Кровь моя теперь сильнее, чем сталь

Когда Гарри приехал в Нору перед шестым курсом, Рон встретил его крепкими объятьями. Конечно, поворчал для проформы, но потом все-таки выдал: — Мы волновались за тебя, придурок. Гарри уже знал: Рон говорил «мы», как будто бы имея в виду себя и Гермиону, но на самом деле стеснялся сказать «я». Конечно, Рон волновался. Гарри сам был виноват: письма от друзей он либо игнорировал, либо отвечал односложно, только чтобы не вздумали высылать отряд спасения. А то Рон мог бы — проходили уже. Гарри же пытался пережить все, что произошло в Отделе тайн. Сириус погиб. Рон чуть было не погиб. Гарри помнил, как ночью после битвы сидел в Больничном крыле рядом с постелью Рона, вспоминал Сириуса, упавшего в арку, и дрожал от страха. С ним это случилось впервые — он впервые чувствовал не злость, а страх. Все своего детство он был один и не боялся потерять тех, кто был ему дорог; ему казалось, что месть за родителей и желание спасти мир были важнее всего на свете. Но теперь он чувствовал, что готов пожертвовать целым миром, чтобы спасти своих близких. Поэтому он едва ли не радовался возвращению к Дурслям. Хотя бы за их жизнь он мог бы не переживать — ему было просто наплевать. Ему нужно было взрастить в себе чувство ненависти к Волдеморту; его ненависть должна была стать сильнее его страха. Но в крепких объятьях Рона Гарри не мог чувствовать никакой ненависти. Но и страха он не чувствовал тоже. В комнате Рона они уже привычно сдвинули кровати, как делали еще с прошлого лета, когда Гарри начали сниться кошмары. Упали на них одновременно и крепко обнялись; Рон улыбался — как всегда солнечно. И Гарри не сдержался, улыбаясь в ответ. — Я скучал, — сказал Рон и взлохматил Гарри волосы. Тот прищурился, как довольный кот. И наклонился за поцелуем. Они были вместе вот уже целый год, но Гарри не смог бы назвать точную дату, когда все началось. Просто однажды, утешая Гарри после очередного кошмара, Рон шутливо поцеловал его в нос, потом замер, а потом поцеловал в губы — слишком невесомо, чтобы можно было что-то почувствовать. Но Гарри все равно понравилось. Потом они обнимались и целовались еще много раз, и это никогда не надоедало. Никто не знал об их отношениях. Никто — это, конечно, не считая Гермионы. Гермиона догадалась дня через два, и расстроилась, что догадалась не сразу. На пятом курсе поддержка Рона здорово помогла Гарри: каждый раз, когда Гарри был слишком близок к срыву, Рон крепко обнимал его, шептал всякие глупости и не позволял вырываться, пока Гарри не успокаивался. Рон терпеливо его слушал и ничего не требовал в ответ, и Гарри ценил это. Когда погиб Сириус, с Гарри случилась настоящая истерика: он громил все, что попадалось под руку, но рядом не было Рона — тот лежал в Больничном крыле, и Гарри даже не хотелось навестить его. Он ненавидел всех: ненавидел Дамблдора, Волдеморта и, конечно, самого себя. Сириус был мертв. Он погиб из-за легковерности Гарри и отстраненности Дамблдора. Он был мертв — и Гарри никак не мог это исправить. Потом его отпустило. Он точно помнил, что сидел на полу, дрожал от пережитых эмоций и не мог сдерживать слезы. Хотелось только одного — чтобы Рон был рядом. Тогда-то Гарри и отправился к Рону. И сидя ночью у его постели, не имея даже возможности взять его за руку — обе руки Рона были забинтованы по локоть– он почувствовал, что боится. Он сидел и думал только о том, что Рон тоже может погибнуть и тогда Гарри останется совсем один… После произошедшего Гарри начал отстраняться: ему казалось, что он не сможет защитить Рона, как не смог защитить Сириуса, и тогда ему больше не за что будет сражаться. Ему хотелось сделать себя настоящим орудием в войне с Волдемортом — орудием, не испытывающим никаких эмоций, видящим перед собой только цель. Но теперь, крепко обнимая Рона в комнатушке в Норе, Гарри понимал, что никогда не сможет отказаться от своих чувств. — Прости, что отдалился, — тихо сказал Гарри, вглядываясь в лежащего напротив Рона.— Мне нужно было разобраться с этим самому. — Я знаю, — просто ответил Рон. — Вообще-то я сначала злился. Особенно когда ты даже не навещал меня в Больничном крыле. Но потом Гермиона мне все объяснила. Так что я больше не злюсь. Гарри едва сдержался, чтобы не закатить глаза: ради всего святого, что Гермиона могла объяснить?! Объяснять было нечего. Гарри был просто придурком, когда ни разу не навестил Рона после той ночи. И нельзя было придумывать ему оправдания. Но Рон поцеловал его — и Гарри понял, что тот не обижается. Только когда Рон погасил свет прежде, чем раздеться и забраться под одеяло, Гарри подумал: что-то не так. Но Рон сжал его руку, и Гарри расслабился. Он вслушивался в мерное дыхание Рона, а потом не заметил, как быстро уснул. Утром они отправились гулять; день был удивительно приятным, и Гарри чувствовал себя намного лучше. Он пялился на улыбку Рона и его потертую клетчатую рубашку, держал его за руку, чувствовал тепло, исходившее от его пальцев, и сам едва сдерживал улыбку. К полудню совсем потеплело, и Гарри закатал рукава рубашки, но Рон, хоть и обливался потом, и не думал раздеваться. Тогда Гарри кольнуло второй раз — но он не стал обращать на это внимания, слишком хорошо ему было. И только когда они дошли до озера, и Гарри стащил футболку и джинсы, чтобы искупаться, он заметил, что Рон замер в нерешительности и не спешил делать то же самое. — Ну же, Рон, — Гарри не сильно толкнул его в плечо. — Раздевайся. Так жарко, я хочу плавать. — Купайся один, Гарри. Я не буду. И это было странно. Рон всегда хотел купаться. Сложнее было заставить его вылезти из воды. — Что случилось? — Гарри нахмурился, вглядываясь в лицо Рона. Тот пожал плечами и отвернулся; улыбка его пропала. — Скажи мне. — Возможно, Гарри переборщил с требовательностью в голосе, но теперь, когда он заметил, что Рон явно был чем-то расстроен, он не мог просто так оставить это. — Я не… — Рон глубоко вздохнул. — Не хочу раздеваться. — Что за глупости?! — брови Гарри взлетели в удивлении. — Ты стесняешься меня? — Ничего я не стесняюсь. — буркнул Рон. Гарри осторожно взял его за руки, пытаясь утешить, и заметил, как дернулись ладони Рона — тот как будто хотел спрятать руки. Но Гарри не позволил. Тогда-то он и догадался обо всем. Медленно, словно боясь спугнуть, Гарри закатал рукав рубашки Рона и едва сдержал тяжелый вздох, когда увидел шрамы на его руке. Рон специально отвернулся, чтобы не видеть их, но Гарри не мог отвести взгляд. Заживали они слишком медленно: тут и там все еще виднелись покраснения. Толстыми линиями шрамы обрамляли запястья Рона и шли выше, к локтю. — Тебе больно? — едва слышно спросил Гарри, не решаясь смотреть Рону в глаза. — Нет, — просто ответил Рон. — Если не нажимать на них и не задевать ничем острым. То, каким тоном Рон сказал это, заставило Гарри вздрогнуть — неужели он пробовал?.. — Они заживут. — Гарри осторожно дотронулся губами до запястья Рона. — Они заживут. Рон покачал головой: — Нет. Мадам Помфри сказала, что они останутся навсегда. Может быть, станут не такими заметными, но… никогда не исчезнут. В его голосе Гарри услышал горечь. Тогда он поднял голову, решительно посмотрел на Рона и быстрыми движениями стащил с него рубашку. Оставшись в одной футболке, Рон попробовал спрятать руки за спиной, но Гарри перехватил их и крепко сжал его ладони в своих. — Сними футболку. — сказал Гарри и улыбнулся. — Пойдем купаться. И глядя на улыбку Гарри, Рон не мог ему отказать. Закатив глаза и показательно вздохнув, Рон скинул футболку и джинсы и быстрее Гарри помчался к воде. Вдоволь накупавшись, они вылезли наконец на берег и рухнули в траву — смеющиеся, полуголые. — Ну вот. — Гарри удовлетворенно хмыкнул. — А ты не хотел раздеваться. Рон промолчал: он не хотел рассказывать Гарри, как, вернувшись из Хогвартса, испробовал все лечебные заклинания из книги матери, чтобы стереть шрамы с рук. В глубине души он знал, что это не поможет: мадам Помфри вылечила бы его, если бы это было возможно. Рон даже поборол гордость и спросил близнецов, могут ли они что-нибудь придумать. Когда они переглянулись и смущенно посмотрели на него — Рон вдруг понял, что им жаль его. Это было странно: Фред и Джордж никогда не жалели его. Но сейчас они даже не стали шутить и подкалывать его; только вздохнули. Рон даже подумал, что они взаправду беспокоились о нем — это было приятно, и Рон повеселел. И теперь Гарри как ни в чем не бывало разговаривал с ним, как будто не было этих страшных штук, испещривших руки Рона. — Тебе не стоит смущаться их. — сказал вдруг Гарри, повернувшись к Рону. — Ты — это ты. Вместе с твоими шрамами, веснушками и этими старыми клетчатыми рубашками. Ты удивительно красивый, не думай стесняться того, как ты выглядишь. Рон неловко повел плечами. Слушать такое от Гарри было странно — обычно это Рон любил отвешивать комплементы, пусть и шуточные. И все-таки в голосе Гарри было столько серьезности, что Рон невольно поверил ему. — Нормальные у меня рубашки, — пробормотал он наконец, чувствуя, как заливается краской. Гарри не удержался — и громко расхохотался. Потом они помолчали немного, слушая тишину и тихий плеск воды. А потом Гарри резко перекатился к Рону и навис над ним, рассматривая любимое лицо. — У нас у всех есть шрамы. — тихо сказал он и невесомо поцеловал Рона в губы. — У кого-то их видно, у кого-то нет. Но никто из нас не должен их смущаться, понимаешь? — Понимаю. — Рон ухмыльнулся. — В конце концов, у меня они хотя бы не на лбу. Гарри сначала замер на мгновение, а потом не удержался от смеха — он совсем забыл про свой шрам! Рон, наблюдавший за выражением его лица, удовлетворенно ухмыльнулся, а потом потянулся и поцеловал Гарри — и тот ответил. Мир катился к черту, но сейчас они были вдвоем, и они целовались, и они надеялись — все шрамы сотрутся, и все будет хорошо.