно, а по воле случая. Той же волей он попал и такое положение. Горизонтальное, с храпом. Надо сказать, что в таком положении он находился не всегда. Не в смысле храпа и сна. И не в смысле вечернего глубокого отдыха. Не только. Раньше, в прошлой жизни и году, он был "кем-то из". Когда-то был незаурядным, хоть и из ряда вон не выходящим, клерком. Или планктоном. А может быть и воротничком. Короче, чем-то офисным. Никто, в том числе и он сам, деталей уже припомнить не мог. В одно прекрасное утро, а после вечерней они такими и были, особо если вечерней оказывалась текила, его неудержимо потянуло что-нибудь вытворить. Этакое. Погрузиться, целиком уйти, так сказать, в мир иной, творческий. В иномирное искусство. Подастся в него всей душой навеки, и там-же жить. Желательно не работая. И он ушёл. Подобно Эрнесту Щукину. Из ванной на лестничную площадку, с пушистой пеной и сквозняком. Но пошёл до конца и зашел гораздо дальше. На первых порах, особенно если пора была утренняя, подавали хорошо. Хватало на духовную и на бренную пищу. Ближе к обеду, когда пищевые ориентиры немного сдвигались, подавать себя в творческой стезе становилось сложно. Иными словами - не подавали. А если и подавали, но как-то с этаким лёгким духовным налётом. С недостачей бренности. Мудрыми советами и моральной поддержкой. Практически без пищевых добавок, как писали на банках с тушенкой. Моральная поддержка поддерживала слабо, но стимулировала жажду поиска. А где жажда, там и закуска! И мир опять возвращался к приятному вращению. В один прекрасный вечер, это вращение настолько расстроило зрение, что уже вполне содержательный, хоть и рядовой, но состоявшийся бомж сделал непозволительное. Выбор. И сделал, качнувшись от избытка чувств, шаг. Маленький шаг маленького бомжа, но значимый, впоследствии, для всего мира. Русского мира. Он шагнул в центр вращающихся табличек с надписью: "Выхода нет", и... Вопреки настойчивым табличкам, оказался у заветного выхода. Выход оказался современным, модным, хоть и черным. "Black Exits Matter" - заметил материализующийся из воздуха Морфей, он весь был в гуталине, а в руках держал лавровый веник. "Матерь" - согласился бомж и отключился. На фоне всех этих сопутствующих забот, без объявления и совершенно незаметно, внезапно и долгожданно, на выжидательно погрязший в пробках город опускалась праздничная полночь. Далеко не так, как в обычный предновогодний вечер. Опустилась и пошла, пригнувшись до крыш. Под ярким звёздным небом. Под жизнерадостный храп бомжа. **** Он пришёл внезапно. Этой же ночью. На первое января. Ещё вчера, казалось, всё было нормально - ёлка, пьяный Дед Мороз, задорная Снегурочка, салют из шампанского, кулачный бой курсантов у Курантов. Но с самого утра, ближе к полудню, около тринадцати, проснувшихся слегка граждан встретил Он. Древний Высококостный Новый год. Пришёл сам из себя древний, и своими шагами разбудил древнее лихо. Лихо смешав незаметные ранее события. События разлетелись, как листки отрывного календаря с юными японками тайской наружности. Разлетелись листки лепестками по всему миру и континентам. На целый год. Пара листков приземлился на заднем дворе институтского небоскрёба. Один небоскрёб занимал отечественный НИИ ХУиЯдов (научно-исследовательский институт химических удобрений и ядов), другой - УшИ ВирВУ (Ушанский институт вирусных возможностей У). Поскольку второй находился где-то далеко, и мы не знаем, кто такой этот У, оставим пока его в покое. Пусть там хоть ушанов или крыланов изучают, нам пока не до этого. Мы всецело заняты встречей. **** "А по утру они проснулись" меланхолично констатировал Борис Олегович Мжанский, или Б.О.Мж, как его ласково называли соратники по стезе. Это же утро было как никогда. Не было никогда такого утра. Первого утра высококостного года в жизни Б.О.Мжа. Битый час Борис Олегович сидел, как на иголках. Потом догадался привстать и проверить. Битым оказался не час, но стекло. Брызги шампанского и осколки вчерашнего праздника. Час же был не по-местному ранний. Удойный. Практически ночь, но без темноты. "Час петуха. Какая ирония" - мелькнула мысль. Надо отметить, что вот этот эффект мелькания и привлекал Бориса Олеговича в таком открытом и стильном образе жизни. Мелькать умели все: проходящие дни, пролетающие мимо лица, мифические проблемы - те даже пролетали мельком шальной пулей с эффектом "вжиколоуха". "Эх, где наша не пропадала" - решился Б.О.Мж и решительно и бесповоротно повернулся на другой бок. "Спят же йоги на гвоздях" - мелькнула кто-то. "Мысль" - подумал Олегович, что подумала мысль он уже не расслышал. Потому, что заснул. До всеобщего утра. Справедливости ради следовало бы отметить, и предоставить на всеобщее оборзение краткий список, где именно пропадала упомянутая "наша", но не станем этого делать. Ради справедливости же. И из альтруизма. Ему снились буржуи и рябчики. Сильно пахло ананасом и шпротами. С неба падали набухшие провансалем хлопья оливье. В тёплом, с майонезной окантовкой и буряковой оторочкой, пиджаке к нему подошёл Джек Дениэлс. Бомж никогда его не видел, но сразу узнал. У Джека была белая борода, красная шапочка и нос. В руках Красная шапочка держала наполовину полную бутылку виски, а Нос хоть и был красным, но в профиль очень напоминал Николая Васильевича Гоголя. "По мою душу" - догадался бомж и улыбнулся во сне. Он был счастлив. Под звуки полного голливудского счастья и хора коренных афроамериканцев, нежно поющих "хэпипёздычную", с восхитительных Небес падали лепестки роз. Кружась в такт песне они ложились на грудь, скрещенные на ней руки, целовали щеки, щекотно скользили по губам. Во сне Мжанский вспомнил, что сегодня ему исполнилось тридцать три. Афроамериканцы запели "Халилую". Пока Б.О.Мж витал во сне, над ним витали клочки канцелярского мусора. Из стоящей рядом деревянной коробки порыв ветра выхватил бумажный листик, который как самолетик из детства, махая крылышками приземлился на груди спящего. Приземлился и распластался. Листик был печатным, но с витиеватой искрящейся-синей подписью и слегка мерцающей печатью. Любопытный ветерок присмотрелся... ***** ...решением Б.Януса я был избран в качестве летописца и хроникёра Великих Дел. В круг моих обязанностей вменили каталогизацию, оптимизацию, а также прострацию с кастрацией и адаптацией великих вех Древнего Государства к реалиям современности. Подключив таким образом меня, как представителя НИИХУиЯдов, к государственной программе повышения, ускорения, насыщения и воспитания духа. Также, в целях реализации возложенных на меня обязанностей, я утвержден инспектором разработок лаборатории Духа. Особо модификации изделий класса Патриот. При необходимости готов предоставлять в НИИХУиЯдовский отдел популяризации отравляющих веществ ежеквартальные отчёты о достигнутых положительных результатах. Конечно, после согласования этого конгломеративного процесса между руководителями НИИтов. С этим прошу данный отчёт считать моим согласием на перевод. Положение о двух положенных неделях отработки не применять или засчитать в счёт дней, затраченных на дорогу до места командировки без компенсации затрат. С уважением, Искренне счастливый, Ваш Несчастный И.В.