Кровь моя теперь сильнее, чем сталь

— Хьюго засыпает под классическую музыку, — сказала Гермиона, укачивая на руках малыша. В комнате тихо играл вальс; она купила проигрыватель три месяца назад, когда возненавидела плач Хьюго. И это помогло — сын затихал, если она включала музыку. Может быть, дело было в том, что сама Гермиона успокаивалась, прислушиваясь к Чайковскому, Бетховену, Вивальди. Она могла часами сидеть в кресле, убаюкивая в руках Хью, и слушать музыку. Ничто во всем мире не могло потревожить ее. Она дышала спокойно и размеренно, не плакала. Прислушиваясь к тихим звукам пианино, скрипки и флейты, она чувствовала себя хотя бы немного лучше. — Я заходил в Нору, — сказал Гарри. — Молли очень ждет тебя. Как и Роза. — Розе нет даже трех лет, — ответила Гермиона, покрепче прижимая к себе сына. — Она не понимает, что происходит. — Тогда почему ты переживаешь, что она будет жить с тобой? — В Норе ей будет безопаснее, чем со мной. — Гермиона… — Нет, Гарри, ты же знаешь, я пока не готова. Они говорили об этом уже в третий или четвертый раз. Гарри не мог понять, почему Гермиона так уверена, что не справится с двумя детьми, но и Джинни, и Молли только качали головами: если Гермиона уверена, что Розе лучше быть в Норе — пусть там она и остается. — Как твои дети, Гарри? Как Джинни? — Все в порядке. Джинни передает тебе привет и надеется, что на выходные ты придешь в Нору. — Я приду. Разговор не клеился; Гермиона гладила по голове сына и молча смотрела, как Гарри разбирал купленные продукты. — Что ты хочешь на ужин? — У нас еще осталась каша с утра, так что ничего не нужно, спасибо, Гарри. — Гермиона. — по его голосу она сразу поняла, что он настроен решительно. — Тебе нужно хорошо питаться. Ты слишком похудела за последнее время. И Хью… — Мой сын в порядке, — резко сказала она. — А ты нет. Она сжала губы. Уже знала, к чему ведет этот разговор. — Только попробуй сейчас произнести его имя. — Гермиона… — Нет, Гарри, хватит. Я не могу говорить об этом, ладно? Не могу. — Хорошо. Но тогда я сделаю мясо, и ты поешь его при мне, идет? Она молча кивнула. Закрыла глаза, откинулась на спинку кресла и вновь прислушалась к музыке, доносившейся из приемника. Постаралась успокоиться. Гарри звенел сковородкой на кухне, Хью посапывал в ее руках, а Рон был мертв уже три месяца. Три месяца назад она страшно не высыпалась: Хьюго плакал и кричал по ночам, она пыталась его успокоить, но ничто не помогало. Рон не высыпался так же, как и она — и был недостаточно внимателен на работе. Во время одного из рейдов его убило шальное проклятье. Гермиона помнила день, когда узнала об этом: к ней пришел Робардс, и она все поняла сразу, едва увидела его на пороге дома. Она держала на руках Хьюго и не слышала слова, которые произносил Робардс. Только кивала, обнимая сына. Потом не плакала: ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю, когда Рона хоронили с почестями. Смотреть на него она не могла; вспомнить, каким он уходил на дежурство, ставшее последним, — тоже. Иногда ей казалось, что она и вовсе не помнит, как он выглядел. Гарри заходил к ней каждый день, помогал с детьми, приносил продукты, готовил ужин. Гермиона знала: друг чувствовал себя виноватым, ведь он был в рейде с Роном в тот день и не смог его спасти. Но у Гермионы не было сил утешать Гарри, она не могла сказать, что все будет хорошо, что они справятся. Она попросила Молли побыть с Розой — Хью не мог без матери, но Роза чувствовала себя в Норе, как дома. Гермиона не знала, как будет рассказывать детям о том, что их отец погиб героем. Она покрепче прижимала к себе Хьюго и пыталась перестать винить его в том, что Рон не высыпался и не был достаточно внимателен. Хьюго не был виноват, Гарри не был виноват. Никто не был виноват в том, что случилось. Из проигрывателя звучала тихая музыка, на кухне Гарри готовил еду, а Рон был мертв уже три месяца.